Текст книги "Родной берег"

– Что же будет с бедным Джорджем? – спросила Луиза.

– Да все с ним будет хорошо, – ответила Китти. – Какая-нибудь волевая тетка его слопает.

– Говоришь так, будто он бутерброд.

– Он богат и при титуле. Кто-нибудь его подберет.

– А бедный Стивен?

– Я ему напишу. О боже, почему все так сложно?

– Знаешь что? – вдруг сказала Луиза. – Раз ты вышла из игры, я, пожалуй, сама попытаю счастья с Джорджем.

Китти чуть с велосипеда не упала:

– Ты что, серьезно? Ты в курсе, что он почти слепой?

– Мне ни разу не делали предложения, Китти. Моя семья не особенно богата. Господь послал меня в дом молодого неженатого мужчины с титулом и состоянием. Не могу же я оскорбить Всевышнего бездействием.

Китти молча крутила педали.

– Ты, наверное, презираешь меня, – подала голос Луиза. – Ничуть, – искренно ответила Китти. – Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Думаешь, с Джорджем я не буду счастлива?

– Если бы ты любила его, была бы счастлива.

– Если он женится на мне, – пожала плечами Луиза, – я буду его любить.

Они подъехали к лагерю со стороны двора. Перед войсковой лавкой собралась толпа – люди обсуждали последние события. Самый главный вопрос: неужели открывают второй фронт?

Китти заметила Ларри Корнфорда, выходящего из главного здания на западную террасу. Он махнул ей, и они встретились на липовой аллее.

– Я их провожала, – сказала Китти.

– Мне ветер не нравится, – поделился Ларри. – Чтобы без приключений добраться, нужен штиль.

– Ты не знаешь, куда они направились?

– Знаю, – ответил Ларри, – но сказать не могу.

– Скорее всего, во Францию.

– Остается лишь ждать, когда они вернутся.

– Думаю, Эд с ними. – Китти вздохнула.

– Вполне возможно.

– Обещай, что придешь ко мне и расскажешь, как только что-то станет известно.

– Да, конечно.

Они молча брели к пустующему дому посреди пруда.

– Дочитала «Миддлмарч»? – спросил Ларри.

– Не могу читать, ничего не могу делать.

– Он вернется, – успокоил ее Ларри.

– Откуда тебе знать? Может, и не вернется.

Ларри промолчал.

– По крайней мере, ты остался, – сказала она. – И Джордж.

Взгляд Ларри скользил по поверхности пруда, тревожимой ветром.

– Надеюсь, придет и мой час, – ответил он.

* * *

К ночи ветер усилился – стекла окон в детской дребезжали от мощных порывов. Китти спала урывками, терзаемая снами, в которых Эд тянулся к ней откуда-то из далекого далека.

Утром по лагерю распространились слухи, будто флот по-прежнему стоит на рейде. Если верить прогнозу, погода будет и дальше ухудшаться. Из уст в уста перелетали полу-понятные фразы: «упустят прилив», «в такую погоду летчики не поднимутся», «без прикрытия с воздуха больших операций не ведут».

День тянулся медленно. После обеда снова заморосило. Ларри поехал в штаб-квартиру дивизии на встречу с заместителем командующего. Вернувшись, отправился на поиски Китти и обнаружил ее в гараже, где та намывала свой «хамбер».

– На нем теперь обедать можно, – заметил он.

– Есть новости?

– Шоу кончилось. Только никому не говори. Войска возвращаются.

– Он вернется?

– Да.

У Китти в груди будто разжался кулак, который сжимал сердце, и, чувствуя неимоверное облегчение, она не смогла сдержать рыдания.

– Ну, честное слово, – сказала она сквозь слезы, – теперь-то о чем плакать!

Ларри улыбнулся и протянул ей платок:

– Вот ведь везучий засранец! Надеюсь, он в курсе?

– Ты ведь ему ничего не скажешь?

– Не скажу, если хочешь.

– Какая глупость – вот так разреветься.

– На месте Эда, – признался Ларри, – я бы гордился, что ты плакала обо мне.

