Текст книги "На край света (трилогия)"

– Что – «просто»?..

Я не отвечал. «Ревнив» – опасное слово. Мистер Джонс посмотрел на полубак. Я стоял не держась за поручни, а просто расставил ноги, потому что изменение курса, сделанное мистером Бене, уменьшило качку судна. Стоя у входа на шкафут, мы с баталером наблюдали за действиями экипажа. Группы матросов по обеим сторонам корабля двигались попеременно и в четком ритме. По приказу офицера люди остановились, удерживая в руках талрепы. Я понял, в чем дело. Поскольку тросы дошли до самого низа, настал момент, когда, прежде чем продолжить операцию, снасть следует выбрать и перекинуть на другую сторону. Матросы обрадовались передышке, тем более что она затянулась: раздался звон корабельного колокола, вслед за ним гудок боцманской дудки и крик «За ромом – подходи!».

Думаю, это было еще одно свидетельство упадка Ноева ремесла – столь важную процедуру, которая способствовала увеличению нашей скорости, прервали, дабы команда поглощала то, что Колли называл «огненным ихором»! Матросы стекались на шкафут, оставив офицеров – Камбершама, Бене, Саммерса – с нетерпением дожидаться у брошенных тросов. Что заметил плотник несколько недель назад, когда я впервые услышал слово «трал»? «Вокруг посудины этой хлопотать много надо, – а они и не подумали, а отдраили от днища водоросли, сколько смогли, и все». И мистер Аскью: «Коли начнут чистить, так вместе с наростами и само днище отдерут».

– Такое следует делать на берегу.

Я заметил, что произнес это вслух, и слегка смутился.

– Здесь не тот случай, мистер Тальбот, когда можно допустить ошибку.

– Разумеется. Я хотел бы приобрести у вас какой-нибудь непромокаемый и непотопляемый сосуд для сохранения моих бумаг, чтобы у них был хоть небольшой шанс найти своего читателя.

Это, разумеется, была шутка, но неудачная. Мистер Джонс серьезно кивнул.

Мы вернулись к нашим наблюдениям. Люди взялись за тросы. Чарльз Саммерс с необычайной яростью жестикулировал перед мистером Бене – похоже, они ожесточенно спорили. Баталер испуганно шевельнулся.

– Что-то скверное случилось – как вы думаете, мистер Тальбот?

До меня вдруг дошло: Саммерс был – и остается – моим другом, и мне не до́лжно обсуждать его поведение. Я небрежно пожал плечами, отвернулся и стал взбираться по трапу на шканцы. Капитан Андерсон стоял у переднего ограждения и задумчиво оглядывал корабль.

– Такое обычно делают на берегу, капитан?

Он глянул куда-то мне за спину, хотел было ответить, но передумал. Я обернулся. С возвышения было лучше видно, что происходит. Оказалось, что трал – не просто одиночный трос. На равном расстоянии от обоих концов висели или тянулись по палубе веревки – но сложность приспособления превышала как мои познания в морском деле, так и мои способности к описанию.

– Это и есть водоросли, сэр, вон тот огромный зеленый лоскут у ватерлинии?

Капитан проворчал:

– Кое-что уже сняли. Будет и еще.

– И опять увеличим скорость?

– Надеюсь.

– А насколько?

На лице капитана выразились признаки неудовольствия, которое устрашало столь многих. Он выставил вперед нижнюю челюсть и угрюмо набычился.

– Нет, не отвечайте, капитан. Это, разумеется, не мое дело… Хотя, конечно, ставка моя столь же велика, как и у любого из нас.

– Ставка, сэр? Что еще за ставка?

– Моя жизнь.

Капитан взглянул на меня, но исподлобья и недовольно. Девятый вал обрушился на бак, залил шкафут и сотряс шканцы. Мне потребовалось сосредоточиться на том, чтобы удержаться на ногах. Внезапно шканцы дрогнули как-то иначе, чем весь корабль. Впрочем, возможно, у меня разыгралось воображение. Ветер был холодный, и я пожалел, что вышел без плаща. Тем не менее я пронаблюдал еще одну череду волн, но больше не заметил подобного сотрясения шканцев.

– Говорят, корабль сильно прогибается.

