Текст книги "Какая удача"

Но если они хотели внимания, они его получили. Женщина из «Ладьи и Пешки», которую я почти дважды сбил, а затем не мог найти, пугая бедных прохожих Атенс, сидит за раскладным столом с огромной стопкой бумаг, многие из которых угрожает снести ветер. Рядом с ней огромная фотография Ай-Чин, та самая, которую я тысячи раз видел онлайн, с номером телефона для звонков на случай, если кто-то что-то знает об исчезновении. (Трэвис скоро позвонит по этому номеру, услышит сигнал занятой линии и закатит глаза.) За столом с женщиной из «Ладьи и Пешки» сидят еще трое людей, двое китайцев и одна пожилая белая женщина, которая смахивает на университетского профессора. (Они, наверное, все покупают очки в одном и том же магазине.) Они раздают флаеры и, кажется, пытаются убедить всех прохожих подписать какую-то петицию.

И рядом с ними я вижу родителей Ай-Чин.

Это должны быть ее родители. Во-первых, они выглядят изможденными, как после ночного перелета и приземления в незнакомой стране, где ты никогда не бывал и где все говорят на чужом языке, которого ты не понимаешь. На обоих слишком много одежды для октябрьского вечера в северо-восточной Джорджии и солнцезащитные очки с толстыми стеклами, хоть солнце уже садится. Они ни с кем не разговаривают.

От их вида меня начинает подташнивать. Мне жаль, что они здесь. Мне жаль, что это происходит.

– Погналиииииииии!!! – говорит Трэвис, бросаясь в сторону бдения и зовя меня за собой. Я смотрю на Марджани. Она тоже машет мне.

Что он делает?

А зачем еще ты здесь, Дэниел, если не ради этого?

Марджани всегда понимает меня намного лучше, чем кажется.

– Что с ним не так?

Это облегчение, что кто-то хоть раз задает этот вопрос мне о Трэвисе, а не наоборот. По какой-то причине все эти грусть и трагедия воспринялись дефектными синапсами Трэвиса, отвечающими за эмпатию, не как «угрюмые», а как «невероятно захватывающие». Он не прекращает спрашивать у всех в зоне слышимости о бдении об Ай-Чин.

Какой она была? Когда вы видели ее в последний раз? Хорошо ли она училась? Проводила ли она время возле жилья для студентов магистратуры и докторантуры в Файв-Пойнтс? Была ли она импульсивной? Была ли она стеснительной? Нравилось ли ей, скажем, накуриваться?

У Трэвиса хватает здравого смысла избегать родителей, но все остальные на бдении, а это растущая толпа людей, получают кучу вопросов.

Девушку передо мной Трэвис забавляет меньше остальных, и она спрашивает меня, из всех, в порядке ли он. Это невероятно редкое событие, что кто-то интересуется моим мнением, не говоря уже о том, чтобы узнавать у меня о человеке, поэтому она мне уже нравится.

Я подергиваю бровями, надеясь, что это выражает: «Подожди секунду, у меня есть колонка», а не: «У меня приступ», и она понимает достаточно, чтобы подождать.

– С ним все нормально. Он просто любит болтать.

Похоже, ее все это не пугает. Еще одно преимущество не использовать голос Стивена Хокинга.

– Это хорошо, – говорит она, мгновенно заслужив мою симпатию без какой-либо на то причины. – Меня зовут Дженнифер. – она автоматически протягивает мне руку, потом убирает ее и я киваю: «Не беспокойся, такое случается все время».

– Дэниел.

– Это ужасно, не так ли? – говорит она. На ней футболка размера на три больше нужного, и ее волосы завязаны в хвост, поэтому она очевидно студентка. Только студенты, молодые мамочки и инвалиды появляются настолько небрежно одетыми на мероприятии, где будут сотни людей. Я киваю.

Она оглядывает меня.

– У тебя СМА? – говорит она. Это первый раз на моей памяти, когда кто-то спрашивает меня об этом на улице. Меня спрашивали об этом на благотворительных мероприятиях, марафонах, концертах, на всех приемах, где нас выставляли на всеобщее обозрение, чтобы вызвать у всех присутствующих чувство вины за то, как им повезло, и заставить их выписывать крупные чеки, с которых я никогда не получаю деньги, раз уж на то пошло. Но никто не спрашивал об этом на ровном месте.

