Текст книги "Добро пожаловать в Пхеньян! Ким Чен Ын и новая жизнь самой закрытой страны мира"

Четвертая глава

День 23 июля 2016 года. На рейсе номер 152 авиакомпании «Air Koryo» из Пекина в основном западные туристы. Кроме них из командировок и учебных поездок летит и горстка представителей северокорейской элиты. Туристы быстро листают бесплатную газету «The Pyongyang Times» и глянцевый журнал «Korea Today», которые выпускает пхеньянское Издательство литературы на иностранных языках. Корейцы просматривают свежий номер «Нодон Синмун». После взлета откидываются мониторы и начинается показ концерта самой популярной северокорейской женской группы «Моранбон». Одетые в красную униформу стюардессы проходят между рядами кресел, предлагая напитки и пресловутый бургер «Air Koryo», к которому осмеливаются притронуться только самые голодные пассажиры. В момент пересечения границы Северной Кореи раздается триумфальный трубный звук, а старшая стюардесса по внутренней громкой связи произносит короткую, но вдохновенную революционную речь. Через девяносто минут мы начинаем снижение над голыми холмами, окружающими Сунан – аэропорт Пхеньяна.

Со времени моей последней поездки в аэропорту провели серьезную реконструкцию. Теперь он действительно выглядит как настоящая воздушная гавань, а не большой ангар, как это было раньше. Теперь в нем есть комфортные терминалы, выдвижные трапы, зоны безопасности и регистрации. Как и многое другое в новой Северной Корее, аэропорт выглядит «нормальным» только внешне, ведь при более пристальном взгляде понимаешь, что наш самолет единственный на летном поле. Из него теперь можно попасть в здание по выдвижному трапу – ранее приходилось выходить на взлетную полосу по трапу, а затем идти пешком. Оказавшись внутри, видишь, что здание практически пустое: кроме прибывших нашим рейсом пассажиров здесь только обслуживающий персонал – на эти дни в расписании предусмотрен прилет и вылет всего нескольких рейсов. Однако всё сияет, и это производит впечатление – так пахнет совершенно новый аэропорт!

Первая остановка – на паспортном контроле. Очень престижное место работы для молоденьких солдат в безупречно отглаженной и прекрасно сидящей униформе. После того как ваш паспорт и виза, проставленная на отдельном тонком листочке бумаги с фотографией (эти визы мне и Александру выдал Алек в пекинском аэропорту), проверены, вы быстро проходите к движущемуся по кругу багажному транспортеру. Вот тут и начинается настоящий хаос. Страна находится под международными санкциями, а это означает, что каждый прилетающий северокореец тащит с собой коробки и чемоданы, забитые электроникой, косметикой, продуктами питания – всё это идет потом в основном на продажу, подарки, взятки или для личного потребления. Требуется примерно час, чтобы наконец получить свой багаж.

Далее надо пройти таможню, процесс, ставший существенно более жестким, после того как Ким Чен Ын потребовал усилить контроль за проникновением в страну иностранных носителей информации. В мои прошлые приезды я проходил таможню очень быстро. Теперь все чемоданы каждого пассажира тщательно проверяются. Пока мы стояли и ждали своей очереди, от нас потребовали достать наши телефоны и планшеты, компьютеры и книги для последующей проверки.

Саймон предупредил меня накануне о новых порядках. И вчерашний вечер после ужина я провел, удаляя с жесткого диска моего компьютера все южнокорейские фильмы и электронные книги о Северной Корее, которые накопились за несколько лет. Во время какой-то из последних поездок, организованной «Koryo Tours», таможенник наугад открывал видеофайлы на iPad’е одного из туристов и случайно наткнулся на порнографию, да еще и гомосексуальную. УПС!!! iPad немедленно конфисковали. На следующий день его вернули Саймону через северокорейского гида, однако тот файл был удален.

Из-за этой новой процедуры жесткого таможенного досмотра очередь двигалась еле-еле. Мы маялись и болтали с северокорейским студентом, возвращавшимся домой после года, проведенного в университете в Бангкоке. Мы также пытались понять глубокий смысл той суматохи, что разворачивалась вокруг нас. Пара северокорейцев, явно принадлежащих к элите, толкали свою багажную тележку, забитую доверху нижним бельем от Гуччи, прямо к голове очереди и по кивку стоявшего рядом офицера были пропущены дальше.