* * *

Сразу после шести вечера поступил приказ всем водителям собраться на пристани Нью-Хейвена. Китти с радостью пустилась в этот недолгий путь. Никто не ранен. Никто не погиб. Но, глядя на то, как мужчины уже без радостного ожидания сходят на землю, она поняла: для них это своего рода поражение. Стоя у машины, она обводила взглядом сотни людей и ждала, когда же появится батальон Эда, но десантников все не было. Грузовики, набитые людьми, один за другим грохотали мимо нее по дороге в лагерь. Бригадир Уиллс подошел к ней, чеканя шаг:

– Молодец. Сейчас провожу матросов и вернусь к тебе.

И она продолжала ждать. Дело привычное. Водитель при начальстве больше времени проводит в ожидании, чем за рулем. Обычно в такое время Китти читала, но события последних дней сбили ее с привычного ритма. Она стояла у машины, глядя, как толпа солдат медленно рассеивается.

Ребята шли мимо, смеясь и ругаясь:

– Только зря время потратили, черт побери. Поглядел бы я на умника, который все это придумал.

Один из канадцев изобразил, кривляясь, британского офицера:

– Друзья, вот мое мнение. Что-то у нас ребята из колоний разбуянились. Может, запрем их на сутки и сбрызнем блевотинкой?

Их гогот затих вдали.

– Что такая милая девушка забыла на этой помойке?

– Эд! – Она резко обернулась, глаза ее светились счастьем. Он стоял перед ней – измятая форма, вещмешок, подсумок, лицо вымазано чем-то черным. Но это был все тот же Эд. Его голубые глаза смотрели, как всегда, спокойно.

– О Эдди! – Она бросилась ему на шею, поцеловала.

Он ненадолго сжал ее в объятиях и осторожно отпустил:

– Надо же, какой теплый прием!

– Я боялась, что ты не вернешься.

– Да с чего бы! – отмахнулся он. – Мы даже в море толком не вышли.

– О Эд, как я счастлива! – Китти не могла скрыть чувств, да и не пыталась.

Глядя на ее счастливое лицо, он улыбнулся:

– Встреча с тобой почти окупает мои страдания.

– Все так плохо?

– Я вот что скажу: лучше голым сигануть с парашютом в тыл врага, чем еще раз пройти через это.

Тут Китти заметила бригадира, в компании двух товарищей приближающегося к машине.

– Когда мы увидимся, Эд?

– Скоро, – пообещал он, – точной даты не назову, но скоро.

Его взгляд был исполнен нежности, которую не мог скрыть даже слой черной краски.

– Ангел мой, – улыбнулся он и исчез.

Бригадир подошел к машине:

– Вот вам и операция «Рюттер». Была и сплыла…

6

Уильяму Корнфорду было немногим больше пятидесяти, но лысина вместе с легкой сутулостью прибавляли ему лет. Он стоял в дверях дома 95 по Олдвич-стрит, занимаемого его компанией, и, машинально поправляя шляпу, глядел на сына, слезающего с мотоцикла. Они не виделись несколько месяцев. Наблюдая, как Ларри снимает перчатки, отец с любовью разглядывал своего единственного сына: мальчик – вся его семья, он любит его больше, чем себя.

Но вот сын протянул руку, и облачко сентиментальности развеялось.

– Минута в минуту, – усмехнулся Ларри. – Вот что со мной армия сделала.

– Рад тебя видеть, – проговорил отец, обмениваясь с сыном рукопожатиями. – Очень рад!

– Какие планы?

– Давай пообедаем в «Рулс». Будет время поделиться новостями.

Они пошли по Олдвич и дальше по Кэтрин-стрит, беседуя на ходу. Ларри спросил о делах фирмы, зная, что по утрам отец ни о чем другом не думает.

– Тяжелые времена, – отвечал Уильям Корнфорд, – очень тяжелые. Но пока нам удается сохранять сотрудников.

Ларри понимал, что это большое достижение. Импорт бананов запретили еще в ноябре 1940 года.

– В министерстве не хотят изменить решение?

