Текст книги "Какая удача"

На этой странице было четыре записи. Одна от Американского фонда по борьбе с раком, который отметил: «жаль слышать о кончине Скотти. Мы получили памятное пожертвование на его имя от его бывшего нанимателя, «Алдис», и мы приносим наши искренние соболезнования его семье». Одну написал кто-то, явно считавший, что они просто пишут на Фейсбук, потому что написано было: «Грустно узнать о Скотти он был в моем классе в средней школе хороший парень😢». Остальные две были виртуальными букетами, которые репостнули со своих страниц анонимные пользователи. Один назывался «Волшебный коттедж». Второй – «Сладкая нежность». Это были GIF с цветами, колышущимися вправо-влево, скорбно, скорбные GIF, это точно были скорбные GIF. Эта страница спонсировалась местным продуктовым, и на ней висела баннерная реклама, продвигающая спецпредложение по нарезной ветчине.

И все. Когда я закрыл страницу, всплывающее окно спросило, уверен ли я. Я вышел отовсюду и выключил компьютер.

В один из дней, возможно скоро, у меня будет своя страница со Стеной скорби, полная всплывающей рекламы и спама. И это все, что от меня останется. Скотти жил полной жизнью, больше для других, чем для себя, и памятником ему служит продуктовая корпорация, делающая пустой благотворительный жест, два тупо мигающих виртуальных букета цветов и идиот, который не знает, как пользоваться Фейсбуком. Это, наверное, грозит всем нам. Вот что нас ждет.

Мне нужно поспать.

35.

Дэниел,

Спасибо, что честно сказал свое настоящее имя. Это все упростит. Я подозревал, что тебя зовут не Томом, Дэниел. Звучало как-то неправильно. Это странно, не так ли? Мы ничего друг о друге не знаем, мы никогда не встречались, и все же имя «Том» почему-то тебе не подходит. Ха. В любом случае, приятно знать тебя настоящего. Учитывая этот наш общий секрет, мы больше ни с кем не можем быть честными. В каком-то смысле, Дэниел, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было.

Вот в чем дело с девушками: они смотрят все эти фильмы, где все закончится чудесно, где это сплошная сказка и им просто нужно встретить своего идеального длинноволосого парня, который заботится о них и слушает их. Эта любовь – единственное, что имеет значение в этом мире, чтобы все жили долго и счастливо. А затем, когда они видят какого-то высокого красивого парня, они мгновенно забывают обо всем этом и делают то, что он скажет. Они игнорируют все ужасные аспекты его характера и оправдывают все его дерьмовые поступки. Или винят в этом себя. Или просто сдаются. Я как-то видел фильм с Райаном Гослингом, и он сказал, что мужчины более романтичны, чем женщины.

Они делают вид, что хотят эту красивую жизнь. Но это на самом деле не так.

И это раздражает, потому что становится только сложнее. Оглянись, Дэниел: мне кажется, что каждая девушка, которую я вижу на улице, смотрит на меня, будто я собираюсь ее изнасиловать или еще что. Почти не имеет значения, хороший ли ты парень, потому что теперь женщины всех мужчин считают подонками. Я всю жизнь был милым, обходительным и пытался дать этим девушкам понять, как хорошо им будет со мной, а теперь оказывается, что они отправляют тебя на свалку только потому, что ты парень. Если это было неизбежно, может, мне стоило бы быть говнюком с самого начала.

Ты понимаешь, каково это? Могу поспорить, что да. Ты хороший. Мы хорошие. И все же мы одиноки. В этом есть что-то фундаментально неправильное.

Вот чем так сильно отличается Ай-Чин, Дэниел. Ты это видел. Как она выглядела, идя по улице, такая свободная от… злости. Она не задирала нос, не винила всех парней во всех своих проблемах. Она не злилась на мир. Она не хотела сжечь его дотла. Она просто шла по улице своей жизни, открытая миру, открытая к знакомству с кем-то приятным, открытая к любви. Ты видел, каково там, Том. Девушки больше не такие. Но она такая. Я видел это. Я видел это каждый день.