Когда подошла моя очередь, таможенник среднего возраста разразился хохотом. Я ехал на целый месяц, поэтому в моих руках была большая стопка книг, iPad, ноутбук, мобильный телефон… На каждую такую ввозимую единицу у них было отдельное задание. Один из инспекторов схватил книжку, лежавшую на самом верху, и попытался вслух прочитать ее английское название: «Ландискыбиесы опхы кхомуничжм». «Коммунизм», – поправил я его. Он взглянул на меня скептически. Другой взял мой ноутбук, открыл его, включил, а затем перевернул и, держа его так перед лампой, как будто ожидал, что оттуда что-то высыплется. «Скхоль-кхо этхо стоитхы?» – спрашивает он меня. Я смутился. «Скхоль-кхо этхотхы кхомпьютхэры стоитхы ЮЭС даллары?» – поясняет он. «Уф, ну… пять сотен баксов», – отвечаю я. Он удовлетворенно кивает, очевидно, его больше интересует стоимость компьютера, чем то, что в нем может находиться.

Третий инспектор берет мой iPad, открывает чехол и требует, чтобы я ввел пароль. В тот же самый момент еще один инспектор подходит и требует, чтобы я открыл портфель. Не будучи уверенным, чью команду следует исполнять в первую очередь, я нерешительно колеблюсь между ними.

Тут рядом материализуется следующий таможенник для того, чтобы спросить, везу ли я с собой какие-либо книги или журналы. Хм, конечно, но вы, товарищи, уже утащили их все куда-то – я пытаюсь объяснить это с помощью мимики и азбуки для глухонемых. Он говорит, что я должен пойти куда-то и принести всё обратно, одновременно с этим тот, кто потребовал от меня открыть портфель, начинает орать, что я задерживаю очередь, и требовать объяснений, почему я до сих пор не выполнил его команду.

С багажом, беспорядочно разбросанным по полу или сваленным в кучу, под смущенными взглядами толпы прилетевших, пограничников, таможенников и каких-то болтающихся вокруг гражданских, я обнаруживаю группу солдат, стоящих вокруг стола с металлодетектором и проверяющих мои книги. Я пытаюсь направиться туда, чтобы забрать книги, но меня останавливает женщина-военнослужащий, которая спрашивает, где мои электронные устройства. Я подозреваю, что она знает ответ на этот вопрос. Получив запрет двигаться дальше, я возвращаюсь к багажу.

Я уже почти уверился, что не сдвинусь с этого места до конца дня, когда вдруг мужчина примерно моего возраста, типичный ухоженный тончжу, одетый в костюм цвета хаки и с «ролексом» на руке, врывается в зону таможенного контроля из зала ожидания, бросает взгляд на меня и на стопку моих книг и просто-таки взрывается гомерическим хохотом. Он отпускает какую-то шутку в адрес таможенников и пограничников, после чего они все послушно смеются, а затем говорит: «Пошли, Трэвис», помогает сгрести все мои вещи и проводит меня в зону прилета, где нас уже ждут Алек и Александр вместе с двумя гидами, Мин и Ро. Товарищ Ким хлопает меня по спине: «Добро пожаловать в Корею!»

* * *

Если вы иностранный турист, то после встречи в аэропорту (а вас обязательно встретят сразу два гида) у вас в первую очередь забирают паспорт. По всей видимости, это делается из практических соображений – в конце концов, именно ваши гиды отвечают за вас во время всего вашего пребывания в стране. Но в этом есть и что-то символичное: вы не являетесь гражданином этой страны и не можете пользоваться теми же свободами, что и гражданин КНДР, – неважно, насколько эти свободы в реальности ограничены. Вы – гость, причем не какого-то одного человека или учреждения, но всей страны, единой монолитной глыбы. И всех северокорейцев учат вести себя в присутствии иностранцев соответствующим образом: каждый из них в первую очередь является представителем страны, воплощением всезнающего первого лица.

Обычно в автобусе по пути в город перед туристами произносят чопорную вступительную речь, в которой упоминаются такие интересные факты, как географические координаты Корейского полуострова и численность населения обеих Корей. Но так как каждый из нас троих уже бывал тут, эти формальности были опущены и мы перешли к неформальному разговору сразу после того, как друг с другом познакомились.

