Текст книги "Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине"

По мере того как производство в Карибском регионе стремительно возрастало, бразильская сахарная промышленность начинала впадать в стагнацию, которая растянулась на целый век. До сих пор «сахарные рубежи» останавливались или даже погибали из-за экологических ограничений, перемены климата или военных вторжений, но ни один из этих факторов не имел отношения к Бразилии. Ее плантаторы просто не смогли воспользоваться преимуществом плодородной земли, изобильной водной энергии и многочисленных тягловых животных, а также миллиона африканских рабов, доставленных в Бразилию с 1700 по 1760 год – примерно столько же оказалось на Французских Антильских островах и в Британской Вест-Индии⁴⁵. Большая часть рабов на самом деле отправлялась на золотые и алмазные копи. Кроме того, бразильские плантаторы не сумели извлечь выгоду ни из растущих цен на сахар, ни из позиции нейтралитета, сохраняемого в частых войнах, в которые были вовлечены англичане, французы и испанцы. Бразильские сахарные поместья потеряли большую часть своих рынков во Франции, Британии и Нидерландах: этим странам, и в особенности Британии, были интересны золото и алмазы, а не сахар, который они производили в своих карибских колониях⁴⁶.

К концу XVIII столетия, когда спрос на бразильский сахар наконец восстановился, лишь 5 % мельниц Пернамбуку приводились в движение водой и лишь немногие валки были окованы железом, тем самым обрабатывающая способность и дробящая сила на предприятиях были серьезно подорваны⁴⁷. Леса истощились, но вместо того чтобы прибегнуть к сжиганию багассы, бразильские плантаторы решили двигаться вглубь страны, уничтожая еще больше лесов независимо от качества древесины. Практика сжигания леса на местах, предназначенных для посадки тростника, позволяла сберечь навоз, но заставляла плантаторов использовать еще больше земли, поскольку участки, на которых был применен этот способ, оставались невозделанными в течение следующих нескольких лет, пока пострадавшая от огня почва не восстанавливалась. Это не только привело к масштабному уничтожению лесов, но и оказалось очень неэкономно. Рабам приходилось преодолевать большие расстояния, отделяющие их от полей сахарного тростника, в то время как сахарным поместьям нужно было конкурировать за рабочую силу с золотыми и алмазными копями, а за скудную древесину, идущую на растопку – с кожевенным производством. Доходность снизилась, и многие мельницы пришлось закрыть в 1780-х годах⁴⁸. К тому времени Бразилия как экспортер уже уступала Сан-Доминго и Ямайке.

Рабы

Вследствие войн против гегемонии Габсбургов, рабство, принесенное испанцами и португальцами на американский континент, распространилось на голландские, английские и французские колонии. Для испанцев и португальцев рабовладение было древним институтом, за время существования которого церковь успела смягчить наиболее неприятные последствия, вытекающие из обезличивания людей, превращенных в собственность. На американском континенте Католическая церковь продолжала противостоять обезличиванию рабов в условиях плантационного капитализма, требуя от католических монархов облегчить процесс крещения порабощенных подданных. С другой стороны, рабовладельцы-протестанты не подпадали под обязательство заботиться о душах своих рабов, и это, на фоне глубоко религиозной Европы того времени, дает нам ужасающую картину исключительно бесчеловечного характера новой капиталистической системы рабства.

Главным пунктом назначения для порабощенных африканцев были сахарные плантации, куда отправляли по меньшей мере половину, а, возможно, и две трети из приблизительно 12,5 миллионов людей, плененных в Африке и перевезенных через Атлантический океан⁴⁹. Из-за стремительно возраставшего спроса на сахар в Европе корабли работорговцев не могли справиться со спросом на рабов, и это особенно ярко проявилось в дни расцвета сахарного производства на Сан-Доминго в конце XVIII века, когда в погоне за товаром корабли французских рабовладельцев достигали восточного побережья Африки⁵⁰.

