Текст книги "Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине"

Поскольку британское правительство изо всех сил пыталось обновить запрет на торговлю рабами в Атлантике одновременно с открытием своих рынков для «рабского» сахара, выглядело это как обычная капитуляция. Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что политическая повестка борцов за отмену рабства, сочетавшая в себе свободную торговлю, промышленное развитие и освобождение рабов, воплощенная в лице либералааболициониста Роберта Кобдена, имела под собой хрупкий фундамент. Такую политику приходилось поддерживать запретительными пошлинами, из-за которых цены на сахар в Британии взлетали до небес. Более того, эти пошлины применялись непоследовательно – например, их действие не затрагивало кофе или хлопок. Некоторые сторонники отмены рабства отказывались бороться за устранение дополнительных пошлин на «рабский» сахар, полагая (или, скорее, надеясь), что подневольный труд, неэффективный по самой своей природе, не сможет выжить в суровых условиях свободного рынка. Они думали, что возросшая торговля между Британией и Бразилией, при условии пристального контроля над соблюдением запрета на работорговлю, могла усовершенствовать бразильскую производственную сферу, перевести ее на путь промышленного развития и в конечном итоге искоренить рабство. Впрочем, на этот счет не было единого мнения, и, в отличие от эпохи Адама Смита, немногие борцы за отмену рабства осмеливались утверждать, что свободный труд дешевле подневольного⁴³.

Тем временем британскую политику направлял поиск дешевых зерновых культур и сахара, а также рынков сбыта для произведенных в стране промышленных товаров. Британия пользовалась своим превосходством на море и стремительно развивающимся финансовым сектором, чтобы открывать новые рынки для своих промышленных изделий, вплетая новых поставщиков в ткань своей торговой империи. Она отправила корабли в Бразилию; покорила Бирму; заставила Сиам на договорной основе выращивать рис для англичан; начала производить сахар для своего рынка на филиппинском острове Негрос – и все это случилось в 1850-х годах. Все эти действия проистекали из одного и того же великого замысла, согласно которому периферийные страны Латинской Америки и Юго-Восточной Азии должны были производить для англичан еду и служить рынками сбыта английских товаров. Политика в духе Кобдена с низкими пошлинами на импорт сельскохозяйственной продукции ясно достигла своих целей в отношении сахара, и в сочетании с растущей заработной платой это привело к быстрому росту потребления сахара после десятилетий стагнации⁴⁴.

Появление пояса сахарных плантаций на филиппинском Негросе было прямым результатом этой британской политики. Все началось в 1855 году, когда портовый город Илоило, расположенный на соседнем острове Панай, открылся для торговли с иностранцами. Англичане учредили в этом городе вице-консульство, и первым человеком, кто получил в нем должность, оказался Николас Лони – посредник нескольких манчестерских текстильных компаний. Его партнером стал Джон Хиггин, уроженец Ливерпуля и племянник самого Ричарда Кобдена. Несмотря на политические и личные связи с Кобденом, экономическую поддержку Лони получал от торгового дома Рассела и Стёрджиса (Russell&Sturgis), самого большого предприятия на Филиппинах, которое, в свою очередь, опиралось на влиятельный лондонский дом Барингов⁴⁵.

Лони оказал решительное содействие в развитии сахарного производства на Негросе и в розничной торговле хлопком на филиппинских Висайских островах. Он предоставлял ссуды на урожай под весьма скромный процент, а также продавал технику, например, паровые дробилки сахарного тростника, за которые можно было платить в рассрочку. Ключевую роль в этом процессе играл местный орден францисканцев: монахи становились посредниками между Лони и плантаторами и даже выступали в качестве гарантов погашения займов. Кроме того, производители текстиля с Илоило, по большей части этнические китайцы, вкладывали прибыль, полученную в своих мастерских, в сахарный рубеж Негроса, расположенный в тридцати километрах от моря. Большая часть земли, отведенная под производство сахара, была расчищена иммигрантами из Илоило, но их собственность вскоре отняли инвесторы-капиталисты. Собственность, отнятая у иммигрантов, сделала их землевладельцами, известными как hacenderos, и была отдана арендаторам, занимавшимся выращиванием злаков. Когда приходила пора собирать и перевозить урожай, эти землевладельцы полагались на сезонных работников, которые приходили из все более отдаленных мест группами примерно по двадцать человек и подчинялись своим мастерам. К 1886 году Негрос стал «сахарным островом»; на нем располагалось двести железных дробилок на паровой тяге и еще пятьсот на тягловой, а также тридцать водяных мельниц⁴⁶.