Мин, невысокая, но достаточно крупная двадцатишестилетняя женщина с ровным цветом лица, спросила Алека на чистейшем, почти без акцента, английском о том, как поживает его подруга, которая приезжала с ним в прошлый раз. Именно Мин познакомила Алека со своим боссом – товарищем Кимом, который сейчас сидит впереди, рядом с нашим молодым водителем, – во время той исторической поездки 2013 года, которая привела к организации «Tongil Tours». Мин будет нашим старшим гидом. Ро, младший гид, на самом деле по возрасту старше, чем Мин. Я спросил, сколько ему лет – он понимающе улыбнулся в ответ и хихикнул: «Столько же, сколько тебе». «Но ты выглядишь заметно моложе!» Ро продолжал улыбаться всё время, пока мы ехали в гостиницу. Однако когда он расслаблялся и возвращался в свое, очевидно, обычное состояние, его лицо принимало выражение задумчивой тревоги. Выражение, которое, кажется, говорит о его неуверенности больше, чем он сам бы того хотел.

Мин поначалу была несколько застенчива с Александром и мной, но затем оказалась значительно более многословной, чем Ро. Последний очень мало рассказывал о себе, кроме того, что он – не коренной пхеньянец. Он родом из прибрежного города Вонсан, который, следуя нашей программе, мы должны посетить в конце поездки. Поскольку он не из Пхеньяна и его положение в «Корейской государственной туристической компании» ниже, чем у женщины, которая на десять лет его моложе, то я подозреваю, что он находится на более низкой ступени системы сонбун. Эта классовая система, с одной стороны, существует повсеместно и все о ней знают, а с другой – правящая верхушка никогда не признавала ее существования в КНДР. Система сонбун носит ярко выраженный политический характер, одновременно она привязана к истории каждой семьи. Человек рождается внутри этой системы и никогда не сможет подняться выше своего уровня, а вот опуститься ниже – запросто, стоит только сделать что-то не так. То, что отец Ро смог добиться для сына переезда в столицу, где Ро учился в Университете иностранных языков до того, как получил свою теперешнюю работу, означает, что эта семья не была на самых нижних уровнях системы. Никому из тех, кто происходит из враждебных классов, никогда не будет позволено переехать в Пхеньян и общаться с иностранцами. Тот факт, что семья смогла переехать в столицу или, по крайней мере, переселить туда сына в трудные годы в истории страны – во время голода 1990-х, – говорит о том, что она имела некоторый авторитет и влияние. Причем Ро удалось переехать в столицу, несмотря на то что он никогда не служил в армии и никогда не страдал от сильных солнечных ожогов, которые есть у многих северокорейских мужчин. Это такой своеобразный знак, который я заметил, например, у нашего молодого водителя, указывающий на то, что мужчина был призван на тяжелые работы под открытым небом. Ро знал, как уклониться от этого – как остаться в тени. Может быть, именно поэтому он постоянно выглядел обеспокоенным. В конечном счете, я решил, что ему, может быть, просто всё надоело. Он – один из шестидесяти гидов «Корейской государственной туристической компании». Это легкая и хорошо оплачиваемая работа, что в Северной Корее значит, что на работе не надо перенапрягаться. Так как туристов в страну приезжает мало, то работа заключается по большей части в том, чтобы появляться в офисе каждый день, торчать там без дела, придумывая новые способы убить время.

Мой спаситель, вытащивший меня из заварухи в аэропорту, сидит впереди, сыплет шуточками и хихикает, пребывая в состоянии веселья. «А ты! – смеется товарищ Ким, поворачиваясь и тыча в меня пальцем, как будто дразня и выговаривая. – Ты – первый американец, который будет учиться в нашей стране. Очень смелый и отважный парень!»

Наш водитель Хва смеется, хотя он не говорит и не понимает по-английски. Хва розовощек и выглядит как невинный улыбчивый ребенок. Микроавтобус будет нашим основным средством передвижения в течение следующего месяца. Мы – на пути в гостиницу «Сосан». Несмотря на то что мы студенты, нам не разрешено останавливаться в студенческих общежитиях. Алек и товарищ Ким работают над тем, чтобы это было возможно в будущем. Ну а мы будем жить в большей из двух гостиниц, которые находятся в спортивной деревне на западе Пхеньяна. Она была построена по случаю проведения в 1989 году Всемирного фестиваля молодежи и студентов, который тут рассматривался в качестве альтернативы летним Олимпийским играм, прошедшим за год до этого в Сеуле.

