Текст книги "Белый мыс"

– Чего тут еще сомневаться – вступай в нашу ячейку! Взносы у нас невысокие. Когда получишь билет, рассчитаешься. Собрание – на следующей неделе.

Геге заговорил на чисто стокгольмском диалекте, который нелегко было понять, но уж никак нельзя было назвать высокомерным. Он записал адрес и фамилию Оке и обещал известить его поточнее о собрании. Затем поспешил в следующее кафе.

* * *

Для того чтобы с площади Святого Эрика спуститься переулочкам района Атлас, надо было пройти целый яд арок и длинных лестниц. Ячейка расположилась в маленькой подвальной комнатушке с белеными стенами, свернутыми лозунгами в углу и гудящими водопроводными трубами вдоль потолка. Очевидно, здесь помещалось правление районной организации, но в данный момент венский стул у шаткого письменного стола был пуст.

Куда подевались члены ячейки? Собрание должно было уже начаться – Оке пришел с опозданием. Сегодня, как назло, было столько дел, что он освободился уже много спустя после закрытия магазина.

– Привет! Долго искал нас?

В двери, ведущей в маленькую соседнюю комнатку, появился Геге. Он распахнул дверь настежь и представил:

– Знакомьтесь – вот наш новый товарищ.

Семнадцать юношей и девушек глядели на Оке приветливо и внимательно. Они все уже расселись по местам и ждали начала собрания. Аксель Линд, секретарь, нервно рылся в своих бумагах. Он был прямой противоположностью Геге – длинный, светловолосый, с напряженным выражением нервного лица. Его внешность, жесты – все казалось Оке знакомым. Он где-то видел секретаря раньше, но, сколько ни напрягал память, не мог вспомнить точно, где и когда. Остальные члены ячейки были самые обыкновенные молодые люди, которых можно встретить на фабриках, в небольших прокуренных кафе, на задних лестницах шикарных квартир и в очередях на бирже труда.

Место председателя занимала девушка с русыми волосами и спокойными голубыми глазами. Она была одета в простенькое коричневое платье и казалась бесцветной в сравнении с остальными шестью девушками, но это впечатление развеялось, как только она ударила молотком по столу и заговорила.

Оке больше прислушивался к ее голосу, когда она читала повестку дня, чем к содержанию отдельных пунктов. Красивый, звучный и размеренный голос как бы возвышал девушку над обыденностью. Да он, собственно, и кормил ее. Не будь у Эдит Бенгтссон столь подходящего для телефонистки голоса, начальник отдела кадров большой фирмы, где она работала, давно уже посадил бы кого-нибудь другого к коммутатору за стеклянной перегородкой. На нее падало сильное подозрение в авторстве нескольких статей, в которых критиковались методы фирмы при найме служащих.

Прием Оке был утвержден дружным хором, после чего он со смущенным видом выслушал обращенные к нему приветственные слова председателя. Вот уж чего он не ожидал, что руководителем ячейки окажется девушка!

На стене позади нее были развешаны два знамени. Красная материя пылала на фоне голой бетонной стены.

Мы наш, мы новый мир построим, Кто был ничем, тот станет всем.

Именно из недр общества, из его подвалов должны выйти преобразующие, смелые, обновляющие идеи! Вот где его место! Здесь Оке нашел тот дух товарищества, который тщетно искал до сих пор. Он почувствовал такое же облегчение, какое испытывает путник, когда после долгого блуждания по незнакомому лесу выходит наконец на дорогу, ведущую в поселение.

После обсуждения внутренних дел ячейки и утверждения отчетов об учебной работе и распространении газет Эдит передала слово докладчику, который должен был открыть сегодняшнюю дискуссию.

– Товарищ Свенссон из райкома прочтет сейчас доклад «Единый фронт против фашизма», – сказала она и села между Оке и Геге.

