Текст книги "Какая удача"

Пятница

30.

Вот вам история о Трэвисе:

Примерно десять лет назад, когда я учился в старшей школе, моя мама забирала меня на своем старом фургоне, где еще не было подъемника, поэтому ей всегда приходилось звать одного из уборщиков или физруков, чтобы они помогли ей поднять меня с креслом в багажник, прямо как старый громоздкий диван. Что бы у нее ни происходило, она всегда забирала меня после школы и никогда ни на минуту не опаздывала. Многие дети с СМА ходят в специальные школы, где нет «обычных» детей, но мама хотела, чтобы у меня была как можно более нормальная жизнь. В старшей школе СМА у меня развивалась не так быстро. Тогда я еще мог говорить, поэтому меня можно было вкатить в класс и позволить мне скучать наравне с остальными.

Так вот, в тот день она на несколько минут опоздала. Она появилась такой растрепанной, какой я раньше ее не видел, со взъерошенными волосами, потекшим по щеке макияжем и двумя неправильно застегнутыми пуговицами на блузке. Моя мама организованная, собранная и всегда, всегда уравновешенная, поэтому я предположил, что она попала в аварию по дороге или, может, на нее напал медведь.

На полпути к дому она свернула с I-45 на грустную, замерзшую проселочную дорогу и молча ехала, пока на мили вокруг не было видно ни одной машины. Она съехала на обочину, заглушила двигатель и просто сидела, обхватив голову руками. Ее плечи вздрагивали, а дыхание вырывалось облачками сквозь ее волосы. Я понятия не имел, что случилось. Я попытался помочь.

– Мам, ты собираешься меня убить и закопать здесь, или тебе просто нужно пописать? – она засмеялась, высморкав примерно полтонны соплей из ноздрей, и я понял, что она плакала.

– Заткнись, – сказала она, а затем отстегнула ремень безопасности и проползла в заднюю часть фургона, чтобы сесть рядом со мной. Она прикоснулась к моей руке. Она всегда старалась прикасаться ко мне. Еще один глубокий вдох, выдох, такой глубокий, что я несколько мгновений не видел ее лица. – Дэниел, – сказала она, и в тот же момент я понял – я не знал как, но я просто понял. Ей даже не нужно было говорить мне, что она только что вернулась от врача, что уплотнение, о котором она сказала мне не беспокоиться, оказалось раком, и что она потеряет свои волосы, грудь и бог знает что еще.

Я знал, и она знала, что я знал, поэтому она перестала говорить и просто схватила меня, сжала так, будто я здоровый, сильный. Вот он я, груда плоти и костей в кресле, в багажнике промозглого фургона невесть где в Центральном Иллинойсе, и я не давал ей упасть. Она сжимала меня, пока я наконец не заворчал, и тогда она отпустила, вытерла нос, извинилась и немного сжала мое лицо.

– Вот это мы даем, а?

– Поехали домой, мам, – улыбнулся я.

Новости шокировали всех маминых знакомых, как всегда бывает, когда люди понимают, что человек, которого они считали несокрушимым, оказался совсем не таким. Никто не знает, как вести себя с человеком, проходящим химиотерапию и сражающимся за свою жизнь, и они уж точно не знают, что им сказать, когда их сын наверняка отправится после их смерти в приют, где будет следующие пятнадцать лет умирать в одиночестве. (Справедливости ради, мы с мамой тоже не знали, как подойти к этому колючему моменту.) Я постоянно шутил, что теперь мама наконец-то отчасти поняла, каково быть мной; взгляд «ах-ты-бедняжка», который я всегда получал, теперь был частью ее реальности.

Единственным человеком, на которого моя мама опиралась в этот период, не считая меня, была мама Трэвиса. (Мама рассказала мне несколько лет спустя, что ей пришло письмо от моего отца через три недели после начала химиотерапии, в котором было написано: «Ты в норме? Слышал, ты болеешь. – Р.», что по значению больше всего приближено к: «Иди на хер и умри.») Мама Трэвиса бывала у нас почти каждый вечер, готовя ужин и укладывая меня в кровать, чтобы мама могла отдохнуть, прежде чем отправиться домой к Трэвису и своей семье. Она никогда не акцентировала внимание на том, что помогает нам, или на маминой болезни, ни на чем. Я никогда не видел, как она плачет, проявляет жалость или спрашивает у меня, как я себя чувствую. Она просто приходила, разбиралась со всем, с чем нужно, доставала меня насчет моей домашней работы и в целом вела себя, будто все совершенно нормально и не происходит ничего необычного. Это было самое приятное, что кто-либо когда-либо делал для нас.

