Текст книги "Как вам это понравится. Много шума из ничего. Двенадцатая ночь. Перевод Юрия Лифшица"

Акт первый. Сцена третья

Покои в замке.

Входят РОЗАЛИНДА и СЕЛИЯ.

СЕЛИЯ. Не может быть, Розалинда, сестричка! С нами Купидон! Неужели ни одного слова?

РОЗАЛИНДА. Ни единого. Дворняжке он бы, наверное, и то бросил бы одно-другое.

СЕЛИЯ. Но своими словами ты, пожалуйста, не бросайся: эти перлы не для дворняжек. Швырни-ка их мне, уничтожь меня умозаключениями.

РОЗАЛИНДА. Хороши же мы будем, если одну из нас уничтожат умозаключения, а другую – сведет с ума их отсутствие.

СЕЛИЯ. Касающихся твоего отца?

РОЗАЛИНДА. Разумеется, отца, но только отца моего будущего ребенка. Ах, до чего же богата шипами наша жизнь!

СЕЛИЯ. Нет, это репьи, которыми порой бросают в нас дурачащиеся бездельники. А в основном репьи пристают к нашим платьям, когда мы сами прокладываем себе дорогу.

РОЗАЛИНДА. Платье можно почистить, но эти шипы застряли в моем сердце.

СЕЛИЯ. Попробуй, может, они выйдут с кашлем.

РОЗАЛИНДА. Я бы не прочь, если бы звуки кашля могли зазвать его сюда.

СЕЛИЯ. Нет, ты должна побороть свои желания.

РОЗАЛИНДА. Увы, на их стороне лучший из борцов.

СЕЛИЯ. Не падай духом. А если уж борешься, помни: борьба чревата падениями. Но шутки шутками, а если не шутя: можно ли ни с того ни с сего до умопомрачения влюбиться в младшего сына старого де Бора?

РОЗАЛИНДА. Но мой отец, бывший герцог, был без ума от его отца.

СЕЛИЯ. И поэтому ты должна сходить с ума от его сына? Исходя из этого, я должна его невзлюбить, поскольку мой отец до безумия не любил его отца.

РОЗАЛИНДА. Не шути так. Ты не должна его не любить, хотя бы ради меня.

СЕЛИЯ. А за что мне его, собственно говоря, не любить? Разве он не заслуживает любви?

РОЗАЛИНДА. За заслуги я его и полюбила, а ты полюби его за то, что он заслужил мою любовь. Смотри, cюда идет твой отец.

СЕЛИЯ. Как он сурово смотрит, посмотри!

Входят ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК со СВИТОЙ.

 
ФРЕДЕРИК. Коль скоро ты в живых остаться хочешь,
      Оставь наш двор.
РОЗАЛИНДА. Вы это, дядя, мне?!
ФРЕДЕРИК. Тебе, племянница, и ты умрешь,
      Когда за пару дней не удалишься
      На двадцать миль от нашего дворца.
РОЗАЛИНДА. Но будьте милосердны, государь.
      Прошу мне объяснить, в чем я грешна.
      Когда сама себя я понимаю,
      Не сплю и вроде не сошла с ума, —
      Во мне и мысли даже не рождалось,
      Чтоб вам, любезный дядя, ваша светлость,
      Какую-то обиду нанести.
ФРЕДЕРИК. Предатели всегда так говорят,
      И ежели изменника послушать, —
      Покажется, святой заговорил.
РОЗАЛИНДА. Вы мне не доверяете, но это
      Не делает изменницей меня.
      В чем доказательство моей вины?
ФРЕДЕРИК. В том, что ты дочка своего отца.
РОЗАЛИНДА. Я дочь того, чей титул вы забрали,
      Я дочь того, кого изгнали вы.
      Но дети не наследуют измен.
      А если б мы за близких отвечали,
      Я ни при чем: отец мой не изменник.
      Не делайте ошибки, ваша светлость,
      Напрасно не вините сироту.
СЕЛИЯ. Отец, позвольте…
ФРЕДЕРИК. Селия, молчи!
      Ее терпел я здесь из-за тебя,
      Не то б она отца сопровождала.
СЕЛИЯ. Не я вас умолила разрешить
      Остаться ей со мною при дворе:
      Вы были так мудры и так добры.
      Я в детстве не совсем сестру ценила,
      Хотя мы с нею были неразлучны,
      Не расставались даже по ночам.
      Теперь же… коль изменница она,
      То и меня изменницей зовите.
      Как лебеди в упряжке у Юноны,
      Мы неразрывно связаны с сестрой.
ФРЕДЕРИК. Но ведь она коварна! Тихой сапой
      В доверье к людям вкралась Розалинда:
      Все бедную жалеют сироту.
      Она тебя обкрадывает этим.
      Не возражай, дуреха, без нее
      Заблещешь добродетелями ты.
      Своих вердиктов я не отменяю:
      Пока я герцог, ей не место здесь.
СЕЛИЯ. Пусть ваш вердикт коснется и меня:
      Мне без нее не жить.
ФРЕДЕРИК. Ты просто дура!
      А ты, племянница, поторопись.
      Клянусь тебе: задержишься – умрешь.
      Я в слове тверд.
 

(ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК и СВИТА уходят.)

 
СЕЛИЯ. Бедняжка Розалинда!
      И что теперь нам делать? Может быть,
      Нам следует отцами поменяться?
      Пожалуйста, не плачь – ведь я не плачу.
РОЗАЛИНДА. Есть повод плакать только у меня.
СЕЛИЯ. Ничуть, сестра. Есть повод улыбнуться.
      Неужто ты не поняла, что герцог
      И дочь свою прогнал.
РОЗАЛИНДА. Не поняла…
СЕЛИЯ. Выходит, ты меня совсем не любишь.
      А если бы любила, – ты бы знала,
      Что мы с тобою слиты воедино.
      Кто разорвет нас? Что нас разлучит?
      Отцу я не наследница отныне.
      Да разве я смогла бы отпустить
      Тебя с твоей тоской наедине?
      Клянусь судьбою, вынудившей нас
      Бледнеть от горя, я тебя не брошу.
      Ты можешь что угодно говорить,
      Но я, представь себе, уже решила,
      Куда и как бежать и что нам взять.
РОЗАЛИНДА. Ну, и куда?
СЕЛИЯ. В Арденнский лес, конечно!
      Поищем дядю, твоего отца.
РОЗАЛИНДА. Пускаться в путешествие такое
      Нельзя девицам. Падки негодяи
      Не так на деньги, как на красоту.
СЕЛИЯ. Одеться надо, как простолюдинки,
      А лица умброй загримировать.
      На нас тогда никто и не посмотрит.
      И побредем себе.
РОЗАЛИНДА. А может, лучше
      В мужской одежде мне пуститься путь?
      Ведь выше я, чем средняя из женщин.
      Кинжал в руке, дубинка на плече —
      И буду я, по-женски трепеща,
      На доблестного мужа походить.
      Так зачастую трус мужеподобный
      Геройствует, испытывая страх.
СЕЛИЯ. Как назовешься, будучи мужчиной?
РОЗАЛИНДА. Как мальчуган, украденный Кронидом:
Ведь я ничем не хуже Ганимеда.
      И ты б сменила прозвище свое.
СЕЛИЯ. Сироттой я, наверно, назовусь,
      Как и пристало изгнанной отцом.
РОЗАЛИНДА. А если б ты придворного шута
      Уговорила с герцогом расстаться,
      Нам было б с ним в дороге веселей.
СЕЛИЯ. Шута и уговаривать не надо:
      Меня не бросит этот острослов.
      Давай-ка деньги наши сосчитаем,
      Обсудим час, когда верней бежать,
      И как, сбежав, погоню обмануть.
      Пойдем же. Добровольное изгнанье —
      Для нас свобода, а не наказанье.
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена первая

Арденнский лес.

Входят СТАРЫЙ ГЕРЦОГ, АМЬЕН и ДВОРЯНЕ в охотничьих костюмах.