Должно быть, этот внутренний монолог отобразился у меня на лице, потому что она немного подпрыгивает, словно только что угадала, под какой шляпой был мяч на экране бейсбольного матча.

– Я так и знала! Я работала с детьми в группе «Юная жизнь», у которых была СМА. Это дерьмо, верно? – она немного морщится. – Но у тебя потрясное кресло.

Даже не понимая, что я это делаю, я чуток кручусь в кресле на 360 градусов, моя проходка по подиуму, и преувеличенно киваю головой, снова повернувшись к ней. Она радостно пищит. Я издаю звук, который должен быть похож на этот, но получается не таким, но она понимает, поэтому наше взаимодействие успешно. Все мы по-разному пищим от радости, но в то же время одинаково.

В этот момент Трэвис замечает шумиху и подбегает к нам, потому что Трэвиса тянет к любой шумихе.

– Похоже, вам тут очень весело, – говорит он, изображая серьезное выражение лица. – Это слишком серьезная ситуация для глупостей.

Это как будто оказывает действие на Дженнифер, она выпрямляется и поворачивается к Трэвису. Она смотрит, словно злится – на него, на кого-то. Потом поникает и заливается слезами. Впервые с момента, как мы пришли, Трэвис будто бы понимает тяжесть происходящего вокруг него и обнимает ее за плечи, пока она всхлипывает. Они никогда раньше не встречались. Он обнимает ее целую минуту.

Оказывается, Дженнифер живет на одном этаже с Ай-Чин в здании для старших студентов. Она не так хорошо ее знала, как и все. У них были занятия в одно время по утрам, и они ходили вместе первые пару дней семестра, пока Дженнифер не добавила себе вторую пару, из-за которой ей пришлось ездить в университет на машине. Ай-Чин было сложно с английским, сказала Дженнифер, но она старалась изо всех сил и совершенствовала его. Она очень растерялась из-за разнообразия широких улиц в Файв-Пойнтс; сколько бы она ни ходила на занятия, она все равно терялась. Ай-Чин слушала китайско-английские обучающие записи по дороге в университет, потому что хотела лучше понять свой новый город и потому, что «Никто здесь не захочет слышать, как я говорю им на китайском, что их собака умирает». (Говоря это, Дженнифер немного посмеялась, пустив сгусток соплей, приземлившийся возле моей ноги.) Дженнифер знала об Ай-Чин только то, что она нервничала из-за жизни в Америке, хотела угодить своим родителям, что они не слишком радовались ее приезду сюда, но верили, что она справится, и что она до глубины души обожала животных.

Дженнифер особо не думала обо всем этом до исчезновения Ай-Чин.

– Мне стоило быть приветливей, – говорит она. Мне она кажется настолько милой, насколько это возможно. Полагаю, она все равно, наверное, права.

– Я просто хочу, чтобы кто-нибудь ее нашел, – говорит она. – Я хочу, чтобы она дала мне второй шанс.

Трэвис приобнимает ее:

– Знаешь… мы тоже немного в этом копались, – говорит он. Она смотрит на меня, а я одаряю ее Граучо, она улыбается и затем они с Трэвисом отходят в сторону, вне зоны слышимости. Наш круг вроде как, возможно, как бы информации расширился до привлекательной женщины, с которой разговаривает Трэвис, что, над сказать, наверное, и должно было произойти.

Я смотрю на родителей Ай-Чин. Их окружают десятки людей. Мы привлекли целую толпу. Но я не уверен, что ее родители сдвинулись хоть на дюйм с тех пор, как мы пришли. Они просто стоят, глядя в землю, словно могут найти ее там, словно это место не хуже остальных.

Я сижу и смотрю на них дольше, чем стоит. Марджани подходит ко мне сзади.

– Это очень, очень грустно.

Мать Ай-Чин поднимает глаза, вытирает слезы и что-то смахивает с плеча мужа. Она вытаскивает носовой платок и передает ему. Он сморкается, не поднимая головы. Протягивает его обратно ей. Она засовывает его обратно в карман и поворачивается налево.