Этот посыл передался Трэвису, который ни разу не спросил у меня, как моя мама, в порядке ли я и нужно ли мне что-нибудь. Он просто делал то же, что и всегда: пользовался любой возможностью, когда наших мам не было, чтобы покурить травку за нашим сараем, а затем поиграть со мной в видеоигры. У подростков свои ограничения, но у них уникальная способность справляться с болью. Просто накурись и поиграй в видеоигры. Это правда гениально. Людям нужно держать при себе Успокаивающих подростков в трагические периоды жизни, чтобы те помогали им справляться с горем, таких шестнадцатилетних, прыщавых дурачков с глупым выражением лица, которые будут ходить за ними по пятам и постоянно пожимать плечами. Трэвис вел себя идеально, потому что я не хотел даже думать о происходящем, не то что говорить об этом, и он предоставлял мне часы за часами, когда я мог об этом не думать. Он просто никогда не поднимал эту тему. Он приходил, стучал в боковую дверь, оглядывался, чтобы проверить, что наших мам нет дома, скуривал косяк, заходил в дом, передавал мне джойстик и сидел рядом, пока мы часами рубились в Call of Duty. Мы не говорили ни слова, кроме как: «Осторожно там, чувак!» и «Да, ПОЛУЧАЙ НАЦИСТСКИЙ МУДАК!» и это был весь мой мир. Это помогло мне пережить все то время.

В один день к двери доставили посылку, поздно ночью, намного позже, чем обычно приходит почта. Мы с мамой заснули на диване, пока смотрели повтор шоу Ларри Сандерса, и ее разбудил звонок в дверь. Сонная и слабая, она открыла посылку с Amazon. Внутри была одна только кнопка. Это было похоже на начало серии «Сумеречной зоны». Кнопка была просто большой красной пластиковой штуковиной, что-то вроде кнопки «Легко» от Staples. Не было ни упаковки, ни записки, ни подсказки насчет того, что это и кто это прислал.

Она положила ее на журнальный столик перед диваном. Мы растерянно уставились на нее. Что это за кнопка? Зачем нам ее прислали? Что случится, если на нее нажать?

Мама посмотрела нна меня. Тогда она уже полностью облысела, исхудала, была бледной и опустошенной. Она начала называть себя Скелетоном. Она взглянула на кнопку, затем снова на меня и опять на кнопку.

– Нажать ее?

– Я не знаю, мам. Она меня немного пугает.

– Хрен с ним. Я нажму.

Она вдохнула в полную силу, хрипя, и прикоснулась к моему предплечью.

– Поехали.

Как только она нажала на кнопку, завыла сирена. «УУУУУУУУ… УУУУУУУ… УУУУУУУУУУУУУУ!» Кнопка засветилась и начала бешено мигать. «УУУУУУУ… УУУУУУУУ… УУУУУУУУУ!» А потом:

«ОБНАРУЖЕН ПУК! ОБНАРУЖЕН ПУК! ОЧИСТИТЕ ТЕРРИТОРИЮ! ОБНАРУЖЕН ПУК!»

Мама взяла кнопку и прочитала этикетку внизу. И это на самом деле был детектор пуков. Когда вы обнаруживаете пердеж, нажмите на кнопку, чтобы предупредить деревню! ««ОБНАРУЖЕН ПУК! ОБНАРУЖЕН ПУК! ОЧИСТИТЕ ТЕРРИТОРИЮ!»

Клянусь, мама чуть не выкашляла все клетки своего тела до последней, так сильно она смеялась. Я не думаю, что к тому времени кто-то из нас улыбался в предшествующие несколько недель, и боже, мы смеялись и смеялись. В какой-то момент я аж вывалился из кресла и упал на пол, все еще задыхаясь от смеха, и мама посмотрела на меня и рассмеялась еще сильнее. Я катался по полу, а затем она тоже присоединилась ко мне. Мы нажимали на кнопку снова и снова целый час.