– Нет, – вздохнул Уильям Корнфорд. – Лорд Вултон лично сказал мне, что запрет продержится долго. Но я, по крайней мере, уговорил его хоть как-то помочь ямайским фермерам.

– Война не может продолжаться вечно.

– Я своим людям твержу то же самое. А между тем мы превратились в отдел поставки овощей при Министерстве продовольствия. Когда война кончится, все придется начинать заново.

– А как там Куки?

Куки было домашнее имя мисс Куксон, экономки отца в их фамильном гнезде в Кенсингтоне.

– Да как обычно. О тебе спрашивает. Ты бы навестил ее.

Ларри заметил, что они пропустили нужный поворот:

– Нам ведь нужно на Тэвисток-стрит?

– Я подумал, почему бы не сделать крюк и не пройти мимо старого здания? – сказал отец.

– А это не испортит тебе настроения? – спросил Ларри. – Нет. Lacrimae rerum,[6]6
  Слезы сочувствия (лат.).


[Закрыть] понимаешь?

По Боу-стрит они подошли к месту, где раньше располагался головной офис компании. В январе прошлого года в него угодил снаряд, до основания разрушив шестиэтажное здание и оставив лишь стену, соседствующую с другим домом, обнажив камины и распахнув двери. Руины до сих пор не расчистили.

– Пятьдесят лет, – вздохнул Уильям Корнфорд, – почти вся моя жизнь. В этом здании мой отец с нуля создал нашу компанию.

Ларри все здесь хорошо помнил. Рабочий кабинет отца, обшивку из темного дерева. Там произошла их единственная серьезная ссора.

– Зачем мы сюда пришли?

– В ту ночь погибло тринадцать человек.

– Я знаю, пап.

– Восемь судов компании потоплено с начала боевых действий. У нас в штате нынче шестьсот человек. И мы по-прежнему всем платим.

– Да, пап. Я знаю.

– Здесь тоже фронт, Ларри. Мы тоже сражаемся на этой войне.

Ларри молчал, он прекрасно понимал, какие слова так и останутся несказанными: неужели служба в армии более достойна лишь потому, что носишь форму и ездишь на мотоцикле?

Уильям Корнфорд по-прежнему был обижен на сына, отказавшегося наследовать семейный бизнес. Компании, созданной Лоуренсом Корнфордом-старшим и пережившей невиданный расцвет во втором поколении, надлежало, сохранив традиции и культуру, перейти дальше, к третьему. Но у Ларри оказались другие мечты.

Отец и сын вошли в «Рулс» и, как обычно, выбрали столик под лестницей.

– Ресторан уже не тот, конечно, – попенял Уильям Корнфорд, глядя поверх меню, – но пастуший пирог они все еще подают.

– Как там Беннет? – спросил Ларри.

– Каждое утро за своим столом. Знаешь, ему ведь в этом году будет семьдесят.

– Мне кажется, он вообще домой не уходит.

– Он часто спрашивает о тебе. Ты мог бы зайти после обеда и поболтать с ним хоть пять минут.

– Да, конечно.

Давно работающие в компании сотрудники стали для Ларри второй семьей. Большинство из них по-прежнему были уверены, что со временем он займет полагающееся ему место в фирме.

Уильям Корнфорд внимательно изучил винную карту:

– Разопьем бутылочку кот-роти?

Ларри подробно расспрашивал отца о ситуации в компании, давая понять, что осознает сложность положения и понимает: отцу больше не с кем обсудить свои проблемы.

– Между прочим, склады загружены на полную мощь, хочешь верь, хочешь нет. Но, по правде сказать, я превратился в какого-то чиновника. Вынужден выполнять приказы министерства, а это мне не по душе. Бюрократом я никогда не был.

– Воображаю, как это тебя бесит.

– Да, сдержанности мне никогда не хватало. – Он застенчиво улыбнулся. – Да что я все о себе! Наверняка у тебя своих неприятностей хватает.

– Солдатская доля на девяносто девять процентов состоит из неприятностей.

– А на один процент?

– Из ужаса. Так говорят.