Во второй половине XVIII века по средним годовым показателям более шестисот тысяч порабощенных людей трудились на карибских и бразильских сахарных плантациях или выполняли подсобные работы, например, пасли скот, который вращал жернова мельницы, перевозили сахар в порты и присматривали за полями, на которых выращивалось продовольствие (лишь 30–40 % земли стандартного сахарного поместья в Вест-Индии могло быть отдано под сахарный тростник, на остальных участках растили продовольственные культуры и пасли скот)⁵¹. Рабам также приходилось строить и поддерживать инфраструктуру поместья, в том числе проводить ирригационные или дренажные работы. По возможности это делалось не в сам сезон жатвы, представлявший собой «узкое окно» в календаре работ на плантации, когда одновременно приходилось справляться с трудоемкой ручной рубкой тростника и транспортировкой, помолом и кипячением сока, поскольку на доиндустриальных плантациях было довольно мало возможностей избежать необходимости в рабочей силе в сезон помола.

Жестоко разлученные со своими семьями, в отрыве от своих общин и от своей земли, порабощенные вели «современную жизнь», как указал Сирил Джеймс, знаменитый тринидадский историк. О современности он говорил в том смысле, что родственные связи этих людей были уничтожены, большая часть их еды и одежды импортировалась, а детальное разделение труда и управление временем объединяли их даже сильнее, чем европейский пролетариат в то время⁵². Должно быть, плененные африканцы считали свою участь жестоким исходом проигранной ими войны или последствием набега на их родную деревню или город. Порабощенным женщинам приходилось куда хуже, чем мужчинам. Вопреки возможным ожиданиям современных читателей, тяжелую работу в поле выполняли в большинстве своем именно женщины, в то время как бондарями, каменщиками и плотниками, а также сахароварами, как правило, были мужчины. Работа была каторжной, дни, проведенные в полях, изнурительными, а жар в варочных отделениях – невыносимым. Женщины, родившие ребенка, возвращались в поле уже через две недели после родов и часто несли дитя с собой на спине⁵³.

В Атлантике сахарные плантаторы не только выжимали максимум труда из своих рабов, но и заставляли их выращивать свою собственную еду. Этим приходилось заниматься по вечерам или в воскресенье, хотя вне сезона помола еду выращивали и субботние вечера. Колониальные власти признали, что получающейся еды никак не могло хватать для полноценного пропитания. Когда Иоганн Мориц своими глазами увидел, что сахарная монокультура в Пернамбуку представляет для рабов угрозу недоедания и даже голода, он велел владельцам сахарных поместий высадить по двести кустов кассавы в расчете на раба, что, впрочем, не принесло значительных результатов⁵⁴. На Французских Антильских островах Кольбер пытался улучшить условия питания, включив в свой «Черный кодекс» (1685) статью о полной ответственности хозяев за содержание своих рабов. Но это, опять же, почти не оказало положительного эффекта. По словам Жана-Батиста Лаба, монаха-доминиканца, в сезон помола у рабов едва хватало времени, чтобы поесть, не говоря уже о том, чтобы сажать растения⁵⁵. Он знал это, поскольку был не только священником, но и сахарным плантатором, инженером и экспертом в вопросах, связанных с Карибскими островами в XVII веке. Отвратительные условия труда на карибских сахарных островах не были тайной для Европы и даже вызывали некоторую озабоченность. В следственном отчете об условиях жизни рабов, направленном в 1737 году в британский парламент, делался вывод о том, что их питание оставляло желать лучшего и было причиной сократившейся доходности в сахарных колониях⁵⁶.

Плохие стандарты питания, а точнее говоря, самое что ни на есть недоедание, увеличили восприимчивость рабов к ряду заболеваний, включая бери-бери, представляющее особую опасность для рабынь в период беременности. Смертность резко возрастала каждый год в августе – этот месяц был известен как «месяц голода», поскольку урожаев с участков, на которых выращивались продовольственные культуры, в это время было совершенно недостаточно. Зубы эксгумированных скелетов свидетельствуют об этом периоде голода и следующей за ним голодной смерти, вызванной рационом из зерновых и мелассы с очень небольшим количеством мяса⁵⁷. Рабам приходилось есть крыс, ящериц и змей, истребляемых по приказу плантаторов. Отец Лаба, содрогавшийся от омерзения при мысли о поедании этих животных, пишет о том, как устанавливал в тростниковых полях ловушки, предотвращая появление этих вездесущих вредителей, которые плодились с угрожающей скоростью и нападали на рубщиков тростника. А чтобы рабы не вздумали ловить животных и продавать их, он давал денежное вознаграждение за каждую крысу, которую специально назначенные работники находили в ловушках. Между прочим, воспоминания Жана-Батиста Лаба – лишь одно из многих свидетельств того, что среди рабов существовала монетарная экономика⁵⁸.