Она лежала на журнальном столике несколько месяцев. Но через неделю после того, как мы ее получили, мы все еще понятия не имели, откуда она взялась. Почему ее доставили к нам домой? Может, по ошибке? Или один из нас ходил во сне и заказал ее? Было ли это послание от Бога? Прошло почти десять дней, прежде чем тайна была раскрыта. Трэвис в очередной раз заглянул ко мне, и после нескольких часов игры в Call of Duty он встал, хрустя каждой косточкой и суставом, чтобы взять еще Mountain Dew из холодильника. По дороге на кухню он увидел кнопку и, как все, кто замечал ее в нашем доме, начал посмеиваться.

Он вернулся в комнату:

– О, я вижу, вы получили посылку.

Я посмотрел на него:

– Чего?

– Да, я совсем забыл, что заказал это, чувак, – сказал он. – Я просто как-то вечером сидел дома и думал о том, какими расстроенными были вы с твоей мамой, и я подумал, что смех пошел бы вам на пользу. Поэтому… – тут он сделал драматическую паузу, словно собирался открыть решение особенно сложной математической задачи: – Детектор пуков!

– Почему… почему ты сам его не принес? Или не сказал, что это от тебя?

– Хм, не знаю, – сказал он. – Наверное, я просто забыл. Ну, я рад что ей понравилось. Ты готов? Снимай с паузы, погнали.

Таков Трэвис. Парень, к которому прикипаешь.

31.

Конечно же, на следующее утро меня ждало письмо. Вот оно:

Том,

Спасибо за комплимент насчет машины. Мне нужно ее помыть. Просто… в последнее время я был немного занят. Ты знаешь, как бывает.

Должен сказать, машина никогда особо не помогала знакомиться с девушками. С ними сложно разговаривать, не так ли? Эти студентки хуже всех. Они лучше будут пялиться в телефон, чем взаимодействовать с реальным миром. Они всегда жалуются на парней, какие те грубые, но вокруг них полно хороших парней, если бы они только огляделись. Они никогда не замечают их. Некоторые из нас прямо здесь, прямо перед ними. Если бы они только огляделись.

Одна из положительных сторон Ай-Чин в том, что она была дружелюбной и улыбчивой каждый раз, когда я ее видел. Я видел, как она шла по Саутвью пару недель назад. (Кстати, я правда удивлен, что никогда тебя не видел. Я никогда там никого не видел. Хотя, справедливости ради, я обычно появляюсь там довольно рано.) Ты живешь в хорошем районе – обособленном, но все равно соединенном со всем, что нужно. Кто-то вроде нее может просто ходить там по улице и не переживать, что их собьет пьяный студент или изнасилует какой-то парень из трущоб. Она может быть просто счастливым улыбающимся человеком. Сейчас уже мало таких мест, понимаешь? Поэтому мне всегда она нравилась, когда я проезжал мимо нее по утрам. Она просто шла, словно в мире не существует ничего плохого. Она была невинной. Мне не нужно было свайпать вправо, чтобы найти ее, а ей не нужно было свайпать влево, чтобы отвергнуть меня. Мы могли встретиться как обычные люди, в настоящем мире. Без предрассудков.

Предрассудки тяжелее всего.

Но она в порядке. С твоей стороны было мило поинтересоваться. Мы сближаемся. Я думаю, она начинает мне доверять. И, может быть, однажды я смогу довериться ей.

Всего наилучшего,

Джонатан

32.

У меня не так много времени на переваривание и восстановление после вчерашнего, потому что на моей кухне находится взрослый ребенок в полицейской форме.

Я правда чувствую себя нормально, между прочим. Безусловно, каждый из этих инцидентов сказывается на тебе. Это черта прогрессирующего заболевания. Ты не столько поправляешься, сколько приспосабливаешься к новой реальности. В моем пищеводе есть крохотная царапина, раздражающий порез, которого еще вчера там не было, и он будет там до конца моей жизни. Это из-за застрявшей мокроты? Или от того, что тот парень меня уронил? Или это просто общее ослабление моих легких? Эй, может, все три сразу! Это не имеет значения. Просто теперь я такой. Каждый вдох теперь будет сопровождаться слабым присвистыванием в моей груди, уколом боли каждый раз, когда я буду втягивать воздух, до самой моей смерти. Это случилось вчера. Сегодня всегда отличается от вчера.

