Текст книги "На край света (трилогия)"

– Мисс Чамли, а что случилось с лейтенантом Деверелем?

– Он оставил корабль и поступил на службу к магарадже. Стал полковником, хотя у них там это называется как-то по-другому. Носит тюрбан и ездит на слоне.

И тут…

– Мистер Тальбот, глядите – флаг!

Я обернулся и поглядел направо. Не более чем в миле отсюда стояла «Алкиона».

– Боюсь, мадам, это сигнал отплытия.

Мы посмотрели друг на друга.

Пропустим взаимные объяснения, прощания и клятвы. Вы найдете их в любом романе – к чему повторяться? В конце концов, пришлось отвезти дам на пристань. Подозреваю, что я хлестнул несчастного коня сильней, чем ему когда-либо доставалось – от неожиданности он едва не сбросил нас с утеса. На пристань мы прибыли быстрее, чем уезжали оттуда. Мисс Оутс бросилась бежать по сходням так, словно за ней кто-то гнался. Я помог мисс Чамли спуститься. Сомнений не оставалось – экипаж готовился к отплытию. Слышались окрики: «Всем на корабль!», удары линька. Но что нам до них? Мисс Чамли с улыбкой повернулась ко мне.

– Даю вам слово сэр, что буду ждать, сколько понадобится – хоть всю жизнь!

– А я обещаю вам руку и сердце – на всю жизнь!

Повинуясь порыву, я и впрямь протянул ей руку. Она со смехом вложила в нее ладонь.

– Дорогой мой мистер Тальбот! Вы совершенно заморочили мне голову!

Ее цветущее личико очутилось совсем близко. Я сорвал шляпу и, забыв о приличиях и не обращая внимания на взгляды моряков, заключил мисс Чамли в объятия. Мы поцеловались. Никогда я не вел себя столь откровенно на публике – разве что в тех редких случаях, когда позволял себе лишнего. В тот же момент до меня дошло, что мы обнародовали свои чувства на глазах у всего судна. Не зря мисс Чамли обещала, что на корабле обо всем узнают раньше, чем он отойдет от пристани.

И он отошел, унося с собой мое сердце.

Тут мои дорогие читатели – ибо я намерен оставить многочисленных потомков – вообразят, что наша сказка подходит к концу. Что я сделал в колонии неспешную, но уверенную карьеру и… – но нет! Сказка только начинается!

На следующий день Дэниелс обмолвился, что «Алкиона» доставила необычайно объемную вализу, и попросил меня самому забрать адресованные мне письма среди почты, в беспорядке сваленной у него на столе. В тогдашнем смятении чувств моих почта меня мало интересовала. Горько было признаваться, что в последнее время письма из Англии приносили больше грусти, чем радости. Я распечатал их только через два дня после отплытия «Алкионы». Первым мне в руки попалось письмо от матери. Тон послания оказался на редкость приподнятым – без всякой видимой на то причины. Чему это она «несказанно рада»? Почему называет покойного крестного «дорогим другом»? Подобные эпитеты и при жизни-то доставались ему нечасто! Я перешел к письму от отца. Выяснилось, что наконец-то огласили завещание крестного. Мне он не оставил ничего, однако выкупил все наши закладные и передал их матери! Конечно, ни богатыми, ни даже состоятельными нас это не делало, но мы могли, по выражению отца, «вернуться к приличной жизни»!

Более того… Тут необходимо попросить уважаемых читателей, поелику возможно, сдержать недоверие и припомнить историю мистера Гаррисона, которого избрали в парламент без его ведома, и узнал он эту приятную новость, только когда наткнулся на английскую газету, оставленную кем-то в парижском борделе! Приходской священник из «гнилого местечка»[135]135
  «Гнилое местечко» – в Англии XVIII–XIX вв. поселение, которое фактически уже не существует, но имеет право посылать в парламент депутатов.


[Закрыть], которое принадлежало моему крестному, сложил с себя парламентские полномочия, и меня, Эдмунда Фицгенри Тальбота, выбрали вместо него! Ну, измыслите что-нибудь подобное, мистер Голдсмит! Попытайтесь превзойти такой сюжетный поворот, мисс Остен! Моему изумлению не было предела. Я снова и снова перечитывал блаженные строчки, а потом вернулся к письму матери, которое теперь преисполнилось смысла – да какого смысла! Первым порывом было поделиться радостной вестью с предметом моей страсти. Вторым – вытребовать немедленной аудиенции у мистера Маккуори.