Она замечает, что я все еще смотрю на нее. Она немного улыбается мне и поднимает правую руку. Привет. Она опускает ее и снова отводит глаза. Ее дочь поздоровалась со мной точно так же.

17.

Дома. Вскоре после того, как я увидел родителей Ай-Чин, пошел дождь, один из типичных для Джорджии ливней, которые появляются среди ясного неба, выливают ведра воды на всех за десять минут, а затем так же быстро исчезают. Бдение рассыпалось. Из труб еще несколько дней будет вытекать вода.

Трэвис позвонил офицеру Андерсону, наткнувшись на автоответчик, а Марджани забрала его визитку и сказала, что сама позвонит ему на следующий день.

Я не могу перестать думать о родителях Ай-Чин. Они уехали вскоре после того, как я их увидел. Они выглядели уставшими, и немного растерянными, будто не понимают, что здесь делают и что все это вообще такое. Да и что бы я им сказал?

Я бесцельно листаю посты на Реддите и погружаюсь в свои мысли.

Это случилось как раз после того, как ПИЗометр сказал, что снаружи восхитительная погода. Она шла по тротуару. Она, наверное, шла на автобусную остановку. Всегда было странно, что она не ходила в наушниках. Все всегда ходят в наушниках.

Единственное, что примечательно, это что вокруг было не много людей. Обычно на улице не только она.

И она помахала мне.

Марджани подметает, прежде чем уложить меня в кровать, и я сонный, и усталый, и я не должен себя перегружать, когда я устал, но я все равно открываю свою электронную почту. Меня ожидает это:

От: Саутвью Драйв [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Здравствуй, друг.

Так. Так. Так так так. Что тут у нас?

Должен сказать, неожиданно было наткнуться на этот маленький высер:

я живу в файв-пойнтс и может быть я ошибся но я почти уверен что видел как ай-чин проходила мой квартал каждый день. и мне кажется я видел ее в день когда она исчезла. я думаю это была она. я не уверен. но я знаю что она живет рядом и у нее были занятия тем утром и я думаю что видел ее. я думаю что видел как она села в бежевую камаро. кому нибудь это о чем то говорит?

Это уж точно примечательный пост. Я там никого не заметил, а поверь мне, приятель, я смотрел: я кружил по той улице двадцать минут и не видел ни души, пока не появилась она. Я понятия не имею, как я тебя упустил. То есть, ты видел мою машину. Как я не заметил твою?

Итак. Похоже, ты хитрый. Потому что ты очевидно был там, видел мою машину, знаешь многовато правильных деталей, чтобы постить дерьмовые теории на Реддите. Как я тебя не заметил? Где ты прятался, приятель?

У меня нет ответов на эти вопросы. Но я их найду. Потому что похоже, что мы познакомимся ближе.

Поэтому привет. Оказывается, интернет находит все новые способы объединить людей. Я это обожаю. Да: мы скоро очень сблизимся. Я надеюсь, ты готов.

Всего наилучшего,

Твой новый фанат с Реддита

– Тебе пора спать, – говорит Марджани.

Четверг

18.

Насколько хорошо можно себя знать, если ты никогда не дрался?

Трэвис был почти до опасного одержим «Бойцовским клубом», когда мы были старшеклассниками. Это логично. Это сатира о токсичной маскулинности, кошмарная версия распадающегося ума, но подростки не так хорошо воспринимают сатиру, особенно когда она настолько маниакально увлекательная, как этот фильм. После него Трэвису хотелось бить морды, получить по морде и поджечь весь чертов мир, и когда ты так себя чувствуешь, но не уверен, стоит ли действительно все это делать, ты показываешь этот фильм кому-то еще, чтобы проверить, ощутят ли они себя так же, чтобы убедиться, что ты не один, что ты не сходишь с ума.

Странной штукой в этом, которую Трэвис быстро понял, было то, что он показывал этот фильм кому-то, физически неспособному ударить кого-то, и кто, если бы его ударил в лицо Брэд Питт или Эдвард Нортон (или Мясной Рулет, или Хелена Бонэм-Картер, или даже Джаред Лето, хотя я практически уверен, что удар от Джареда Лето я мог бы вынести, если бы понадобилось), умер бы в течение часа от отказа легких. Намного лучше романтизировать побои, чтобы почувствовать себя живым, когда ты уверен, что ты вообще сможешь пережить этот удар.

