Текст книги "Дерзновенная любовь"

Различие между ними может быть нелегко увидеть с первого взгляда, но со временем станет заметно, какого рода энергия питает деятельность человека – ненависть или чувство благодарности. Один из них будет служить со смиренным спокойным чувством милосердия, а другой – с гневно-требовательным самоутверждением. Один сражается за Полководца, уже одержавшего победу; другой – ради революции, приход которой сомнителен. Один ненавидит несправедливость, а другой ненавидит Бога, который не покончил с несправедливостью, следуя нашему человеческому расписанию. Последний выходит на поле боя с лихорадочной энергией, навязчиво стремящейся контролировать ситуацию; а первый – с сосредоточенностью, твердой и исполненной страсти (подобно тому гневу, который Иисус проявил в храме), и никогда не противоречит глубокой заботе Того, с Кем вместе сражается во имя справедливости и любви.

Борьба с Богом

Перед лицом несправедливости (а она чудовищна и творится ежедневно) человек или привыкает агрессивно задавать полный ненависти вопрос: «Где же Бог?», либо спрашивает: «Кто же такой Бог, что Он сносит Свою скорбь, когда неправедные преуспевают, а праведные страдают?» Гневная претензия на самоутверждение атакует несправедливость яростным своеволием; а тот, кто борется, задавая вопрос, честно ожидает, пока ему откроется точка зрения Бога, ожидает с молчаливым доверием к Нему. Такого рода доверие – это не пассивный сверхъестественный аскетизм, который заглушает стоны настоящего благочестивой надеждой на будущее; нет, это страстное доверие к Богу, который примет честного воина в сильные объятия покоя и любви.

Подводя итоги, можно сказать следующее: да, именно повседневные ужасы в мире, где отсутствует уверенность и справедливость, питают нашу ненависть к Богу и углубляют в нас страстное желание взять жизнь в свои руки. Кажется совершенно невозможно представить себе, что в мире, где ваш ребенок сегодня может играть рядом с домом, а завтра лежать в морге, став жертвой пьяного водителя, Бог ожидает от нас, что мы отдадим предпочтение жизни и любви вопреки эгоизму и эгоцентризму. Наше стремление и наши усилия любить блокируются ненавистью к Богу, чья реакция на несправедливость кажется неадекватной – эта ненависть может или открыто бушевать, либо кипеть в глубинах нашей души, скрываясь под маской других чувств.

Душа христианина, сознающего, что часть его сердца продолжает гневаться на Бога, становится полем конфликта – полем внутреннего глубинного сражения между любовью и ненавистью. Наши возрожденные сердца устроены так, чтобы прилепляться к добру, отвращаясь от зла (Рим. 12:9), ненавидеть беззаконие (Пс. 44:7), наслаждаться тем, что достойно любви и прекрасно (Флп. 4:8, современный перевод). Христиане не могут не искать справедливости, не могут не распространять вокруг себя любовь. Для наших возрожденных душ это так же естественно, как дыхание, однако плоть, склонная ненавидеть Бога, действительно сражается с духом глубоко внутри нашего существа. Я ненавижу несправедливость, и мне хочется, чтобы лукавый поплатился за нее, но в то же время я не замечаю, что наношу ущерб другим, и мне кажется, что я заслуживаю того, чтобы на время освободиться из-под закона Божьего.

Когда же ненависть, которую мы испытываем по отношению к другим людям, преобразится в совершенное сострадание, когда же ярость, которую мы испытываем по отношению к Богу, преобразится в хвалу и прославление? Ответ частично заключается в следующем: тогда, когда наш грех заставит нас замолчать, а реакция Бога на нашу ненависть ошеломит нас.

Глава 3
Ошеломляющее молчание: освобождающее «поражение» благодатью

Ненависть в наших сердцах чаще всего тихо дремлет. Она, подобно генетически обусловленному заболеванию, выявляется лишь при тщательном обследовании. Позвольте мне снова высказать очевидное утверждение: ненависть к Богу и другим людям обычно маскируется другим ярлыком, более приемлемым для нашего человеческого восприятия. По этой причине (как и по многим другим) Благая Весть Евангелия кажется чем-то хотя и приятным, но не особенно важным.