Рабам часто удавалось создать свою экономику производства продуктов питания, чтобы справиться с недоеданием, на которое их обрекали плантаторы. Возможно, маниока и плантаны (райские бананы) были единственной едой, которой рабов кормили плантаторы, как отмечал Джон Габриэль Стедман, шотландский офицер голландского происхождения, посетивший Суринам в 1770-х годах⁵⁹. Впрочем, африканским рабам удавалось выращивать ямс, сорго, прос, рис и арахис. Они превращали маленькие дворы вокруг своих хижин в огороды, держали домашнюю птицу, а иногда даже коз и свиней. Если им улыбалась удача – как тем рабам, что трудились в поместьях неподалеку от побережья Барбадоса, – они могли поймать несколько крабов или наловить рыбы⁶⁰. Как именно африканские рабы провезли в Америку семена и злаки, остается для нас тайной; возможно, они пронесли семена, включая рис, на борт тайком, в волосах, или сумели собрать растительный материал, от которого избавлялись рабовладельцы, отплывавшие на своих кораблях из карибских портов⁶¹. В любом случае, благодаря знакомству с овощами и фруктами, рабы по крайней мере получали какие-то витамины, – которые, кстати, часто отсутствовали в рационе плантаторов, поскольку те даже не догадывались об их необходимости⁶². Постепенно возникла креольская кухня, основанная на овощах и растительном масле, и ее блюда проникли даже в дома плантаторов; кроме того, без опыта рабов европейцы, возможно, даже не смогли бы выжить в своих сахарных колониях.

И хотя времени, отпущенного на то, чтобы рабы могли позаботиться о своем пропитании, совершенно не хватало, они умудрялись успешно выращивать и впоследствии даже продавать еду. В течение XVIII века американские плантаторы часто признавали имущественные права рабов на возделываемые ими придомовые участки, и даже позволяли завещать их друзьям или родственникам. В любое время, свободное от работы в своих собственных дворах, они могли выполнять дополнительную работу на плантациях, скажем, собирать дрова или плести веревки. Они также могли заработать денег, научившись плести корзины или изготавливать гончарные изделия⁶³. Так на карибских островах зародилась городская рыночная экономика, позволяющая женщинам, сбежавшим с плантации, зарабатывать на жизнь, и при этом не попасть обратно в руки хозяев⁶⁴.

Если рабам, родившимся в Вест-Индии, выживать было трудно, то среди новоприбывших африканцев смертность была поистине катастрофической. По словам преподобного Роберта Робертсона, который в начале XIX века пребывал на острове Невис, примерно две пятых от общего числа порабощенных африканцев умерли в течение первого года работ на плантации. Многие прибывали на остров, уже находясь в ужасном состоянии. Например, Стедман собственными глазами видел, что у рабов, привезенных на побережье Суринама, кожа буквально свисала с костей⁶⁵. Искалеченные еще до прибытия, в условиях жизни на плантации многие рабы кончали с собой. Англичанин Ричард Лигон, изгнанный роялист, живший на Барбадосе в середине XVII века, казалось, приходил в смущение от того, что рабов совершенно не волновала их собственная жизнь. Он вспоминал, что многие совершили самоубийство, чтобы избавить себя от ужасной судьбы и вернуть свои души в землю предков⁶⁶. Вот что писал ямайский плантатор Уильям Бекфорд в конце XVIII века: «Одни отваживаются, невзирая на страх, броситься в кипящий котел, другие прибивают себя к дверям и деревьям, иные ныряют в стремительные речные потоки, а некоторые оканчивают свое безвыходное существование при помощи ножа»⁶⁷. Стедман, современник Бекфорда, сообщает о столь же ужасающих событиях в Суринаме, где рабы прыгали к кипящие котлы с сахаром, чтобы освободиться от жестоких хозяев, испытывая мрачное удовольствие от осознания того, что их мучители понесут финансовые убытки⁶⁸.