Тогда я еще мог немного поднимать руки, и во время одной из сцен «Бойцовского клуба» я заворчал и указал на Трэвиса.

– Отпустииии, – сказал я, сжимая мою искривленную правую руку в кулак.

– Так держать, мужик! – сказал он. – Зазвезди мне! Давай зажжем!

Со всей силы я выбросил запястье к его лицу, с которым мой кулак соприкоснулся, сопровождаясь унылым шлепком, звуком больше похожим на то, как кусок сырой свинины роняют на стойку, чем на «БАМ», который можно увидеть в комиксах о Бэтмене. Трэвис, обожаю его, отклонился назад, словно его сбросили с грузовика. Я фыркнул от смеха, но посмотрел на него серьезно.

Пожалуйста, не бей меня.

Трэвис посмеялся и понарошку ударил меня в челюсть.

Но я понял суть. Пусть у меня занижен уровень тестостерона, но я все еще мужчина, и, что более важно, когда-то я был запутавшимся, глупым подростком. Что-то в этом фильме вызывало желание просто что-нибудь разнести. Он взывает к тому человеку, что сидит во всех мальчиках, да и во всех мужчинах: какими бы уравновешенными мы ни казались, как бы мы ни пытались держать себя в руках, в нас есть что-то примитивное, что хочет увидеть, как горит весь мир. Мы не хотим этого делать, не на самом деле, и частью взросления является угасание этого деструктивного импульса, преодоление этого иррационального накопленного гнева. Есть причина, почему нет пятидесятипятилетних террористов или, по крайней мере, их не было, пока они не начали смотреть «Фокс Ньюс». Разрушение – это для молодых. И, прикованный к креслу или нет, я все равно был молод. Я все еще молод. И у меня может вскипать кровь.

И у меня могут волосы встать дыбом, как и у всех остальных.

Из всех недостатков моей болезни, больше всего меня доводит, что все думают, будто я все время милый. Болезнь автоматически вызывает у людей эмпатию, и кажется, что вы бы этого хотели, но это совсем не так.

Я в раннем возрасте усвоил, что другие дети могут делать кучу вещей, которые я не смогу совершить никогда. Это делает меня точно таким же, как любой когда-либо существовавший человек. Я все еще здесь, со своими мыслями, со своими переживаниями, своими заскоками и со своим гневом. Я не испытываю эмоции как-то отлично от вас. Или, точнее, я не знаю, как вы себя чувствуете. Я это просто я. Я чувствую себя нормальным человеком, потому что это нормально для меня.

Но не когда вы на меня так смотрите. Когда вы смотрите на меня с этой дымкой «какой-бедняжка» в глазах, с этим ощущением в животе, выдающим мне, что вы что-то обдумываете, что вы меньше нервничаете и расстраиваетесь из-за того, что не получили повышение, потому что нужно ценить, что имеете. Вы смотрите на меня, словно я должен из-за чего-то печалиться. Мое существование вызывает у вас благодарность, что вы – не я. У меня все было хорошо… пока вы так на меня не посмотрели. Со мной все было, мать его, хорошо. Теперь, по всей видимости, что-то не так.

Меня это злит. От этого мне хочется подраться.

Говорят, инстинкт в этот момент – драться или бежать: стоять на своем или уносить ноги.

Я со странным облегчением обнаруживаю, что хочу драться.

Мы скоро очень сблизимся. Я надеюсь, ты готов.

Готов ли я? Полагаю, мы скоро узнаем.

19.

Сукин сын прислал мне письмо. Вот так просто.

Я недостаточно быстро удалил тот чертов пост с Реддита.

Адрес моей почты, который (к счастью) не связан с моим настоящим именем, привязан к моему аккаунту на Реддите. Интернет должен делать мир больше. Но на деле он всегда кажется меньше.

Марджани подкатывает меня к компьютеру, обтерев меня. Она еще не готова это услышать. Я перечитываю письмо, пока она готовит завтрак. Что я замечаю первым? Он одинок. Кто говорит что-то вроде: «Я всегда вижу, что люди думают обо мне прежде, чем они что-то скажут»? Может, кто-то, кому не хватает собеседников, которые сказали бы ему, что они на самом деле о нем думают. Кто-то, кто проводит много времени в одиночестве. Мне это близко.