– Главное сегодня – это защита остатков буржуазной демократии, которые еще сохранились в отдельных странах Европы. Что толку в едином антифашистском фронте, если он возникнет только в концентрационных лагерях! – начал молодой оратор.

Введение было явно позаимствовано из какой-нибудь передовицы с тем же названием, что и доклад, и все ясно почувствовали, когда докладчик перешел на свой обычный язык.

– Мы не должны недооценивать наших нацистов, хотя их как следует поколачивают, когда они появляются на улицах Сёдэр с длинными финками на поясе. Серорубашечники, коричневорубашечники и как они там себя еще называют – все они только смеются над запретом носить форму. Никто не мешает им устраивать провокации в рабочих районах. Но мы не должны рассчитывать на то, что споры о том, кому быть «фюрером», помешают сколотить из них штурмовые отряды против рабочего класса, когда дело пойдет всерьез… В настоящее время международный рабочий класс вынужден вести оборонительные бои, – продолжал он и удивился, почему Оке вдруг улыбнулся.

X

Оке подошел быстрым шагом к остановке и глянул вдоль улицы направо. Автобуса не было видно. Легкий мороз начал покусывать кончики пальцев, и он спрятал руки в карманах основательно поношенного, но еще теплого пальто, которое приобрел к рождеству в одной из лавок на Киндстюгатан на свои чаевые.

Над парком Обсерваториелюнден быстро неслась серая туча так низко, что, казалось, ее царапают ветки голых деревьев. Но снег не пошел, лишь несколько легких хлопьев закружилось в воздухе, тая при соприкосновении со щекой.

Несмотря на ветер, три башни в дальнем конце улицы были окутаны дымкой. Между позеленевшими медными кринолинами Большой церкви и церкви Св. Катарины торчала темным наконечником копья Немецкая кирка.

Оке приплясывал от нетерпения, расстроенный тем, что прозевал автобус. Теперь Курт снова встретит его у заднего входа – уже в халате – и сделает этакое манерное и презрительное движение рукой, поднося часы к глазам.

Несмотря на рассыпанный песок, на Дроттнинггатан было скользко, и движение застопоривалось чаще обычного. Когда Оке наконец попал в Старый город, часы Большой церкви пробили восемь. Товары были уже разложены и гардина с надписью «Закрыто» на стеклянной входной двери скользнула с сухим щелчком вверх.

Запыхавшийся и виноватый, он искал какого-нибудь извинения за то, что переложил часть своей работы на Курта, но не успел и рта раскрыть.

– Ты опоздал на целых пятнадцать минут. Точнее, на шестнадцать. Если ты впредь не будешь аккуратнее, вылетишь! – пригрозил Курт.

«Точнее»! По утрам минуты считали очень тщательно, не то что вечером. Оке подумал о всех неоплаченных сверхурочных и о вечной предпраздничной гонке.

– Могу уйти хоть сейчас! – вырвалось у него в приступе неожиданного раздражения.

Курт поглядел на ноготь большого пальца, провел по нему несколько раз пилкой и спросил ледяным тоном:

– Ты еще не ушел?

Оке рванул дверь и зашагал прямо через площадь, ни на что не глядя. Злоба кипела в нем всю дорогу до набережной Шеппсбрун. Зимний ветерок с залива охладил его разгоряченное лицо, и он начал думать о том, что произошло.

За квартиру у него было уплачено за месяц вперед, но оставшихся денег хватит не больше чем на то, чтобы поесть раза два. Вместе с тем нет никакой гарантии, что он сможет тут же найти новую работу.

Оке почувствовал потребность посоветоваться с кем-нибудь и решил позвонить Геге. Тот всегда был спокоен и решителен и умел заражать и других своей уверенностью.

– Что ты сказал? – произнес Геге сонно, подавив зевок. – Ушел с работы… Постой, я еще не проснулся как следует. Мать по утрам уже не в силах разносить газеты, и я стал обслуживать и ее район. Поэтому ложусь подремать немного после того, как обойду все лестницы.

