Текст книги "Сага"

– Я и не сомневалась, что мать уснет сном праведницы. Можно мне с вами?

Ничто не сравнится с семейными сборищами. Ведь, в конце концов, мы тут собрались как в роддоме, взглянуть на собственное детище, молясь, чтобы оно не оказалось слишком уродливым.

– Знаете, что моя матушка сделала, прежде чем заснуть? Включила оба своих телевизора, решив повысить рейтинг. Ну разве не прелесть?

Она развязывает принесенный с собой узелок. В салфетке оказывается печенье с цукатами и кусочками шоколада.

– Стряпуха я никакая, но выпечка у меня выходит довольно неплохо.

Я надкусываю одну печенюшку из вежливости, но, распробовав, уплетаю с наслаждением. От запаха шоколада Тристан вдруг теряет всю свою робость. Жером наливает нам по бокалу шампанского и собирается сказать тост, как вдруг на экране появляется заставка канала и звучит музычка – какая-то фуга Баха.

Студия «Фиксьон» представляет:

САГА

– Может, это приключение сегодня и закончится, но хочу сказать, что никогда не забуду вашу доброту ко мне и к Тристану. Я…

– Заткнись и сядь.

Все вскрикнули, увидев наши имена в титрах. А ведь это только начало: они будут мелькать на экране восемьдесят ночей подряд! Мир узнает, что я существую! Даже если он сведется к трем-четырем полуночникам, ненароком включившим свои телевизоры. Уорхол как-то сказал, что в XX веке каждому достанется пятнадцать минут славы. И он наверняка был прав, сожалею только, что мои выпали на четыре часа утра.

Первые кадры «Саги» переносят нас на кухню в американском стиле. Часть стены закрывают два огромных зеленых растения, в углу, изображающем столовую, бирюзовый диван с парой бежевых кресел, низкий столик и посудный шкаф неопределенного возраста. Даже в порнофильме 70-х годов не смогли бы потратить меньше на реквизит, но сейчас болтать об убожестве декораций некогда. Фуга Баха смолкает, а на заднем плане появляется какая-то суетливая бабенка.

– Это кто?

– Должно быть, Мари Френель.

– Вон та коротышка?

– Она что, поет?

– Нет, говорит сама с собой. Твоя идея, между прочим.

– Я ее уже видел в какой-то рекламе.

– Лейкопластыря! Была реклама лейкопластыря, она там чуть не полмотка на ссадину своему пацану налепила.

– Что она все бормочет?

– Подбирает слова, чтобы пригласить Уолтера на аперитив, но, если не прекратите трепаться, мы ничего не услышим.

Крупный план бабенки, которая прислушивается к шагам на лестнице. По-своему она даже ничего себе, у нее такое лицо, будто она много чем могла бы заняться в жизни, но посвятила себя семье, вот откуда эти благородные морщины. Она открывает дверь (общий план лестничной площадки). В соседнюю квартиру входит какой-то тип. Это Уолтер. Недоумеваем, где они его откопали. Из стареющего гитариста, каким он был на бумаге, Уолтер превратился в карикатурного хиппаря, еще не отошедшего от последней дозы. На него напялили рубашку с воротником стойкой, как у Мао, фиолетовый жилет и джинсы клеш, метущие пол своими раструбами. Он жует резинку, как настоящий джи ай, но это не слишком бросается в глаза, поскольку внимание зрителя сразу же привлекают большущие значки, которые тот довольно горделиво таскает на себе. На одном я узнал изображение группы «Дорз», Жерому показалось, что на другом вроде бы физиономия Боба Дилана. Все это настолько несуразно, что никто из нас даже не решился съехидничать. Его акцент – будто ножом по уху, а когда он говорит: «У меня две новости: хорошая и плохая. Я ваш новый сосед. И я американец», звучит это как: «Пошли, детка, у меня в джипе „Лаки страйк“ и нейлоновые чулки». К счастью, Мари не так уж плохо выпуталась, когда спросила в ответ: «И какая же из них хорошая?» На этой площадке, которая всего-то четыре квадратных метра, постоянно толпится уйма народу. За десять минут мы перезнакомились со всеми актерами. Лица незнакомые, но вполне заурядные, такие каждый день встречаешь на улице. Камилла-самоубийца похожа на бывшую школьную подружку, которую хочется угостить кофе, Брюно-придурок вполне под стать своей роли: грубоватый подросток с кучей юношеских комплексов. Джонас похож на сыщика, как я на рекламную картинку из глянцевого журнала, а Фреду далеко до метра восьмидесяти, которые мы для него просили. Приятная неожиданность – странная девушка без возраста, играющая Милдред. У нее такое строгое, умное лицо, что становится досадно за его некрасивость. Даже в том, как она говорит, есть какая-то двусмысленность, и поэтому сразу отпадают все примечания, которые мы старались внести в сценарий. Иногда из-за этого в корне меняется смысл ее реплик, и отнюдь не в худшую сторону. Например, я написал:

Милдред (будто душит кого-то). Я бы хотела взять его в руку, вот так, и стиснуть покрепче!

А увидел:

Милдред (порочно, поднося руку к губам). Я бы хотела взять его в руку… вот так… и стиснуть (вздох)… покрепче…

Что до остальных, то трудно сказать, плохи они или нет. Это забавная смесь старательности и любительщины. Похоже, по крайней мере, что они во все это верят, как и мы. И если порой им не удается передать скрытый смысл диалога или драматичную напряженность жеста, на них не слишком уж сердишься. Они, как и мы, ввязались в эту «Сагу». И так же, как мы, засиделись сегодня допоздна со своей семьей.

Кремлей-Бисетр,

Университетская больница

Гериатрическое отделение

Господин или господа авторы!

Простите великодушно за дрожащий стариковский почерк, но никто из нас не умеет пользоваться той штуковиной, которую старшая медсестра любезно хотела предоставить в наше распоряжение. Так что я от руки пишу это письмо по поручению маленькой группы (нас пока восемь), которая образовалась за эту неделю. Поскольку мы спим по ночам всего часок-другой (ох, старость не радость!), то потихоньку привыкли дожидаться рассвета не в наших палатах, а в зале с телевизором, несмотря на протесты дежурных медсестер. Тринадцатого октября сего года мы невзначай наткнулись на самую первую серию телесериала «Сага». На следующий день и речи быть не могло, чтобы пропустить продолжение, мы даже затеяли пропагандистскую работу в отделении, возбудив любопытство еще нескольких старичков. Так что сегодня у нас самый настоящий КЛУБ, который каждую ночь ровно в четыре часа собирается перед экраном. Скоро мы привлечем на свою сторону весь гериатрический корпус, уж вы нам поверьте! Ваша «Сага» намного оригинальнее всего, что мы обычно видим в это время (и даже в часы гораздо более массового просмотра), уж вы нам поверьте, мы зрители очень придирчивые. Эти новые американские сериалы – сплошной выпендреж, ничего, кроме музыки, которая режет уши, да банальной интриги. Мы не против малой дозы насилия, но пусть там от него будет хоть какой-то прок, черт побери! Ну да, конечно, остаются еще мускулистые молодые люди и аппетитные девушки, которые радуют глаз, да только стоит нам размечтаться минуток на пять, хандрим потом весь оставшийся день. Что касается европейских сериалов, то у меня впечатление, что они предназначены для детей: надо быть слишком наивным, чтобы заинтересоваться всеми этими ханжескими историями, которые никогда не осмеливаются свернуть с натоптанной тропинки. Как непохожа на них ваша «Сага»! Все в ней происходит не так, как ожидаешь, герои – люди привлекательные, но очень непростые, истории то закручиваются, то раскручиваются, не снижая при этом напряжения, и стоит только послышаться этому отрывку из Баха, нами овладевают какие-то странные чары. Самому мне очень нравится изобретатель, который уже не знает, что бы такое выдумать ради спасения человечества. И еще мне очень нравится все, что происходит между Мари и Уолтером, надеюсь, что они в конце концов признаются в своей страсти (правда, опасаюсь тайного воздыхателя…). В любом случае мы вам верны, такими и останемся. И мы часто о вас думаем, ведь вы в каком-то смысле наши последние спутники. А тот отрезок пути, что нам остался, порой бывает так трудно преодолеть, особенно ночью.