Капитан Андерсон со свистом втянул воздух. Костяшки его пальцев, сжимавших поручни, посерели. Он взревел:

– Мистер Саммерс!

Чарльз замер и поднес рупор ко рту. Его ответ донесся с другого конца корабля с тем потусторонним отзвуком, который придают голосу подобные устройства.

– Сэр?

– Отчего задержка?

– Снасть зацепилась, сэр. Пытаемся отцепить.

– Пытаетесь, мистер Саммерс?

– Так точно, сэр.

Чарльз повернулся и заговорил с лейтенантом Бене; лейтенант отсалютовал и быстро поднялся на шкафут. Оттуда он обратился к капитану:

– Мы полагаем, сэр, что это кораллы. Судно прежде ходило в Вест-Индию. Похоже, это старые кораллы, и тут, думается, просто травить и тянуть трос недостаточно.

– «Думается»?

– Мистер Саммерс тоже это допускает. Я предлагаю завести трал на носовой швартовный шпиль, но старший офицер по ряду причин не согласился на такую крайнюю меру.

– А что вы, мистер Бене?

– Я считаю, для начала следует применить лебедку.

Капитан Андерсон умолк и пожевал губами, в остальном же оставался неподвижен, за исключением правой – или правобортной – ноги, которую он то сгибал, то разгибал, сам того не замечая. В конце-то концов, наши с мистером Бене правобортные ноги… Нет, ведь мистер Бене стоял лицом в другую сторону, значит, его нога была с левого борта? Это зависит от того… ну и так далее. Я чертовски устал от всякого моряцкого вздора! Находясь на корабле, мы все постоянно сгибаем и разгибаем соответствующую ногу – всякий раз, когда не сидим и не лежим. Делается это неосознанно, и приобретение такой привычки не несет в себе никакого облегчения нашим страданиям.

Капитан Андерсон кивнул:

– Очень хорошо, мистер Бене, но только…

– Помалу, сэр?

Капитан улыбнулся! Улыбнулся!!! Он погрозил молодому человеку пальцем:

– Угомонитесь, мистер Бене! Не спешите! Именно так – помалу.

– Есть, сэр!

Нет, каково?

Произошла одна из тех несвоевременных пауз на судне, когда матросы, кажется, ничего не делают, а только держат веревки. Трал, как выяснилось, пришлось заводить заново. Мистер Саммерс, видимо, решил воспользоваться шпигатом, что у среза полубака, а также кнехтами – о Господи! Доказательством того служила мешанина из тросов и блоков, походившая на детскую игру в «веревочку» Наконец с криком «еще – взяли!» матросы ухватились за концы, которые им полагалось тянуть. Эффекта это не возымело, и им велено было «выбирать», потом «взяться повеселей!», потом «а ну, пошли!», что наконец-то произвело результат. Раздался звук, напоминающий – я едва не сказал «выстрел»… Но почему, собственно, не звук лопнувшего троса? Ведь это именно он и был. Все повалились на палубу. «Веревочку» распутывали долго. Я ушел в пассажирский салон, подкрепил себя холодной говядиной и вернулся. Веревки разобрали, матросы заняли свои места. Туго натянутые концы трала лежали неподвижно.

Прибежал мистер Бене.

– Считаю, что следует воспользоваться швартовным шпилем, сэр.

Капитан Андерсон принялся вышагивать взад-вперед, сцепив руки за спиной. Лейтенант Бене ждал. Прошла еще одна большая волна.

На этот раз сомнений не оставалось: там, где широкими шагами расхаживал капитан, палуба слегка двинулась, но двинулась не так, как на баке и шкафуте!

Капитан вернулся.

– Мистер Саммерс согласен?

– По его мнению, приказ должны отдать вы, сэр.

– Надежный офицер. Протащить снасть вперед можно?

– Я… мы решили, что она вошла в кораллы и застряла – теперь ее ни вперед, ни назад не протянуть.

– Что говорит мистер Гиббс?

Мистер Бене улыбнулся:

– Он говорит: «Может – коралл, а может – и не коралл».

– Прекрасно. Передайте старшему офицеру мое пожелание, чтобы он любезно почтил меня своим присутствием.