Она до сих пор немного растерянна из-за всего произошедшего в последние пару дней, и, если честно, я не могу ее винить. Столько всего! И у нее не очень хороший английский. Чудо, что она вообще прошла курс ветеринарии. Ты знал, что она хочет стать ветеринаром? Она будет таким потрясающим ветеринаром. Мы работаем над ее английским. Она начинает понимать немного лучше. Скоро она уже поймет, что происходит. Я медленно заставляю ее понять. Скоро она поймет. И тогда она не будет так сильно бояться.

Странно писать тебе об этом. Но я могу снова сказать, что мне приятно говорить об этом с тобой? Все случилось так быстро. Я рад, что ты есть, чтобы послушать. От этого я чувствую себя менее одиноким. Давай насладимся нашим быстротечным временем вместе.

Всего наилучшего,

Джонатан

У Джона яркие и детализированные фантазии, в каком-то смысле это дезориентирует и немного пугает. Но когда ты учитываешь выдумку об Ай-Чин – и черт, какая же это ужасно детальная выдумка – многое… сходится? Я понимаю, как сложно бывает в одиночестве. Я понимаю, как помогает чувствовать себя важным и нужным, когда каждый вечер в новостях видишь что-то, к чему ты причастен. Я понимаю, когда нужно с кем-то поговорить. И я понимаю, когда нужен кто-то, кто послушает.

Я выключаю компьютер. Позже, санитар Чарльз, не другой (Ларри, или Джимми?) поплотнее задергивает шторы во время своего ночного визита, немного выбитый из колеи тем, что я еще не сплю.

– Надвигается шторм, – говорит он, переворачивая меня. Мне грустно из-за Джонатана и его жизни. Я также странно ему благодарен. Я сплю порывисто, глубоко, но с резкими пробуждениями. Я вижу, как она машет мне во сне. Я думал, она желала доброго утра. Может, она прощалась.

Суббота

36.

Однажды у меня была девушка.

Не удивляйтесь так. Я использовал кресло большую часть своей жизни, но я не всегда был немым и слюнявым. Я был таким же шестнадцатилетним парнем, как все остальные. Я глазел на сиськи, я целовался с подушкой, я начал потеть, когда думал о маминых студентках, у меня случались стояки. Я не разложился физически настолько, чтобы меня нужно было усаживать в кресло, до тех пор, пока не выпустился из Восточного Иллинойса, что было одной из причин моего настолько срочного переезда в Атенс, где жил Трэвис. Я чувствовал, что начинаю слабеть, что мне сложнее притворяться обычным человеком, и я знал, что если не выберусь оттуда в ближайшее время, то не выберусь никогда. Если тебе достаточно повезло иметь промежуток времени, когда ты независим, болея СМА, то он маленький, и я хотел воспользоваться его наличием, пока не поздно. Если бы я остался, мама бы увидела, как я начинаю затухать, и она бы отложила свою жизнь в сторону, чтобы помочь мне, чего я как раз и не хотел. Не было бы тенниса или чем там они занимаются на Ямайке, если бы я остался. У меня еще оставались силы. Благодаря им я оказался в Атенс. Лучше я буду слабеть здесь, чем там.

Итак. Девушка. Ее звали Ким. Она была из Салливана, примерно в получасе езды на северо-запад от Маттуна, очередного медленно загибающегося городка Центрального Иллинойса, без промышленности, без работы, без будущего, с центром, когда-то бывшим сердцем общественной жизни, с ресторанами, аптеками, докторами и магазинами одежды, теперь забитом досками и заброшенном, оставленном пылиться у «Волмарта», шоссе и всех работ, которые теперь делают роботы.

Ким работала вожатой в летнем лагере «Новая надежда» для детей с особенностями развития в Ниоге. Каждое лето дети, в основном с синдромом Дауна, съезжались со всего Центрального Иллинойса в лагерь «Новая надежда», чтобы набраться впечатлений, организованных специально для них и их опекунов. Там были игровая площадка, поле для мини-гольфа, милые маленькие рельсы для поезда, катающегося по кругу, и, что самое важное, маленькие домики для детей, принадлежавшие только им. Дети с синдромом Дауна проводят всю жизнь с кем-то, держащим их за руку, и лучшее, что давал им лагерь «Новая надежда», это место, принадлежащее только им. Место только для них.