– Ах да, – вздохнул Уильям Корнфорд. – Сражения.

Сам он никогда не служил. Во время Первой мировой остался работать в компании, которая в те годы была единственным поставщиком бананов в стране. Понятно, что к военной службе Ларри отношение у него было сложное. С одной стороны, сын покинул компанию в трудный час. Но с другой, он – вклад их семьи в общее дело.

– Так что, Маунтбеттен присматривает за тобой? – спросил его отец.

– Да ну, я просто мальчик на побегушках, только называюсь позвонче.

– И все же я не хочу, чтобы ты пострадал.

Эту должность ему выхлопотал отец. Если Ларри не может оставаться под крылышком «Файфс», пусть хотя бы отсидится в безопасной лондонской штаб-квартире.

– Похоже, – сообщил Ларри, – нашу часть скоро отправят в бой.

И пожалел о сказанном, едва глянув на отца. Стыдно корчить из себя вояку, когда твой отец от тревоги потерял сон.

– Ну, меня-то вряд ли возьмут с собой. Боюсь, я обречен вечно таскать бумажки.

Принесли вино. Отец с обычной учтивостью поблагодарил официанта.

– Прекрасное ронское вино, – обратился он к сыну. – Мы должны выпить за освобождение Франции.

– Как там наш дом, неизвестно? – Ларри имел в виду дом в Нормандии, посреди заповедного леса Форе-д’Ови.

– Кажется, реквизирован немцами, – ответил отец.

Их взгляды встретились поверх поднятых бокалов. Отец и сын одинаково любили Францию. Для Уильяма Корнфорда это была страна великих соборов: Амьенского, Шартрского, соборов в Альби и в Бове. А для Ларри – страна Курбе и Сезанна.

– За Францию, – поддержал тост отца Ларри.

* * *

После отмены операции «Рюттер» над Сассексом повисла напряженная тишина. Тысячи солдат, вставших лагерем на холмах Даунс, продолжали учения, предназначенные не столько для поддержания боевой формы, сколько для того, чтобы хоть чем-то их занять. Долгими вечерами выпивалось все больше пива, а теплыми ночами все чаще вспыхивали драки. Июльские грозы миновали, оставив после себя обложную облачность и жаркую духоту. Никто не верил, что операцию отменили окончательно. Все чего-то ждали.

Улучив погожий денек, Ларри, захватив краски и складной мольберт, спустился к заливным лугам на берегу Глинд-Рич. Установил мольберт среди скошенного сена и стал грунтовать доску, которую использовал вместо холста, собираясь запечатлеть вид на холм Маунт-Каберн.

Тем временем на тропинке, ведущей от фермы, показался человек. Ларри присмотрелся: да это же Эд!

– Ну слава богу, хоть одна живая душа! – с чувством воскликнул тот, подходя поближе. – Я тащился с другого конца страны, чтобы повидать Китти, а ее, черт возьми, нет.

– Ты предупреждал ее, что приедешь?

– Я и сам не знал.

Эд встал у Ларри за спиной, глядя на возникающий на доске набросок.

– Знаешь, я тобой прямо восхищаюсь, – заявил он неожиданно.

– Господи, почему? – удивился Ларри.

– Потому что тебе нравится это дело. – Эд мрачно пнул ворох сена. – А мне ничего неохота. Я вечный зритель.

– Ты же хочешь увидеть Китти.

– Это другое. Она вернется только к вечеру. Что мне делать до этого времени?

– Можешь помочь Артуру сгребать сено.

Ларри пошутил, но, к его удивлению, друг охотно принялся за дело. Он ушел на ферму и возвратился чуть позже с легкой тележкой:

– Артур говорит, что я все сделаю не так, но это не важно, потому что сено все равно уже испорчено.

– Надеюсь, ты без меня управишься, – отозвался Ларри.

Эд разделся по пояс, достал из тележки грабли с длинной рукояткой и принялся за работу.