Если наш грех заключается в том, что мы не смогли соответствовать правилам – нам просто не удалось сделать то, что должно, – то прощение на самом деле представляет собой дарованную возможность снова попытаться сделать это. Эту ситуацию можно сравнить с положением ученика, забывшего закончить домашнюю работу. Мы заслуживаем низкой оценки, но благодать дарует нам право доделать работу, чтобы получить более высокую оценку. Такой взгляд на благодать может вызвать признательность, но он не будет побуждать нас поклоняться Богу. Если же грех в действительности заключается не просто в том, что нам не удалось достичь требуемого Богом совершенства, но в него также вовлечена скрытая в глубине нашей души сила, стремящаяся изгнать из нашей жизни Бога, Который наносит нам обиду, требуя от нас совершенства, в этом случае прощение становится невероятным, изумительным, захватывающим дух поражением.

Каким же образом Благая Весть изменяет наше сердце, особенно в случае с человеком, который давным-давно знаком с доктриной Евангелия, но это знакомство так и не породило в нем глубинных изменений? Каким образом мы открываем объятие истине для того, чтобы наши сердца, пропитанные ненавистью, заполнила благодарность? Ответ частично заключается в следующем: серьезность нашего положения заставляет нас замолчать.

Молчание необходимо для того, чтобы произошли глубокие перемены. В тишине мы можем заглянуть в глаза Богу и услышать Его ответ. Мы ожидаем неистовой ярости, а находим любящую нежность; зная, что мы пренебрегали Богом и гневались на Него, мы ожидаем, что Он встретит нас по крайней мере холодным равнодушием, но находим мы горячий восторг оттого, что мы вновь обратились к Нему.

Поразительный ответ Бога на нашу ненависть преображает неистовую ярость в глубокую благодарность, а омертвение – в жизнь. Молчание, творящее глубокие перемены в нашем сердце, воцаряется в нас, когда мы пойманы в нашей ненависти и видим, что оправданий нам нет. Когда мы уловлены взглядом, проникающим до самых глубин нашей обиды и ненависти, это переживание сначала усиливает в нас стыд и страх. Однако со временем нас захватывает жгучая и нежная печаль Бога; это переживание ошеломляет нас (особенно в свете того, чего мы заслуживаем) и открывает наше сердце потоку освобождающей благодарности. Давайте сначала поразмышляем о том, что значит пребывать в молчании перед Богом.

Ошеломляющее молчание

Молчание может быть настолько оглушительным, что не слышно не единого звука. Тот, кто молчит, не обязательно спокоен в сердце своем; напротив, посреди кажущейся тишины могут реветь бурные воды. Такое молчание воцарилось между моей женою и мною за несколько минут до моего выступления на важной христианской конференции.

Мы присутствовали на семинаре, на который съехались более трехсот христианских консультантов, желающих послушать выступление несколько наших служителей о проблемах консультативной помощи. Я почувствовал отчужденность, появившуюся между мною и моей женой, но у меня было всего полчаса, чтобы принять душ, одеться и бросить последний взгляд на свой конспект. В конце концов я нарушил молчание, спросив Ребекку, все ли у нее в порядке. Стремительный поток слов и эмоций, которому она дала волю, ошеломил и потряс меня. В последовавшие несколько минут она вылила на меня обиду, ярость и обвинения в предательстве, кажется, копившиеся сотни лет. Большая часть всего этого была направлена против меня, потому что я уделял ей, кажется, меньше внимания, чем посторонним людям.