Он меня не видел. Конечно, нет. Я просто сливаюсь с крыльцом, особенно если высматривать людей нормального роста и ширины, а не затворника в инвалидном кресле, выехавшего подышать свежим воздухом, прежде чем вернуться в дом, чтобы на него кричали огорченные путешественники. Он понятия не имел, что его видели. Он был таким же обыденным, расслабленным и нормальным, как любой человек, едущий по улице с утра. Он что-то сказал – что это было? Что-то, что заставило ее сесть в машину. Знала ли она его? Или приняла за кого-то другого? Я просто строю догадки. Важно только одно – она села в нее. Она просто забралась в машину. Он уехал. И на этом все. Никто его не видел.

Кроме меня. Я его видел. Я видел ее. Теперь я это знаю. Я не выдумываю. Мне не кажется. Я правда видел кепку «Трэшерз» и ботинки. Это случилось.

Я бы солгал, если бы сказал, что не испытываю огромного облегчения.

А теперь он знает. Знает, что я его видел. Он не знает, кто я, не думаю, или где я его видел, что я сделал или собираюсь сделать с этой информацией. Он знает только, что думал уйти безнаказанным, а теперь он не уверен. Он удивлен. Он злится. И прежде всего: он напуган.

Он напуган. И, эй: он такой не один.

Иногда приятно не чувствовать себя совсем одиноким.

Итак. Что мне ему ответить?

Погодите. А отвечать ли? Что сказать незнакомому человеку, чтобы прозвучать угрожающе? Как у человека, ведущего соцсеть региональной авиалинии, у меня, наверное, должен найтись ответ быстрее, чем это происходит. Мне угрожали чаще, чем 99.9 процентам населения планеты.

Аргументы в пользу игнорирования письма сильны. Ответив, я лишь подтвержу наличие свидетеля – что, в общем-то, и без того подтверждает идентификация бежевой машины – но также и соединю этого свидетеля… что ж, с собой. Если я не отвечу, у него есть только моя почта и удаленная публикация с Реддита. Каждый ответ приближает его ко мне. Конечно, насколько мне известно, этот парень может оказаться каким-то подростком из Айдахо, прочитавшим о деле в интернете и решившим залезть на Реддит, чтобы разводить людей. (По моей теории, по меньшей мере половина постов на Реддит написаны подростками из Айдахо, разводящими людей.) И все же: он зациклился на машине. Если я ему отвечу, это начнет игру, в которую я не очень-то умею играть.

Если я вообще не отвечу, он может подумать, что спугнул меня – здравое предположение! – или что я с самого начала врал. Он сможет вернуться к тому, чем занимался все это время: думать, что он уйдет безнаказанным. Любой ответ подтвердит, что кто-то его видел. И это лишь усилит его желание узнать, кто это был. Но также и припугнет его.

Думаю, мне хочется его припугнуть.

Он также пытается вызвать у меня реакцию, чтобы я что-то выдал. Он хочет внушить мне такой же страх, когда знает, что его кто-то видел. Он хочет сделать меня дерганым и нервным. Он хочет, чтобы я ответил ему, и он мог еще сильнее зацепить меня.

Отвечать ему – плохая идея. Он этого хочет. Я могу оказаться в опасности. Из-за этого его может быть даже сложнее поймать. Это ужасная идея, не имеющая положительного развития событий.

Но ведь она у него.

Первым делом я пересылаю письмо Трэвису. Он проснется только через пару часов, но мне нужно, чтобы он его увидел. Он может хотя бы подтвердить, что оно существует, что я его не выдумал. Моя заметка Трэвису гласит:

господи чувак глянь на этого психа. у тебя еще есть визитка того копа? отправь это ему. твою ж мать.

А потом я продолжаю таращиться на письмо. Проходит полчаса. И еще полчаса. Мне нужно закончить ответ до того, как Марджани войдет сюда, приготовив завтрак, потому что она обо мне беспокоится и поэтому точно не разрешит мне его отправить. И все равно я сижу, моргая в такт с курсором на пустом окне почты.