Губернатор охотно пошел мне навстречу. Едва я сообщил ему эти исключительные известия и показал соответствующую часть отцовского письма, как он немедленно попросил считать себя не начальником, но другом.

Что тут добавишь? Мистер Маккуори извинился за то, что пока не в состоянии немедленно отправить меня на родину, но как только появится подходящее судно, так сразу, а сейчас, как ему кажется, следует возблагодарить божественное провидение за все его милости. Я, так и быть, подыграл ему, тем более что счастье и удача гораздо больше расположили меня к религии, чем их мрачные противоположности. Мы поднялись с колен, и мистер Маккуори робко осведомился, считаю ли я себя освобожденным от служебных обязанностей («Хоть вы и по-прежнему член нашей дружной семьи, мистер Тальбот!») или согласен поработать на благо колонии. Я, разумеется, объявил себя в полном его распоряжении. Губернатор, в свою очередь, признался, что надеется установить наитеснейшие связи с правительством и что меня наверняка заинтересует все, что он успел сделать за недолгий срок своей службы – ведь будущему законодателю подобные знания просто необходимы!

Письмо к мисс Чамли растянулось на множество страниц. В гавани появился шлюп «Генриетта», которому требовался серьезный ремонт. Чередой потянулись тягостные задержки, в которых не было ничьей вины – заурядная неразбериха военного времени. Я не выдержал и решил перегрузить вещи на другое судно, которое, к сожалению, тотчас же вышло в море – без меня, но со всем моим багажом и письмом к мисс Чамли. «Генриетта» же… Пожалуй, не стоит расписывать все так подробно. Вскоре за письмом последовал и я. В Мадрасе пришлось задержаться, чему я и обязан возможностью ознакомить читателей с эпистолярными талантами мисс Чамли. Я, разумеется, направил ей послание, в котором официально просил ее руки. Слова, в которых предмет любви отозвался на мое предложение, для меня священны. Впрочем, она любезно дала согласие на то, чтобы я привел здесь некоторые пассажи из ее ответа.

«Погода по-прежнему ужасна. Ах, где же вы, английские деньки! Не устаю перебирать в душе радостные события, главным из которых… нет, не следует начинать письма с лести. Лучше напишу, что я думаю по поводу вашей будущей речи в парламенте, которую вы любезно включили в письмо с просьбой покритиковать. Так вот, дорогой мистер Тальбот, на мой взгляд, она восхитительна! Когда я дошла до слов: «Хотя избранием своим я и обязан так называемому «гнилому местечку», я клянусь целиком посвятить себя реформе этой устаревшей и прогнившей системы», – ах, сердце мое преисполнилось гордости! Какое благородство! Кстати, кто такая миссис Преттимен?

Не сочтете ли вы меня слишком прямолинейной, если я перейду к планам нашего предполагаемого совместного возвращения на родину? Мой кузен (он клирик) имеет некоторые опасения на этот счет, и я вкладываю в конверт его письмо к вам. Меня весьма обрадовало Ваше предложение посетить великие центры цивилизации! Неужели я увижу пирамиды?! Боюсь, правда, что вам необходимо как можно скорее попасть домой, дабы Вы приступили к своим новым обязанностям? А Святая земля! – слова «Паломничество по Святым местам» сияют в сердце любой юной особы! Впрочем, признаюсь, мне трудно питать любовь к израильтянам. Я знаю, это нехорошо, и они были очень уважаемым народом, потому что питались, помнится, одной только манной, а ведь растительная диета ослабляет и усмиряет человека – молодого ли, старого ли – и не дает ему совершать плохие поступки. Но потом они стали нормально питаться, начались какие-то там войны – очень жестокие! Разумеется, я ни в коем случае не сомневаюсь в намерениях основоположника нашей религии, но следовать по священным стопам Учителя слишком невыносимо для чувствительной молодой особы. Короче говоря, сэр, не можем ли мы, как выражался мистер Джесперсон, «вообще пропустить» Святую землю? Конечно, я в любом случае последую за Вами, если Вы того захотите, ведь мое самое горячее желание – быть рядом, когда Вы превратитесь «из четвертого секретаря в члена величайшего законодательного органа в мире!», выражаясь Вашими же словами…»

Читатели могут вообразить, с каким восторгом я читал и перечитывал это милое послание! Много позже я перешел, наконец, к письму от кузена мисс Чамли. Оно не убавило моей радости, так как кузен оказался не просто священником, а… В общем, он подписывался «Епископ Калькуттский».