В предшествующие дни конференции мне довелось беседовать и молиться с некоторыми ее участниками, многие из которых были моими бывшими студентами, учениками или клиентами. Получилось так, что это время было очень насыщенным, и мы смогли затронуть глубоко личные проблемы. Многие из участников выразили мне свою признательность и благодарность, некоторые из них рассказали моей жене о том, как Бог использовал меня в их жизни. Каждая из этих встреч добавила новые детали к общей картине того, насколько глубоко я был вовлечен в дела других и, наоборот, как мало я уделял внимания подобным проблемам в душе моей жены.

Наконец выслушав несколько пылких признаний в мой адрес, Ребекка совсем пала духом под грузом своего одиночества и моего невнимания к ней. Шлюзы, сдерживающие поток эмоций все двенадцать лет, открылись, и то, что я услышал, повергло меня в молчание. Она вела себя неразумно. Она не считалась с тем, что мне сейчас предстояло выступить с трехчасовой лекцией. Хуже всего то, что она была не права, по крайней мере, я так думал. Я любил ее. Я многим жертвовал ради нее. Я был хорошим мужем. У нее не было права изливать на меня свой гнев. Мое молчание было похоже на тихое бешенство – это было молчаливое отдаление, уход в себя в уязвленной ярости.

Но вскоре яростное молчание сменилось другим бесполезным чувством – чувством тихой ненависти к себе. На протяжении всей лекции я не мог смотреть своей жене в глаза. Она не была раздражена и ничем не выражала своего отчуждения, но стоило мне взглянуть в ее сторону, как я чувствовал застывшую в ее глазах печаль. Я не мог выносить эту боль и отводил взгляд. Когда мы вернулись в наш номер, я занялся разными незначительными делами. Даже стоя к ней спиной, я испытывал напряжение от ее присутствия, и мне хотелось сбежать. Я углубился в самобичевание. Я отвратительный муж. Я подвел мою жену. Я не должен заниматься этим служением.

Когда я наконец заговорил, мой голос звучал напряженно и неестественно. Я почувствовал, что лучше отложить разговор на завтра. Мы попытались заснуть. Никогда не забуду, какая глубокая пропасть разверзлась между нами. Я хотел повернуться к ней, но на мне будто лежал чудовищный груз, мешавший сделать это. Я думал над тем, что бы мне сказать, но все, что приходило мне в голову, казалось слишком поверхностным. Я хотел сказать: «Прости, что я двенадцать лет обманывал твои ожидания. С завтрашнего дня все изменится». Это звучало глупо. Как просить прощения за то зло, которое причинил десять лет назад? Не лучше ли просто надеяться, что завтрашний день будет лучше, списать прошлое без остатка и поверить в то, что в будущем мы заложим лучшее основание для наших отношений? Молчание, обусловленное самоосуждением, отчаянием и/или хрупкой надеждой, – это уловка, когда болезненные симптомы приписываются простому переутомлению в то время, как человек болен раком.

Сначала мое молчание выражало шок («Что такое она говорит?), затем гнев («Как она может говорить такое?») и наконец – глухое презрение к себе за то, что я такой плохой муж («Что толку стараться? Все равно ничего не получится»). Постепенный переход от шока к самоосуждению ничего не изменил в моем сердце и ничем не помог в решении проблем нашего брака. Не помог бы тут и подробный самоанализ, направленный на утверждение позитивной самооценки при помощи убеждения самого себя в том, что я стоящий человек. Здесь требовалось другого рода молчание – такая неподвижная тишина, в которой будут услышаны и разоблачены любые эгоцентрические хитросплетения, любые безрассудные попытки разрешить проблему собственными силами.

Такая редкостная тишина обычно не воцаряется только потому, что вы что-то прочли в книге, или потому, что вы упорно стараетесь достигнуть ее при помощи медитации. Молчание, в котором вы уловлены Богом, – это момент реальности: о нем можно молиться (Пс. 138:23,24), к нему можно готовиться (1 Кор. 11:31, 2 Кор. 13:5), но его нельзя просто вызвать звонком, как лакея, всегда готового к услугам.