ТНФР,

я рад твоему письму. я боялся, что выдумал тебя, ай-чин и твою дурацкую машину. до твоего появления моя жизнь была довольно блеклой пустой и бессмысленной. ты заставил мое сердце биться снова. теперь мне есть чем заняться. у меня есть цель. спасибо.

Вот это лучше не отправлять. Он подумает, что встретил родственную душу-социопата. (А не встретил ли?)

УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ

Что сказать человеку, который может тебя убить? Этот парень может оказаться способным на убийство, не так ли?

ТНФР,

не понимаю, о чем ты. ты меня пугаешь. мне проблемы не нужны. я ничего не видел. просто пошутил. я просто паренек из айдахо. ты бывал в айдахо? у нас кажется здесь есть, эм, картошка. суть в том, что я все выдумал. пожалуйста занимайся своими делами и давай притворимся что этого не было.

УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ

Что сказать кому-то, кто не знает?

ТНФР,

делай что хочешь кусок говна

УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ УДАЛИТЬ

Я вздыхаю, отчего начинаю глубоко дышать и выхожу из строя на несколько минут. Пережив худшую часть, я снова смотрю на курсор.

Может, я сделаю все в стиле «Бойцовского клуба».

ТНФР,

я видел, что ты сделал. я не был уверен пока ты мне не написал, но теперь знаю точно. я тебя видел. она села в твою машину. где она? она еще жива? если расскажешь мне или полиции может они не отправят тебя на электрический стул.

зря ты мне написал. я твою задницу достану. будь на стреме козлина. я тебя прикончу.

Это было приятно. Как кричать на авиалинию.

Но по какой-то причине я вспоминаю Тодда. Вот это человек, знающий, как справиться с противником. «Оставайся добрым, парень. Никто этого не предвидит.»

Этому человеку не с кем поговорить. Он написал, чтобы быть замеченным. Я правда могу это понять. Может, чтобы помочь ей, мне нужно помочь и ему.

ТНФР,

это правда. ты меня подловил. я тебя видел.

я просто пытаюсь помочь чувак. ты можешь со мной поговорить. она в порядке? если она в порядке, то еще не поздно.

но я здесь. я тебя видел. я знаю. поэтому отпусти ее. или просто скажи мне как тебя зовут. давай сделаем это вместе.

Дверь начиинает открываться. Время завтрака. Трэвис еще несколько часов будет спать.

Курсор зависает над «Отправить».

Я нажимаю на кнопку.

Вжух. Письмо улетело. И началось.

20.

Марджани немного подпрыгивает, словно ей нужно что-то мне сказать.

Так и есть.

– Ты это видел? Это сегодня. Сегодня вечером.

Она протягивает мне памфлет. Это еще одно мероприятие, еще одна акция для привлечения внимания к исчезновению Ай-Чин. Но это не поспешно исписанный от руки листок, который потом приклеят на стену «Ладьи и Пешки». Это официально. Это напечатано под эмблемой университета на толстой ламинированной бумаге. Это… больше. Это серьезно.

МИТИНГ ЗА АЙ-ЧИН ЛЯО

Организовывается Обществом американцев китайского происхождения университета Джорджии.

Приходите к часовне университета к шести вечера на бдение в честь Ай-Чин Ляо, студентки магистратуры, исчезнушей с кампуса на этой неделе. Вы видели эту девушку?

Присутствовать будут сенатор США Дэвид Пердью, президент университета Джер Морхэд и главный футбольный тренер Кирби Смарт, а также известный на всю Америку футболист, Томасом Йонгином Крэггсом. Сообщество Джорджии собирается ради своих. МЫ НАЙДЕМ АЙ-ЧИН.

Марджани смотрит на меня:

– Эта девушка, она везде.

После того как Марджани узнала, что там будет Кирби Смарт, она бы потащила меня на буксире за своей машиной, если пришлось бы. Марджани тихая, мирная женщина, которая, если включить на телевизоре любое спортивное событие, где неоплачиваемые студенты пытаются превратить мозги друг друга в пуддинг, превращается в варвара у ворот, одного из зрителей Колизея, воплями требующего крови. Я не уверен, когда спокойная пакистанка средних лет стала раскрашивающей лицо безумной фанаткой «Джорджия Бульдогс», однажды закричавшей: «Спурриер, ты дьявол, плевала я на тебя!» в телевизор, но это неопровержимое доказательство того, что может сделать с человеком Атенс, если он не осторожен.