 
ГЕРЦОГ. Друзья мои, собратья по несчастью,
      Войдя во вкус, мы зажили в лесу
      Счастливее, чем прежде, во дворце.
      Жить в роскоши опасней, чем в глуши,
      Где лишь природа вымещает зло
      На нас за первородный грех Адама.
      Пускай клыки холодные свои
      Вонзает в тело ветер и мороз,
      Пускай терзает вьюга и пурга,
      Я, из последних сил смеясь, шепчу:
      «Вы не льстецы. Со свитою такою
      Измены никакие не страшны».
      Мы счастье и в несчастье обретаем,
      Как драгоценный камень в голове
      У жабы, ядовитой и поганой.
      Вдали от света внятны стали нам
      И лепет лип, и речи ручейков,
      И говор гор, и смысл существованья.
      Я жить иначе больше не хочу.
АМЬЕН. Блаженна ваша светлость, если может
      Так истолковывать удар судьбы, —
      С таким изяществом и благородством.
ГЕРЦОГ. Аминь. А не убить ли нам оленя?
      Хотя, когда в бока пятнистых дурней
      Впивается двужалая стрела
      И кровь течет из подданных лесных,
      Я чувствую убийцею себя.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. Да, ваша светлость, это удручает
      И Жака, меланхолии слугу.
      Ваш брат, который свергнул с трона вас,
      По мненью Жака, менее виновен,
      Чем вы, себе присвоив этот лес.
      Сегодня мы с Амьеном наблюдали
      За этим чудаком: под старым дубом,
      Чьи корни ручеек лесной размыл,
      Жак возлежал. Туда приковылял
      Олень, изнемогающий от раны.
      Лес оглашал он стонами такими,
      Так тяжело бока его вздымались,
      Растягивая бархатную шкуру,
      Что нам казалось, лопнуть может он.
      Текли большие слезы по щекам
      Рогатого лесного бедолаги.
      Так жалкий гладкошерстный дуралей
      Пред Жаком, меланхолии добычей,
      Склонился, умирая, над водой
      И заливал ручей ручьями слез.
ГЕРЦОГ. Едва ли Жак при виде этой сцены
      Морали надлежащей не извлек.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. О! В тысячах сравнений. Для начала
      Он бедному оленю попенял:
      «Как золото дарить ростовщику,
      Так и ручей водою увлажнять».
      Потом насчет панбархатных друзей,
      Покинувших в несчастии оленя,
      Прошелся Жак: «Увы! Когда мы в горе,
      Куда они деваются, – друзья?».
      А тут они возьми и проскачи,
      Лоснящимися шкурами сверкая.
      На это Жак, вздыхая, произнес:
      «Бегите, вы, заплывшие от жира.
      Такие уж настали времена.
      Какое дело вам до бедолаги,
      Который обездолен и убит?».
      И тут он гневной речью разразился,
      Хуля весь мир, лачуги и дворцы
      И нас и вас. Мы, он божился, хуже,
      Чем узурпаторы и палачи,
      Когда животных из родного дома
      Мы изгоняем или губим их.
ГЕРЦОГ. Вы уходили – он все говорил?
ВТОРОЙ ДВОРЯНИН. Да, государь, о плачущем олене
      Он говорил и плакал вместе с ним.
ГЕРЦОГ. И где же он? С ним спорить интересно,
      Когда он в меланхолии своей:
      Тогда он полон всяческих идей.
ВТОРОЙ ДВОРЯНИН. Могу я вам помочь его найти.
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена вторая

Покои во дворце.

Входят ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК, ДВОРЯНЕ и СВИТА.

 
ФРЕДЕРИК. Что вы сказали? Их никто не видел?
      Неправда. Не удался бы побег
      Без ведома придворных интриганов.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. Последними могли принцессу видеть
      Лишь дамы, ей стелившие постель.
      Они и донесли, что поутру
      Не оказалось в спальне госпожи.
ВТОРОЙ ДВОРЯНИН. Нет и шута презренного, который
      Вас, ваша светлость, часто веселил.
      Когда мы допросили камеристку,
      Гесперию, она нам показала,
      Что славили двоюродные сестры
      Достоинства и доблесть силача,
      Что Карла на лопатки положил.
      Куда бы ни отправились беглянки,
      Она божится, юноша при них.
ФРЕДЕРИК. Пусть старший братец младшего найдет.
      Откажется – сюда его тащите.
      Я сам поговорю с ним. Выполняйте.
      Допрашивайте всех подряд, найдите
      Во что бы то ни стало этих дур!
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена третья

Перед домом Оливера.

Входят ОРЛАНДО и АДАМ.