Именно такой момент – предопределенный от начала времен – наступил для нас позднее на этой конференции. В тот день одна наша хорошая знакомая спросила, не можем ли мы с Ребеккой уделить ей время после вечернего собрания. Наша знакомая – энергичная, удивительно мудрая женщина, все еще молодая в свои семьдесят лет – начала наш разговор (на который мы планировали потратить полчаса, а потратили четыре) со слов: «Я содрогаюсь от страха. Не знаю, что и как вам советовать, но я боюсь за ваш брак». Она говорила смело, как человек, который плакал за нас в молитве. То, что произошло в тот вечер, было слишком личным и слишком изумительным переживанием, чтобы я мог его описать словами. Возможно, это покажется банальным, но именно это и произошло: я увидел боль моей жены, свой грех и милость Божью.

Во время нашей беседы был момент, когда я объяснял, почему был так занят, и возложил вину за недостаток нашего общения на природную сдержанность моей жены. Тогда наша знакомая спросила: «Вы знаете такого-то?» Названный ею человек был основателем крупного христианского служения, через которое Бог повлиял на жизни множества людей. Мне были известны его имя, его служение и его безукоризненная репутация. Я признался, что уже много лет являюсь его молчаливым почитателем. Она сказала: «Позвольте мне рассказать вам о нем». Она подробно рассказывала о его замечательной жизни с Богом, о его душевной цельности и его вере. Она рассказала, как его удивительная уверенность в том, что Бог обеспечит все необходимое, позволила ему идти на большой риск, которого он не испугался, потому что стоял на прочном фундаменте глубокой и неизменной веры в благость Бога. Вскоре я подумал, что она призовет меня последовать примеру этого человека. Я почувствовал себя жалким и раздавленным. Мне никогда не достигнуть уровня этого человека. Но на самом деле она готовила меня к неожиданному повороту в этой истории.

Ее голос стал задумчивым и грустным: «Я знаю его целую вечность. И когда я думаю о его жизни, мое сердце разрывается на части. Я видела, как могущественно Бог использовал его в жизнях других людей, но я также видела, что произошло с его женой, детьми и друзьями, пока он неотступно следовал за своим призванием. Он благочестивый человек, но его семья изголодалась по общению с ним. Им потребовались годы, чтобы избавиться от последствий его необузданного стремления к совершенству и постоянной поглощенности заботами других людей. Дэн, – закончила она, – созидая Христа в жизнях других людей, ты можешь пренебречь теми, любить которых ты призван прежде всего».

Я был потрясен. Меня сравнивали с выдающимся христианским лидером (какая честь), но в той области, в которой он больше всего заслуживал порицания. Меня это поразило. Мне открылось мое высокомерие, моя склонность всегда занимать оборонительную позицию, привычка думать только о работе и недостаток любви по отношению к моей семье. Наша знакомая деликатно и мудро загнала меня в угол: я больше не мог маневрировать или как-то иначе оправдывать свой грех.

Эта тишина не придет до тех пор, пока не замолчит упорный внутренний голос, стремящийся оправдать нашу неспособность любить. К сожалению, моим внутренним голосам нравится говорить подолгу, а я оказываюсь для них отличным слушателем. Каким образом слова моей знакомой заставили их умолкнуть – это превосходит мое понимание, но если бы эта абсолютная тишина не пришла, я, скорее всего, так и продолжал бы при помощи разных мелких ухищрений пытаться доказать, что я не такой уж плохой парень.

Безмолвие не вырабатывает иммунитет от греха

Не поймите меня неправильно – тишина в сердце не делает вас невосприимчивым к греху другим людей. То, что я увидел в своем сердце, заставило меня умолкнуть, но, если бы меня спросили в чем, как я считаю, моя жена подвела меня, я мог бы высказать глубокие обиды. Суть заключается в том, что тишина, которая приходит, когда вам открывается ваш собственный грех, не сбрасывает со счетов последствий греха других. Она просто отодвигает их на время на задний план, чтобы обратиться к ним, когда ваше сердце будет менее склонно осуждать и гневаться на другого человека. Псалмопевец провозглашает: «Остановитесь, и познайте, что Я Бог» (Пс. 45:11). Одна из форм такого безмолвия рождается, когда мы пойманы с поличным во грехе, загнаны в угол и не можем укрыться от реальности того, что заслуживаем.