Бразилия, некогда бывшая крупнейшим экспортером сахара в мире, на удивление мало извлекла из доступа на британский рынок. Отчасти в этом были виноваты недостаток капитала, исчерпание топлива и истощение почв в регионе, но самым важным фактором оставался появившийся в юго-восточной Бразилии кофейный рубеж, яростно сражавшийся за подневольных работников, которых в последние десятилетия перед отменой рабства, состоявшейся в 1888 году, становилось все меньше и меньше⁴⁷.

В Пернамбуку объемы производства увеличились, но так и не достигли впечатляющего объема. На тростниковых полях все еще преобладали мельницы XVII века, engenho, поскольку все попытки бразильского правительства внедрить центральные сахарные заводы завершились провалом. Плантаторы Пернамбуку брали под контроль обширные участки земли, позволяющие сажать растения на целине и вплоть до шести лет получать из них отводки – урожай, поднимающийся из оставшихся в земле стеблей срезанного тростника. Этот метод приводил к сильному истощению почвы, из-за чего плантаторам приходилось перемещать тростниковые поля вместе с мельницами на тягловой силе. По этой причине в хозяйство невозможно было внедрить пар и сталь, не поддающиеся транспортировке, и по объемам производства в расчете на тонну сахарного тростника Бразилия намного уступала Яве или Кубе⁴⁸.

Рабство остается: Куба, Бразилия и Луизиана

Геополитика играла ключевую роль в том, что Кубе успешно удалось избежать британского запрета на рабовладение и стать самым крупным экспортером сахара в мире. То, что рабство до сих пор существовало в США, а американские президенты постоянно озвучивали свой интерес к аннексии острова, давало кубинским плантаторам мощное оружие против любых инициатив Испании, направленных на отмену рабства. Вопреки англоиспанскому соглашению от 1845 года, которое обновляло и улучшало принятые ранее запреты на работорговлю в испанских колониях, число африканских рабов, доставляемых на Кубу за год, в 1859 году достигло пика и составило 25 000 человек. По современным оценкам, с 1835 по 1864 год на Кубу завезли по крайней мере 323 800 рабов⁴⁹.

Но даже столь массовая незаконная торговля людьми не способствовала росту количества рабов на Кубе: в 1841 году их было уже 436500, в 1868-м – 363288⁵⁰. Высокая смертность среди рабов во многом была обусловлена их уязвимостью к опасным американским болезням, но не меньшую роль сыграла и жестокая эксплуатация на острове: кубинские рабы почти беспрерывно трудились по меньшей мере двенадцать часов в день, а в сезон жатвы продолжительность рабочего дня могла увеличиваться и до восемнадцати часов. Ежегодная смертность среди них доходила до 6,3 % в период с 1835 по 1841 год, а это намного выше, чем в большей части Вест-Индии накануне отмены рабства. В то время как мучительно долгие рабочие дни сократили ожидаемую продолжительность жизни, гендерный дисбаланс (количество мужчин превышало количество женщин вдвое) снизил уровень рождаемости⁵¹.

Изнурительный труд рабов проходил на Кубе под очень жестоким надзором, представлявшим собой полную противоположность политики смягчения условий, принятой в ранние годы XIX столетия. Хотя в большинстве карибских колоний рабам позволяли иметь свои участки для выращивания овощей, которые они затем могли продавать, на Кубе – а также на Пуэрто-Рико – рабы не имели права даже на эту землю, дающую им средства к существованию, и у них было еще меньше шансов купить себе свободу. Их кормили хозяева, и они были привязаны к поместьям. Это делалось для того, чтобы избежать общения рабов с разных плантаций на продовольственных рынках, и для того, чтобы не позволить им организовать независимое производство продуктов питания, которое позволило бы им заплатить за свою свободу⁵². Весь рабовладельческий режим был олицетворением узаконенной жестокости, как это видно из описания, которое оставил нам Дэвид Тернбулл, сторонник отмены рабства и британский консул. Он писал о кошмарной практике наказания кнутом у позорного столба: «Пусть при помощи парапетов власти и преуспели в том, чтобы скрыть от взглядов любопытных зевак, проходящих мимо, льющуюся кровь и разодранную плоть страдальцев, чиновникам совершенно не удавалось спрятаться от их душераздирающих криков и жалобных стонов, полных мольбы о милосердии»⁵³. Эта фабрика наказания и пыток стояла на вершине системы, придуманной для максимального контроля и сильно похожей на тюремное заключение, поскольку с наступлением вечера рабов часто запирали в бараках⁵⁴.