Было бы хорошо, если бы я мог передать все это огромному полицейскому, стоящему у меня на кухне этим утром и попивающему дешевый растворимый кофе, наверняка пролежавший несколько месяцев в шкафчике, из слишком горячей кружки. В этом доме никто никогда не варит кофе, поэтому у Марджани ушло двадцать минут на его поиски. Но, по всей видимости, Андерсон нуждается в своем кофе, потому что он изо всех сил старается проглотить варево из бобов, собранных где-то в период администрации Картера.

– Спасибо за кофе, мэм, – говорит он, хотя мне кажется, что у него начинают слезиться глаза.

– Пожалуйста, – отвечает Марджани. – Трэвис, будешь?

– Знаешь, мне, наверное, не помешает, – говорит Трэвис, и он не шутит. Я не помню, когда я в последний раз видел его раньше одиннадцати утра. Он похож на Хранителя Склепа. – Но я думаю, что лучше будет нанюхаться крысиного яда, а?

Андерсон медленно поворачивает к нему голову.

– О, я ничего не нюхаю. Я не это хотел сказать. Я не употребляю. Совсем. Скажи наркотикам «нет».

– Думаю, тебе лучше перестать говорить, Трэвис, – замечает Марджани.

– Полностью согласен, Мар, – мямлит Трэвис и вглядывается во внезапно очень заинтересовавший его большой палец левой руки. – Поддерживаю.

Андерсон прочищает горло. Получается громкое рокотание, разносящееся эхом по комнате.

– Так, значит, вчера на митинге я поговорил с Трэвисом, прежде чем все случилось, и он рассказал, что у вас есть для меня информация, которую я, эм, не смог получить в прошлый свой визит, – говорит он. Он такой большой, но, серьезно, такой молодой. Я замечаю, что его борода прикрывает довольно значительное количество прыщей, а его лицо круглое, почти по-детски пухлое. Я однозначно старше него.

Марджани достает хлеб из тостера, намазывает его маслом и кладет перед Трэвисом и полицейским. Он благодарно кивает, даже не взглянув на него. Его взгляд мечется по комнате. Я же не первый инвалид, которого он встретил, не так ли?

– Итак, Дэниел, что вы можете мне рассказать об Ай-Чин?

Я смотрю на Трэвиса.

И как мы это сделаем?

Давай я просто буду говорить, а ты кивай, если согласен, и качай головой, если нет, ладно?

Я не знаю, стоит ли нам позволять каким-либо твоим словам стать официальным свидетельством.

Смейся, смейся, говнюк.

– Ладно, вот какое дело, – начинает Трэвис, и это даже очаровательно, наблюдать за тем, как он пытается дать презентацию, словно он гостевой лектор с прожектором, или что-то вроде того. Но это длится только мгновение.

– Дэниел весь такой сидит на улице, на крыльце.

– На этом крыльце?

– Чего?

– На крыльце этого дома?

– Да. Ага. Этом крыльце. Этого дома.

– В какой день?

– Чего?

– В какой день?

– В день, когда она пропала?

– Значит, в пятницу?

– В пятницу! Погодите, в пятницу, да? Она в этот день исчезла? – Трэвис смотрит на меня. Я киваю. Господи, чувак. – Да, в пятницу.

– В котором часу?

– Утром.

– В котором часу утром?

– Во время завтрака.

Андерсон тяжело вздыхает:

– В котором часу утром?

– Я не знаю.

Он смотрит на меня. Я включаю свой динамик: – СЕМЬ ДВАДЦАТЬ ДВА.

– Это точное время? – спрашивает он.

– ДЫА.

– Что-что?

Черт.

– ДА. ДА. ДА. ТОЧНОЕ ВРЕМЯ.

– Спасибо. – Он снова поворачивается к Трэвису. – Ладно. Он на крыльце.

– И он видит, как она идет по улице.

– Это был первый раз, когда он ее там видел?

– Да. Нет, погодите, нет. Погодите. Черт, я даже не знаю. Дэниел, это был первый раз, когда ты ее видел? Ты мне говорил? Может, я забыл. У меня много чего происходит!