Мы, конечно, напишем письмо и актерам «Саги», которые вполне достойны того, чтобы их подбодрили, но в первую очередь хотим поблагодарить вас, авторов «Саги».

Продолжайте. Хотя бы ради нас.

Клуб Восьмерых с этажа В-1,

«стариковский» корпус

Мы получили его сегодня утром, то есть через десять дней после отправки. Целую неделю оно провалялось среди прочей почты Сегюре, пока секретарша, добрая душа, не переправила его сюда. Матильда прочла его вслух. Мы для вида ухмыльнулись. Но на самом деле все четверо были слишком тронуты, чтобы высказать то, что чувствовали на самом деле. Это единственный отклик на наш сериал. Двенадцать показанных серий, и никакой реакции – ни от журналистов, ни от руководства канала, ни даже от нашего собственного окружения. Мы не слишком-то и надеялись. Наверняка это признак того, что все хорошо и что «Сага» прекрасно исполняет предписанную ей роль: как можно незаметнее закрыть квоту. Сегюре тоже нечего сказать, он ждет продолжения, пятидесяти шести серий, предусмотренных нашим договором, и тогда канал удержится на плаву. На большее нам надеяться нечего.

Все хорошо.

Луи пришпилил письмо старичков на стенку рядом с кофейным автоматом.

* * *

Шестнадцатую серию показывали сегодня ночью, а я забыл поставить видеомагнитофон на запись. Днем накатал два последних эпизода двадцать восьмой серии. К тому времени, как она попадет на экран, мы закончим уже три четверти всего сериала. Главное – не терять времени. Продолжать делать то, что нам нравится, но как можно быстрее. Бессмысленно ломать голову, туда или не туда движется наша «Сага», у нас ведь на борту четыре безумных капитана, и каждый хватается за штурвал, когда ему вздумается. Прости нас, Боже, ибо не ведаем, что творим. Иногда у меня возникает впечатление, что мы пишем автоматически, как Дали и Бунюэль, выдаем все, что в голову взбредет, и тут же бросаем, стоит остальным это отвергнуть, даже не объясняя причин. Озорничаем, словно дети, которым взрослые ничего не запрещают, все дальше и дальше заходя за рамки приличий, и некому шлепнуть нас по рукам. Мы выдумали одного персонажа, который очень нас забавляет, – дальнего родственника Каллаханов, свалившегося на них прямо с какого-то крошечного островка в Тихом океане. Зовут его Мордехай, он невообразимый богач и страшный самодур. Его несметное состояние служит то добродетели, то пороку, без всякой видимой логики. Исходя из принципа, что всякая вещь или существо имеют свою цену, он выносит им приговор, хлопая чековой книжкой. А поскольку деньги и безумие прекрасно ладят друг с другом, Мордехай может с редким удовольствием изводить ни в чем не повинного человека, а может облагодетельствовать подлеца. Или наоборот. Дарит билет в Диснейленд прикованной к постели старухе, навязывает музею Бобур ретроспективную выставку какого-нибудь уличного мазилы с площади Тертр или, увлекшись вдруг женщиной-министром, готов купить за миллион долларов ее фото в обнаженном виде (и ведь находит!). Устраивает скупые благотворительные вечера, чтобы унизить одновременно и сливки общества, и Красный Крест. В целом написано крайне цинично, или свежо – это как посмотреть. Сегюре никак не отреагировал, и ни одна цензурная инстанция тоже. Даже удовольствие от таких выходок пропадает. Похоже, мы и творцы, и единственные зрители «Саги». Удручающая роскошь.

Весь день Матильда курит свои длинные и тонкие сигарильос, что делает ее похожей на безразличную ко всему Мату Хари. Ежедневно меняется в лице и говорит о сексе так, как другие говорят об информатике. Она была бы совершенством, если бы не читала скандальную прессу. Ей известно все о развлечениях звезд, о похождениях принцесс и о затяжных болезнях великих мира сего. Иногда она вырезает фотографии и наклеивает их в толстенный гроссбух, который запирает в ящик стола. А когда ее спрашивают, над чем это она там мудрит, отвечает, что это ее сокровенный сад, а мы, дескать, слишком любопытны. Больше никаких сомнений, Матильда – профессиональная простушка, которая из собственной наивности сделала себе ремесло.