Закончив с @sabanmaga27, который, похоже, не понимает, как работает задержка рейса – перл: «иди на хер я задержусь над твоим трупом» – я получаю письмо от Трэвиса.

Нифига себе чувак. Какого хрена? КАКОГО ХРЕНА. Переслал это копу, хотя не думаю, что они проверяют почту. Может, проверяют? В общем: ЧТО ЗА ХРЕНЬ.

Увидимся сегодня на этом митинге. Помнишь Дженнифер со вчера? мы зависали! Она тоже придет. Увидимся там, сучки.

ЧТО ЗА ХРЕНЬ.

По уже выработавшейся привычке, я проверяю страницу университета Джорджии на Реддите и посты об Ай-Чин. Из-за огласки в последние сутки, страница, ранее бывшая форпостом вялых любителей преступлений, превратилась в теплицу с малодушными теориями заговора, намного более странными, чем гипотеза Трэвиса о том, что Ай-Чин курила травку. Она сбежала, потому что ненавидит учебу и не хочет разочаровывать родителей. В Уоткинсвилле есть тайное сообщество секс-рабов. Она раскрыла тайный эксперимент, проводившийся ветеринарной школой на подопытных крысах, и ее убили, чтобы не дать ей о нем рассказать. Какой-то парень даже умудрился приплести сюда Хилари Клинтон. Пока что самая популярная теория в том, что на пыталась отступиться от Китая, и кто-то решил ее устранить, чтобы это не опзорило правительство Китая. Когда у людей нет достоверной информации, они ее придумают.

Я возвращаюсь к письму и снова читаю его. Оно кажется безумным. И все же… в нем есть кое-что, что я понимаю. Мне тоже все время интересно, что обо мне думают люди. Как этим не интересоваться? Есть такие?

Я слышу оханье у себя за спиной.

– Дэниел! Что это? – я столько раз говорил ей, как невежливо заглядывать мне через плечо в экран, но… да, имеем что имеем.

Марджани, вполне логично, решила снова позвонить в полицию. Я переслал те крохи информации, что у меня есть, ей, примерно столько же, сколько теперь знает Трэвис, но она едва ли это замечает, потому что слишком напугана письмом.

Она ведет себя так, будто ей первой пришло в голову позвонить в полицию, словно мы с Трэвисом последние два дня не предпринимали безуспешных попыток это сделать, словно только вчера в этот дом не приходил полицейский. Но единственная постоянная – Марджани всегда хочет позвонить в полицию. У нее привычная для иммигранта первого поколения вера в полицию, в идею, что в Америке, в отличие от страны, где она родилась, есть непредвзятая, справедливая, трезво мыслящая группа людей, чья работа – это разбираться в хаосе и находить порядок в безумии. Я не осмеливаюсь сказать ей правду.

Мне нужно признать, что на этот раз она в чем-то права. Я не просто какой-то идиот в кресле: я доказательство. Целый город ищет Ай-Чин. Ее друзья плачут на улицах. Должен сказать, было обескураживающе видеть, как команда 11Alive обсуждает что-то, случившееся у меня во дворе, прежде чем передать слово Челси МакНилу с прогнозом погоды, которая сегодня тянула на все 10 по ПИЗометру, идеальная погода для футбола, народ.

Это не просто парень с лазерной указкой. Нам нужно позвонить в полицию.

Заправив кровать и вытерев пугающее пятно на моей подушке, которого я раньше не видел и представить не могу, откуда оно взялось, Марджани пристегивает меня к креслу.

Я позвоню им сейчас. Я позвоню полицейскому, оставившему визитку.

Ага, удачи с ним. Что ты собираешься сказать?

Я должна сообщить, что ты что-то видел. Что ты видел мужчину. И девушку. И об этой угрозе.

Это я и пытался сделать.

Она набирает номер. Я горжусь моим домашним телефоном, просто висящим на стене в ожидании, пока какая-то дама в фартуке возьмет трубку и передаст ее мужчине в черном костюме и шляпе. Он дает мне ощущение, что я живу в ситкоме пятидесятых годов. Стоит отметить, что каждый человек, приходящий в этот дом, считает его неисправной декорацией.