Апостол Павел выполняет именно такую «работу загонщика» в первых трех главах Послания к Римлянам. Павел строит свои доказательства, исходя из посылки, что мы все изобретаем себе оправдания. Мы считаем, что если бы было известно, что творится у нас в сердце, никто не смог бы обвинить нас. Это представляется нам очень убедительным. Наши мысли идут примерно так: «Если бы вы только знали, какие невероятно трудные решения мне приходится принимать каждый день, вы бы перестали возлагать на меня ответственность за что-то еще. Если бы вы только по-настоящему понимали, насколько мне трудно принимать любое благочестивое решение следовать добру, вы оставили бы меня в покое. И более того, если бы вы только поняли, какие обиды мне пришлось перенести, как мною пренебрегали и как дурно обращались со мной, вы бы знали, что Бог немногого требует от меня (или почти ничего).

Одна женщина, ставшая жертвой сексуальных домогательств, сказала мне: «Когда Бог не вмешался, чтобы остановить тех, кто издевался надо мной, Он утратил всякое право требовать от меня чего бы то ни было. Это Он должен мне. Я Ему ничего не должна». Это резкие и жестокие слова, но мне кажется, взгляды этой женщины в основном отражают позицию сердца, борющегося с Богом. Она просто нашла в своем гневе смелость выразить в словах бушующее в нашем сердце сражение, которое необходимо выиграть, чтобы понять Божью благость, Его реакцию на несправедливость и бремя следования высшему закону любви.

Павел стремится доказать следующее: если мы хотим, чтобы Благая весть имела в нашей жизни могущественную власть, необходимо заставить умолкнуть все оправдания и отговорки. Он заявляет: «Но мы знаем, что закон, если что говорит, говорит к состоящим под законом, так что заграждаются всякие уста, и весь мир становится виновен пред Богом» (Рим. 3:19). Каким образом закон заграждает уста? Кажется, что он только увеличивает нашу ярость. Ведь Павел говорит, что «закон пробуждал» в нас греховные страсти (Рим. 7:5, современный перевод). Закон Бога – его стандарты и требования совершенства – безразличен к нашим обстоятельствам и к нашей борьбе. Его святость неумолима; Его требования огромны. Под законом наша надежда на успех сгорает дотла, однако большинство людей тем не менее выбирают надежду на достижение совершенства собственными благими намерениями и скромными средствами. Эту предвзятую уверенность в собственной невиновности невозможно отбросить, не осознав, что Его сияющая, незапятнанная святость – это действительность, с которой мне придется однажды столкнуться и я не смогу защититься никакими оправданиями или объяснениями.

Однако большинство людей продолжают изумляться тому, что Бог может требовать от них соответствия такому высокому стандарту, как Его собственная святость и совершенство, особенно когда Он, как нам кажется, так плохо позаботился о защите наших сердец от разрушительного воздействия падшего мира. У большинства людей высочайшие требования закона, может быть, и установят тишину, но эта тишина будет подобна молчанию маленького ребенка, ушедшего в себя и чувствующего, что еще одно слово – и разгневанный родитель ударит его. Такое молчание полно страха и скрытой ярости. Конечно же, подобный страх перед законом не вызывает в нас желания взглянуть Богу в глаза. Он может побудить нас к повиновению и несколько улучшить наше поведение, но не увеличит нашей благодарности и любви к Богу.

Внезапное столкновение

Какого же рода тишина побуждает нас неотрывно смотреть в глаза Богу? Это тишина, вызванная внезапным изумлением. Немногие слова могут оказаться важнее для понимания Благой вести, чем неожиданное удивление. В жизни мало таких переживаний, которые, подобно внезапному изумлению, обладают силой избавить нас от тягостного бремени забот.