– А они могут отказаться выплатить зарплату, раз я ухожу посреди недели без предупреждения?

– Могут ли они? У рассыльных нет своего профсоюза, так что они могут позволить себе что угодно. Но ты все равно требуй свое.

Геге посоветовал ему зайти в магазин к вечеру. Курт ходил явно притихший, зато Энглюнд был в воинственном настроении.

– Ну-ка, зайди, поговорим! – сказал он сердито и зашагал впереди Оке в склад. – Из-за чего вы, собственно, поругались тут утром?

– Я опоздал, и он пригрозил, что меня выгонят, – ответил Оке угрюмо.

– И ты так сразу и ушел?

– Да!

– Было бы умнее дождаться меня.

Энглюнд повысил голос так, чтобы было слышно в магазине:

– Здесь я решаю, кого увольнять, а кого нанимать. Если хочешь, можешь остаться.

Оке на секунду заколебался.

– Нет уж, лучше я уйду.

Энглюд пожал плечами, подошел к кассе и достал десятку.

– Получай с походом, – сказал он. – Я напишу отзыв, которого тебе не придется стыдиться. Жаль, что ты не поладил с Куртом…

* * *

Первым местом, куда обратился Оке в поисках работы, была булочная в Норрмальме. Там требовались два ловких юноши, которые могли бы развозить французские булочки на велосипедах. Оке решил, что тут представляется двойной шанс получить работу, и зашагал туда, преисполненный надежд.

Однако не он один рассуждал подобным образом. С открытием булочной желающие выстроились по одному, и очередь вытянулась вдоль всего тротуара. Каждый раз, как открывалась дверь, к сырому и холодному утреннему воздуху примешивался запах теплой печи и свежего хлеба.

– Если придется стоять долго, сэкономишь на завтраке, – сострил кто-то, пытаясь развеять мрачное настроение.

– Совсем как на призывном пункте в день мобилизации, – подхватил сосед Оке и спросил, нет ли у кого покурить. – Что-то с этой булочной не то, раз они ищут сразу двух рассыльных, – продолжал он. – Но попытка не пытка!

У него было крайне мало шансов на успех… Когда подошла его очередь, краснощекий булочник сразу же зашумел:

– Какого черта! Нам нужны рассыльные, а не пожилые холостяки… Следующий!

Оке несмело протянул свою рекомендацию могущественному булочнику, чей белый передник был испачкан в муке и жире не меньше, чем у его подчиненных.

– «Ушел по собственному желанию»! – прочитал булочник иронически. – Небось занесся! Таких нам не надо.

Оке спрятал свою рекомендацию, которую считал такой прекрасной, и зашагал вдоль нетерпеливо ожидающей очереди.

– Тебе тоже от ворот поворот? – спрашивали его с участливым любопытством и растущей надеждой.

– Да, я показался им слишком заносчивым! – ответил Оке, вызвав отдельные смешки.

Фирме, выполнявшей почтовые заказы, срочно требовался упаковщик стеклянных изделий. Контора размещалась во дворе старого дома на улице Бругатан. Оке решил попытать счастья. В тот самый момент, когда он пришел, заведующий кадрами вышел из здания, явно пораженный тем, что ряд желающих вытянулся до самой подворотни.

– Есть среди вас опытные упаковщики?

Руки дружно взлетели в воздух, словно в образцовом классе в день экзамена.

– Гм… А справки есть?

После этого вопроса лес рук заметно поредел, и шеф скомандовал, пряча улыбку:

– Остальные могут шагать домой!

Но шагать домой – это никак не устраивало Оке. Это значило бы дать хозяйке повод для расспросов, а он вовсе не считал нужным доводить до ее сведения, что остался без работы.

Погода стала налаживаться. Выглянуло солнце, осветив крыши и площади бледным дрожащим светом. Оке попытался подавить назойливую тревогу и заставить себя наслаждаться тем, что может в будничный день слоняться по городу просто так, без всяких дел.