* * *

Двигаясь дальше, мы проезжаем мимо Триумфальной арки, которая является первым местом остановки для большинства туристов, приезжающих в Пхеньян. Воздвигнутая на том месте, где Ким Ир Сена приветствовала восторженная толпа в августе 1945 года, что стало символом конца японского колониального гнета и начала новой эры, арка очень похожа на свою парижскую «тезку», но на 11 метров выше, о чем ни один гид никогда не устанет напоминать.

Влияние Сталина чувствуется в Пхеньяне повсюду. Особенно в таких архитектурных монументах. На огромных площадях возвышаются монументальные неоклассические фасады. Любой человек должен ощущать себя чем-то крошечным и незначительным перед лицом этой колоссальной архитектурной композиции. Как и многие другие памятники, формирующие архитектурные очертания Пхеньяна, Триумфальная арка была открыта в 1982 году к семидесятой годовщине со дня рождения Ким Ир Сена. Она – часть той «витрины» города, которую некоторые историки называют «архитектурой преемственности». Это целый ряд монументов, возведенных по инициативе Ким Чен Ира, который тем самым хотел так грандиозно выразить должное уважение своему отцу.

Сегодня поклонники архитектурного стиля советского реализма поражаются красоте Пхеньяна при первом знакомстве с городом. Ожидая увидеть однообразные серые панельные многоэтажки, стоящие по краям помпезно широких бульваров, что-то типа бетонных джунглей, умерщвляющих душу, как в других городах, несущих в себе дух сталинизма, они к своему удивлению обнаруживают, что перед ними огромное разнообразие четырехугольников мягко-пастельных цветов. Они видят не диковатую строгую геометрию, но органичное и ограниченное море многоэтажек, со вкусом окрашенных в светлые цвета персика, бирюзы, лаванды, розы, золотого янтаря, желтой канарейки, охры и мяты, среди которых иногда встречаются и белый, и серый. На черно-белых фотографиях разные части города до сих пор напоминают Восточный Берлин. Удивительно, как меняет картину добавление цвета.

В Пхеньяне, безусловно, много памятников. Но по преимуществу архитектурное очертание города формируют жилые многоэтажные строения. Пхеньян был практически стерт с лица земли из-за бомбардировок в 1952 году во время Корейской войны. В итоге остались нетронутыми только три здания, построенные японцами. Однако, как утверждают официальные биографы Ким Ир Сена, даже в самый разгар войны вождь думал о том, как будет развиваться город в послевоенное время. Они утверждают, что в 1951 году он даже пригласил одного архитектора для обсуждения с ним своего видения того, как будет выглядеть город, хотя в тот момент над столицей гудели бомбардировщики и раздавались залпы зенитной артиллерии. Пхеньян должен был стать самым значительным произведением пропагандистского искусства КНДР, с многочисленными широчайшими бульварами, огромными площадями, высочайшими монументами – примерно таким, как те города, которые он видел в Советском Союзе и которые были построены под неусыпным взором его наставника, учителя и воспитателя – Сталина. И Восточный Берлин должен был служить иконой этого стиля. Город, сделанный из белого бетона, ослепительно чистый и свободный от каких-либо автомобильных пробок. Настоящий центр Корейского Народного Рая.

Пхеньян лежал в руинах, подписание соглашения о прекращении огня не давало никакой возможности расслабиться после жестокой трехлетней войны. Ким взял на вооружение опыт советского стахановского движения, в рамках которого начальство выделяло отдельных передовых рабочих, показательно поощряло и награждало их. Они своим примером должны были воодушевлять остальных на повышение установленных трудовых рекордов. Используя средства, которые, как ему казалось, найдут положительный оклик в сердцах измученного, но по-прежнему настроенного на битву населения, Ким призвал народ на новый общенациональный «бой» – на этот раз за восстановление Пхеньяна в кратчайшие сроки. Он мобилизовал всех, кого только мог – не только солдат, но и студентов университетов и конторских служащих, для того чтобы работа на стройплощадках продолжалась 24 часа в сутки.