В нашей семье любят делать друг другу веселые сюрпризы. Для этого совсем недостаточно спрятаться, затем вдруг выпрыгнуть и закричать «У-у-у!» Однажды я вернулся с работы домой, будучи полон собой, своими тревогами и проблемами; я поднялся по лестнице и направился к встроенному шкафу в своей спальне. Я открыл дверцу и потянулся за вешалкой, затем раздвинул руками одежду, чтобы повесить пиджак, и увидел одну из своих дочек, которая тихонечко стояла, глядя мне прямо в глаза. Я был настолько изумлен, что даже не сразу отреагировал. Я открыл рот от удивления и отскочил. Все это доставило большое удовольствие (по крайней мере, ей). Это был явный испуг от неожиданности – она не произнесла ни слова. Я и представить себе не мог, что она там прячется. Это так встряхнуло меня, что я в ту же секунду забыл обо всех своих мыслях, как они ни обременяли меня до этого.

Я думаю, что ситуация, когда вы внезапно оказываетесь в присутствии Бога, поражает гораздо сильнее. Когда человек стоит лицом к лицу с Богом, самонадеянная убежденность в своей невиновности и самооправдание, требующее перемен, – все это уносится прочь. Бог в Своей милости вовлекает нас в битву с Самим Собой – в смертельный поединок, удивительный и повергающий в трепет, в битву, которая выносит на поверхность и раскрывает наш гнев против Него. Только подумайте, что за «разрушительный метод» Бог использует, чтобы добиться от нас тишины!

Иов, проходя через тяжкие страдания, сказал с надменной уверенностью в себе: «О, если бы кто выслушал меня! Вот мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне и чтобы защитник мой составил запись. Я носил бы ее на плечах моих и возлагал бы ее, как венец; объявил бы ему число шагов моих, сблизился бы с ним, как с князем» (Иов 31:35–37). Иов призывал Бога отвечать ему. Он возопил в ярости: «Мое желание, чтобы Вседержитель отвечал мне!» Иов принимал как данность, что Бог не только выслушает его, но что положение Иова принудит Бога ответить ему.

Его высокомерие стало еще очевиднее, когда он вообразил, что Бог не просто согласится отвечать, но и не будет состязаться с ним. Иов сказал: «Узнал бы слова, какими Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне. Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною? О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня. Тогда праведник мог бы состязаться с Ним, – и я навсегда получил бы свободу от Судии моего» (Иов 23:5–7). Но вскоре ему предстояло изумиться и умолкнуть, потому что его предположение оказалось неверным.

Бог действительно противостал ему в великом могуществе. Избрав тактику беспримерного устрашения, Бог велел Иову «препоясать, как муж, чресла свои» (Иов 40:2) и начал забрасывать его неумолимыми вопросами, разоблачавшими гнев, стоявший за требованиями Иова. Иов полагал, что встреча с Богом оправдает его и побудит Бога проявить справедливость и облегчить его страдания. Но он обнаружил, что намерение Божье «не может быть остановлено» (Иов 42:2). Иов, сокрушенный страданием и потерями, не владел собой, но свой будто бы оправданный гнев он обратил против Бога. «Почему Ты не вмешался и не защитил меня? Почему Ты заставляешь меня страдать без всякой видимой причины?» Бог действует совершенно независимо от нашей воли и гнева. Да как же Он смеет?

На самом деле Он смеет заставить нас отбросить любые самонадеянно-предвзятые представления о том, что логично, что справедливо, что безопасно и что нормально. Во многих отношениях Он подобен врачу в отделении реанимации, который, приступая к делу, не беспокоится о том, как установить хорошие отношения с больным, и о том, чтобы продемонстрировать хорошие манеры. Его задача – добиться, чтобы пациент остался жив; пресечь все, что представляет непосредственную угрозу жизни человека; заложить первую ступень в процессе, который приведет к полному и чудесному выздоровлению. Он – жезл, который пылает ярче, чем любой пламенеющий куст, и режет глубже, чем любой отточенный клинок. Он поступит так, как Ему угодно, и Он приглашает нас вступить с Ним во взаимоотношения, полные тайны.