Жером разжился наконец деньжатами, и они ему явно к лицу. Интересно, что за типом он станет с четырьмя миллионами долларов. Он даже хотел было избавить нас от Тристана, но Луи прямо взбунтовался: и речи быть не может, чтобы лишиться «его потрясающе живой памяти». Мол, этот мальчик «настоящая библиотека ситуаций», «садок концептуальных персонажей», «фараонова сокровищница сюжетных ходов». Тристан и впрямь не раз находил для нас выход из положения, бывает, мы сразу обращаемся к нему по поводу конкретных случаев. Достаточно дать ему всего несколько наводок, чтобы немедленно включились его способности к синтезу. Речь ни в коем случае не идет о воображении или каком-то творческом процессе. Дар Тристана – это, скорее, сопоставительный энциклопедизм. Короче, мы его оставили и относимся к нему как к своему.

Наша семья увеличилась еще на двух человек. Это Лина, хозяйка «Примы», и Уильям, монтажер. Лина – «охотница за головами» ростом полтора метра, которая выслеживает персонажей, выдумывает актеров и устраивает облавы на еще не примелькавшиеся лица, столь вожделенные для режиссеров. Ввиду постоянного обновления афиши «Сага» занимает у нее не больше десяти минут работы в неделю. Если она согласилась ею заняться, то не ради жалких грошей, которые посулил ей Сегюре, а потому что прониклась симпатией к братьям Дюрьец. Мы заглядываем к ней, когда в сериале появляется новое лицо, я – чтобы поздравить с удачным выбором, Луи – посетовать, что она не слишком себя утруждала.

Над нашей головой – невообразимое хозяйство Уильяма. Он занимается монтажом и всякими трюками для канала. Просто помешан на своем сверхсовременном оборудовании, а техники его почитают за Гудини видеомонтажа. Монтировать «Сагу» для него – «оттяжка», как он сам говорит.

Все бы хорошо, если бы Сегюре не раздражал нас все больше и больше. Туманно ссылаясь на планирование и затраты, он заставляет нас менять целые сцены, чаще всего в самую последнюю минуту. У этого человека в руке не пульт, а калькулятор. Невозможно понять объективные причины его требований. Порой они не зависят от его воли, как вчера, когда один актер бросил «Сагу» без предупреждения ради какой-то рекламы, где за один съемочный день платят в двадцать раз больше. Со студии пришел факс: «Заткните чем-нибудь десять минут, требуется к завтрашнему утру».

– Десять минут…

– Да ведь уже девять вечера!

– Домой хочу.

– С меня хватит…

– Жером?

Измученный Жером заявил, что Сегюре от него получит самые дешевые в мире десять минут. И мы все, как трусы, его бросили.

Сегодня я заявился первым, любопытствуя узнать, как выпутался Жером. Братья Дюрьец еще дрыхнут. Рядом с факсом замечаю пару листков.

Сцена 27

Окно. Павильон. Ночь.

Мари и Уолтер в проеме открытого окна. В течение всей сцены они стоят к зрителю спиной, глядя наружу. Крупный план. И комната, и то, что они видят в ночи, остается за кадром.

Мари. Спасибо, что привезли меня в Нью-Йорк. Очень мило с вашей стороны.

Уолтер. А, пустяки.

Мари (заглянув на мгновение в комнату). Могла ли я мечтать, что проведу ночь в самых роскошных апартаментах «Уолдорф Астории»?

Уолтер. Этот отель недостоин вас, Мари… (Тычет пальцем в небо.) Полюбуйтесь лучше этим великолепным северным сиянием, вот такое зрелище вам под стать.

Мари. Какая красота! Какие невероятные краски! Словно сам Бог решил явить нам Свой гений живописца… (Кладет голову на плечо Уолтеру.)