Ларри время от времени отрывался от картины и оборачивался, ожидая увидеть, что друг отдыхает, опершись на грабли, но Эд продолжал трудиться. Стройное крепкое тело поблескивало капельками пота, он работал в таком темпе, что дал бы фору любому фермеру. Сметав копенку высотой по колено, он закидывал сено в тележку, которую тянул за собой. Каждый взмах вил сопровождался коротким уханьем.

Внимание Ларри было приковано к цепочке ближних деревьев и круто поднимающейся за ними местности, увенчанной округлым выступом – холмом Маунт-Каберн. Кисть двигалась быстро, сводя пейзаж к основным элементам, превращая землю и небо в равновесные массы, одна из которых накрывает другую гигантской чашей. Отроги холма встречаются с рассеянным солнечным светом под разными углами, превращаясь в вытянутые треугольники различных тонов. Ларри брал коричневые, красные и желтые тона и наносил грубые короткие мазки, торопясь запечатлеть изменчивый свет.

Когда он снова обратил внимание на товарища, то обнаружил, что в тележке возвышается приличный стог сена.

– Боже мой! – воскликнул он. – Ты же устал. Остановись на минутку, Эд, отдохни.

– Я только в раж вошел, – ответил тот, закидывая очередную копну за высокий борт тележки.

Ларри засмотрелся на него, восхищенный подобной самодисциплиной. Поразительная трудоспособность для человека, которому ничем неохота заниматься!

– Знаешь, как называется то, что ты сейчас делаешь?

– Как? – обернулся Эд, не выпуская из рук вил.

– Это называется искуплением. Ты расплачиваешься за грехи.

– Ну нет, – возразил Эд, – это у вас так, у верующих, а мне за грехи платить не надо. Они у меня бесплатные.

Ларри засмеялся и вернулся к картине.

В полдень появился Диккинсон с корзинкой:

– Милая Мэри над вами сжалилась.

Они втроем уселись в тени тележки с сеном, чтобы съесть хлеб с сыром и выпить сидра. Ларри глянул на Эда: тот раскинулся на скошенной траве, с аппетитом жуя пышный домашний хлеб. На лице и плечах у него подсыхали капли пота.

– Ты похож на красивое здоровое животное, – сказал он.

– Вот и прекрасно, – ответил Эд.

Рекс подошел к мольберту.

– Прямо Сезанн, – похвалил он.

– Стоило вообще мучиться? – усмехнулся Ларри. – Все это уже писали, и намного лучше.

Рекс окинул взглядом молчаливый пейзаж:

– И не подумаешь, что война идет.

– А я люблю войну, – сказал Эд.

– Это потому, что ты романтик, – заметил Ларри. – «И смерть мне мнится почти легчайшим счастьем на земле».[7]7
  Из «Оды соловью» (перевод Г. Оболдуева).


[Закрыть]

– Хорошо сказал.

– Это не я, это Китс.

– Что касается меня, – сообщил Эд, – к Рождеству меня уже убьют, и меня это устраивает. Когда ты готов к смерти, все кругом приобретает особый вкус и запах.

Ларри нахмурился, веря и не веря своим ушам:

– А как же Китти?

– А что с ней?

– Я думал, ты ее любишь.

– О господи, даже не знаю. – Эд растянулся на земле в полный рост. – Какое будущее я могу предложить этой девушке?

– А ты рассказал ей о своих планах умереть к Рождеству? – Она мне не верит. Думает, если будет сильно меня любить, так меня и не убьют.

– Она права, – кивнул Ларри. – Трудно даже вообразить, что человек, которого ты любишь, может умереть.

– Я легко могу представить, что мы все умрем, – ответил Эд. – Видимо, это значит, что я никого не люблю.

– Китти считает, что ты ее любишь.

– Люблю, наверно.

– Ты ведь сейчас говоришь первое, что в голову придет.

Эд перекатился на живот и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на Ларри.

– Мы с тобой давным-давно знакомы, – начал он, – и нам не нужно расшаркиваться друг перед другом. Мне кажется, мы можем поговорить откровенно.

– Конечно.