В своей книге «Паломник у Тинкер Крика» Энни Диллард рисует пугающую, но одновременно и утешающую картину Божьей непохожести на нас:

В этом мире ничто не гарантировано. О да, обеспечение ваших нужд гарантировано; оно абсолютно гарантировано надежнейшим из всех ручательств, простейшими и самыми истинными словами: стучите, ищите, просите. Но вы должны прочесть и мелкий шрифт: «Не как мир дает, Я даю вам». В этом-то все и дело. Если вы уловите эту истину, она вознесет вас, перенесет через любую пропасть и вы вернетесь; о да, вы вернетесь, преображенным так, как вы не ожидали и не просили, – насквозь промокшим и обезумевшим. Очистительные воды, как бы слегка вас ими ни окропили, оставляют неизгладимые следы. Думали ли вы прежде, чем Он ловил вас, что вам нужна, скажем, жизнь? А думаете ли вы сохранить вашу жизнь или все остальное, что вы любите? Но нет, ваши нужды, они все удовлетворены. Но не так, как мир дает. Вы видите, как нужды духа вашего удовлетворяются всякий раз, когда бы вы об этом ни попросили, и вы узнали, что безумная гарантия действительна. Вы видите, как умирают все твари земные, и знаете, что и вы умрете. И однажды вам приходит в голову, что вы не должны нуждаться в жизни. Это так очевидно. И тогда вы уходите. Наконец-то вы поняли, что имеете дело с маньяком[1]1
  Annie Dillard, Pilgrim at Tinker Creek (New York: Harper and Row Publishers, 1974), p. 269–270.


[Закрыть].

Многих христиан, несомненно, отвратит (если не оскорбит) слово «маньяк» по отношению к Богу. Но честность требует нас признать, что именно так Он и выглядит. Возьмите, например, Иова. Его Бог заключил сделку с сатаной, чтобы посмотреть, насколько верен Ему Иов. Иов оказывается без греха в нормальном, обычном смысле этого слова, однако оттого, что сердце его несовершенно, в нем поднимается злобный, медленно растущий, требующий самооправдания, гнев на Бога. Тогда Бог вмешивается, придя посреди бури, и обличает Иова силой Своей речи – острой, пронизывающей, исполненной сарказма. Тогда Иов раскаивается. Почему? Потому что он узрел Бога, которому до этого плюнул в лицо.

Тишина, молчание в своей преображающей силе приходит к тем, кто увидел, какая тьма царит в его сердце, увидел это в свете Божьей святости. И более того, такой человек видит отражение своей ненависти в глазах Бога, которые все равно остаются нежными. Чудо благодати – истинное чудо характера Божьего – чудесно изменяет нашу душу. Зрелище Божьей святости без понимания Его милости приводит либо к безнадежному отчаянию, либо к еще более ужасному явлению – фарисейской самонадеянной уверенности в своей способности «творить волю Его». С другой стороны, когда наши уста вкусили милости, не почувствовав отрезвляющий вкус святости, это, по-видимому, приводит нас к вызывающе дерзкой фамильярности с Божеством, превращая Его в любимого дядюшку для всех и для каждого. Такая близость чересчур небрежна и лишена достоинства, и в конце концов она приводит нас к тому, что мы начинаем рисовать Бога своими собственными красками. Библия же описывает Бога так, что Он должен повергать нас в трепет.