Уолтер. Точно! Словно сам Де Конинк расписал небесный свод… Потрясающая арабеска, вон там, вокруг Большой Медведицы…

Мари (озадаченно). Однако!.. Что это… там… смотрите!.. Падающая звезда?

Уолтер. Метеорит! Сейчас грохнется, прямо перед нами! В самый центр Нью-Йорка!

Мари. Летит вон на тот небоскреб…

Уолтер. Вот-вот врежется… прямиком в Эмпайр-стейт…

Мари (вужасе). Не-е-е-е-е-е-ет!..

Слышен взрыв. Чудовищная вспышка. Мари и Уолтер оборачиваются на мгновение, закрыв глаза руками. Потом опять выглядывают в окно.

Уолтер. Над Манхэттеном еще полыхает пламя!

Мари. Вся Уолл-стрит в крови и огне…

Уолтер. Смотрите… Из-за метеорита «боинг» сбился с курса, несется прямо на статую Свободы.

Мари. А-а-а-ах, снес ей голову!

Уолтер. Рухнул на город, протаранив сотни небоскребов. Жуть…

Мари. А вдалеке еще виден праздничный фейерверк над Кони-Айлендом!

Уолтер. Добро пожаловать в Нью-Йорк, Мари.

Они целуются.

Сегюре разрешил нам добавить новые декорации. Хотя «декорации» – сильно сказано. Нам пожаловали еще одну комнату, которую мы можем обставлять по своему усмотрению. То это будет гостиничный холл (убогий), то кабинет психиатра, то школьный класс, то отделение банка, то зал ожидания на вокзале, то туалет в кинотеатре, то подсобка кафе и так далее. Сегюре повелел, чтобы это «окно в мир» расширило «виртуальные возможности» нашего вымысла. Спасибо, шеф. О том, чтобы позволить нам хоть малейшую сцену на натуре, никто даже не заикался.

Несмотря на заметное расширение наших виртуальных возможностей, первые недели декабря выдались трудными. За несколько дней наш энтузиазм поостыл, и это сказалось на прилежании. Мы словно теряли с утра чувство юмора, и нам требовалось несколько часов, чтобы вновь обрести его. Есть ли что-нибудь гаже на свете? Матильда отнесла это на счет общей усталости, неизбежной при темпе, в котором мы работали эти два месяца. В течение нескольких дней Жером был каким-то заторможенным, и его обычная колкость притупилась. Его брат по-прежнему невозмутим, но он-то не испытывает такого давления, как мы. Я беспрестанно проклинаю зиму, наступление которой каждый год вызывает у меня желание застрелиться. Старик ищет «второе дыхание марафонца», как он это называет. Проявляя к нам некоторую снисходительность, он берет Сегюре на себя. А мы пытаемся сдерживать свое дурное настроение, которое может оказаться для нас роковым. Чтобы снять напряжение и перетерпеть этот временный кризис, нам случается подтрунивать друг над другом, пуская в ход последние крохи юмора. Однако подлинная причина ни для кого не секрет: нетрудно вообразить тоску пекаря, который каждое утро старается, печет хлеб, а его никто никогда не ест. Эта чертова «Сага» не стоит того, чтобы так над ней надрываться.

Сегюре требует, чтобы Мари почаще звонила в службу психологической поддержки, а Камилла ходила к своему психоаналитику. И то правда, трудно придумать что-нибудь дешевле. Но даже мы с Луи, тратя массу сил на эту говорильню, порой выдыхаемся к концу серии. Вчера мы частично решили проблему: после потрясающего по своему отчаянию монолога Камилла встает с кушетки, пожимает руку своему мозгоправу и уходит. Когда она спускается по лестнице, слышен выстрел. Не выдержав такой безнадеги, психоаналитик сходит со сцены.

Жером занят разборками Джонаса с его террористом, Педро «Уайтом» Менендесом. Никто не знает, зачем тот подкладывает свои бомбы. Места, которые он взрывает, тоже всегда неожиданны: музей Гревен, Министерство обороны, Триумфальная арка, Тройская ярмарка, ресторан «Тур д’Аржен», пост охраны Лувра и многие другие. Весь этот разгул – чистая абстракция (Сегюре не позволяет нам ничего, кроме краткого радиосообщения после каждого взрыва), что повергает Жерома в состояние дикой неудовлетворенности. В итоге с каждой новой серией Менендес заходит все дальше. О нем почти ничего не известно, кроме того, что он не выпускает из рук книгу Кафки.