Марджани звонит Андерсону, хмурится и произносит одними губами: «Автоответчик». Она оставляет свои имя и номер. Затем она снова звонит полиции университета.

– Алло, да, это мисс Марджани… Да, да, я знаю, что я вам уже звонила… Ага… Ну, да, я знаю, что вы очень заняты, поэтому я и звоню… Нет, нет, я знаю, я говорю, что… нет, я понимаю, я не пытаюсь вам надоедать, я пытаюсь помочь… Что ж, извините, я… эй!

Очевидно, Марджани наткнулась на человека, обычно подходящего к телефону, когда Марджани звонит сообщить о затянувшейся, излишне громкой студенческой вечеринке или о громко вопящем бездомном коте в соседнем дворе, и у него сегодня нет на нее выдержки. Не в день, когда национальные новости показали историю о китаянке, исчезнувшей с кампуса большого американского университета, который, не случайно, принимает на этих выходных Очень Важный Футбольный Матч, давайте узнаем, кого выбрали Кирк и Корсо. Марджани швыряет трубку на место и говорит на урду что-то, что по моим подозрениям запрещено произносить в дневном эфире пакистанских каналов.

Марджани снова набирает номер, вешает трубку, снова набирает, вешает трубку, снова набирает. Занято. Занято. Этот звук, насмешливый гусиный гогот на ухо, снова и снова. Несколько мгновений она сидит, закипая, затем вытирает лоб и поправляет рубашку.

– Мне пора. Нам придется заняться этим позже, Дэниел, – говорит она. – Разве только ты не хочешь, чтобы я подвезла тебя до полицейского участка.

Этого я не хочу.

Этого я не хочу.

– Ладно, – фыркает она. – Мы попробуем еще раз сегодня, если они к тому времени его не поймают. Ты согласен?

Да.

Она снова вытирает мне голову, смотрит на меня, хмурясь.

Увидимся вечером на митинге. Ты будешь в порядке до того времени?

Да. Все будет нормально.

Она так беспокоится. Ее беспокойство заставляет беспокоиться меня, поэтому я улыбаюсь ей изо всех сил.

Все будет номально. Мы слишком разнервничались. Отправляйся по своим делам.

Она смотрит на меня на мгновение дольше, чем нужно, затем берет свою куртку со спинки стула. Снаружи отличная погода, поэтому она открывает дверь и вывозит меня на крыльцо. Она похлопывает меня по коленке.

– Будь осторожен, Дэниел, – говорит она по дороге к своей машине. – Это серьезно. Это довольно серьезно.

Спустившись с крыльца, она останавливается и оборачивается. Но больше ничего не говорит.

21.

Надеюсь, вы простите меня, если сегодня вы являетесь клиентом Spectrum Air, ожидающим какого-то обслуживания, но, видите ли, я переписываюсь с человеком, возможно убившим юную девушку, и я жду, пока он мне ответит. Простите, если у меня не хватает терпения на то, что у вас не откидывается сиденье.

Но день оживленный, потому что приближаются выходные футбольных матчей. Даже крохотный аэропорт нашей сонной деревни переполнен в футбольные выходные. Вот один из моих любимых интересных фактов о замечательно странном городе, где я живу: в выходные домашних игр Джорджии, все законы, запрещающие открытые емкости с алкоголем на улице, приостанавливаются. Это даже есть в городском уставе: туристическое бюро это с радостью рекламирует. В любой другой день округ набивает себе сундуки, весь свой бюджет, за счет штрафов за употребление алкоголя в публичных местах несовершеннолетними студентами или другими негодяями. Здесь в одном ресторане документы как-то спросили у бабушки Трэвиса, а ей восемьдесят четыре, и она выглядит так, будто умерла в 1983-м. (Она была с ходунками! И все равно попросили документы!) Незаконное распитие алкоголя – это живительная сила этого городка, как повелось, это источник и решение всех фискальных проблем общественной жизни. Но когда футбольная команда Джорджии играет в домашнем матче, что ж, все правила забываются – этот немного пуританский университетский городок превращается в Нью-Орлеан.