Под вечер он пошел в кафе АБФ, надеясь встретить там кого-нибудь из безработных товарищей по ячейке. Он застал на «полатях» и Геге и Акселя.

– Ну как, устроился? – спросил Геге бодро.

– Нет. Похоже, весь город– набит рассыльными, ищущими работы, – сказал Оке упавшим голосом. – В прошлом году ничего подобного не было.

– Разве можно сдаваться после первого дня! А вообще-то тебе лучше искать место ученика на каком-нибудь заводе и постараться приобрести специальность, пока не поздно. Я по своему недомыслию оставался рассыльным в радиомагазине, пока не исполнилось восемнадцать. Потом начался кризис, хозяин прогорел, и нас всех уволили. С тех пор у меня ни разу не было постоянной работы.

Геге достал из кармана новенький кисет и тщательно набил трубку.

– Рождественский подарок от матери, – сообщил он. – Знает, что человеку нужно. Трубку гораздо дешевле курить, чем сигареты.

Он сделал несколько затяжек и скорчил недовольную гримасу.

– Хотя первое время, пока она не прокурена, во рту все время вкус горелого дерева!

Аксель попросил у него табачку и привычно скрутил папироску.

– Тебе еще неплохо, Геге. Ты ведь живешь дома, – сказал он.

Геге задумчиво потер подбородок:

– И мне не всегда сладко. Ходишь в магазин, помогаешь с уборкой и воображаешь, что ты приносишь пользу дома. Но порой чувствуешь, что живешь, собственно, паразитом за счет братьев и сестер и небольшой пенсии отца – он работал раньше машинистом. Иногда мне кажется – учше было, когда мы все ходили без работы и когда нас жило пятеро взрослых в одной комнате, не считая кухни. Под конец месяца мы кормились главным образом обрезками, которые я добывал в мясных лавках. Тогда хоть на меня смотрели чуть ли не как на кормильца семьи!

– Обрезки? – переспросил Аксель с интересом. – Смотри ты, я даже как-то не подумал об этом.

Оке сидел молча, обдумывая совет Геге. В самом деле, искать работы на заводе – это самое разумное.

XI

Около Бергсюндстранда воду затянул тонкий сверкающий ледок, но у пристаней Лильехольмен она не замерзла и отливала тем же свинцово-серым цветом, что и батареи высоких газгольдеров на заводе угольной кислоты. Оке остановился возле будки мостового сторожа и долго рассматривал остров, прежде чем решился продолжить путь. В Норрмальме ему приходилось буквально разыскивать заводы; здесь же высился целый лес дымящих труб, тянулись один за другим закопченные кирпичные фасады и товарные склады из ржавой жести и досок со следами сурика.

В самом начале заводского района из земли торчала серая отполированная лысина скалы с венчиком из увядшей прошлогодней травы и жиденького кустарника. В голове у Оке вертелась песенка, которую он часто слышал в детстве:

 
Хотел собрать цветочки,
Сплести тебе венок,
Но в это время года
Цветов найти не мог.
 

Да-а, здесь вряд ли вообще что-нибудь может цвести. Со стороны гальванофабрики плыли едкие испарения, от которых першило в горле. Оке решил по ее унылому виду, что на это производство, должно быть, трудно найти рабочих; однако в воротах висело знакомое объявление: «РАБОЧИЕ НЕ ТРЕБУЮТСЯ».

Чуть подальше стояло серо-желтое здание, огражденное забором с неприветливой колючей проволокой поверху; железная створка ворот наглухо закрывала вход.

В здании размещалась текстильная фабрика с отдельной пристройкой для красильни, над которой клубился белый пар.

Вахтер высунул голову в окошечко и подозрительно посмотрел на Оке:

– Вам кого?

– Мне бы хотелось переговорить с управляющим. Я ищу работу.