Результатом этой яростной работы стало то, что один из сотрудников Пхеньянского архитектурного института охарактеризовал как «первое чудо страны»: кампания «Пхеньянская скорость», в рамках которой к концу 1950-х годов средняя квартира для одной семьи могла быть построена за 30 минут. Город был на пути к тому, чтобы стать местом для проживания элиты, чем он и является сейчас. Если вы спросите среднестатистического северокорейца, живущего где-нибудь не в столице, о том, какова его самая большая мечта в жизни, он, скорее всего, ответит: «Увидеть Пхеньян хотя бы раз в жизни».

* * *

Мы едем по городским улицам. Сегодня суббота, но, несмотря на это, движение очень оживленное, причем я замечаю, что машин такси значительно больше, чем, как я припоминаю, было раньше. После того как водитель высадил товарища Кима рядом с его офисом на покрытой ивами набережной реки Потхонган, мы направляемся прямо к нашей гостинице. Вид возвышающейся тридцатиэтажной башни, окрашенной в цвет копченого лосося и расположенной на склоне небольшого холма, с которого открывается вид на футбольный стадион и на окружающие его дворцы спорта, однозначно сообщает нам, что это здание может быть только гостиницей – оно выглядит так, что сомнений относительно его функционального назначения быть не может, так выглядят гостиницы в городах любой страны мира. Это и есть наш отель «Сосан». Здание гостиницы отремонтировали в прошлом году в рамках подготовки к семидесятой годовщине создания Трудовой партии Кореи. Главное фойе выглядит грандиозно и роскошно, что характерно, впрочем, для всех отелей Пхеньяна, в которых я останавливался в прошлом. Вместо стандартных сувенирных магазинов тут есть магазины спортивной одежды и снаряжения.

Пока мы ждем, когда Мин и Ро организуют наше заселение, я – при виде нескольких настенных часов над стойкой регистрации гостей, показывающих текущее время разных часовых поясов, – вдруг вспоминаю, что мои часы отстают на тридцать минут – еще один знак перемен, произошедших с момента моей последней поездки два года назад. 15 августа 2015 года, в день семидесятой годовщины освобождения Кореи от японской оккупации, Северная Корея официально перевела стрелки часов на полчаса назад, создав таким образом свой собственный часовой пояс[14]14
  Считается, что с момента начала контактов Кореи с европейцами в стране укоренился «получасовой» пояс UTC+8:30. После потери независимости в 1910 году и установления японского колониального господства местное время было синхронизировано с токийским и составило UTC+9:00. В этом часовом поясе КНДР жила до 15 августа 2015 года, когда в день 70-летия освобождения стрелки часов вновь вернули на полчаса назад, что послужило явным символом независимости от прошлого. Однако к моменту перевода книги на русский язык Пхеньян вновь перешел на часовой пояс UTC+9:00. Это произошло 5 мая 2018 года и стало результатом потепления отношений между государствами севера и юга Корейского полуострова. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Это изменение должно означать, что страна возвращается в то исчисление времени, которое было до оккупации. Но оно может также восприниматься и как очередное проявление специфического северокорейского подхода к исчислению времени: вместо того чтобы, как это принято, отсчитывать года нашей эры от рождества Христова, в КНДР идет эра Чучхе, первый год которой соответствует 1912 году – году рождения Ким Ир Сена. Поэтому сейчас 105 год Чучхе, 18:46 – на 30 минут позади Южной Кореи, на 30 минут впереди Пекина. Позади остального мира на тысячу девятьсот одиннадцать лет.

Мой номер находится на двадцать восьмом этаже, напротив комнаты Александра и Алека, которые, из соображений экономии, решили делить один номер на двоих. Мы сдаем наш багаж служащим отеля. К своему счастью, я вижу, что ремонт не ограничился гостиничным фойе. В моей комнате есть две огромные кровати и новая сверкающая китайская мебель, большой шкаф для одежды, балкон с видом на город – и протекающий кондиционер. В принципе, достаточно для отремонтированной гостиницы. У меня, однако, не так много времени, чтобы подробно рассмотреть всё это. Товарищи ждут нас внизу, чтобы пойти на ужин.