Мне показалось, что при упоминании «старшего офицера» капитан Андерсон и мистер Бене обменялись понимающими взглядами. Но я, будучи к этому времени довольно сведущ в этикете морской службы, осознал, что это стало бы вопиющим нарушением служебной дисциплины! Конечно же, мне почудилось! Капитан мрачно опустил голову, а Бене обычным манером понесся на бак. Саммерс пришел достаточно быстро, но шагом. Бесстрастное лицо его ничего не выражало. Они с капитаном удалились на корму. Я ничего не слыхал из их разговора, лишь отдельные слова доносились до меня, как гонимые ветром листья. На носу с живостью, к которой я уже начал в нем привыкать, Бене собрал несколько человек из разных групп.

– Ответственность…

Это донеслось с кормы. Сказано было в повышенном тоне, словно Саммерс это говорил и прежде, а теперь произнес с особым нажимом.

Откуда им знать, что отрывая или отламывая кораллы, они не вырвут вместе с ними и кусок днища? И снова ветер донес до меня это же слово, но теперь уже сказанное капитаном:

– Ответственность!

Мистер Саммерс возвратился. Он прошел мимо, не сказав ни слова. Лицо у него было каменное, жесты взволнованные и рассерженные. Как все мы переменились! Чарльз, прежде такой сдержанный, теперь сердится чаще, чем бывает спокоен; Андерсон, всегда такой надменный, ловит каждое слово Бене; а что же я?

Судя по моим записям, об Эдмунде Тальботе можно только пожалеть.

От основного троса отходили разнообразные веревки – главный канат тянулся уже не вниз, к швартовному шпилю, а к швартовному барабану, что на баке. В гнезда шпиля матросы вставляли вымбовки. И тут, стоя на холодном ветру, я вдруг понял: от этих манипуляций, совершающихся на наклонной палубе, которую омывают соленые волны и осыпает дождь, от маневров, выполняемых матросами с их косичками и вихрами, с их серьгами в ушах, зависит и моя жизнь. Возможно, это действо и положит конец замечательной карьере, на которую подвиг меня крестный!

Недолго думая, я оставил свой пост на шканцах и пошел на шкафут, намереваясь взглянуть за борт, и, если удастся, посмотреть на трал – туда, где он исчезает под водой. Не знаю, что толкнуло меня на такой поступок – вероятно, чувство опасности, побуждающее «сделать хоть что-то». Побуждение подобного рода для меня необычно. Сплетни, слухи, кошмары взбудоражили корабль подобно тому, как смычок заставляет петь струны. Пассажиры, во всяком случае, те из них, кто был в состоянии оставить койки, собрались, или, можно сказать, столпились у выхода на шкафут. Боулс, укутанный в шинель, близоруко всматривался вперед: весь сощурился, на непокрытой голове развеваются темные кудри. Среди прочих явился и наш маринист, мистер Брокльбанк – впервые с тех пор как начало штормить, он покинул койку на столь долгий срок. Но какая перемена! Огромная его утроба, которая начиналась от груди и спускалась до самых колен, теперь превратилась в небольшую выпуклость, вроде полочки, расположенной между пупком и верхней частью бедра. Живописец – и его выпуклость – были закутаны в дорожную шаль, или плед, или полость, знававшую лучшие времена. Шляпу его придерживало что-то длинное, охватывающее макушку и затянутое на подбородке. По всей видимости, это был дамский чулок! Миссис Брокльбанк, прежняя владелица чулка, с побледневшим лицом жалась с подветренной стороны супруга; она откинула полость и укрылась у него под мышкой. Никто не разговаривал. Все глаза устремились на большой шпиль.

Тут, словно не в силах выносить галдеж в носовой части судна, встревоженные шумом и суетой в непосредственной близости к их убогому пристанищу, на палубу сплошным потоком хлынули переселенцы. Послышались недовольные окрики офицеров. С бака спустился Саммерс и заговорил с переселенцами, указывая на тросы. Позади меня, вниз по трапу, ведущему с мостика, протопали твердые шаги: капитан Андерсон величественно проследовал через залитую водой палубу. Капитан переговорил с Саммерсом и обратился к переселенцам. Подобно пчелам, возвращающимся в улей, они устремились в кубрик, и дальнейшее происходило без них. Капитан Андерсон аккуратно обошел кучу тросов и взобрался на бак. Он устроился перед шпилем – у левого борта, там, где застрял трос. Я пробрался к поручням левого борта, ухватился за них и глянул вниз.