– Дело в том, Ларри, что ты, на мой взгляд, очень хороший человек, таких нечасто встретишь. Я совсем другой. Я живу во тьме внешней, как ты выражаешься. Это правда, и гордиться тут нечем. И впереди я вижу лишь мрак. Знаю, ты подумаешь, что я эгоист. Но я действительно люблю Китти и потому сомневаюсь, справедливо ли будет тащить ее за собой в эту тьму.

Ларри наконец понял, чего хочет от него старый друг. Он был тронут доверием, хотя и чувствовал печальный груз тайны, ложащийся ему на плечи.

– В чем дело, Эд? Тебе от меня что, благословение нужно?

– Может, и нужно.

– Все, что ты должен ей, – это любовь, – сказал Ларри. – А что делать с тьмой?

– Ее видишь не только ты. – Он произнес это так тихо, что Эд не расслышал.

– Что ты сказал?

– Ее видишь не только ты, – повторил он громче.

Эд молча смотрел на него.

– Мы все с ней столкнемся, – пояснил Ларри. – И Китти тоже. Она не ребенок.

Эд не отрывал от него взгляда.

– Война не может продолжаться вечно, – встрял в разговор Рекс.

Ларри покачал головой и вернулся к мольберту. Теперь его кисть двигалась быстрее, накладывая краску более смелыми мазками. Над холмом солнце прожигало лучами слой облаков, а на картине небо приобретало золотисто-янтарные тона.

Эду надоело возиться с сеном, он подошел, сжал плечо Ларри:

– Спасибо.

– За что? – удивился Ларри.

– Ты знаешь, – сказал Эд и ушел.

Рекс побродил по берегу реки в поисках бабочек, но вскоре вернулся.

– Тебе нужно бабочками заняться, Ларри. Их окрас похож на картины современных художников. Вот, смотри. Бархатница волоокая. Очень распространенный вид. На каждом коричневом крыле есть желтое пятнышко, а в каждом желтом пятнышке – черная точка, похожая на глаз.

Ларри продолжал писать, но ему хотелось поговорить, потому он был благодарен Рексу, что тот остался.

– Что думаешь насчет Эда и Китти? – спросил он.

– Да ничего не думаю, – пожал плечами Рекс.

– Как считаешь, он ей подходит?

– Понятия не имею. Это разве не она решать должна?

Ларри взял другую кисть и смешал немного синей краски с капелькой черной – небо должно стать более зловещим.

– Тебе не кажется, что он говорит странные вещи?

– Он вообще странный, – ответил Рекс. Тут он заметил еще одну достойную внимания бабочку. – Это голубянка коридон. Разве не красавица?

Но Ларри продолжал гнуть свою линию:

– Говоришь, Китти решать? Правильно, конечно. Но сейчас у нее небогатый выбор. Только Эд.

– А, я понял, – отозвался Рекс. – Хочешь предложить свою кандидатуру?

– Думаешь, это нечестно?

– Ничего нечестного тут нет. Но, полагаю, это считается дурным тоном.

– Тогда ответь еще на один вопрос, – не отставал Ларри. – Если один парень говорит, что интересуется девушкой, имеет ли он на нее какое-то право? Что же, всем остальным надо держаться подальше?

Рекс задумался.

– Мне кажется, нужно подождать, чем закончится попытка первого парня. Если ничего не выйдет, тут уж твоя очередь.

– Я тоже так думал, – кивнул Ларри. – Но сегодня, слушая Эда, я начал подозревать, что недостаточно настойчив. Но ты прав, Китти сама решит.

– Послушай, Ларри, – сказал Рекс, – если хочешь намекнуть Китти о своих чувствах, то намекни. Не вижу в этом ничего дурного.

– Правда?.. – Ларри продолжал работать над грозовыми небесами. – Ну а ты что, Рекс? Никогда не хотел завести себе подружку?

– О, – махнул рукой Рекс, – это не по моей части.

* * *

Луиза Кавендиш получила приказ о переводе на новое место службы: с сентября ей предстояло перебраться в Центральный Лондон. Это заставило ее крепко призадуматься.

– После обеда беру отгул, – объявила она.

После чего тронула губы помадой, расчесала золотистые волосы, затянула пояс и отправилась в хозяйскую часть дома.