Однако, чтобы осознать, насколько прекрасна Его любовь, необходимо прежде разобраться с тем, что представляется свидетельством бессмысленной жестокости. В конце концов что же это за Бог, который пошел на такую сделку со Своим врагом? Это превосходит наше понимание. А почему Бог примирился с безрассудством Иова? Нашему пониманию это совершенно недоступно. Каким должен быть Бог, явивший Иову Свое присутствие, заставивший его пасть на колени и затем воздавший ему вдвое за каждую потерю? Это настолько превосходит все, что мы знаем, что слова не могут выразить загадочность Его замысла. Можно лишь повторить вслед за Иовом: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов 42:5,6). На фоне наших чувств и желаний Бог кажется безумным. Именно внезапная и полностью приводящая в замешательство утрата наших самонадеянных и высокомерных представлений о жизни и Боге заставляет замолчать наши блуждающие мысли.

Чудовищность его безрассудства повергла Иова в молчание. Он признал: «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал» (Иов 42:3). Псалмопевец Асаф, которому тяжело было сносить трагедию праведных и процветание злых, точно так же пришел к молчанию. Он говорил: «Когда кипело сердце мое, и терзалась внутренность моя, тогда я был невежда и не разумел; как скот был я пред Тобою» (Пс. 72:21,22).

Тишина, успокоение нашей неотступной, пульсирующей в жилах ярости по отношению к Богу приходит к нам в тот момент, когда эта ярость кипит сильнее всего, и тут мы встречаемся с Богом, Которого, как нам казалось, мы презирали. И мы обнаруживаем, что Он является всем тем, чего мы страшились, но при этом – бесконечно милосерднее, чем мы могли себе представить.

От радости перехватывает дыхание

Такая Божественная тишина всегда несет с собой ошеломляющую радость. Нас повергает в молчание именно наше невежественное безрассудство перед лицом Божьей мощи, непреклонности Его замысла и Его исполненного славы присутствия. Его благость оказывает на нас ошеломляющее воздействие. Он просто не реагирует на мою ненависть, хотя я страшусь, что Он на нее ответит (ведь по опыту моих отношений со многими людьми я знаю, что на ненависть они всегда отвечают тем же), и к тому же мне известно, что у Него есть на это право! Его наказание, пусть и болезненное, в конце концов приносит благой плод радости. Обличение Им моих грехов, пусть пронизывающее и причиняющее стыд, ведет меня в объятия, нежные и сладостные.

Наш человеческий опыт – когда мы ненавидим человека и он узнает об этом – не способен подготовить нас к встрече с Богом. Мне доводилось ненавидеть людей, или давайте используем более мягкое слово – они мне не нравились. Им не нравлюсь я, а они не нравятся мне. Тут мне особенно вспоминается одна женщина. Она завистлива, ненадежна, сплетница, готова съесть всякого, кто попадется ей под руку; любезна со мной при встрече и безжалостна за моей спиной. А хуже всего то, что она сварлива и постоянно осуждает мою жену. Однажды она пришла к нам в гости и больше часа проговорила о том, как бы она сделала наш дом более уютным. Любой человек, побывавший у нас, знает, что моя жена замечательно умеет создать в доме элегантную и в тоже время простую атмосферу. Наша «гостья» бесконечно болтала о том, как бы она украсила дом, и не сделала моей жене ни намека на комплимент.

Нам довелось общаться с ней несколько раз, и всегда она отзывалась о наших тревогах и заботах, как о чем-то незначительном, раздувая собственные сходные проблемы. Она слепа и не видит, как ее поведение воздействует на других людей. Мне не нравится бывать в ее обществе; она это знает. И я знаю, что она знает, – и вот мы обходим друг друга в своеобразном танце неприязни. Я не показываю ей спину, и она тоже наблюдает за мной напряженно-проницательным взглядом. Когда мы изредка встречаемся, то держим дистанцию, общаясь вежливо-поверхностно; но однажды я случайно поставил ее в затруднительное положение, и она сразу же зарычала и оскалила зубы. Ее реакция была предостережением не связываться с ней – держись на расстоянии, и я буду поступать точно также. Я внял ее предупреждениям и стал подальше обходить ее логово.