Колли много писал о красках. Мне не следовало забывать, что в мире существуют разные цвета! Серого как не бывало. Небо стало лазурное, а море – совсем синее, и по нему, увенчанные белыми барашками, неслись водяные холмы и горы. Они покрывали море до самого горизонта. С неба, украшенного тут и там белыми облаками, сияло солнце. Борт корабля раскраской напоминал осу, как и положено боевому кораблю: желтые и черные блестящие полосы.

Несомненно, первая попытка очистки днища имела результат – до тех пор, пока дело не застопорилось. Сомнений в том не было: за бортом на несколько ярдов раскинулся огромный ковер из водорослей. Корабль покачивало, и вдоль ватерлинии поднималась нижняя, более темная часть водорослей; своим краем этот жуткий ковер держался за днище, но его было легко отрезать или оторвать, если увеличить скорость или завести трал дальше. Ковер этот представлял, по моему мнению, самое что ни на есть скверное зрелище. От его кромки то и дело отделялись скопления каких-то трубчатых, кожистых и пузырчатых существ; вода неспешно относила их прочь вместе с разными мелкими крабами и моллюсками. Видно было, что корабль стоит в воде почти неподвижно, хотя качается, взбрыкивает, гуляет и гнется во все стороны. Впрочем, трал сделал свое дело и еще пригодится. Наросты с днища убраны.

Кто-то вздохнул. Сбоку стоял Виллер и глядел не в воду, а мне в глаза.

– Так это правда, сэр? – прошептал он.

Среди ветра, брызг, шума и гама я прошептал в ответ:

– Что – «правда»?

– Они решили попытать счастья, сэр? Вы разговаривали с офицерами, так ведь?

Он раздражал меня невыносимо.

– Бога ради, Виллер! Смиритесь, наконец, как и все – что бы с нами ни случилось.

Виллер отошел.

Тем временем на баке мистер Гиббс отсалютовал капитану и отбыл вниз. Отделенные от корабля водоросли медленно отходили прочь.

Ко мне приблизился мистер Брокльбанк. Он передвигал ноги с большой осторожностью и вскоре встал рядом со мной на место, освобожденное Виллером.

– Сцена, достойная вашей кисти, мистер Брокльбанк.

– Желаете заказать картину, мистер Тальбот?

– Я? Господи! Подобная мысль…

Миссис Брокльбанк, подошедшая вместе с супругом, выглянула из-под полости:

– Если бы не сильная качка, то мистер Брокльбанк – Вильмот – с удовольствием написал бы ваш портрет, мистер Тальбот.

Чрезвычайно бестолковое и глупое замечание! Я не ответил и посмотрел вперед, туда, где решалась наша судьба. Все мы, пассажиры, были взволнованы и возбуждены. С моряками я поговорить не мог – разумеется, они тоже опасались за свои жизни. О моем взвинченном состоянии ясно говорил тот факт, что я предпочел игнорировать миссис Брокльбанк, хотя она милая женщина – в хорошую погоду, – и от разговоров с ней я всегда получал удовольствие. Конечно, в те далекие дни, когда наши мачты были целы… Но это к делу не относится.

Появился баталер и вклинился между мной и мистером Брокльбанком.

– Они не спешат, мистер Тальбот, лентяи эдакие.

– Быть может, они опасаются неблагоприятного исхода и хотят оттянуть зловещий миг.

– Беспутные, кругом в долгах – что для таких любой исход?

– «Уколите нас – и разве не потечет кровь?»

– Простите, сэр?

Брокльбанк чуточку придвинулся:

– Мистер Тальбот процитировал «Венецианского купца». Нет, нет, мистер Тальбот. Вы не знаете низшего сословия – в отличие от меня; ведь я время от времени принужден жить среди них. Сейчас модно рассуждать о порочности и греховности высшего общества. Это пустяк по сравнению с порочностью и греховностью низшего сословия, сэр! Никогда не следует забывать, что порок всегда с нами, как сказал, вероятно, какой-нибудь поэт. Даже здесь, на корабле, меня – обворовали! На ложе страданий…

Вмешалась миссис Брокльбанк:

– Прошу тебя, Вильмот, мы же договорились об этом не упоминать. Что до меня, я только рада избавиться от этой жуткой вещи.