Но всепроникающая нищета, садизм надзирателей, постоянный голод и необычайно долгие рабочие дни встречали сопротивление. Рабы боролись с практикой хозяев давать им имена по названию плантации: друг друга они называли своими африканскими именами. Кроме того, они сохраняли и поддерживали свои погребальные обычаи, свое пение, свои танцы, свою медицину, готовили свою еду, традицию отнятия ребенка от груди и свои религиозные верования. Межафриканский синкретизм возник на фоне общего опыта отрыва от Африки, сопротивления расизму и капиталистической эксплуатации⁶⁹. Женщины оберегали автономию над своими телами, прибегая к абортивным средствам, лишь бы их дети не рождались в рабстве; случалось такое и после того, как женщин насиловали надсмотрщики⁷⁰.

Сопротивление не ограничивалось психической, культурной и телесной сферой рабов – оно часто вырастало до поджогов сухого тростника. Несмотря на то что сгоревший тростник тоже можно было молоть, это требовалось делать без промедления, что не всегда удавалось плантаторам. Впрочем, такие поджоги немного облегчали жизнь рубщикам тростника, поскольку уничтожали или по крайней мере прогоняли крыс⁷¹. Если представлялась возможность, рабы могли устроить саботаж на мельнице, лишь для того, чтобы урвать минутку отдыха после изнурительной работы по восемнадцать с лишним часов в день, которой им приходилось заниматься во время жатвы. Если рабов брали на службу в дом, они могли отомстить за плохое обращение, отравив родственников хозяина⁷². Но чаще всего они поднимали восстания и сбегали, как делали рабы еще в начале XVI века на ранних плантациях на Сан-Томе и Эспаньоле⁷³. Сопротивление существовало всегда, и ему предстояло достичь своего апогея во время крупных восстаний рабов в Сан-Доминго (1791) и на Ямайке (1832), оба из которых сыграли в отмене рабства очень важную роль.

Уровень организованного сопротивления варьировался в зависимости от отношений между рабами. Различия в этническом происхождении и языке новоприбывших рабов уменьшали риск восстания, но тот момент, когда им удавалось преодолеть разногласия и начать организованное сопротивление, всегда наступал довольно скоро. На Барбадосе еще в 1675 году был раскрыт крупный заговор. Восстание планировали на протяжении трех лет, и плантаторы узнали о нем лишь благодаря предательству одной из рабынь⁷⁴. С того времени рабовладельцы на Барбадосе всегда были настороже, ожидая бунтов. Они превратили свои дома к крепости, сформировали ополчение и ввели письменные пропуска, которые их рабы должны были всегда иметь при себе, когда отлучались с плантации. На самом деле проверить неукоснительное соблюдение этого правила было невозможно, и рабы, пытавшиеся сбежать в столицу Барбадоса, Бриджтаун, часто подделывали пропуска⁷⁵. Во французских колониях действовала статья «Черного кодекса», запрещавшая любой контакт между рабами, служившими разным господам, призванная предотвратить мятежные заговоры или хотя бы помешать им, но она была столь же неэффективной. Из-за жизни в постоянном страхе мятежа плантаторов пугал даже бой барабанов, на котором играли рабы. Плантаторы опасались, что, ударяя в барабан, они обмениваются друг с другом тайными сигналами, а потому запрещали им играть⁷⁶.