– Управляющий не занимается наймом. Это входит в обязанности инженера Грюнбаха.

– А инженера можно видеть?

– Нельзя… У нас мест нет.

Окошечко неумолимо захлопнулось, и Оке двинулся вдоль забора дальше. В контору большого химического завода ему тоже не удалось проникнуть, но тут вахтер имел, очевидно, другие инструкции или же он просто пожалел паренька.

– Может быть, к весне что-нибудь наклюнется, – сказал он приветливо и записал фамилию и адрес Оке.

Однако подобные неопределенные ответы Оке уже слышал на нескольких машиностроительных заводах на Кунгсхольмен. Одними обещаниями не проживешь всю зиму… Он понял, что опять лишь впустую треплет подметки, и пошел обратно через мост, сотрясавшийся под тяжестью трамваев и мощных грузовиков. Странно, даже за мостом тротуар продолжал колебаться под ногами у Оке…

Голод острой болью пронизал желудок. Потом боль прошла, но слабость осталась. Казалось, в сосудах не осталось ни капельки крови, мышцы совсем онемели. Что, если он потеряет сознание? Может быть, «скорая помощь» доставит его в больницу, где он сможет поесть и отдохнуть?

Асфальтовый бугор улицы Хурнсгатан окутался легкой мглой, словно далекая горная вершина… Однако сознание не изменило Оке. Неделя полуголодного существования и дня два совершенно без еды – этого еще недостаточно, чтобы доконать молодой, здоровый организм.

Оке не мог удержаться от того, чтобы не заглядывать в витрины продовольственных магазинов, хотя они только хуже дразнили его голодный желудок. На подносах лежали горы еды. В одном месте он услышал сквозь полуоткрытую дверь певучий звук колбасорезки. «Обрезки!» – пронизала его волнующая мысль, но войти он не решился: слишком много покупателей столпилось в магазине.

Лишь где-то в Старом городе он набрел на лавку, владелец которой как раз в этот момент стоял в одиночестве и клевал носом за прилавком. Это был полный седой господин, он приветливо приподнял картуз, приветствуя входящего Оке, и, казалось, весь так и излучал доброту:

– Чего изволите? Оке запнулся.

– У вас есть… Я хотел сказать… Не могли бы вы дать мне обрезков?

Улыбка превратилась в лед, и на Оке уставились злые свиные глазки:

– А ну, давай-ка убирайся, пока я не позвал полицию, чтобы тебя засадили за бродяжничество!

Оке круто повернулся и выбежал на улицу с горящими от стыда щеками. Даже нищий из него не получился!

Не успел он отойти на несколько кварталов от лавки, как шум уличного движения прорезал громкий свист. Решив, что это полицейский, он в ужасе приготовился улизнуть в переулок, где знал множество укромных мест и проходных дворов.

– Оке-е! Ты оглох?

Молодой шофер, один из членов ячейки района Васа, остановил свой грузовик и кричал ему вслед:

– Если тебе еще ничего не удалось найти, беги скорей в «Электробюро» на Дроттнинггатан. Я был там только что и слышал, что им нужны люди на склад.

Оке просиял. Кажется, сегодняшний день все-таки принесет ему удачу!

– Спаси-ибо!

Видно, только так и можно. Искать работу наобум бесполезно; зато своевременный совет может подправить дело.

В «Электробюро» было что-то в самой атмосфере, что сулило успех. Заведующий складом надписывал только что взвешенные ящики, но при виде Оке засунул карандаш за ухо и осведомился, в чем дело.

– Люди нам нужны, это верно, – сказал он. – Сколько вам лет?

Оке быстро прикинул про себя: похоже, что всем этим парням, которые заняты здесь сортировкой электропробок, лампочек и других товаров, лет около двадцати.

– Мне исполняется восемнадцать в этом году, – ответил он, стараясь казаться постарше.

Заведующий призадумался.