Когда ты растешь инвалидом, как я, ты проводишь много времени с детьми, у которых синдром Дауна. У общественных школ Иллинойса ограниченное финансирование, а учителя и без того завалены работой. Как бы моя мама ни хотела, чтобы у меня было нормальное детство, на детей в кресле не хватает ни времени, ни сил, чтобы убедиться, что они накормлены, и чтобы следить, что они не перестанут дышать в любой момент. Тебя сбрасывают к остальным детям с «особыми потребностями» с самого раннего возраста. То, что у них особенности в развитии, неотличимо для обычного администратора региональной школы от кого-то вроде меня, кто был бы в классе для одаренных, если бы мог управлять руками, ногами и легкими, но вместо этого все еще пытается объяснить своему учителю пятого класса, что ему не нужно снова смотреть чертовых «Буквенных человечков» …[10]10
  The Letter People – детская программа обучения грамоте.


[Закрыть] ну, это раздражает.

Но боже, эти дети – лучшие. Я не знаю, потому ли, что им сложнее понять некоторые более ужасные аспекты человеческого бытия – смерть, боль, белый национализм, адвокатов – и поэтому они не погружаются в цинизм и отчаяние. Может, я здесь вмешиваю свои ограничения и предрассудки. Но я не могу отрицать, что мне хотелось проводить с ними как можно больше времени.

Я проводил все лето в лагере «Новая надежда». Люди там знали, кто я, и знали, что дети меня любят, поэтому они всегда разрешали мне поехать туда и помогать вожатым в дневное время. От этого я чувствовал себя полезным, но дело было не только в этом. Мне нравилось быть на стороне помогающих, а не тех, кому помогают. Было приятно, что вожатые считали меня своим. Было приятно чувствовать себя нужным.

Ким была на год младше меня, что кажется намного больше года, когда тебе шестнадцать. Она бросилась мне в глаза, потому что никогда не прекращала быть вожатой. Большинство детей, приезжающих работать вожатыми в лагерь «Новая надежда», имеют потолок своего волонтерства. Они делают, что могут, потому что хотят помочь, и потому что хотят написать в своих вступительных заявках в университет, что летом помогали детям с синдромом Дауна, но примерно через четыре часа в компании детей, они обычно выматывались. Счетчик эмпатии обнулялся. Они отходили в сторону, начинали играться с телефонами, некоторые сбегали, чтобы покурить траву или пообжиматься. Я их не виню. Они были подростками. То, что они вообще проводили время с теми детьми, пусть даже они делали это, чтобы поступить в Северо-Западный университет, по моему мнению идет на пользу всем. Ожидать, что они будут исходить только из благородного желания принести радость в души детей с особенностями развития, это слишком. Они там, и пока они там, они пытаются помочь.

Но Ким хотела быть там, потому что она это пережила. У ее старшего брата, Райана, был синдром Дауна, и она росла рядом с ним, с тем, что все считали ее старшей сестрой, родители не находили на нее времени, а у нее были обязанности, которых другие дети в таком возрасте и представить не могут. Она не относилась к детям, как к инвалидам, или вообще как к детям. Она даже общалась с мальчиками постраше, у которых был синдром Дауна. Однажды я видел, как мальчик – нет, мужчина – за двадцать, схватил ее за левую грудь и попытался ее лизнуть – опасная, пугающая ситуация для пятнадцатилетней девушки в лагере посреди леса. Она двигалась быстро и сочувствующе. Она ткнула его локтем в живот, хлопнула по левой щеке и рявнкула «Нет, Томас, НЕТ», прямо ему в лицо. «Прости, Ким», сказал он, обнял ее и заплакал. Ким была воплощением терпения, смелости и силы.