Матильда прежде всего занята Милдред и Существом. Стоит этой парочке оказаться наедине, и можно ожидать чего угодно. Словно Матильда решила перебрать все возможности в отношениях между двумя особями противоположного пола как в духовном, так и в физическом плане. Я ничего откровеннее в жизни не видел. Но Сегюре не замечает ничего, как не способен заметить опьянение Уолтера, если только тот не валяется среди пустых бутылок. Поэтому, раз Существо не описано с торчащим членом и высунутым языком, он не видит ничего дурного в том, чтобы двое молодых людей немного развлеклись в запертой комнате. Если бы он хоть на миг заподозрил, до какой степени непристойности мы докатились! Сочетание некоторых слов с некоторыми жестами порождает такую гремучую смесь чистоты и разнузданности, по сравнению с которой порнуха на конкурирующем канале выглядит лекцией по естественным наукам.

А моя чувственность, видит Бог, сейчас вовсе не нуждается в том, чтобы ее дразнили…

Особенно с тех пор, как я испытал любопытный феномен самовоспламенения.

Это происходит не в сердце и не в голове, а где-то между пахом и пупком.

Искорка, перерастающая в пожар.

Мне трудно признать, что это извращенная реакция на отсутствие близости между мной и Шарлоттой. Когда мы встречаемся, редко и почти всегда случайно, я чувствую в ней законное желание затеять войну нервов, в которой один всегда оказывается побит. Дней десять назад я нечаянно прикоснулся к ней, и она вздрогнула так, словно обожгла локоть о мое плечо. Отпрянула так молниеносно, так инстинктивно, что я за четверть секунды уразумел гораздо больше, чем за эти последние недели. С тех пор и речи не могло быть о том, чтобы помурлыкать с ней рядом или увидеть ее голышом в ванной.

Параллельно этой фазе физической глухоты я заметил, что ночные показы «Саги» оказывают на меня любопытное воздействие. Как-то одной бессонной ночью я открылся Жерому.

– Тебя не волнуют эти женщины, которые с готовностью отдаются всему, что ты заставляешь их пережить?

– Будь это Грета Гарбо или Фэй Дануэй – еще куда ни шло. Но из-за мадам Пластырь или той девки, что изображает Камиллу, на стену не полезу.

– А их внутренняя обнаженность?

– ?..

– Ну, например, в сцене, где Камилла слетает с катушек и пытается соблазнить Уолтера. Помнишь, что она ему говорит в спальне?

– Не совсем.

– Она ему дает понять, что побрила себе лобок нарочно для него и что перечитала Сада, чтобы подготовиться к этой встрече. Она не совсем так говорит, но смысл такой.

– И что?

– Когда я увидел эту сцену, увидел, как девица, играющая Камиллу, трясет сиськами перед опустившимся битником, когда услышал все эти красивые метафоры насчет секса, я задумался: а имеем ли мы право использовать ее для подкрепления собственных эротических фантазий? Играть с либидо других людей, пусть это всего лишь вымышленные персонажи?

Он опасливо посмотрел на меня, как добропорядочный дикарь на приплывшего миссионера.

– И давно ты не пачкал простыни со своей подружкой, чувак?

– ?..

Чтобы сохранить лицо, я сделал вид, будто меня подобными пошлостями не пронять. И пустился в гневные разглагольствования на манер Гитри (раздраженное красноречие, резкие парадоксы), доказывая, что бессознательное сексуальное влечение – отнюдь не единственный ответ на все, что бы там ни говорил Фрейд. Мир не делится на ненасытных сластолюбцев и евнухов. Миф о человеке, которым руководит его раздутая похоть, – ханжеская химера и так далее, в общем, я вернулся домой с уверенностью, что выпутался, не уронив достоинства.

Это мнение я пересмотрел на следующий день, когда Луи попросил меня прочитать одну сцену.