– Лично я не имею ничего против того, чтобы взять вас, но…

Затаив дыхание, Оке ждал продолжения. – Но, прямо сказать, не решаюсь!

– Почему? Вы сами увидите, что я отношусь к работе добросовестно. К тому же можно позвонить моему прежнему хозяину и проверить.

Оке достал свою уже порядком поистрепавшуюся справку, но заведующий складом только махнул рукой:

– Плевал я на справки! Люблю сам убедиться на деле, на что годен человек. Но вам слишком много лет.

Оке все еще ничего не понимал. Слишком много Лет для самой обыкновенной складской работы, хотя ему исполнилось семнадцать всего лишь полтора месяца назад?

– Видите ли, в чем дело, – объяснил завскладом чистосердечно. – Все работающие здесь состоят в профсоюзе, кроме самых младших. На каждого, кто достиг восемнадцати лет, распространяются положения коллективного договора. Следовательно, им надо платить больше. Фирма не хочет иметь осложнений с профсоюзом в этих делах, поэтому меня ожидают неприятности, если я найму кого-нибудь старше четырнадцати – пятнадцати лет. – У заведующего были свои причины осуждать директивы начальства. – Что до меня, так я бы предпочел взять вас. С теми, кто приходит сюда прямо со школьной скамьи, слишком много возни – постоянно путают, что куда класть.

С поникшей головой Оке пришел домой и лег на кровать. Он был маленьким винтиком в неутомимой машине города, но совершил непростительную ошибку, чуть ли не добровольно позволив заменить себя другим. Машина не станет из-за такого пустяка. Он может разбить в кровь кулаки о ее железный корпус, но ему теперь уже не найти себе в ней места…

С таким же успехом можно дремать дома под одеялом, стараясь ни о чем не думать и ничего не хотеть… Голова сделалась легкой, как воздушный шар. Его понесло прямо вверх, к лохматому облачку. Тело окутал белый туман, полный острых, блестящих иголочек, которые с легким звоном кружились вокруг него.

– Вы заболели?

Задремав, он не заметил, как вошла хозяйка. Она поставила на ночной столик графин с водой и дребезжащий стакан.

– Да, что-то горло болит. Наверно, грипп, – поспешил извернуться Оке.

Она посоветовала ему выпить горяченького и вскоре принесла чашку кипятку с медом.

– Лучшее средство против простуды. Пейте, пока не остыло, – предложила она заботливо, как и надлежало обращаться с аккуратно платящим съемщиком.

Если бы она знала, что у него нет ни гроша! Сладкий напиток прогнал слабость, и прояснившийся мозг с прежним упорством занялся все той же проблемой.

Он полистал несколько полученных от Геге брошюр, проглядел газету, купленную, когда у него еще были деньги, потом попробовал одолеть главу в романе, взятом в городской библиотеке.

Чем бы он ни пытался занять себя, тревога не оставляла его. Пусть хозяйка думает, что хочет. Придется встать и дойти до Брюггаргатан.

* * *

В клубе он застал лишь Рашпиля и Бьёркнера. Они сидели сегодня, в виде исключения, молча, сосредоточенно разыгрывая партию в шахматы. Матрос облачился в гражданскую одежду и преобразился до неузнаваемости: чересчур короткие спортивные брюки, летний пиджак из тонкого материала и синий в белый горошек галстук, выглядевший на его мощной шее, словно бабочка на шее быка.

– Привет юному рекруту из авангарда пролетарской молодежи Геге, – процедил Рашпиль презрительно, поднимая глаза от шахматной доски.

Бьёркнер многозначительно ухмыльнулся и сделал неожиданный, но хорошо продуманный ход:

– Шах! И мат следующим ходом! С тебя чашка кофе. Он взглянул на стенные часы и сгреб фигуры с доски. – Четвертый час играем. Теперь тебе уже не придется отыграться.

– Увольнительную получил? – спросил Оке.