В Бразилии большинство рабов жили в условиях, не столь похожих на тюремные, но эта страна в XIX столетии по-прежнему оставалась крупнейшим импортером рабов. В ходе торговли людьми на ее земле оказались два миллиона африканцев, многим из которых было суждено попасть в сахарные поместья. Жестокое обращение с рабами – как физическое, так и психологическое – не имело конца. Англо-американец Томас Юбенк, путешествовавший по Бразилии в 1850-х годах, описывал пытки рабов в животрепещущих подробностях, а текст его книги сопровождался рисунками пыточных орудий. Но дух сопротивления был неугасим: рабы часто убивали хозяев, поджигали мельницы, устраивали саботаж, совершали самоубийства и, конечно же, восставали. Сопротивление было неистовым и на Кубе – его питали новости об отмене рабства в других карибских колониях, которые распространяли и свободные чернокожие, и странствующие торговцы⁵⁵.

Столкнувшись с сокращением числа рабов и восстаниями, кубинские плантаторы отчаянно пытались найти работников за пределами Африки, но продолжали относиться к ним почти так же сурово, как к африканцам. Закабаленных китайцев, в целом, воспринимали как товар – как и чернорабочих из Ирландии и мексиканского Юкатана, а также с Канарских островов и из испанской Галисии. Довольно многих галисийцев в 1840-х годах захватывали в плен и продавали вполовину дешевле, чем африканских рабов⁵⁶.

И на луизианских сахарных плантациях в XIX веке нечеловеческие условия труда уносили жизни множества рабов. Какие бы меры плантаторы Луизианы ни предпринимали для увеличения рождаемости африканцев, все усилия сходили на нет, поскольку конечной их целью оставалось получение от рабов как можно более значительных результатов труда. Впрочем, в отличие от Кубы, растущей сахарной экономике Луизианы не приходилось прибегать к ввозу рабов из Африки, а также подневольных рабочих из Китая, Мексики и Европы. С 1820 по 1860 год примерно 875 тысяч рабов было перевезено из северных штатов на самый юг Луизианы, где они должны были выращивать сахар и хлопок. Их привозили, например, из Вирджинии, где истощение почвы заставило земледельцев перейти с выращивания табака на зерновые, возделывание которых требовало намного меньше труда. Лишь в 1850-х годах необходимость ввоза рабов в Луизиану уменьшилась благодаря сочетанию механизации и незначительного улучшения жилищных условий⁵⁷.

Улучшения в условиях содержания рабов в Луизиане сводились к тому, что им позволили носить туфли, а в некоторых случаях даже обязывали к этому⁵⁸. Женщине, родившей ребенка, давали месяц на восстановление – это было еще одним незначительным шагом вперед, обусловленным непосредственным интересом плантаторов в рождении нового поколения рабов. Плантаторы Луизианы ввели «хрустящие деньги» (купоны), которые рабы могли заработать, выполняя дополнительную работу – например, собирая по ночам дрова или продавая управленцам поместья домашнюю птицу или овощи со своих дворов, а также тыквы, картофель и сено со своих земельных участков, расположенных за пределами плантации. «Хрустящие деньги» принимались только в магазинах на территории плантации, что препятствовало совершению сделок между рабами и странствующими торговцами, которые, по слухам, подбивали рабов на мелкие кражи (например, деталей механизмов), способные стать действенным средством саботажа⁵⁹.