Андерсон, которого Трэвис уже раздражает, смотрит на меня. Я киваю. Может, мы можем просто избавиться от посредника.

– Послушайте, – говорит Андерсон, – может, я просто поговорю с Дэниелом напрямую, а вы поучаствуете, когда мне понадобится, эм, уточнение.

Наверное, лучше, если я этим займусь. Тебя за что-нибудь арестуют, если ты продолжишь говорить.

Заткнись.

Не говори ему, что у тебя с собой трава.

У меня нет с собой травы.

У тебя всегда с собой трава.

Заткнись.

– Ну, Дэниел, можете сказать: вы видели Ай-Чин утром той пятницы?

– Да.

– Вы видите ее каждое утро?

– Почти.

– Она когда-то видела вас?

Я смотрю на Трэвиса.

Только в то утро.

Только в то утро?

Только в то утро.

– Только в то утро, – говорит Трэвис, очень гордый собой.

– Ладно, – говорит Андерсон. – Вы уверены, что это была она?

Да. Наконец-то.

– Да.

– И Трэвис говорит, вы видели ее в каком-то автомобиле?

– Да.

– Вы видели, что это за машина?

– Да. – Я прерываюсь, чтобы несколько раз напечатать Камаро. Мой телефон почему-то все норовит исправить это на Крайола. – Бежевая Камаро.

– Вы видели, кто был за рулем?

– Немного.

– Это что значит?

– Я видел кепку. И ботинок с хромированным носком.

– Но не его лицо.

– Нет.

Но у меня даже больше информации, чем знает Трэвис.

– Дэниел считает, что он видел этого человека по телевизору вчера вечером, – встревает Марджани.

– Чего? – говорит Трэвис. – У него свое шоу?

Ага, это Джимми Киммел, придурок.

Опять: заткнись.

Андерсона утомил этот фарс. С моей точки зрения, мы с Трэвисом общаемся так с детства, это система, которую мы усовершенствовали, что-то вроде нашей версии языка близнецов. Но да: с его стороны это выглядит как растерянный планокур, таращащийся на едва заметно кивающего головой влево-вправо инвалида. Он хлопает рукой по столу немного сильнее, чем стоило, переводя наше внимание на себя.

– Подождите, что? – говорит он, отталкивая свой кофе в сторону. – Вы видели его по телевизору?

– Новости. Бдение. Ботинок. Кепка.

Марджани покашливает и начинает доливать Андерсону кофе, прежде чем понимает, что у него все еще полная чашка. По всей видимости, кофейные бобы все же могут пропасть.

Она прочищает горло. Андерсон яростно царапает что-то в своем блокноте.

– Вчера вечером мы смотрели новости, сразу после несчастного случая с Дэниелом, – говорит она, – и он говорит, что мужчина из машины был на бдении и попал в кадр. – я замечаю скептические нотки в ее голосе, что мне не нравится.

– Вы видели его лицо на видео?

– Нет. Далеко. Но его. Ботинок. Кепка.

Андерсон закрывает блокнот и засовывает его в карман. С него хватит.

– Что ж, это точно больше информации, чем я получил позавчера, – говорит он, начиная подниматься. – Я очень это ценю. Мы достанем запись – может, это нам что-то скажет.

Он смотрит на меня:

– Эм, вы правда очень помогли. Теперь мы знаем точное время ее исчезновения. Без вас мы бы этого не знали. Так что спасибо.

Но я еще не закончил с информацией. Он еще не может уйти.

– Подождите. Подождите. Подождите.

Я смотрю на Андерсона:

– Почта. Мы переписываемся.

Он хмурится, бросает быстрый, тревожный взгляд на Трэвиса и ерзает на стуле. Трэвис покашливает.

– Да, эм, ваш друг рассказал мне об этом. Он переслал мне письма. Мы знаем этого парня.

Я растерянно смотрю на него. Что?

– Да, его зовут Джонатан Карпентер. Он живет в Восточных Атенс. Мы уже имели с ним дело.

Я подкатываю к нему кресло и он немного отпрыгивает назад. Думаю, он забыл, что я могу двигаться.

– Джонатан. Карпентер.