– Нет. Королевский военно-морской флот Швеции придерживается тех же взглядов, что Рашпиль: он неодобрительно относится к революционному авангарду. После нашей голодовки, когда мы протестовали против лежалой селедки и гнилой картошки, офицеры стали присматриваться ко мне. Потом нашли у меня в койке во время похода пачку «Стормклоккан», и моя песенка была спета. Сначала засадили за решетку за подрывную пропаганду, а там и совсем уволили.

– Ты явно не понял меня, – возразил Рашпиль. – Я как раз отнюдь не считаю вас революционерами.

Обеспечив себе последнее слово, он постучал ложечкой по чашке, подзывая официантку.

– Проглотишь чашечку? – спросил он Оке.

– Нет-нет, я спешу.

– Ну, составь нам компанию, – настаивал Бьёркнер.

Оке замялся:

– У меня денег нет.

– Так и скажи! – прорычал Рашпиль. – Да садись же!

Оке жадно вгрызся в заказанную для него булочку, но от кофе его сразу замутило.

– Спасибо древним китайцам или персам, что они изобрели шахматы, а то бы можно было околеть от скуки в такую сиротскую зиму, – философски заметил Рашпиль.

– Тебе не терпится дождаться снега и льда, да чтобы их хватило на много месяцев, а по мне – так скорее пришла бы весна, чтобы опять открылось судоходство на северных линиях. Тогда будет больше шансов наняться на какую-нибудь старую калошу, – возразил Бьёркнер.

Ожидание – именно это слово характеризовало всю атмосферу в кафе. Ждали снегопада (можно наняться на уборку снега!) или путевки в Смбланд от Конторы по трудоустройству безработных; ждали скорого краха всемирного капитализма или его оживления на базе высокой конъюнктуры, что хоть обещало постоянную работу на несколько лет. Воздух был насыщен ожиданием, и это обычно придавало особую горячность дискуссиям.

Чего мог ожидать для себя Оке? В призрение бедных он обратиться не мог, так как прописался лишь много времени спустя после приезда в город и не считался еще стокгольмцем.

– Сколько дадут в ломбарде за новый костюм? – спросил он.

– Четвертной, – ответил многоопытный Рашпиль.

Это было меньше, чем хотелось бы Оке; однако на двадцать пять крон можно добраться домой, в Нуринге. Бабушка обрадуется его возвращению, да и дядя Стен не выставит его за дверь, хотя и сам остался без работы в эту зиму.

С чего это, собственно, Курт подарил ему новехонький костюм? Или это был жест парня, стремящегося играть роль молодого сноба, который привык разбрасывать деньги налево и направо? Теперь настал черед Оке отдавать ни за что дорогой костюм.

«Что легко далось, с тем легко и расстаешься», – говаривала бабушка.

Время приближалось к полшестому, и поток людей, направлявшихся в кафе, стал гуще. Вошла Эдит в обществе стройного, бледного, серьезного молодого человека, которого Оке не видел раньше. На лацкане пиджака у него виднелся значок социал-демократического союза молодежи.

– «Единый фронт» еще не распался? – заинтересовался Рашпиль. – Давненько их не видели вместе.

– Сверре, кажется, усердно занимался. Готовится пополнить собой ряды избранных членов партии соци, – ответил Бьёркнер.

– И тогда юная председательница ячейки Васа пойдет по его стопам. Чем она лучше других женщин? А их политические воззрения определяются взглядами жениха.

Бьёркнер вертел между пальцами две шахматные фигуры – белая королева и черный король.

– Ты уверен, что в данном случае не получится наоборот?

Эдит взяла Сверре под руку, поднимаясь по лесенке к ним на «полати».

– Выглядите так, словно недавно отпраздновали помолвку, – приветствовал их Бьёркнер.

– Угадал. Помолвка состоялась на рождество.

Рашпиль тряхнул головой; черный чуб промелькнул в воздухе вороновым крылом.