 
ОРЛАНДО. Ты что, Адам?
АДАМ. Вы здесь, мой господин?
      Мой славный, мой достойный господин?
      Зачем вы здесь, второй Ролан де Бор?
      Зачем за доблесть люди любят вас?
      Зачем вы благородны и храбры?
      Зачем вы перед герцогом капризным
      Атлета обесславили его?
      Вам не нужна была такая слава:
      Вы, господин мой, из таких людей,
      Которым их достоинства вредят.
      Вас предали, прикинувшись святыми,
      Все ваши совершенства, господин.
      Будь проклят мир, в котором совершенства
      Владельцам их способны навредить!
ОРЛАНДО. Ты что, рехнулся?
АДАМ. Юный неудачник!
      Не приближайтесь к месту, где живет
      Ваш враг, во всем завидующий вам,
      Ваш брат… нет, он не брат… но все же сын…
      Нет, и не сын… Язык не повернется
      Сказать, что сын он своего отца.
      О вас он слышал и сегодня хочет,
      Когда уснете, дом ваш подпалить.
      Он твердо вас настроен погубить:
      Не спалит – так зарубит топором.
      Он думал вслух об этом, я подслушал.
      Бегите! Здесь не дом, а скотобойня,
      Здесь смерть живет, не вздумайте входить!
ОРЛАНДО. Куда же мне, Адам, теперь податься?
АДАМ. Куда угодно, только не сюда.
ОРЛАНДО. Ты предлагаешь мне пойти с сумой?
      Иль на большой дороге промышлять
      При помощи презренного меча?
      Осталось это, больше ничего.
      Но нет! Умру – на это не пойду!
      И пусть кровавый брат меня убьет,
      Пусть кровь мою он пьет, братоубийца!
АДАМ. Так не пойдет. Пятьсот монет на службе
      У вашего отца я отложил.
      Они пошли б в кормильцы старику,
      Когда он, одряхлевший и больной,
      Был бы, как тряпка, брошен в уголок.
      Вот золото. Пусть кормит старика
      Тот, Кто небесным птицам не дает
      Погибнуть без еды. Все эти деньги
      В дар от меня примите, господин.
      Поверьте, я еще могу работать,
      Поскольку в юности не принимал
      Я зелья горячительного внутрь
      И не искал постыдных удовольствий,
      Которые нам тело разрушают:
      Меня мой возраст, как мороз, бодрит —
      Ведь я здоров. Меня с собой возьмите.
      Я лучше молодого послужу
      И пригожусь вам.
ОРЛАНДО. Славный мой Адам!
      Прообраз образцового слуги.
      Ты жил в те баснословные года,
      Когда не ради выгоды служили.
      Такие люди вымерли давно.
      Сейчас у всех лишь деньги на уме;
      Расчет не успевают получить, —
      Бросают службу. Ты им не чета.
      Но, бедный мой старик, твои труды
      Пойдут насмарку: дерево ты выбрал
      Подгнившее, оно не даст плодов.
      Но все ж идем. Еще не опустеет
      Твой в юности набитый кошелек,
      А мы себе подыщем уголок.
АДАМ. Да, господин, пора идти в бега.
      Пока дышу, я верный твой слуга.
      Я начинал здесь жить в семнадцать лет,
      А в семьдесят у вас мне жизни нет.
      В семнадцать лет идут искать судьбу,
      А в семьдесят – пора бы спать в гробу.
      Но если не возьмете вы слугу,
      Умрет он у хозяина в долгу.
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена четвертая

Арденнский лес.

Входят РОЗАЛИНДА в мужском костюме, СЕЛИЯ, одетая пастушкой, и ТОЧИЛЛИ.

РОЗАЛИНДА. О Юпитер! Наше путешествие вытрясло из меня всю душу.

ТОЧИЛЛИ. Охота была думать о душе, когда ноги так и трясутся от усталости.

РОЗАЛИНДА. Кажется, я сейчас обесчещу свое мужское одеяние, того и гляди, расплачусь, как женщина. Хотя немощный сосуд, спрятанный в этот камзол и эти штаны, обязан более стойко переносить невзгоды по сравнению с более немощным, заключенным в этой юбке. Что ж, приходится поддерживать слабейшего: держись, милая Селия.

СЕЛИЯ. Я совершенно выбилась из сил. Жаль, что тебе приходится возиться со мною.

ТОЧИЛЛИ. Возиться с вами – это еще куда ни шло. Большего сожаления заслуживал бы тот, кому пришлось бы везти вас на своем горбу. Хотя он вряд ли надорвался бы. Убежден, в вашем кошельке нет ни одного герба, чтобы расплатиться с предполагаемым владельцем горба.