Мин нахмурилась, когда еще в автобусе Алек сказал ей, что мы хотели бы внести в нашу программу кое-какие изменения. Видя это, Александр решил пригласить наших хозяев вечером на пиццу, чтобы было легче договориться с ними. И Мин, и Ро улыбкой отреагировали на это предложение. Всё хорошо.

Им очень хочется показать нам только что открывшуюся улицу Ученых или «улицу Будущего» («Мирэ»), где есть новый ресторан итальянской кухни. Улица, шириной в шесть полос идет вдоль реки Тэдонган и доходит до центрального вокзала. Архитектурную композицию, которую, скорее всего, невозможно увидеть где-нибудь еще в принципе, образуют множество шикарных жилых многоэтажек, представляющих собой странную, но привлекательную смесь постмодернистского стремления вверх и некоего ретрофутуризма в духе семидесятых. Улица, на которой, по замыслу властей, должны жить ученые и находиться различные подразделения Политехнического университета имени Ким Чхака, является самой новой достопримечательностью города. Здесь мы действительно ощущаем себя в XXI веке, и кажется, что всё вокруг говорит: «Наконец-то мы сделали это!»

В ресторане мы заказываем пиццу. Наш водитель Хва с удивлением и подозрением рассматривает странный хлеб, покрытый кроваво-красным соусом и какой-то белой слизью. До этого он никогда не пробовал и даже просто не видел пиццу. Мы отрезаем кусок и кладем его ему в тарелку, давая понять, что не стоит стесняться. Он тычет в пиццу парой металлических палочек перед тем, как попробовать ее. Потом он улыбается – неплохо!

Мы заказываем пиво и сочжу. Так как Александр не пьет, другим больше достанется. Мин между тем беззаботно болтает: «Ох, временами я так скучаю по Кубе», – рассеянно говорит она.

Чтооооо??? Куба??? Я только что там побывал!

«Я жила там восемь лет», – говорит она мне.

Чтооооо??? Восемь лет??? Я в шоке! Большая редкость встретить северного корейца, который просто куда-то выезжал, а уж тем более жил за границей. Особенно если этот человек столь молод. «Так твои родители – дипломаты?» – спрашиваю я ее.

Она отрицательно качает головой и смущенно опускает глаза. Слишком много информации… слишком быстро…

Внезапно раздается громкая музыка, торжественные первые аккорды хита группы «Моранбон» – песни «Мы стремимся к будущему» (달려가자 미래로).

Наши официантки направляются к караоке-системе, держа в руках радиомикрофоны, а затем синхронно начинают заученные танцевальные движения, одновременно пропевая вступительный куплет:

 
Как же прекрасно быть молодым
В эпоху великих свершений!
Нет ничего, что мы не можем сделать.
Мы стремимся к будущему – новый век зовет нас.
Моя страна – сильная и процветающая держава.
Превратим ее в цветущий рай!
 

Северокорейцы, сидящие за столиками вокруг нас, аплодируют в такт песне, в приподнятом алкоголем настроении.

* * *

Я предлагаю закончить вечер собственным исполнением песен в караоке-баре «Тэдонганского дипломатического клуба». Название весьма обманчивое – клуб был открыт в 1972 году для проведения дипломатических мероприятий особого рода, а именно встреч между северными и южными корейцами. Так как частота проведения таких мероприятий уменьшилась и не было никаких признаков того, что ситуация может измениться, было решено превратить всё здание в ресторан и увеселительное заведение для иностранцев – обладателей твердой валюты. Клуб расположен недалеко от реки Тэдонган и дипломатического квартала. Однако оно не является местом исключительно для дипломатов – всем иностранцам, будь они туристами, сотрудниками дипмиссий или негосударственных учреждений, студентами (как мы), разрешено пользоваться услугами этого центра: несколькими ресторанами, крытым бассейном, караоке и барами. «Дипломатический клуб» функционирует также и как образовательный центр, в котором иностранцы могут учиться корейскому языку, рисованию, каллиграфии, плаванию и тхэквондо.