В Бразилии, Гвианах и на Ямайке, где сбежать было проще, чем на маленьком и интенсивно возделываемом острове Барбадос, количество маронов (сбежавших рабов) исчислялось тысячами. На Ямайке военные экспедиции, отправленные для возвращения рабов, обернулись для англичан катастрофой. Причиной тому был не только непроходимый ландшафт. Мароны оказались хорошими тактиками, ведь многих из них продали в рабство, захватив в плен на родине в ходе войны. У англичан не оставалось иного выбора, кроме как признать независимость некоторых из самых мощных общин маронов, которые взамен обещали поддерживать систему плантаций, захватывая в плен и возвращая других беглых рабов. В 1760 году Тэки, принц из народа фанти, жившего на территориях, где сейчас находится Гана, и Апонго, вождь из Дагомеи, сумели организовать восстание, охватившее весь остров, и если бы общины маронов не пришли на помощь британским войскам, оно могло бы положить конец британской власти на Ямайке⁷⁷.

Для колониальных властей Голландской Гвианы сопротивление рабов было не менее волнительным испытанием. Рассказ Джона Стедмана об экспедициях его полка в Суринам и битвах с маронами свидетельствует о сложности и упорстве их общин, которые колониальные войска не смогли уничтожить и лишь заставили уйти глубже в лес. Напротив, беглые рабы могли ожидать самых страшных наказаний – например, им могли отрубить ногу – наказание, пережить которое удавалось не многим⁷⁸. В Сан-Доминго тысячи маронов жили в горах, представляя собой реальную угрозу плантаторам, из-за риска объединения рабов и местного населения для борьбы с общим врагом. Раздражение местных жителей стало особенно заметным после того, как в 1763 году sang mêlés, полукровки, рожденные от порабощенных африканцев и их господ, часть которых стала преуспевающими плантаторами индиго, лишились права не только на работу в государственных службах, но и права заниматься профессиями, требовавшими обучения, причем это ограничение распространялось и на получение образования во Франции⁷⁹.

Жестокие наказания использовались повсеместно и продолжались до самого конца плантационного рабства. Чтобы добиться покорности, новоприбывшие смотрители плантаций были вынуждены принимать участие в пытках рабов за малейшие нарушения. Вскоре они забывали о своей человечности и погружались в страшную реальность плантаций⁸⁰. Одним из них был шотландец Захария Маколей, которого в возрасте шестнадцати лет отправили на ямайскую плантацию. В своей автобиографии Маколей вспоминает, как прошлой обычные для того времени путь от ужаса и жалости к находящимся в рабстве до того, что стал «бессердечным и безразличным, способным говорить о них с легкомыслием, в достаточной степени свидетельствующей о безнравственности»⁸¹. Тем временем в Англии его зять Томас Бабингтон сумел направить его на истинный путь через движение за отмену рабства. Захария послужил этому делу с отличием, сперва как губернатор Сьерра-Леоне в 1790-х годах, а впоследствии как ведущий борец за отмену рабства в Англии, а также основатель и редактор издания «Ежемесячный обозреватель борьбы против рабства» (Anti-Slavery Monthly Reporter).

Сопротивление рабов и возникшее в Британии движение за отмену рабства, значение которых неуклонно возрастало, ясно показали рабовладельцам, что торговля людьми представляет для них политическую проблему. В то же время их доходы сокращались, поскольку на рабовладельческих рынках поднимались цены, подстегиваемые растущим спросом на сахар и высокой смертностью на плантациях. Кроме того, плантаторы поняли, что в британских колониях Северной Америки численность рабов продолжала увеличиваться, хотя новых поставок пленных из Африки уже не было. Это стало важным аргументом борцов за отмену рабства, утверждающим, что запрет работорговли вынудит хозяев обращаться со своими рабами более гуманно, чтобы сохранять конкурентоспособность на протяжении долгого времени. Плантаторы почувствовали, что ветер меняется, и у них больше не остается выбора, кроме как снизить смертность и повысить рождаемость рабов. На Барбадосе плантаторы в 1786 году издали манифест, в котором в общих чертах описали меры для улучшения положения рабов и призвали рабынь рожать больше детей⁸². В действительности в последней четверти XVIII века Барбадос был единственным карибским островом, где численность рабов практически стабилизировалась без внешних поставок.