– Да, это, эм, вроде как его фишка, – говорит Андерсон. – Его у нас все знают, потому что он делает вид, что причастен к преступлениям. Мы имеем с ним дело уже несколько лет. В прошлом году он заявил, что это он дважды вломился в сестринства. Он также пытался убедить парня, сидящего через пару столов от меня, что он собирается ограбить банк. Это все вранье. Он просто психически неуравновешенный человек, живущий в одиночестве и, как по мне, желающий привлечь внимание полиции. Я однажды ездил на встречу с ним вместе с моим старым напарником, когда он позвонил на горячую линию с заявлением, что его сосед похищает старшеклассниц и прячет их в своем сарае. У его соседа даже не было сарая. Он просто звонит, чтобы почувствовать себя важным. Думаю, ему одиноко. Он больной человек.

Я думаю, он одинокий человек.

– Трэвис рассказал нам… что вы что-то опубликовали в интернете об этом деле? – говорит он, в первый раз за долгое время глядя прямо на меня. – Для справки, всегда лучше звонить в полицию, если вы что-то знаете, а не писать об этом блоги, или что вы там делали. В любом случае, он, наверное, увидел ваш пост и решил, что если он не может убедить нас в том, что он – преступный гений, то можно попробовать с вами.

Значит, Мужчина в Хромированных Ботинках и Джонатан – один и тот же человек? Меня просто обманул незнакомец из интернета?

Господи.

Я никогда еще не чувствовал себя так глупо.

– Я бы не убивался из-за этого, – говорит он, и немедленно кажется виноватым, словно это была неправильная метафора для меня. – Такие дела привлекают всех чокнутых. И, как я говорил: каждая зацепка важна. Мы знаем больше, чем знали до разговора с вами. Серьезно. Спасибо.

Наконец, он встает из-за стола и протягивает Марджани свою визитку.

– Если Дэниел вспомнит что-нибудь еще, пожалуйста, звоните мне, – говорит он. – Может, до того, как он опубликует это в интернете, ладно?

Он подходит к двери и оглядывается на меня.

– Спасибо за кофе и гостеприимство, Дэниел, – говорит он. – Вы храбрый молодой человек, серьезно.

Я уверен, что я старше него. Но в данный момент мне так не кажется.

33.

Прошлой ночью Марджани спала в моей комнате. Я ужасно себя из-за этого чувствую. У нее столько дел в футбольные выходные, что я должен быть меньшей из ее проблем. Ей первым делом нужно добраться до стадиона Сэнфорд, чтобы начать убирать и готовить обслуживание для всех богатеньких выпускников, которые сидят в ложах, напиваясь и объедаясь креветками.

После этого ей нужно бежать в студенческий центр возле Стегеман Колизея, чтобы помочь им подать большой обед перед матчем для всех игроков, где она в основном смывает все остатки еды с их подносов, а затем отвозит огромные мешки с мусором на свалку в округе Окони. Потом ей нужно возвращаться на кампус и появиться в доме братства ZBT, где она разносит закуски подвыпившим выпускникам и несовершеннолетним студентам бакалавриата. Все это до трех часов дня, не забывайте, и за день до самого матча. Суббота будет еще хуже. Марджани за всю жизнь не выпила ни капли алкоголя, но от нее несет пивом, как от судьи Верховного суда в университете, когда она возвращается навестить меня в субботний вечер. Люди всегда говорят об университетском спорте, как о «двигателе экономики» в игровые дни, и я полагаю, что они имеют в виду: бедные иммигранты второго поколения, вроде Марджани, следуют за бесконечной чередой пьяных южан и подбирают все, что те бездумно оставляют после себя.

Это такие забитые выходные, что она берет отгул в вечер четверга и оставляет санитарам или Трэвису укладывать меня спать, и она редко остается здесь. Но в этот четверг, что ж, мы были в раздрае в этот конкретный четверг. У меня было такое настроение после того, как мы вчера включили телевизор, что мы все как бы забыли, что я чуть не умер несколькими часами ранее.

Это был он.

У меня нет сомнений на этот счет. Это был он, точка. Такая же жилистая шея. Такая же кепка. Такие же ботинки. Такие же безобидные, грустно поникшие плечи, заставившие Ай-Чин подумать, что можно сесть в его машину.