Мы гуляли вместе, когда я был в моем старом, более дешевом кресле, после того как все дети укладывались спать, а все вожатые уходили на свои вечеринки. Я не помню, когда мы заговорили впервые, но сразу было очевидно, что она провела достаточно времени с инвалидами, чтобы понять, что хоть я и использую кресло и иногда переживаю коллапс легких, я просто такой же растерянный и полный надежды подросток, как и она. Моя речь тогда только начала ухудшаться, но совсем чуть-чуть, мы прогуливались по территории, разговаривая. Она хотела присоединиться к Корпусу мира[11]11
  Корпус мира – гуманитарная организация, отправляющая добровольцев в бедствующие страны для оказания помощи.


[Закрыть], но боялась, что никогда не уедет из Салливана, и ненавидела парней в ее школе, и думала, что люди от природы добрые, хотя начинала сомневаться, и от нее пахло корицей, и каждый раз, когда она улыбалась, мне хотелось выпрыгнуть из кресла и свернуться у нее на коленях.

Она не разговаривала со мной, будто со мной что-то не так. Наоборот – большинство наших разговоров сводились к моим заверениям, что она чудесная, что она все делает правильно, что нет никого, похожего на нее. И правда не было. Не было такой, как она. Я рассказал ей, как пребывание в том лагере давало мне ощущение, что я наконец-то делал что-то для кого-то, после целой жизни, когда люди делали все за меня, словно это мой шанс отплатить миру, но она прервала меня.

– Ты никому ничего не должен. Они помогают, потому что любят тебя. С чего еще люди помогают друг другу? Позволить кому-то помочь тебе – это самое приятное, что ты можешь для него сделать.

Я сказал, что она скорее всего права, а она рассмеялась и сказала:

– Я всегда права, Дэниел, разве ты еще не понял? – у нее были черные волосы до плеч и большие серьги-кольца в ушах. Мне казалось, она парила над землей.

Однажды вечером, около середины лета, мы остановились у пруда, чтобы посмотреть на закат. Нет ничего лучше, чем закат на среднем западе. Земля настолько плоская, что вид бескрайний. Она опустилась на одно колено, чтобы быть на одном уровне со мной, и повернулась ко мне.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что я считаю тебя потрясающим, – сказала она. Мне это уже говорили. Но не так.

– Я тебя считаю такой же, – сказал я.

– Приедешь меня навестить в университете Восточного Иллинойса как-нибудь? Может, прогуляемся по кампусу. Моя мама хочет, чтобы я поступила туда, и хоть я не особо хочу, это был бы повод увидеться с тобой.

– Я бы хотел.

Она посмотрела на воду.

– Тебе иногда хочется, чтобы все было по-другому, Дэниел? Думаешь, все не так, как нам хочется, по какой-то причине?

Я надеялся, что она говорила обо мне, но я не был уверен.

– Да, – уклонился я. – Но мне иногда нравится, как все складывается.

Она повернулась ко мне.

– Ты должен написать мне, когда вернешься домой. Я хочу дружить.

Дружить.

– Да. Пожалуйста.

Она обхватила мое запястье правой рукой, а лицо – левой. Смотрела на меня долго, то ли три секунды, то ли сорок лет, не знаю. Она улыбнулась, пододвинулась ближе и одарила легчайшим поцелуем в губы. А потом еще одним. Потом: на этом я закончу. Это все, что я вам скажу. Остальное принадлежит только нам.

Позже она встала и взяла меня за руку. Мы вместе вернулись в лагерь. Она обняла меня и вернулась в свой домик. Она уехала неделю спустя. В последний раз, когда я проверял ее страничку на Фейсбук, она жила в Филадельфии, работала над какой-то политической кампанией. У нее есть парень и собака, ей нравятся The Eagles. Я рад, что она счастлива. Она написала мне несколько лет назад, сообщив, что слышала о моем переезде в Джорджию и как это круто по ее мнению. Я поблагодарил ее, заметив, как хорошо, что она счастлива. Я думаю о ней каждый день, и подозреваю, что так будет всегда.

37.

Я слышу Трэвиса, ввалившегося сквозь входную дверь. Он останавливается сделать вещь, которую очень сложно заставить сделать мужчин: он снимает ботинки и несет их в руках, идя по ковру.

– Чувак, там новая срань по всему твоему крыльцу, – говорит он. – Это тот полицейский вчера разнес грязь? Он, наверное, потопал ногами, когда входил или выходил, или еще что. Там полный бардак.