Важно отметить, что сахарные плантации были намного более смертоносны, чем табачные и хлопковые поместья – к концу XVIII века ежегодная смертность на сахарных плантациях варьировалась от 4 до 6 %⁸³. Недоедание в сочетании с изнурительными условиями труда приводило к тому, что смертность среди младенцев была экстремальной даже для эпохи, привычной к тому, что большинство детей не доживали до пяти лет. Многие новорожденные умирали от судорог, вызванных нехваткой кальция и магния, приводящей к спазму челюсти, из-за которого ребенок не мог пить грудное молоко⁸⁴. Тем временем столбняк убивал десятки людей из-за использования большого количества навоза на полях и из-за близости жилищ рабов к загонам для скота. Кроме того, работники таскали навоз на поля в больших корзинах, держа их на голове⁸⁵, а рубщики тростника страдали от укусов крыс и змей. На уровень смертности также влияла неподходящая одежда, плохое качество жилья, отсутствие обуви, сильные ожоги и несчастные случаи во время помола тростника на мельницах: истощенные рабы засыпали, закидывая в мельницу тростник, и получали ужасные травмы, когда их руки или рукава попадали в валки. Как правило, рядом находился смотритель с топором, отрубавший руку, чтобы раба не затянуло в мельницу целиком.

Непосредственную опасность для рабов представлял и общий уровень невероятного насилия, царившего во всем Карибском регионе. Практически каждая европейская война переходила на эту часть света, поскольку маленькие острова были легкой добычей, а большие не получалось оборонять от рейдов. Например, в ходе вторжения французов на Ямайку в 1694 году было уничтожено более пятидесяти сахарных мельниц и захвачено две тысячи рабов. Годы войны за испанское наследство (1701–1714) стали необычайно тревожным для плантаторов и имели ужасающие последствия для их рабов, которых никто не защищал, пока англичане бомбили Гваделупу, а французы высаживались на Ямайке, грабили Сент-Китс и разоряли Невис и Монтсеррат. В ходе каждой войны пираты, действовавшие с разрешения своих сюзеренов, захватывали множество кораблей. Например, за один месяц в 1704 году из 108 кораблей, отчаливших из Барбадоса и с Подветренных островов, сорок три были захвачены французами⁸⁶.

Семилетняя война (1756–1763) и Англо-французская война (1778–1783) в очередной раз потревожили морские пути: когда корабли сбивались с курса, сахар гнил в портах у берега, а людям не поступала еда. В 1780-х годах череда разрушительных ураганов нанесла страшный вред жителям всего региона и унесла жизни десятков тысяч рабов⁸⁷. На эти десятилетия пришелся пик жертв с 1688 по 1813 год почти непрерывной войны. Карибский регион был рубежом колониального капитализма – адом, полным пуль, кнутов, голода и болезней, принесшим большей части тех, кто невольно в него попал, лишь страдания и безвестную гибель, но сказочно обогатившим горстку счастливчиков.

Плантаторы

Неудивительно, что сумевшие выжить и озолотиться плантаторы предпочитали наслаждаться своим богатством в более благополучной обстановке. Например, влиятельные плантаторы с Барбадоса перевезли свои семьи и капиталы в Новую Англию и, в частности, в Южную Каролину, где половина белых поселенцев происходила из Вест-Индии⁸⁸. Ведя праздную жизнь аристократов, многие из них сделали рабство обычным делом в своем новом доме.

В то время как североамериканские колонии предоставляли английским сообществам, прибывающим из-за границы, пространство для развития, Вест-Индия сохраняла культурную и экономическую зависимость от Британии. Ни одна из голландских, французских или британских карибских общин не была достаточно большой, чтобы проспонсировать создание центра высшего образования. Еще в XVII веке семьи успешных плантаторов посылали своих сыновей учиться в Англию, в Кембридж или Оксфорд, или, в Гарвард, расположенный в Массачусетсе и открывший свои двери в 1636 году. Эти плантаторы с университетским образованием занимали высшие административные должности.