Парень в телевизоре был тем самым. Просто парень в интернете – это не он. Это два разных человека.

Я чувствую облегчение, снова став сторонним наблюдателем, а не активным участником. Я видел ее. И я видел его. И… боже. Какого черта он делал на бдении? Если ты сделал что-то ужасное с человеком, за которого все и собрались помолиться – и когда я это говорю, меня осеняет, что я понятия не имею, что он с ней сделал, где она или вообще о чем-либо – какого черта тебе появляться на бдении в ее честь? Там повсюду камеры. Все плачут. Ее родители там. Ее родители там.

Что за социопат поступил бы так?

Социопат, который способен из дурных побуждений заманить студентку. Теоретически.

Послушайте: я свою задачу выполнил. Они знают, что она села в машину. Знают это благодаря мне. Я надеюсь, это поможет его поймать. И моя работа на этом окончена.

Что значит, я переписывался с еще одним скучающим одиночкой, увлеченным этим делом. Как я. Я тебя понимаю, приятель.

Его письмо висит в ящике, дожидаясь ответа, дожидаясь, что его кто-то послушает. Довольно странно притворяться парнем, похитившим девушку, просто чтобы почувствовать себя важным. Но я не злюсь на него. Он кажется грустным. Я не хочу поощрять его фантазию. Но я хочу, чтобы он знал, что кто-то его слушает.

34.

джон,

ты прав, это хороший район. студентов тут не так много. только в дни матчей. несколько недель назад один чувак заблевал кусты возле моего дома. я просто сидел и наблюдал за ним. он так и не заметил меня. как и ты хахахаххахаха.

я согласен, сложно знакомиться с людьми на кампусе университета. все такие молодые и красивые и да они все время таращатся в телефоны. но я не знаю. все всегда смотрят в свои телефоны. наверное я недостаточно хорошо выгляжу чтобы они посмотрели на меня хахахахахааха. девушки повсюду но ни одна со мной не разговаривает неа.

так ты видел новости? это дело везде. даже футбольный тренер об этом говорит. ты наверняка хоть немного нервничаешь из за этого. я немного нервничаю а я даже ничего не сделал. ты в порядке? страшно. я даже не смог никому об этом рассказать. во первых я даже особо тебя не видел а во вторых мне некому и рассказать. это наверное самая длинная моя переписка за год. полагаю мне нужно чаще выходить в люди хахахахахаха. все это так странно.

что будет дальше? типа что ты планируешь?

я просто хочу, чтобы ты знал что ты можешь быть со мной честным. я рад что у нас есть это и все будет нормально ладно просто знай что между нами все норм. мы с этим справимся. мне тоже бывает сложно. хорошо когда есть кто-то с кем это можно разделить.

и меня зовут не том. я просто хотел убедиться, что ты мне не навредишь или еще что. но теперь я тебе доверяю чувак. на самом деле меня зовут дэниел. никто никогда не называет меня дэном. но ты можешь если хочешь.

дэниел

Я невероятно устал. Груз всего этого с каждым разом сказывается на мне все больше. Трэвис ушел, Марджани ушла, Уинн Андерсон ушел, и в доме остался только я, глядя в свой компьютер, не работая, не спя, просто тупо, бездумно таращась в экран.

Наверное, когда это случится, это будет так. Это не будет драматичным или жестоким. Оказывается, мой сценарий кошмара/мечты, где Джонатан оказывается психом-убийцей, который задушит меня во сне, не сбудется, хотя не то, чтобы это было возможно. Я не умру из-за гневной расправы. Это, наверное, даже не случится на людях, как прошлым вечером. Я буду в этом кресле, листать Твиттер в будний день, коротая часы, зная, что я должен либо спать, либо делать что-то хоть немного продуктивное, но вместо этого немного посмеиваясь над видео в ТикТоке, когда я внезапно перестану дышать, и рядом не будет никого, чтобы помочь, а потом все – все закончится. Никто не заметит, пока Марджани не придет укладывать меня в кровать. Она охнет, может, немного поплачет, я не уверен, а потом она отключит мой компьютер, ворча, что Дэниел всегда слишком много времени проводил за ним.