Защитники рабовладения держались за эти скудные нововведения и утверждали, что условия жизни рабов в южных штатах США лучше, чем у тех, кто занят в промышленном производстве. Материальные условия жизни рабочих в северных городах тоже были неутешительными, но они не шли ни в какое сравнение с той жестокостью, с которой приходилось сталкиваться рабам. Устройства для порки, подобные тому, которое описывал Тернбулл на Кубе, существовали и в Луизиане⁶⁰. Любая идеализация условий жизни на плантациях, которую мы можем встретить в ностальгических рассказах о Луизиане до Гражданской войны в США, не выдерживает аргумента, приведенного Гербертом Аптекером, который одним из первых начал изучать рабство в США: «Рабовладение было состоянием хронической войны, и все те, кто не был негром, были, по закону, частью регулярной армии угнетателей»⁶¹.

Кабальные договоры в сахарных поместьях

Отмена рабства в британских и французских колониальных империях произошла во имя свободы, но тем, кто работал на плантациях, предстояло понять, что их свобода очень ограничена. Во-первых, плантаторы, преобладавшие в местных колониальных представительных собраниях, убеждали свои правительства принять такие законы, которые бы заставили освобожденных людей вернуться на плантации, как, например, это сделал на Французских Антильских островах Карл Альфонс, граф де Шазель (см. главу 5). По прошествии всего лишь нескольких лет после того, как рабы получили свободу во Французской империи, Мартиника и Гваделупа приняли постановления, включающие обременительный налог на небольшие земельные участки, а также жесткий запрет на бродяжничество, принуждавший освобожденных к возвращению на плантации. Подобное законодательство было претворено в жизнь и на Маврикии, где господствующий класс франкоязычных плантаторов занимал большинство мест в представительном собрании острова. Виктор Шёльшер, великий французский аболиционист, с гневом обрушивался на эти постановления, видя в них целенаправленные меры, призванные сделать труд бывших рабов, обретших свободу, дешевым для плантаторов⁶².

Кроме того, воскресла из небытия и старая система подневольного труда, восходящая к Средним векам, когда «Черная смерть» привела к серьезной нехватке рабочей силы. Эта кабальная система предполагала подписание документа, который давал хозяину законную власть над жизнью слуги до истечения срока контракта. Она сразу стала основой трудовых договоров, заключаемых при работе на колониальных плантациях и рудниках. Из условий контракта неизменно следовало, что работники, отказавшиеся выполнять свое дело до момента истечения оговоренного срока, становились преступниками. Как мы отмечали в главе 3, такие кабальные договоры предшествовали рабству в Вест-Индии и на Французских Антильских островах. Почти сразу же после того, как всем рабам была дарована свобода, работники, связанные кабальным договором, вновь появились в Вест-Индии и на Маврикии, а во французских колониях снова возникли engagés. Сотни тысяч азиатских рабочих, приехавшие трудиться на сахарных плантациях, почти неизбежно подписывали такой договор. По сути, эти контракты были универсальным явлением на полях сахарного тростника во всем мире, в том числе на Гавайях и в испанских колониях, и не исключали европейцев⁶³.

Китайские труженики стали восприниматься как идеальная рабочая сила, способная заменить рабов, еще задолго до отмены работорговли. Пьер Пуавр, Бенджамин Раш, Генри Ботэм и другие восхищенно писали об их эффективности. Джозеф Фостер Бархем II, владелец Месопотамской плантации на Ямайке, прослышав о трудолюбии и бережливости китайцев, планировал учредить компанию по их найму с использованием кабального договора сроком на четырнадцать лет, – контракт, условия которого очень приближены к рабству. Но как творец азиатско-карибской системы кабального труда в историю вошел другой человек – Роберт Фаркуар. В дни своей службы лейтенант-губернатором Пинанга (1804–1805) он видел, как искусно китайцы, делавшие сахар, управляют плантациями, и организовал первую перевозку 192 китайских трудовых мигрантов из Макао на Тринидад. Первый проект Фаркуара так и не увенчался успехом, но удачливей оказались плантаторы Британской Гвианы во главе с Джоном Гладстоном: они организовали переправку 396 индийских работников, связанных кабальным договором с нанимателями⁶⁴. По всей видимости, Гладстон не был особенно уверен в правильности этого поступка: он продал свои заводы в Демераре и в 1840 году начал свой бизнес с нуля – на этот раз в Индии. Это оказалось мудрым решением, поскольку годом позже Джон Рассел, секретарь по делам колоний, в своей знаменитой речи осудил и запретил практику кабальных договоров, также известную как «торговля кули», назвав ее «новой системой рабства»⁶⁵.