РОЗАЛИНДА. Наконец-то мы добрались до Арденнского леса!

ТОЧИЛЛИ. Вы правы, я добрался до Арденнского леса… еще большим дураком: дома я чувствовал себя гораздо лучше в этом отношении. Впрочем, путники должны испытывать восторг во время всего путешествия.

РОЗАЛИНДА. Так уж повелось, милый Точилли… Но тише? Мне послышались голоса мужчин, пожилого и молодого. Кажется, сюда идут.

Входят КОРИНН и СИЛЬВИЙ.

 
КОРИНН. Поступишь так – она тебя прогонит.
СИЛЬВИЙ. О, знал бы ты, Коринн, как я влюблен!
КОРИНН. Догадываюсь – я и сам влюблялся.
СИЛЬВИЙ. Тебе не догадаться, старику,
      Хотя б ты был влюбленнее влюбленных,
      Ночами умиравших от любви.
      Но если ты любил, как я люблю —
      Никто так не любил, но предположим, —
      Как много глупостей ты совершил,
      Охваченный любовною горячкой?
КОРИНН. Достаточно. Их все и не упомнить.
СИЛЬВИЙ. Тогда не говори, что ты любил!
      Раз ты не помнишь, как ничтожный повод,
      Сводил тебя, влюбленного, с ума,
      Ты не любил, Коринн, ты не любил!
      Раз ты с речами о своей любимой,
      Как я, не приставал к кому попало,
      Ты не любил, ты не любил, Коринн!
      Раз ты не покидал, как я, друзей
      В разгар веселья, страстью опьяненный,
      Коринн, ты не любил, ты не любил! —
      О Феба, Феба, Феба, Феба, Феба!
 

(Уходит.)

 
РОЗАЛИНДА. Ах, пастушок, стенания твои
      Разъели рану сердца моего.
 

ТОЧИЛЛИ. И моего тоже. Помнится, когда я любил Джен Смейс, я изломал свой кинжал о камень за то, что он имел наглость остаться у нее на ночь. Вспоминаю, как я обцеловывал ее подойник и коровье вымя, которое теребили ее прекрасные, покрытые цыпками ручки. А еще я помню, как я в ее присутствии объяснялся в любви к гороховому стручку. Потом я распотрошил его, подал ей две горошины и разрыдался. «Храни их в память обо мне», – вот все, что я смог сказать. Поистине, только мы, влюбленные, совершаем такие глупости. И немудрено: в этом мире ничто не вечно, поэтому вечновлюбленные – мировые глупцы.

РОЗАЛИНДА. Ты даже не подозреваешь, умник, как разумно твое последнее замечание.

ТОЧИЛЛИ. Я до тех пор не замечаю своего ума, пока он, зайдя за разум, не подставит мне ножки.

 
РОЗАЛИНДА. Юпитер! В стонах пастушка
      Жила моей любви тоска.
ТОЧИЛЛИ. А также и моей, хотя моя
      Не так свежа уж, впрочем, как и я.
СЕЛИЯ. Пожалуйста, не дайте умереть,
      Спросите пожилого человека,
      Где нам достать еды.
ТОЧИЛЛИ. Эй ты, дурак!
РОЗАЛИНДА. Молчи, придурок! Он тебе не брат!
КОРИНН. Вы кто такие?
ТОЧИЛЛИ. Чище мы, чем ты.
КОРИНН. Да, мы живем в грязи.
РОЗАЛИНДА. Молчи, сказал. —
      Дружище, добрый вечер.
КОРИНН. Вечер добрый
      Вам также, господа.
РОЗАЛИНДА. Скажи, пастух,
      Найдется ль в этих дебрях тот, кто мог бы
      Нам здесь гостеприимство оказать —
      За золото, не за одно спасибо?
      Мы с девушкой, она идти не может
      И очень голодна.
КОРИНН. Мне жаль бедняжку!
      И жаль теперь вдвойне, что не могу
      Ей надлежащим образом помочь.
      Я лишь пастух, по милости фортуны.
      Мне жалованье платят лишь за то,
      Чтоб я водил овец, а их стрижет
      Хозяин мой, природный скупердяй,
      Не знающий, что путь на небеса
      Отыщет он лишь на стезе радушья.
      К тому ж он объявил, что продает
      И пастбище и стадо, и уехал.
      Поэтому достойной вас еды
      В овчарне нет. Но милости прошу
      Вас к моему простому шалашу.
РОЗАЛИНДА. А кто здесь купит пастбище и стадо?
КОРИНН. Тот пастушок, что говорил со мной.
      Немного вот деньжат подсоберет.
РОЗАЛИНДА. Дружище, если это не бесчестно
      По отношенью к твоему дружку,
      Купи для нас овчарню и овец.
СЕЛИЯ. Тебя мы не забудем. Здесь прелестно,
      И я не прочь пожить у вас, в глуши.
КОРИНН. Купить все это может кто угодно.
      Идемте. Если деньги есть у вас
      И если жить вам нравится на воле,
      Во мне найдете верного слугу:
      Я это все для вас купить могу.
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена пятая