В смерти, будучи погруженным в интернет, было бы что-то уместное. Мой кузен Скотти умер в прошлом году. Я не очень хорошо его знал, но мне нравилось то немногое, что мне было о нем известно. Большую часть времени, когда родственники навещали нас, они вели себя так, будто они оставили что-то в духовке и им нужно спешить обратно, чтобы оно не подгорело. Они излишне крепко обнимали мою маму, говорили со мной, как с четырехлетним ребенком, когда я был уже подростком, и скрывались за дверью, выполнив обязательства, навестив Анджелу и Дэниела, чтобы не чувствовать себя ужасными людьми.

Скотти был не таким. Скотти всегда приходил со свой мамой, Джулией, с которой он жил даже когда ему было около тридцати пяти. На самом деле, Джулия не была моей тетей, что значит, Скотти не был моим кузеном, но они с моей мамой работали вместе в каком-то ресторане до моего рождения и не так часто виделись, поэтому они называли ее моей тетей, просто чтобы дать ей понять, что мама считала ее важным человеком в нашей жизни. Скотти было сложно во время этих визитов, потому что моя мама уходила с Джулией в другую комнату, где они пили Маргариты, сплетничали, смеялись, плакали и просто говорили, говорили, говорили. Задачей Скотти было сидеть со мной. Со мной может быть нелегко сидеть, но Скотти просто занимался своими делами. Он просто отдыхал. Он был немного полноватым, и всегда носил такую свободную стариковскую кепку, придававшую ему схожесть с покерным дилером в каком-то захудалом баре. Однажды, когда мы смотрели старый вестерн с Клинтом Иствудом, он даже дал мне попробовать своего пива. Он приложил палец к губам и улыбнулся. Хоть пиво было ужасным на вкус, я улыбнулся так широко, как не делал неделями.

Скотти не был женат и всегда был рядом с матерью, которая беспокоилась за него, постоянно жаловалась на его вес и слишком длинные волосы, но было вполне очевидно, что он заботился о ней больше, чем она о нем. Скотти жил со своей матерью не потому, что был бездельником. Он жил с ней потому, что она нуждалась в нем. Я никогда не слышал, чтобы они хоть словом об этом обмолвились. Это было и без того понятно. Однажды он проснулся и пожаловался Джулии на одышку и сильную головную боль. Она дала ему аспирина и села рядом с ним на диван. Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул, похрустел костяшками пальцев, размял шею, выпил воды и тихо сказал: «Мам, кажется, что-то не так». Через пять секунд у него закатились глаза, и он свалился на пол. Через две минуты он умер. У него случился обширный инфаркт прямо в их гостиной. Ему было тридцать семь лет.

Мама приехала сюда, забрала меня и отвезла обратно в Иллинойс на его похороны. Там было с дюжину людей, меньше, чем я ожидал. Гроб был открыт: на нем была та дурацкая кепка. Джулия стояла возле гроба в своем лучшем голубом платье, которое ей подарила моя мама много лет назад, и она за все время не сказала ни слова. Она не плакала. Не говорила. Она просто стояла там все время, пока они не закрыли крышку и не похоронили его. Потом она издала вопль, спугнувший птиц с деревьев.

Вернувшись в Атенс, я нашел некролог Скотти. Это был обычный шаблонный текст, написанный с пониманием, что охватить человеческую душу в прозе настолько сложно, что ошибкой будет даже пытаться. Он был прихожанином своей церкви. Любил играть в карты. У него остались мать и дед из Де-Мойна.

Внизу: Соболезнования могут быть выражены онлайн по адресу, и т. д., и т. п. Я перешел по ссылке, а затем нажал на заголовок «Некрологи». Я пролистал нескольких пожилых людей и нашел Скотти. На эту ссылку я тоже нажал.

Там был снимок Скотти в той кепке. Под фотографией была вставка «Поделиться» с логотипами Фейсбук, Твиттер, Гугл Плюс и конвертик, представляющий электронную почту. Была красная кнопка «Отправить цветы», перенаправляющая скорбящих на национальный сайт покупки цветов, и синяя кнопка с надписью «Поделиться воспоминанием», которая, как ни странно, отправляла тебя обратно на Фейсбук. Возле фотографии Скотти была «Стена памяти». Здесь можно было напечатать свои мысли о Скотти для… кого-то.