И все же, возможно, решение Гладстона было слишком поспешным, ведь в 1844 году запрет на заключение кабального договора был снят. На Маврикии законодательный совет, в котором преобладали плантаторы, обложил налогом вино и ликеры, чтобы оплатить перевозку рабочих, на которую он только с 1844 по 1848 год потратил £423579⁶⁶. На Тринидаде плантаторы разорили казну колонии, чтобы профинансировать подписание кабальных договоров с рабочими. Это событие было встречено сопротивлением: цветные тринидадцы подали петицию против подобных растрат, осуждая то, как именно были собраны £250000 на заключение контрактов – путем повышения налогов и сокращения зарплат на плантациях. Они были в бешенстве, узнав, что публичные фонды для создания инфраструктуры и услуг, отчаянно необходимые Тринидаду, были растрачены в интересах правящего класса плантаторов. Цветные представители ямайской законодательной власти и баптистские миссионеры пробовали остановить плантаторов, использовавших государственное финансирование Ямайки как субсидию на импорт индийских работников, уже заключивших контракт⁶⁷. Они пришли в гнев, когда узнали, что бывшим рабам приходилось платить из собственного кармана за наём работников по контракту, ведь со временем это привело бы к преднамеренному понижению их собственного жалованья.

Плантаторы, словно одержимые, нанимали работников по кабальным договорам, и вскоре эта практика переросла в широкомасштабный бизнес. Сперва вербовщики из Британской Гвианы и Тринидада, которым платили за количество нанятых людей, отправились на меньшие острова Вест-Индии и наняли там 18 тысяч работников⁶⁸. Кроме того, они импортировали рабочую силу из Сьерра-Леоне и с острова Святой Елены, а также чернокожих и белых рабочих с атлантических островов, принадлежавших Португалии. Малоизвестен тот факт, что почти сорок тысяч африканцев, освобожденных с рабовладельческих судов, сошли на землю в Британской Гвиане, на Тринидаде и на Ямайке лишь для того, чтобы их обманом заставили заключить кабальные договоры, чаще всего обязывающие к труду на сахарных плантациях⁶⁹. В перевозке индийских рабочих, связанных кабальными контрактами, в частности в Британскую Гвиану, принимали участие влиятельные британские дельцы. Поскольку они вкладывали в Британскую Гвиану и Тринидад большие деньги, 85 % индийцев, направлявшихся в Вест-Индию по условиям кабального договора, оканчивали свой путь в одном из этих двух пунктов назначения, и только 10 % высаживались в гораздо более обширной сахарной колонии – на Ямайке⁷⁰.

Тем временем перенаселенность и конфликты, сотрясавшие Азию, предоставляли вербовщикам все больше возможностей. Отчаянное положение в юго-восточном Китае в годы восстания тайпинов (1850–1864) еще больше увеличивало поток мигрантов, устремившихся на тростниковые поля Кубы и Перу, а также на Гавайи. Этим объясняется и активное выращивание сахара в Таиланде и на Малакке, которым также занимались китайские мигранты. Бóльшая часть из трехсот тысяч китайских работников, заключивших кабальный договор о работе на сахарных плантациях, отправлялись на Кубу, в Перу или на Гавайи. Как правило, они не знали, куда направляются – если только их не захватывали в плен. Довольно многие, согласно одному свидетельству, считали, что их ждут золотые горы Калифорнии, где они будут заниматься добычей золота. На борту было почти так же тесно, как в рабовладельческих трюмах, и четверть пассажиров не доживала до конца пути⁷¹. К тем же, кто прибывал на Кубу, относились как к невольникам и выставляли на аукционах, где плантаторы могли купить их даже по меньшей цене, чем африканских рабов. Плантаторы называли эту практику «покупкой грязных кули»; они унижали китайских работников, обрезая их длинные волосы, заплетенные в косу, и стремились их обезличить, давая им испанские имена. Сохранилось много трагических историй о том, как китайцы кончали с собой, прыгая в котел с кипящим сахарным соком. Жестокое обращение, пытки и нанесение увечий были причиной, по которой примерно половина китайских чернорабочих умирала еще до того, как истекал восьмилетний срок их контракта⁷². Не лучше была и участь девяноста тысяч китайских работников, в 1854 году уплывших из Макао в Перу, чтобы заменить освобожденных рабов в сахарных поместьях. Несмотря на то что в 1874 году англичане добились прекращения поставок китайских рабочих из Макао, возросшие продажи опиума, привозимого в Перу, помогли удержать китайцев, живущих там, в пеонаже – одной из форм долгового рабства, почти равносильной обычному рабству⁷³.