Я подкатываюсь к двери, и Трэвис прав. Грязь, отпечатки ботинок и месиво – по всем ступенькам, возле кресла-качалки, которое мама в прошлом году купила для декорации, и целая куча грязи прямо под окном моей гостиной. Дождило ли перед приходом Андерсона? Я знаю, что дождь шел прошлой ночью.

– Мерзость, – говорит Трэвис, выковыривая куски грязи из подошвы своего ботинка одним из лучших разделочных ножей Марджани. – Люди такие грубые. – Он ставит свой ботинок, который теперь ненамного чище, чем был, когда он его снял, прямо посреди моей кухни.

– Ну что… день матча!!!!

День матча. До прихода Трэвиса я внес последние штрихи в мой ответ Джонатану, прежде чем наш день начнется. Все-таки нужно быть добрым. Я думаю, что смогу помочь Джонатану. Позволить кому-то помочь тебе, это самое приятное, что ты можешь для него сделать.

джон,

вот это ты мрачный. все не так плохо чувак! люди бывают хорошими. здесь люди сильно отличаются от тех что в моем родном городе. в хорошем смысле. половина этих ребят приехали из китая или индии или японии. я никогда не встречал никого похожего там где я вырос. там только занудные белые люди вроде меня хахахахахахаха. приятно быть в окружении разных людей. я просто сижу и наблюдаю за ними. они никогда меня не замечают прямо как ты. можно многому научиться во время наблюдения.

ты звучишь будто тоже редко выходишь из дома. я понимаю чувак. поверь мне я правда правда понимаю. но ты не можешь позволить этому так сильно тебя обозлить. быть одному не так плохо. я знаю каково это быть одному. но ты не совсем один. мы сможем с этим справиться.

мы же сможем с этим справиться? я здесь чувак.

Дэниел.

Я решил не подпитывать фантазию об Ай-Чин. Андерсон был и без того суров с ним. Он может поговорить со мной.

Но он может поговорить со мной после игры.

38.

Трэвис одел меня в мой костюм для игровых дней. Я не уверен, насколько он сохраняет мне достоинство, но я не могу отрицать его природную популярность. Меня никогда так не любят, как в субботы, когда в Джорджии проводятся матчи.

Он взбежал по ступенькам крыльца, словно совсем ничего не случилось в последние два дня, словно я не был близок к смерти, словно мы не общались с полицией всю неделю подряд, словно это просто совершенно нормальное утро. Это один из лучших его талантов: способность заставить все неприятности и беспокойство исчезнуть, просто не обращая на это внимание. Он как золотая рыбка с травмой головы.

В левой руке он держит вейп, на голове у него кепка «Сент-Луис Кардиналс» задом наперед, темные солнцезащитные очки, хоть сейчас девять утра, и от него так сильно несет травой, что мы как будто на… что ж, я хотел сказать, на Коачелле, но в наши дни это с таким же успехом может быть очередь мамочек в машинах на школьной парковке. У него на спине огромная спортивная сумка, с которой он всегда приходит по игровым субботам, это здоровенный красный монстр с логотипом Джорджии сбоку и словами «Трансформационный набор Дэниела в полузащитника», написанными черным маркером сверху. Он театрально распаковывает ее передо мной, словно парень на YouTube, пытающийся показать кому-то, как отремонтировать протекающую раковину, Вот какие инструменты вам понадобятся.

Содержимое сумки:

• Две упаковки пива. Terrapin Golden Ale. Люди со среднего запада ненавидят хмель. Трэвис постоянно треплется о том, как южане неправильно делают свое дорогое пиво.

• Фляга, полная Maker’s Mark.

• Три фрисби.

• Запасные трусы Трэвиса. «На всякий случай, понимаешь?»

• Потом мой костюм. Сначала: футбольная толстовка Джорджии. Она красная с круглым логотипом G на воротнике. Вместо имени на ней написано «Не стой на дороге». Номер – 69, если вы еще не догадались.

• Подплечники. Нынче мои плечи все больше напоминают логотип МакДоналдса, поэтому Трэвис взял самые маленькие из существующих подплечников, детского размера.