Матросы на палубе двинулись вокруг шпиля.

– Помалу!

Чарльз Саммерс наклонился за борт и смотрел на трал.

– Заноси!

Матросы двинулись чуть быстрее. Ненатянутые веревки на палубе поднялись, петли и провесы на них исчезли. Раздался громкий треск и скрип то ли корабля, то ли веревок, то ли шпиля, – а может, и всего сразу. Я выглянул за борт: борт поднялся из воды вместе с водорослями и снова опустился. Трал было видно до самых водорослей. Он, казалось, не двигался, однако вода вокруг него завихрялась. Вокруг шпиля началась суматоха. Люди повалились друг на друга, а трал неожиданно сдвинулся с места.

То, что я узрел после, приходило ко мне в ночных кошмарах, и не однажды, а несколько раз, снова и снова. В кошмарах оно казалось больше и, поднимаясь из глубин, вселяло своим появлением настоящий трепет. Во время сна, как и во время бодрствования, я боюсь, что однажды ночью ОНО появится снова, неся на себе ковер водорослей, который лишь частично скрывает его обличье. Не знаю, что это за обличье, да и не хочу больше об этом думать. Но тогда утром, стоя на прыгающем корабле, продуваемый соленым ветром, я своими глазами видел, как у бешено пляшущей ватерлинии снизу проталкивается сквозь водоросли нечто похожее на огромную макушку. Рядом со мной раздался испуганный мужской возглас. ОНО поднялось, таща кверху бахрому из водорослей. Это была голова, или лапа, или плечо какого-то, огромного как Левиафан, существа.

Оно бултыхалось среди водорослей, поднимаясь, уходя под воду, снова поднимаясь…

– Отставить выбирать!

Команда была глупая и ненужная, потому что матросы упали на палубу из-за неожиданного рывка трала, а затем быстро отскочили от шпиля, словно они делали там что-то недозволенное. Как мне рассказывали впоследствии, унтер-офицеры принялись орудовать линьками, а по всему кораблю с носа до кормы возникла сумятица. Я ничего не заметил. Я не мог отвести взгляд от ужасного создания, что поднималось из бездны. Вид его опровергал наши смутные познания о морских глубинах и доказывал полную их неизведанность.

Невероятно, но море неожиданно оказалось там, где его быть не могло, и черное ОНО в струях воды вдруг возвысилось надо мной, а затем скользнуло в сторону. Мелькнул просмоленный бок с налипшими водорослями – и деревянный брус, огромный как главная балка в десятинном амбаре, провалился вниз и исчез.

(17)

– МОЛЧАТЬ!!!

Знаменитый капитанов рык на этот раз запоздал, но повиновались все, словно под страхом смерти. Андерсон кричал со шкафута. Каким-то образом за те несколько секунд, что я стоял, завороженный видением, он успел туда добраться. Даже пассажиры невольно подчинились и замерли на месте.

Капитан продолжил – весьма громко:

– Мистер Саммерс, трал зацепил плавучий обломок.

– Трал прошел под форштевнем, сэр. Думаю, это кусок киля.

Капитан зарычал:

– Это обломки, сэр. Обломки на плаву! Слышите?

– Есть, сэр.

– Следуйте за мной.

Оба офицера зашагали в нашем направлении. Капитан Андерсон не обращал на нас внимания и продолжил отдавать приказы.

– По местам стоять! Проверить трюмы!

– Есть, сэр! Мистер Камбершам…

Они поднялись по трапу. Саммерс сердито продолжал:

– Это кусок киля, сэр. Я видел. Должно быть, он подгнил, и тросом его зацепило.

– Нет-нет, мистер Саммерс, нет! И не так громко!

Полагаю, в обстоятельствах, подобных нашим, даже образованному и мыслящему человеку может прийти в голову нечто странное и ужасающее – вроде деревянного чудовища.

Существует укоренившаяся привычка блюсти достоинство, которая предполагает непременную необходимость заявить миру физических явлений и слепых сил что-то вроде «Я – человек! Я выше слепой Природы». Это настоятельное заявление побудило меня разыскать в сознании моем слова или действия, которые подтверждали бы его.