Яванская «система принудительных культур» (1830–1870)

На протяжении большей части XIX столетия подневольный труд все так же преобладал на тростниковых полях всего мира. Пока Америка переживала «второе рабство», вызванное притоком работников, попавших в кабалу, на Яве 60 % деревенских жителей по принуждению отдали часть своих земель и времени на выращивание сахарного тростника, а также с кофе, индиго и зерновых культур для колониального правительства. Эту «систему принудительных культур» разработал и воплотил в жизнь армейский инженер Йоханнес ван ден Босх. Рожденный в буржуазной среде, харизматичный и нетерпеливый ван ден Босх продемонстрировал свои впечатляющие организаторские таланты, когда в конце 1810-х годов начал на территории современных Нидерландов и Бельгии движение национального масштаба, выступавшее за переселение бедняков в заокеанские колонии. Пять из этих колоний, призванные снизить бедность, в 2021 году получили статус всемирного наследия ЮНЕСКО. Несколько лет спустя ван ден Босх отправился в качестве главного управляющего в голландские колонии в Вест-Индии, в число которых входил Суринам, все еще остающийся важным производителем сахара. Ван ден Босх реорганизовал администрацию колоний и – отталкиваясь от практики смягчения, проводимой англичанами, – принял меры для того, чтобы все признали право рабов считаться людьми. Хотя сам он выступал против рабства, большего ему достичь так и не удалось, поскольку в королевстве Нидерландов движение за отмену рабства совершенно отсутствовало.

В 1829 году ван ден Босха назначили генерал-губернатором Голландских Индий с расчетом на то, что он восстановит доходность убыточной голландской колониальной империи в Азии. Когда он прибыл на Яву, производством сахара по большей части, как и прежде, занимались китайские помольщики. В первые годы после того, как Британия наложила запрет на работорговлю, ван ден Босх полагал, что теперь яванские сахарные мельницы смогут обеспечивать европейские рынки. Он считал, что конец работорговли заставит владельцев американских плантаций начать улучшение условий труда рабов и что последующие за этим расходы в конце концов приведут к уничтожению рабства. Но в 1830 году, прибыв в Азию, он понял, что запрет на работорговлю не возымел почти никакого эффекта и, судя по всему, рабство не исчезнет в обозримом будущем. В таком случае у Явы не оставалось никаких шансов на европейском рынке – главным образом потому, что кораблям, везшим яванский сахар, приходилось огибать мыс Доброй Надежды, что повышало цену сахара более чем в два раза⁷⁴.

Как мы уже не раз видели, производители сахара могли выжить только в том случае, если удерживали трудовые затраты на уровне абсолютного минимума, который едва позволял работникам остаться в живых. Даже на Яве, где качество жизни и так было весьма невысоким, найти людей, готовых работать в таких условиях, было очень непросто, поскольку, как утверждал Босх, у яванцев не было стимула работать усерднее, чем они уже работали, пытаясь прокормиться на своих маленьких участках земли. Поскольку значительная доля яванских крестьян не имела собственной земли или владела лишь крохотным участком, они, как правило, зарабатывали на жизнь как подневольные труженики, гнули спины на полях богатых землевладельцев и получали за это долю урожая. Кроме того, появлению на острове сколь-либо заметного пролетариата препятствовал государственный запрет, не позволявший европейцам, китайцам и их потомкам покупать землю. Этот запрет был издан в 1823 году и должен был предотвратить вытеснение яванских крестьян с их земель, что могло стать поводом для беспорядков и угрозой для колониальных властей. В отсутствие деревенского пролетариата сахарные поместья, использующие наемный рабочий труд – те самые, что возникли в начале XIX века благодаря британским торговым домам, – потерпели крах из-за нехватки рабочей силы⁷⁵.