• Шлем Джорджии. Это не обычный шлем. Это просто огромная пластиковая штука, которая придает моей голове сходство с центром вертушки.

• Я думаю, на дне катается еще несколько завалявшихся бутылок пива.

Трэвис кропотливо раскладывает все на крыльце, открывает пиво и говорит:

– Пора за дело. Ой, подожди… хочешь пыхнуть? – я с улыбкой киваю, и он подносит воображаемый косяк к моим губам, а я притворно затягиваюсь. Одна настоящая затяжка меня бы убила, но черт, как же я люблю его за то, что он всегда спрашивает.

И теперь я в полном обмундировании.

Трэвис поднимает меня на Шерстистого мамонта и пристегивает меня. Он запрыгивает в кузов грузовика, наклоняется так, что его лицо оказывается прямо перед моим шлемом, и берет вейп в зубы, пародируя Хантера С. Томпсона. Трэвис обожает Хантера С. Томпсона, хотя это все благодаря тому фильму с Джонни Деппом; я уверен, что он не прочел ни одного написанного им слова.

– Быстрее, быстрее, быстрее, Дэнно, – говорит он, комично вращая глазами за стеклами очков. – Пока кайф от скорости не пересилит страх смерти. СМЕРТЬ СВЕРХУ!!!!

Ты псих.

Тебе это нравится. Это безумное путешествие в самое сердце американской мечты!

Я не знаю, сколько у меня на сегодня запала.

Это была долгая неделя. Ты в порядке? Ты готов к этому?

Да. Это всегда лучший день недели. Я просто устал. Я очень устал.

Не будем перенапрягаться. Просто маякни мне. Или, если меня не будет рядом, позови Дженнифер.

Она придет?

Это ничего?

Да. Она хорошая.

Хорошо. Она классная.

Я рад, что она тоже будет.

Я тоже, чувак. Но ты уверен, что ты в норме? Позавчера было дерьмово.

Я бы ни за что это не пропустил.

Мамммммммоннттттттт!!!!!

Это очень серьезные приготовления для человека, не учившегося в университете Джорджии и даже не особо любящего футбол. Но нельзя просто так провести футбольную субботу вполсилы.

После излишне долгой, но живописной поездки по кампусу, во время которой мне ободряюще кричат все проезжающие люди – поразительно, сколько людей уже выбрались в 9:30 утра на игру, которая начнется в 3:30 дня – мы приезжаем на нашу парковку у Стегеман Колизея, где соревнуются баскетбольная, волейбольная и гимнастическая команды Джорджии. Мне нравится это место, потому что здесь очень людно, поэтому можно просто сидеть и наблюдать за всеми этими чудаками, и это достаточно близко к моему дому, чтобы я мог уехать в любой момент, если мне захочется. У меня есть свой лимит. В конце концов ты понимаешь, что всем этим людям ну уж слишком нравится футбол.

Но перед этими людьми невозможно устоять. У Юга целая куча проблем – флаг Конфедератов, систематическое подавление голосующих, ни одного приличного суши ресторана – но это не одна из них. Народ попивает свой бурбон, рассиживается на стульях и наблюдает за проезжающими машинами, с радостью напиваясь, вместе, как один, пока день проходит. В конце их ждет игра и она важна, но это скорее напиток на сон грядущий, чем основное блюдо. Большинство фанатов даже не идут на матч. Они просто выделяют семь дней в году на то, чтобы приехать посидеть со своими друзьями, которых они уже встретили или встретят, и насладиться днем, когда все лениво стекаются в одном направлении.

Я просто сижу и смотрю, как и все они. Как всегда, я не совсем являюсь участником этого. Но на какое-то время, в этом дурацком шлеме, я также и причастен ко всему.

Дженнифер незаметно подходит ко мне и кладет руку мне на ногу. Она очень тактильная. Всегда распускает руки. Я не против.

– Дэниел, как дела, чувак? – говорит она так, что это кажется немного вымученным и явно сделанным ради Трэвиса, который стоит рядом и делает вид, что не обращает внимания, но против этого я тоже ничего не имею. – У тебя позавчера был тот еще вечер.