– Наверняка киль тоже можно назвать обломком.

Мистер Джонс, стоявший сбоку, безуспешно пытался прокашляться. Ко мне он не поворачивался, продолжая внимательно разглядывать место, где сначала появилось, а затем исчезло древнее бревно.

– Как это может быть плавучий обломок, мистер Тальбот? Он ведь утонул.

Я обнаружил, что глубокомысленно киваю. Но когда суть этих слов дошла до моего сознания, ноги мои приросли к палубе – так же, как тогда, от пушечного выстрела, или как только что, от капитанского рыка. Я осматривался, словно в поисках… Пожалуй, друга. Матросы праздно стояли на палубе. Переселенцы убрались вниз, но теперь у бака опять виднелись их бледные лица. Снизу поднялся лейтенант Бене в компании мистера Гиббса. Они прошли на палубу в нашу сторону, причем мистер Бене подлаживал шаг под своего спутника. В небе сияло солнце, вокруг нас резвились волны – так же непринужденно, как мистер Бене прежде перебегал с одной части корабля на другую. В волнующемся море четко вырисовывались белые барашки, а горизонт походил на туго натянутый канат.

Мистер Гиббс произнес обиженным тоном.

– А чего ж вы ждали, мистер Бене, да и он тоже? Даже если болт вылетает – и то скверно приходится.

– Так заделайте!

– Для чего я, по-вашему, вниз спускался? Теперь если вода и попадет, так уж не этим путем.

Мистер Джонс прокашлялся и неловко переступил, с заметным трудом отрывая ноги от палубы.

– Ну вот, мистер Тальбот. Я по крайней мере принял все предосторожности, какие смог. – Он восхищенно покачал головой. – Да, я, знаете ли, со странностями. В моей шлюпке припасено все необходимое.

– А у меня лодки нет, сэр! Я не вижу, чтоб готовили шлюпки даже для женщин и детей.

Мистер Джонс задумчиво кивнул, словно тоже заметил это упущение.

По лестнице спустился мистер Бене, теперь уже резво, как прежде, и понесся вперед – само олицетворение яркого солнца, свежего ветра и моря. За ним, подобно запоздалой мысли, плелся мистер Гиббс. Наконец появился и Чарльз Саммерс, бледный и задумчивый. Я его окликнул, но он не слышал, погруженный в раздумье. Не услыхал и мистер Брокльбанк, который оказался между мной и проходом в мою каюту.

– Мне же его вернули, и я точно помню, что положил его в нижний ящик. Вам он случайно не попадался, мистер Тальбот?

Миссис Брокльбанк дернула его за рукав.

– Вильмот, милый, перестаньте же! Я так рада, что мы распрощались с этой жуткой вещью.

Они прошествовали мокрым коридором. Мистер Брокльбанк говорил с расстановкой и с тем нарочитым выражением, к которому прибегает человек, желая показать, что терпение его испытывается, и в особенности часто, как я заметил, говоря со своею супругою.

– Он лежал в нижнем ящике под кроватью. Или правильней сказать – под койкой, потому что кровать не может быть такой неудобной… А теперь его нет. У нас на корабле вор, и я скажу об этом мистеру Саммерсу.

Миссис Брокльбанк, которая в прежние времена всегда щебетала, словно подпевая супругу, втолкнула мужа в их общую каморку и закрыла за собою дверь.

Я направился к своей каюте – той, где некоторое время проживал преподобный Джеймс Колли.

Уж лучше бы жизнь преподносила нам сюрпризы поочередно, подобно тому, как повар подает блюда одно за другим. Нам нужно время – пусть не переварить, так хотя бы отведать одно, прежде чем приступить к другому. Необходима пауза, не столько для обдумывания произошедшего, сколько для передышки. Однако жизнь не желает поступать разумно, но сваливает все вместе: иногда два блюда, иногда три, а иногда – весь обед на одной тарелке. Так случилось и со мной, с нами. Я постараюсь описать произошедшее как можно точнее.