– Джордж, – обратилась она к владельцу поместья, обнаружив его, как обычно, на кухне, – сегодня тепло, вам следует прогуляться. Не дело вечно торчать дома.

Джордж Холланд взглянул на нее с удивлением:

– Вы говорите, как моя мама.

– Вы ее любили?

– Обожал.

– Ну так идем на прогулку.

Не зная, как отказать, Джордж встал и последовал за ней. Когда они пересекали внешний двор, он робко произнес:

– Я помню, что мы встречались, но, простите, забыл ваше имя.

– Не думаю, что называла его вам. Я Луиза Кавендиш. Мы – одна из ветвей рода Девонширов. Я подруга Китти.

– О, ну что ж, хорошо.

– Может, снимете очки?

– В этом случае я мало что увижу, – ответил он.

– Не волнуйтесь, я позабочусь о том, чтобы вы ни во что не врезались. Вот, держитесь за мою руку. – Луиза сняла с него очки.

Джордж взял ее под руку. Они прошли за часовней: незачем гулять на виду всего лагеря.

– По-моему, вы сможете проделать этот путь даже с закрытыми глазами, – сказала Луиза. – Давайте поднимемся на Иденфилд-хилл. – И она повела Джорджа в сторону проселочной дороги, вверх по склону холма.

– Без очков я очень странно себя чувствую, – признался он. – Мир вокруг меняется.

– В хорошую или плохую сторону?

– Он почему-то вызывает меньше тревоги. – Джордж обернулся к Луизе с кроткой улыбкой. – Это вы замечательно придумали.

– А я как выгляжу? – спросила Луиза.

– Не могу сказать точно…

– Опишите, что видите.

Он с минуту разглядывал ее, склонив голову набок:

– Белое лицо, глаза, рот.

– Пока все угадали.

– Простите, я плохо вижу.

– Какое впечатление производит мое лицо?

– Хорошее, я бы сказал… Приятное…

– Отлично. Этого достаточно.

Они поднялись на вершину холма. С моря дул ровный теплый ветер, принося с собой пух и резкие крики чаек.

– Видите, какой отсюда открывается пейзаж? – спросила Луиза.

– Почти нет. Но я чувствую, какой он.

– И какой же?

– Просторный… – Джордж подбирал слова. – Бескрайний…

– Вольный?

– Да. Подходящее слово.

– Я оказалась права, – констатировала Луиза. – Вам стоит чаще гулять.

Они прошлись вдоль края плоской вершины.

– Воевать вам не пришлось, но крепко от войны досталось… – задумчиво проговорила Луиза.

– Да, – ответил он. – Это уж точно.

– Вам пришлось отдать свой дом военным. Позволить им собрать в парке эти ужасные бараки. Распустить прислугу.

– Да, – вздохнул Джордж. – Во времена моего отца все было иначе. – Поразмыслив секунду, он добавил: – Но мне, конечно, далеко до отца.

– Говорят, он был великим человеком.

– Не то слово! – воскликнул Джордж. – Он заработал состояние с нуля. Людям кажется, что ему просто повезло – нашел волшебную таблетку, знаете, какую все ищут, чтобы разбогатеть. Но дело не в везенье. Отец был из тех людей, которые способны подчинить себе весь мир.

– Не уверена, что хотела бы себе такого отца, – заметила Луиза.

– Вы правы, – согласился Джордж, – я действительно его побаивался.

Он остановился и подслеповато сощурился на Луизу. Внезапно его лицо, ставшее без очков добрым и беззащитным, искривилось. Она с ужасом поняла, что он сейчас расплачется.

– Я этого никогда никому не говорил, – вздохнул он.

– Ох, милый, идите скорее, я вас обниму!

Джордж неловко шагнул к ней и позволил себя обнять. Уткнулся носом в ее плечо и тихонько всхлипнул. Луиза молча, осторожно гладила его по спине, позволяя выплакаться, как ребенку.

Наконец он достал платок, вытер глаза и высморкался.

– Вас слишком часто оставляли одного, правда? – спросила она.