Дженнифер, очевидно, еще не научилась общаться со мной без слов, как Марджани и Трэвис, но она улавливает общую суть из моих кивков и качаний головой, что я в порядке, спасибо, не о чем беспокоиться.

– О, отлично! – говорит она. – Тогда давай напьемся! – она целует меня в щеку и вскидывает руки вверх. – Шоты! Шоты! У кого есть шоты? – как по мне, они с Трэвисом друг другу подходят.

Как обычно, все следуют за своей компанией и забывают о моем существовании, поэтому я просто слушаю, что у всех на уме. Это как моя собственная сводка новостей, способ заглянуть в голодный, томящийся ум среднестатистического жителя Атенс. Темы на этой неделе в основном держатся в рамках обычного. Рад, что жара спала, наконец-то можно выходить на улицу. Почему бы команде Джорджии просто не сделать чертову подачу? Вы видели, что твитнул президент? Я видел такое смешное видео с ребенком и котенком, вот, тебе надо это посмотреть, погоди секунду, дай я найду его на телефоне. Ты слышала о сестре Дебби? Так печально. Ужасно печально.

Но ясно, что главная история, как и можно ожидать, это Ай-Чин. Из-за бдений на этой неделе всех переполняют теории. Одна из студенток неподалеку от нас, после того как невозмутимо попила пива из кега вверх ногами, словно хлестать пиво вниз головой, пока за ноги тебя держат двое незнакомцев, это как зависать у кулера с водой, говорит, что она слышала, будто Ай-Чин поссорилась со своим парнем, а «он очень мутный тип». Один парень, работающий в магазине пластинок в центре, громко сообщает Трэвису, что она просто боится вылететь из университета и разочаровать родителей, поэтому она где-то прячется, и вот-вот объявится, как только поймет, какую шумиху наделала. Прогуливающийся мимо полицейский отпускает шутку женщине, ожидающей в очереди в биотуалет, что: «нам все звонят, завидев на кампусе азиатку, что случается каждую секунду каждого долбаного дня». Краем глаза я вижу, что Дженнифер напрягается.

Объявления расклеены уже по всем фонарным столбам и уличным вывескам, и не только те, что были в «Ладье и Пешке». Это дело подхватил весь кампус. Три разных группы людей, две – состоящие из студентов-азиатов, и одна – университетская организация женщин против сексуального насилия, прошли по Сэнфорд Драйв, выкрикивая «Справедливость для Ай-Чин» и «Мы не будем молчать». Журналисты из четырех разных новостных фургонов Атланты берут интервью об Ай-Чин у всех, кого могут найти, и я слышу, как один диктор (к сожалению, не Челси МакНил) вещает в прямом эфире: «Эйфорию от выходных, посвященных университетскому футболу, омрачает трагедия Ай-Чин, пропавшей девушки, призрачным туманом висящая над каждым фанатом «Джорджия Бульдогс».

Все говорят об этом. Но никто ни черта не знает.

Даже я не знаю. Уже нет.

39.

У меня вибрирует планшет. Письмо от парня с работы, спрашивающего, почему я вчера не работал. Нейт Сильвер только что опубликовал кое-какие новые цифры, которые должны меня очень обеспокоить, если я нажму прямо сюда. В «Твоем пироге» в эти выходные акция «два по цене одного». Верховный суд выпустил постановление насчет чего-то, чего я не понимаю.

А еще письмо от Джонатана. Я не проверял телефон большую часть дня, но, оказывается, он ответил на мое письмо через пару минут после его отправки.

Я отъезжаю в сторону, подальше от мужчины, громко расхваливающего все достоинства своего текущего портфеля акций, при этом щеголяя в броских красных штанах с маленькими бульдогами на них, очках, прикрепленных к макушке какой-то веревкой, и попивая Маргариту с лаймом на основе пива «Бад». Я открываю письмо.

Дэниел,

Видишь, теперь я уверен, что мы на одной волне. Ты знаешь своего соседа? Который из другой страны? Ты же знаешь, что у него, наверное, работа лучше твоей? Или, по крайней мере, когда-то будет. Я не расист, ничего такого. Я ненавижу расистов. Но давай не будем себя обманывать, Дэниел. Это не время для нас с тобой.