Чтобы выйти из этого тупика, по крайней мере в пределах колоний, ван ден Босх решил раздуть пламя капиталистической экономики, заставив яванских крестьян выращивать злаки, получая взамен финансовую компенсацию, из которой, в свою очередь, они должны были платить свой земельный налог. Такая стратегия превращала крестьян в налогоплательщиков и потребителей, зависящих от денежного дохода. И хотя это шло вразрез с провозглашенными целями колониального правительства, исключение уже было сделано для принудительного выращивания кофе – наиболее важной из местных экспортных культур. Нужно заметить, что его вообще не сдерживали никакие философские возражения против принудительного труда. Королю Виллему I, единоличному правителю нидерландских колоний, он писал, что концепция свободного труда не несет в себе никакого смысла, ведь для большей части человечества безделье равносильно голодной смерти. А поскольку люди вынуждены работать, значит, любой труд по определению является для них принудительным⁷⁶. В 1830 году, перед тем как отправиться в Голландскую Ост-Индию и занять свой пост, ван ден Босх заручился одобрением короля на применение «системы принудительных культур», которой предстояло решить проблему нехватки рабочей силы, погубившую ранние эксперименты с плантациями, проведенные на Яве британскими торговыми домами. Подневольный труд 125 тысяч яванцев, осуществляемый под пристальным надзором европейских и яванских чиновников, обеспечил стабильное поступление тростника на частные сахарные заводы – и этот труд, как гордо заявлял ван ден Босх, обходился вчетверо дешевле, чем труд рабов в Карибском регионе⁷⁷.

Свою принудительную систему культивации ван ден Босх рассматривал как комплекс временных мер, от которых предстояло постепенно отказаться, как только яванская экономика полностью монетизируется и достаточное число яванцев будут работать за жалованье. Чтобы ускорить этот процесс, колониальное правительство сделало так, что в начале 1830-х годов на Яву в огромных количествах начали поступать мелкие медные монеты. Главная задача была поручена полуправительственному Нидерландскому торговому обществу, которое, как мы видели в главе 5, играло ключевую роль в индустриализации яванской сахарной отрасли. Кроме того, это торговое общество делало процесс оплаты крестьянам более ликвидным, а также занималось морской транспортировкой грузов и проведением в Нидерландах аукционов, на которых продавались колониальные товары⁷⁸. Во всем этом ван ден Босх располагал полной поддержкой короля Виллема I, которого в нидерландских исторических книгах называют королем-торговцем. Подобно хедивам в Египте и Наполеону III во Франции, этот нидерландский король открыто поддерживал агропромышленный капитализм как национальный проект и брал его под личную ответственность.

В то время как нидерландские гражданские чиновники в колониях выполняли роль надзирателей, принуждая местных жителей к выращиванию товарных культур для европейских рынков, сам процесс ложился на плечи традиционных яванских правителей и деревенских старейшин, которые постепенно становились частью колониальной бюрократии. В награду за службу они получали долю от выручки, благодаря которой могли довести до максимума производство товарных культур. Фермеров, владевших землей, призывали сдавать свои участки и рабочую силу в аренду за низкую плату, при помощи которой они, как предполагалось, должны были оплачивать свою земельную ренту. В теории, это была справедливая и приемлемая система. На деле же оказалось, что бремя принудительного выращивания распределялось по разным частям яванской глубинки неравномерно: в каждой деревне более зажиточные фермеры передавали работу множеству мелких и безземельных крестьян, которые именно от них и получали средства к существованию.

Многие маргинализованные крестьяне пытались уклониться от налагаемого на них бремени и обустраивали новые участки в менее густонаселенных областях Явы. В тех краях, где повинность была для крестьян особенно тяжела, наблюдались массовые миграции⁷⁹. Часто они происходили втайне, поскольку яванцам не позволялось покидать пределы своего района без разрешения от деревенского старосты и колониальных чиновников. Разрешения на такие путешествия просуществовали до конца «системы принудительных культур», и любого, кого ловили без пропуска, ждало избиение ротанговым хлыстом или заключение в тюрьму. Более того, меры, принятые для того, чтобы принудить людей к исполнению повинности, проистекали из той же идеологии и той же циничной практичности, что и беспощадные законы против бродяжничества, принятые на Карибских островах и Маврикии после отмены рабства и призванные возвращать освобожденных людей на плантации⁸⁰.