Что еще добавить? Тут и пора окончить повесть о том, как Эдмунд Тальбот путешествовал на край света и пытался выучить морской язык! Однако тогда я поставлю в тупик своих будущих читателей. Ведь кое-что я недоговорил, заметили? Разумеется, кузен не мог одобрить, чтобы мы невенчанными отправились из Индии в Англию: негожий пример для части света, в которой и так царит чрезмерная вольность нравов! Поэтому епископ вызвался совершить необходимую церемонию. Так что, дорогие мои, можете быть совершенно уверены в том, что в один прекрасный день я сошел с баркаса на индийский берег. «Юная особа» под розовым зонтиком стояла в двадцати ярдах от меня. При ней находилась бесценная Дженет. Вокруг толпились темнокожие слуги. Над розовым зонтиком вздымался еще один – гораздо больше. При виде меня мисс Чамли забыла про опасности, что несло в себе палящее солнце. Я помахал шляпой, и ваша прапрапрапрапрапрабабушка сорвалась с места и кинулась в мои объятия!

(24)

Прочитав письмо Олдмедоу, я вышел прогуляться и по дороге принялся вспоминать старых знакомых, даже бывших врагов, которые ныне казались друзьями. Один за другим они проходили у меня перед глазами, даже те, о ком я давно позабыл – Джейкобс, Мэнли, Хауэлл… Я словно дотрагивался до каждого из них: вот Боулс, Селия Брокльбанк, Зенобия, коротышка Пайк, Виллер, Бейтс, Колли – и так далее, вплоть до капитана Андерсона. Забавные ощущения. Оказалось, я могу вспоминать всех до одного, не испытывая особых потрясений – даже лейтенанта Саммерса. Даже Преттименов.

Той ночью мне приснился сон. Во всяком случае, я надеюсь, что это был сон, ведь сны – вещь мистическая сами по себе, независимо от содержания. Очень хочется, чтобы это видение оказалось сном, иначе выходит, что мне придется пережить все сначала, только в мире, непохожем на этот, такой понятный и привычный.

Во сне я был по шею закопан в землю Австралии – одна голова торчала – и глядел на Преттименов снизу вверх. Мне было очень удобно. А они проезжали рядом, всего в нескольких ярдах от меня, смеялись и болтали в радостном возбуждении. Следом ехали мужчины и женщины с сияющими лицами – словно на поиски сокровищ. Миссис Преттимен в широкополой шляпе по-мужски оседлала скакуна, а мистер Преттимен скакал за ней, в дамском седле, поскольку правая нога так и не восстановилась. Веселые и безмятежные, они пели и хохотали, точно ехали на какой-то необыкновенный праздник, хотя вокруг простиралась бескрайняя пустыня. Такие счастливые! Такие восторженные!

Я проснулся, дрожа и утирая пот, и сказал себе, что далеко не каждому дано пройти этот путь. Согласитесь, кому-то ведь надо следить и за порядком в нашем мире. Только вот мысль о том, что один из них (не вспомнить, кто!) предлагал мне к ним присоединиться – хоть я никогда и не воспринимал это предложение всерьез, – не давала мне покоя, пока я окончательно не пришел в себя. Что ж – как вышло, так и вышло.

Мореходные термины

(В глоссарии даны только те значения терминов, которые применимы к деревянным парусным судам)

Бак – носовая часть палубы вперед от фок-мачты (передней мачты); надстройка в носовой части палубы, называемая иногда полубаком.

Бакборт – левая сторона (борт) судна, смотря с кормы на нос.

Бакштаг – курс парусного судна, при котором его диаметральная плоскость составляет с линией ветра угол более 90° и менее 180°.

Банка – скамейка, сиденье (обычно на шлюпке).

Бизань-гафель – гафель на бизань-мачте.

Бизань-мачта – последняя, третья мачта (на трехмачтовом судне), считая с носа.