На прошлой неделе одна из учителей в старшей школе Атенс написала статью для университетской газеты. Там говорилось о том, как сложно ей учить белых мальчиков. Она конкретно отметила: «белых мальчиков». Почему она сказала, что это сложно? Представь себе, Дэниел: «Они совсем не стараются и ждут поощрения». Все мальчики в подростковом возрасте такие говнюки. Но она выделяет именно нас. И потом, если бы один из этих учеников сказал: «Эй, из-за вас мне стало стыдно, что я белый», знаешь, что случилось бы? Они бы выгнали его из школы!

Я не нацист, Дэниел. К черту нацистов. По морде им надо давать. Но подумай об этом, Дэниел. Есть учителя, которые считают, что их работа заключается не столько в преподавании, сколько в том, чтобы говорить глупым подросткам, что они мудаки просто потому, что они белые. В тот единственный момент в жизни ребенка, когда ему нужно, чтобы его обняли, сказали, что все будет хорошо, что он может стать кем угодно, вместо этого ему говорят, что он лично ответственен не только за свои проблемы, но и за проблемы всех окружающих. Неудивительно, что он зол. Просто дышать воздухом и ходить по земле уже почему-то делает нас мудаками.

Почему я должен получать по лицу каждый раз, когда выхожу из дома, просто потому что я белый? Ты чувствуешь, будто у тебя куча преимуществ перед другими? Я уж точно нет.

Просто иногда меня это злит. Не просто иногда. Это меня очень, на хер, злит. Очень. Я не хочу зацикливаться только на теме расы. Дело не только в этом. Во всем. В том, как девушки смотрят на тебя, черт, как все смотрят на тебя. Словно все они знают какую-то шутку, неизвестную тебе. Это насмешка; они насмехаются над нами. Они думают, что знают лучше. Но это не так. Я ЗНАЮ ЛУЧШЕ. Люди мило улыбаются, но они не милые. У меня есть что предложить этому миру, но они не хотят слушать. Им все равно. Им до лампочки. От этого мне хочется кричать. А тебе хочется от этого кричать? Ты должен так себя чувствовать. Я вижу, что ты так себя чувствуешь. У нас больше общего, чем, как я думаю, тебе кажется, Дэниел.

Это еще одна вещь, которую Ай-Чин понимает. Они видит меня, как никто. Она слушает. ОНА СЛУШАЕТ. Все остальные, ты можешь говорить с одинаковой громкостью, одинаковым тоном, с одинаковым ритмом прямо им в ухо, и они все равно не услышат. Но она услышала. Она слушала с самого начала. С ее появлением весь дом кажется другим. У меня наконец-то есть кто-то, кто понимает, что я хочу сказать. Кто понимает, что мне есть что сказать. Я начинаю думать, что люблю ее, Дэниел. Вау. Ты первый человек, которому я это сказал. Это приятно говорить. Она тоже меня полюбит. Может, уже любит. Может, она еще этого не знает. Но так и будет.

С ней все поменялось. Мне меньше хочется кричать. Все стало… спокойнее. Я не знаю, как я жил без нее. Я не могу без нее. Теперь все намного лучше.

О! Я думаю, она тебя помнит. Я спросил ее, видела ли она кого-то, когда шла на занятия в то утро, и она сказала да, видела. У меня ушло некоторое время, чтобы это из нее вытянуть. Но я вытянул. Так что это было интересно.

Всего наилучшего,

Джонатан

40.

Наверное, пора заканчивать с этой перепиской. Я поощряю то, что поощрять не стоит. Пусть звонки в полицию были притворством, но с Джонатаном явно что-то не так, и быть так близко ко всему этому кажется не такой уж хорошей идеей. У него либо психический срыв, либо… что-то.

Просто на всякий случай, я пересылаю письмо Джонатана Андерсону с подписью «этот чувак перебарщивает». Полицейские, должно быть, все время сталкиваются с такими чокнутыми. Меня утомляет одна мысль об этом. Но опять же: мне интересно, что Андерсон думает о чокнутых вроде меня, которые продолжают переписываться с другими чокнутыми.