Пропитанное водою бревно все еще продолжало свой путь вниз, туда, где в мешке с привязанными к нему пушечными ядрами парил где-то у самого дна Колли. А я приближался к своей каюте… то есть его каюте. Я до сих пор все это вижу и стараюсь изменить то, что случилось, хотя бы в мыслях, но не могу. Виллер был внутри… Что это он, я понял только по лысине с венчиком седых волос – все, что я успел увидеть в окошечке на двери. Я только собрался отослать его с суровым наказом не околачиваться в моей каюте иначе как для уборки, но тут он склонил и снова поднял голову. Глаза у него были закрыты, выражение лица – умиротворенное. Он поднес к губам золотой или медный кубок. Голова его взорвалась и исчезла одновременно, – а может, перед или после, не знаю – со вспышкой света. Потом исчезло и все прочее, потому что из окошечка повалил едкий дым. Что-то влажное ударило мне в левый глаз и залепило его.

Я ничего не слышал. Возможно ли такое? Остальные слышали выстрел мушкета, но я, который видел его перед собой, не слыхал ничего.

Снова и снова пытаюсь я записать пережитое в логическом порядке, но все время прихожу к тому, что никакого порядка не было: все произошло мгновенно. Медный кубок, который Виллер поднес к умиротворенному лицу, был раструбом мушкета, принадлежащего Брокльбанку, но это стало известно потом. В тот миг я пережил все сразу: умиротворенное лицо, взрывающаяся голова, дым – и тишина.

Я отшатнулся от двери, разгоняя рукой дым, попытался вытереть глаз – и разглядел на руке цвет залепившей его субстанции. Я рванулся на палубу, к поручням, где стоял мистер Джонс, успел наклониться через них, и меня вырвало.

– Вы ранены, мистер Тальбот? В вас стреляли?

В ответ меня снова вырвало.

– Ответьте же, мистер Тальбот! Вы ранены? Что случилось?

До меня донесся голос помощника поверенного, мистера Боулса:

– Мистер Джонс, Виллер – слуга – застрелился в каюте, которую в настоящее время занимает мистер Тальбот.

Ему ответил спокойный и непонимающий голос мистера Джонса:

– Зачем он это сделал, мистер Боулс? Ведь он спасся из пучины. Он самый везучий. О нем, можно сказать, само провидение заботилось.

Ноги мои подкосились. Я опустился на палубу, и на меня накатилась волна слабости; голоса удалились.

Я пришел в себя, распростертый на спине. Голова моя лежала у кого-то на коленях. Лицо мне обтирали холодной водой. Я приоткрыл глаза, разглядывая яркие солнечные зайчики на деревянном потолке. Похоже, меня уложили на скамью в пассажирском салоне. Надо мной раздался голос мисс Грэнхем:

– Бедный юноша. Он гораздо впечатлительнее, чем воображает.

Движения маятника не прекращались. С меня, оказывается, сняли сюртук, развязали галстук и раскрыли ворот рубашки. Я медленно сел. Колени принадлежали миссис Брокльбанк.

– Думаю, сэр, вам следует немного полежать.

Я начал произносить фразу, заключающую в себе бесконечные благодарности и извинения, но мисс Грэнхем была настроена решительно:

– Лежите и не двигайтесь, сэр. Селия принесет подушку.

– Благодарю вас, мисс Грэнхем, но, поверьте, я в состоянии идти.

– Идти?

– Ну да, к себе в каморку… каюту то есть.

– Это крайне нежелательно. Во всяком случае, сейчас.

Лучше всего из произошедшего мне запомнилась субстанция, залепившая мне глаз. Я сглотнул и посмотрел на руку. Ее вымыли, но на коже остался неуловимый след того, что было, видимо, остатками засохшей крови и мозгов. Я сглотнул. Теперь я понял, что лишился крова. Удивительно, но бесприютность огорчала меня сильнее всего прочего, и я с трудом сдерживал слезы – слезы об утрате этой каюты – или другой такой же, – где я провел столько часов… Каких там часов? Столько недель и месяцев скуки! Но в койке, которая когда-то принадлежала мне, теперь лежала Зенобия, а о каюте Колли нечего было и думать.

– Я, кажется, потерял сознание, и безо всякой причины. Дамы, приношу вам искренние…

– Вам полегчало, мистер Тальбот? – спросил Чарльз Саммерс.

– Благодарю вас, я совершенно оправился.