Однако в городе, в котором практически нет ночной жизни в ее обычном понимании, «Дипломатический клуб» – чуть ли не единственное место для пьяного «раз-гуляя». В одной из первых поездок мой гид – женщина старше меня, долго прожившая за границей в 1980-х годах и работавшая сотрудницей посольства КНДР в Вене, – убедившись, что двери нашего отдельного караоке-зальчика плотно закрыты, вскочила со своего места и запела «Dancing Queen». Тем вечером выяснилось, что она знает практически весь репертуар шведской группы ABBA. А что было совсем удивительно – она выкурила несколько сигарет. Курение совершенно нормально в КНДР, если вы мужчина (считается, что в КНДР смертность из-за негативного влияния табачного дыма самая высокая в мире), но для женщин это строго запрещено – по крайней мере, в общественных местах. Однако северные корейцы, и мужчины и женщины, очень любят выпить, точно так же, как и их южные соседи. Потребление алкоголя – это одно из того немногого, что практически никак тут не ограничивается.

К моему большому удивлению, оказалось, что я должен стать гидом по этому клубу. Ни Мин, ни Ро, никогда там не бывали, как и Алек с Александром. Несмотря на то что сегодня – вечер субботы, заведение выглядит устрашающе пустым. Мы проходим по тускло освещенному мраморному коридору в караоке-бар. Две официантки болтают с единственным гостем, мужчиной среднего возраста из Непала.

Александр и Алек пользуются тем, что вокруг почти никого нет, и пытаются впечатлить наших хозяев обширными знаниями репертуара северокорейской попсы. Официантка включает караоке, и Александр со страстью начинает петь популярную песню «Свист». Это – песня о любви, крайне необычная для северокорейской музыки, написанная когда-то в конце 1980-х – начале 1990-х, – в словах песни заметно меньше навязчивого идеологического содержания, чем в любых других местных произведениях искусства. Навряд ли это время может быть названо «перестройкой» – руководители КНДР наблюдали за переменами, которые начали происходить в Китае и Советском Союзе, со смесью потрясения и страха. Но именно в те годы Ким Чен Ир был очень увлечен желанием осовременить корейский кинематограф.

До конца 1980-х годов романтическая линия никогда не была в центре сюжетов северокорейских фильмов, музыкальных и литературных произведений. Слово «любовь» следовало употреблять только в сочетании со словами «вождь», «народ», «революция». Считается, что Ким Чен Ир как-то сказал, что «люди любят любить» и «мы должны это показать на экране!». За этой директивой последовало несколько фильмов, в основе сюжета которых лежали истории о том, как красивые, привлекательные люди влюбляются друг в друга в своих бескорыстных патриотических порывах и в бесконечной преданности революции. Появление в литературе подобных сюжетов привело к тому, что произведения стали в меньшей степени затрагивать истории из жизни Ким Ир Сена и его партизан-товарищей, одновременно обращаясь к жизни обычного человека – заводского рабочего или крестьянина. На гребне этих веяний появились многочисленные песни о любви, среди которых «Свист» была самой известной и запоминающейся. Ее слова практически не содержат каких-либо отсылок к политике. Просто немыслимо, чтобы такая песня была написана сегодня.

* * *

Александр заводит разговор с непальцем. Он живет тут уже семь лет и работает в одной из детских благотворительных некоммерческих организаций, которых в Пхеньяне достаточно много. Александр спрашивает, где тут кипит жизнь. В конце концов, сейчас одиннадцать вечера субботы, это «Дипломатический клуб»; наверняка кто-то из таких же иностранцев, как он, должен хотеть расслабиться? Непалец рассказывает нам, что ночная жизнь переместилась в кафе «Дружба». «Но я не думаю, что ваши гиды позволят вам туда пойти», – предупреждает он нас.

У мистера Шакья дома, в Непале, есть жена и дети. Почему же он решил остаться жить в Пхеньяне так надолго? Ему здесь нравится, он привык к этой жизни. Например, к «Дипломатическому клубу», завсегдатаем которого он является. Он приходит сюда по несколько раз в неделю, чтобы брать уроки рисования у местного художника. До этого он тут учил корейский язык. Он может бегло разговаривать с местным персоналом, знает все местные песни. Он кокетничает с официантками, но флирт никогда не может превратиться во что-то более серьезное. Близкие отношения между корейцами и иностранцами строго-настрого запрещены. Однако в какой-то момент я заметил, что он пытается приласкать одну официантку. Она быстро скидывает его руку, испуганная присутствием чужаков.