– В торжественной обстановке? Золотые кольца, елка с желто-голубыми флажками, каша с миндалем и домовой на чердаке – как и полагается у мещан.

В воздухе над столом неожиданно мелькнул оранжевый шарик. Оке поймал его в полете, чуть не столкнув локтем свою чашку.

– Сладкие, сочные апельсины! Исключительно удачная партия! Пользуйтесь случаем!

Следующий шар попал в Рашпиля. Стоя внизу, Аксель со смехом опустошал свои раздувшиеся карманы, хотя их содержимое составляло весь его дневной заработок.

– Вот так! Наконец-то я от них отделался! – заключил он, посылая последний апельсин Оке.

Оке с таким нетерпением впился ногтями в кожуру, что сок брызнул между пальцами. Апельсины немного перележали, но никто, кроме Эдит, не заметил этого.

Принимаясь за второй апельсин, Оке вдруг вспомнил, где видел Акселя в первый раз. Тот стоял целый день с ящиком апельсинов под холодным осенним дождем у стройки через улицу от букинистического магазина, безуспешно стараясь распродать свой товар.

* * *

На следующий день Оке заложил костюм и двинулся прямиком на Центральный вокзал, спеша купить билет, прежде чем пересилит искушение истратить деньги на что-нибудь другое. Потом он пошлет телеграмму домой, уложит вещи и сообщит друзьям и хозяйке о своем решении покинуть город «больших возможностей».

Ночью выпал долгожданный снег, очистив воздух своими пушистыми хлопьями. Мостовая Васагатан покрылась бурой слякотью, зато часы у вокзального здания и обе круглые медные башенки на площади Норра Банторгет оделись в ослепительно белые снеговые шапки. Если Акселю, Геге и Рашпилю повезло, то они в этот момент орудуют лопатами где-нибудь на улице или на набережной.

В билетном зале какой-то незнакомый человек окликнул Оке:

– Вы не купите у меня залоговую квитанцию? Я заложил совсем новые часы, но остался без денег, а мне надо купить билет на вечерний поезд в Упсалу.

– Знаю я эту сказку! – ответил Оке, становясь в очередь у кассы.

Залоговая квитанция! В самом деле, на что она ему в Нуринге? Его осенила счастливая мысль, и он побежал вдогонку за ловкачом с «новыми часами», который уже искал покупателей в другом конце зала.

– Послушай-ка! Не купишь ли ты у меня квитанцию – ни разу не ношенный костюм, отличный материал.

– Я не люблю, когда первый попавшийся обращается ко мне на «ты».

– Ладно, не представляйся! Отдам за пятнадцать крон. Все равно ты неплохо заработаешь.

Ошарашенный напористостью столь юного коллеги, свободный предприниматель даже слегка растерялся.

– Ты только не размахивай бумажкой! И так уже фараон на нас косится, – предостерег он.

Все же опытный комбинатор взял свое – после непродолжительных переговоров они сошлись на десяти кронах. Для Оке эти деньги все равно были настоящей находкой. Теперь он, если захочет, может остаться в Стокгольме еще дня на два. Вдруг в последний момент подвернется работа?!

Он отложил покупку билета и направился вместо этого в столовую, какие обычно располагаются на вторых этажах старых домов с просторными комнатами. «Частная столовая Марианны» славилась своими бутербродами и закусками. Готовясь к приходу своих постоянных клиентов, хозяйка столовой отправилась в традиционный обход и с ужасом обнаружила, какому опустошению подверглись только что расставленные блюда и подносы. Сколько намеревается еще проглотить этот худой приземистый юноша? Хорошо, что горячие блюда подаются порционно, не то с такими едоками она бы быстро прогорела!

Оке заставил себя есть возможно медленнее, чтобы продлить удовольствие.

Когда он снова вышел на улицу, город показался ему совершенно переменившимся. Белые крыши и припудренные снегом деревья в парках были озарены новым, радостным светом.