Бимс – поперечный деревянный брус между бортами; на бимсы настилаются палубы.

Бом-брамсели – верхние паруса.

Бушприт – горизонтальное или наклонное дерево, выдающееся с носа судна; служит для выноса вперёд носовых парусов и для подъёма, крепления и отдачи носового якоря.

Бык-гордень – снасть бегучего такелажа нижних парусов; служит для подтягивания середины паруса к рею.

Ванты – снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются с боков и сзади мачты, стеньги и брам-стеньги.

Верпование – передвижение судна с помощью завозов на шлюпке верпа – небольшого якоря.

Выбленки – концы тонкого троса, укрепленные поперек вант параллельно друг другу и выполняющие роль ступенек.

Вымбовка – деревянный рычаг, служащий для вращения шпиля вручную.

Выстрел – длинное рангоутное дерево, укрепленное концом снаружи борта против фок-мачты.

Галс – курс судна относительно ветра.

Гафель – рангоутное дерево, висящее на мачте под углом; служит для крепления некоторых парусов.

Гик – горизонтальное рангоутное дерево, по которому растягивается нижняя шкаторина некоторых парусов.

Грот – прямой парус, самый нижний на грот-мачте.

Грот-мачта – вторая мачта, считая от носа.

Кница – деревянная деталь, имеющая две ветви; используется для соединения бимсов со шпангоутами.

Кофель-нагель – железный штырь для крепления снастей.

Кранцы – деревянные или веревочные вальки, свешиваемые за борт для предохранения корпуса судна от трения о причал или другое судно.

Кренговать – кренить, наклонять судно набок в целях осмотра, окраски и исправления подводной части.

Леер – туго натянутая веревка, у которой оба конца закреплены; леера служат для разных целей – для постановки некоторых парусов, для просушки белья, могут выполнять роль поручней.

Мидель – «средний», обычно миделем называют средний по длине судна шпангоут.

Нактоуз – деревянная полая тумба, на которой устанавливается судовой магнитный компас.

Полувахта – вахта, которая длится не четыре, а два часа; в английском флоте их две: «первая полувахта» – с 16.00 до 18.00, «последняя полувахта» – с 18.00 до 20.00.

Порты – отверстия в борту судна: для погрузки товаров – грузовые, для стрельбы из орудий – орудийные (пушечные).

Рангоут – собирательное слово для обозначения всех деревянных частей корабля, используемых для крепления парусов; рангоутом называют мачты, стеньги, реи, выстрелы и т. д.

Рей – поперечное рангоутное дерево, подвешенное за середину к мачте или стеньге; служит для привязывания к нему парусов.

Румб – 1/32 часть окружности видимого горизонта, то есть угол, равный 11°15′.

Скула – изгиб на корпусе судна, где борт, закругляясь, переходит в носовую заостренную часть.

Стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением мачты и идущее вверх от нее; в зависимости от принадлежности к той или другой мачте, стеньгам присваиваются дополнительные наименования: на фок-мачте – фок-стеньга (или фор-стеньга).

Такелаж – все снасти на судне, служащие для укрепления рангоута и для управления им и парусами.

Тали – грузоподъемное приспособление, состоящее из двух блоков (подвижного и неподвижного), соединенных между собой тросом.

Талреп – род талей или натяжной винт для вытягивания стоячего такелажа или стягивания груза.

Топ – вершина вертикального рангоутного дерева, например, мачты или стеньги.

Траверз – направление, перпендикулярное к курсу судна или к его диаметральной плоскости.

Трал – зд: приспособление для исследования дна, состоящее из связанных между собой тросов.

Фальшборт – верхняя часть борта судна, борт выше верхней палубы.

Фок-мачта – передняя мачта корабля.

Шканцы – часть палубы между грот– и бизань-мачтой.

Шкаторина – обшитая тросом кромка паруса.

Шкафут – пространство на верхней палубе между грот– и фок-мачтами.

Шпангоут – поперечное ребро корпуса судна.

Шпигат – отверстие в фальшборте или палубной настилке судна для удаления с палуб воды и проводки некоторых снастей.

Шпиль – вертикальный ворот, устанавливаемый на судах для работ по тяге тросов и цепей, например, для подъема якоря.

Ют – кормовая часть верхней палубы, позади бизань-мачты.