– Он еще плох, мистер Саммерс!

– Мисс Грэнхем, мне нужно задать ему несколько вопросов.

– Ни в коем случае, сэр!

– Поверьте, мадам, я сожалею, но это необходимо. Поймите, в подобных случаях дело ведется официально, и откладывать ничего нельзя. Итак, мистер Тальбот, кто это сделал?

– Мистер Саммерс, однако же!

– Простите, мисс Грэнхем. Итак, сэр? Вы слышали вопрос или мне повторить? Чем быстрее вы ответите, тем быстрее наведут порядок в каюте Колли… то есть вашей.

– Наведут порядок? Сэр, так говорят люди сухопутные. Вам следовало сказать – «отдраят».

– Ну вот, мадам, он и поправился. Мистер Тальбот, как я уже спросил – кто это сделал?

– Черт! А то вы не знаете. Он сам!

– Вы это видели?

– Да. Не напоминайте!

– Право же, мистер Саммерс, ему нужно…

– Прошу вас, мисс Грэнхем. Еще один вопрос, и все. Виллер сам вызвался вам прислуживать. Он не дал вам повода… У вас нет никаких предположений о том, почему несчастный так поступил?

Я задумался. Мысли мои об этом мерзком происшествии были убогими и путаными.

– Нет, сэр. Ничего такого.

И сразу, словно сработала отдача, я вспомнил о том обстоятельстве, что мне некуда идти.

– О Боже! Куда мне теперь деваться? Куда идти?

– Ему нельзя возвращаться в каюту, мистер Саммерс! Это же невыносимо!

Чарльз Саммерс смотрел на меня сверху вниз. С тоскливым чувством утраты и боязнью, что оно перерастет в настоящую боль, я прочитал на лице его явное чувство неприязни.

– Мне снова нужно создать для вас особые условия, мистер Тальбот. В офицерскую кают-компанию пассажиров мы, как правило, не допускаем. В конце концов, мы, офицеры, имеем право на отдельное помещение. Но в вашем случае обстоятельства весьма необычные. Если можете справиться с качкой, пойдемте. Я найду вам место.

– Мистер Тальбот, прошу вас, поосторожнее!

Чарльз Саммерс повел меня вниз, то и дело останавливаясь и поджидая меня, потому что резкий крен затруднял спуск. Он отворил дверь в кают-компанию и жестом пригласил меня войти. Это оказалось просторное помещение (из него вело несколько дверей) с длинным столом и множеством различных приборов и предметов, коих назначение у меня не было ни времени, ни желания изучать.

Освещалось все это, насколько я понял, нижним рядом кормовых иллюминаторов.

– Но ведь здесь могли бы уместиться все офицеры, а пользуются этим помещением только трое – вы, Камбершам и Бене.

Он молча распахнул одну из дверей, за которой оказалась пустая койка; на тонком матраце лежали свернутые одеяла.

– Это – для меня?

– Ненадолго.

– Ну и теснота!

– А чего вы ожидали, мистер Тальбот? Это помещение вполне устраивало вашего друга Девереля и так же устраивает вашего нового друга Бене. Оно предназначено, сэр, для простых лейтенантов, для бедняг, не имеющих никаких видов на будущее, никаких надежд; для людей, которых в любой момент могут вышвырнуть с места, чтобы заменить…

– Дорогой мистер Саммерс!

– Не спорьте, сэр. Теперь, когда вы нашли новый объект для вашего покровительства, я могу говорить с вами без излишней щепетильности.

– Моего… чего?

– Покровительства, которое вы мне обещали, но которого лишили, как видно из…

– Да о чем вы?! Здесь какое-то ужасное недоразумение! Никогда я не обещал вам покровительства, ибо просто не в состоянии его оказать!

Старший офицер коротко и зло рассмеялся.

– Понимаю. Что ж, неплохой способ покончить с делом. Вот так. Значит, все теперь ему.

Я ухватился за дверь, чтобы очередной прыжок судна не швырнул меня через всю кают-компанию.

– Кому – ему?

– Мистеру Бене.

– Вы говорите загадками. Какое мистер Бене имеет к нам отношение? Откуда вообще вам взбрела мысль, что у меня в кармане завалялась для кого-то должность?