Другая часть леса.

Входят ЖАК, АМЬЕН и ДВОРЯНЕ.

 
АМЬЕН (поет). Кто любит шум листвы
      И ложе из травы,
      Кто мог бы над ручьем
      Петь вместе с соловьем,
      Ко мне, сюда, мой брат!
      Спеши под сень лесов!
      Здесь нет твоих врагов, —
      Лишь ветер, дождь и град!
 

ЖАК. Продолжайте, продолжайте, умоляю вас, пойте дальше!

АМЬЕН. Но это нагонит на вас меланхолию, господин Жак.

ЖАК. Вот и хорошо. Продолжайте петь, умоляю вас. Я упиваюсь меланхолией, высосанной из песни, как ласка содержимым яйца. Прошу вас, пойте!

АМЬЕН. Но у меня нет никакого голоса. Моим пением нельзя наслаждаться.

ЖАК. Мне дела нет до вашего голоса, я не собираюсь наслаждаться вашим пением, я только хочу послушать, как вы поете. Продолжайте свою шансонетку. Ведь это шансонетка, не так ли?

АМЬЕН. Можете называть мою песенку шансонеткой, воля ваша.

ЖАК. Мне все равно, как ее зовут: она мне ничего не задолжала. Споете вы или нет, в конце концов?

АМЬЕН. Спою, спою. Но не для собственного, а для вашего удовольствия.

ЖАК. Наконец-то. Если я отблагодарю кого-нибудь за песню, благодарность моя достанется вам. Знаете, вежливые люди напоминают мне кривляющихся обезьян. Когда некто благодарит меня за что-либо, мне кажется, он выпрашивает у меня милостыню и – в качестве нищего – заранее мне за нее благодарен. А теперь пойте. А вы, если не хотите петь сами, не мешайте другим.

АМЬЕН. Хорошо. Пока я буду заканчивать песню, вы, господа, соберите на стол. Герцог сегодня обедает под этим деревом. Кстати, он весь день не мог вас найти, господин Жак.

ЖАК. Значит, я весь день хорошо прятался от него. Его отношение ко мне чересчур спорно. Голова у меня соображает не хуже, но я молча благодарю за это небеса, а не навязываю никому своих соображений. Ну, пойте, пойте!

 
ВСЕ ВМЕСТЕ (поют). Кому милей простор,
      Чем суета и двор.
      Кто делит с бедняком
      Нажитое трудом,
      Ко мне, сюда, мой брат!
      Спеши под сень лесов!
      Здесь нет твоих врагов, —
      Лишь ветер, дождь и град!
 

ЖАК. А я к этой мелодии вчера присочинил еще один куплет: графомания одолела, знаете ли…

АМЬЕН. Ну, так спойте.

ЖАК. Пожалуйста. (Поет.)

 
      А если спрохвала
      Играешь роль осла,
      То можешь наконец
      Покинуть свой дворец.
      Курлы, курлы, курлы!
      Под сень густых лесов
      Отправиться готов, —
      Но и в лесу ослы!
 

АМЬЕН. А что такое «курлы»?

ЖАК. В Греции на это магическое слово откликались круглые дураки. Ну все, я пошел спать, если бессонница не одолеет. А если одолеет, буду выдумывать египетские казни для первенцев земли египетской.

АМЬЕН. А мне надо найти герцога: пора обедать.

(Расходятся в разные стороны.)