Кристофер Кодрингтон, о котором мы уже говорили, был одним из них. Его дед, родившийся в семье английских магнатов, стал преуспевающим барбадосским плантатором. Его отец был командующим войсками на Подветренных островах, и Кристофер пошел по его стопам, став там губернатором. Он родился в 1668 году на Барбадосе, учился в Оксфорде, бегло говорил по-французски и сражался на стороне голландского штатгальтера и английского короля Вильгельма III во Фландрии против армии Людовика XIV, французского «Короля-солнце», прежде чем с неохотой вернуться в Вест-Индию и принять предложенный ему пост. Он надеялся при первой же возможности вернуться в Англию со славой и еще большим богатством, чем то, что он уже унаследовал, но этому не суждено было случиться, и он умер на Барбадосе в 1710 году в 41 год. Его похоронили в Часовне всех душ в Оксфордском университете, которому он завещал великолепную библиотеку⁸⁹.

Хотя Кодрингтон и сокрушался о своей долгосрочной служебной командировке в Вест-Индию, жил он там как принц. Плантатор-доминиканец Жан-Батист Лаба писал, что Кодрингтон передвигался по стране со свитой из восьми слуг, трубачами и рабами, которые торопливо следовали за его кортежем⁹⁰. Как в недоумении вспоминал Даниэль Дефо, для богатых плантаторов, отправляющихся на светский раут, это была стандартная практика⁹¹. Богатство белого населения Вест-Индии намного превосходило достаток североамериканских колонистов и в экономическом плане сделало Вест-Индию гораздо более важным регионом для Британии, чем Чесапик. Даже после банковского кризиса 1772 года, Войны за независимость США и катастроф, подобных ураганам 1780-х годов, белые жители Вест-Индии оставались гораздо богаче, чем жители любого британского поселения на американском континенте⁹².

Бриджтаун, второй по величине город в англоязычной Америке, оставался центром, откуда плантаторы пускались в свои рискованные авантюры, призванные основать новые сахарные плантации в Карибском регионе. Заметной фигурой среди них был Гедни Кларк-старший, прибывший из Салема в Массачусетсе и обосновавшийся в Бриджтауне к 1730-м годам. В 1742 году он посетил Лондон, где вступил в партнерские отношения с Генри Ласселлсом, известным спонсором сахарного дела, имевшим родных и имущество на Барбадосе. В 1762 году Гедни Кларк-младший женился на девушке из рода Ласселлсов и впоследствии сменил отца в качестве партнера в фирме Генри Ласселлса⁹³. Фирма продолжала поддерживать торговые связи с Новой Англией, а в 1751 году Гедни Кларк-старший даже принимал в своем барбадосском имении Джорджа Вашингтона и его брата, тоже принадлежавших к процветающей рабовладельческой семье из Виргинии⁹⁴.

Гедни Кларк-старший делал крупные вложения в Бербис и Демерару, голландские колонии на побережье Гвианы, ставшие новыми и жестокими сахарными игроками, к XVIII веку насчитывающими более 450 плантаций. Он и его сын вошли в число самых известных британских и американских инвесторов, вложив от £80 000 до £100 000 в одиннадцать плантаций. На протяжении столетий торговцы и предприниматели преодолевали границы стран в поиске новых возможностей для вложения средств и производства сахара, но с середины XVII века им все чаще приходилось приспосабливаться к меркантилистской экономической политике и основывать на ней свои действия. Гедни Кларк-старший полагал, что решил эту проблему, когда в 1775 году отправил сына в Амстердам учить голландский язык и получать голландское гражданство. Гедни Кларк-младший в конце концов устроился в Мидделбурге. Этот голландский «опорный пункт», принес им с отцом немалую выгоду, поскольку теперь они могли поставлять африканских рабов в Голландскую Гвиану и получать у голландцев ссуды под низкий процент. Впрочем, был здесь и недостаток: сахар, профинансированный деньгами голландцев, приходилось по фиксированной цене посылать на консигнацию держателям закладной – в Голландскую республику. Другой проблемой было то, что британская таможня рассматривала сахар из Демерары как иностранный продукт, облагаемый более высокими пошлинами. Поэтому такие плантаторы, как Кларки, продавали некоторое количество сахара из Демерары под видом барбадосского, таким образом обходя британские пошлины на иностранные продукты, а также контрабандой доставляли часть своего сахара, профинансированного голландскими деньгами, на Барбадос за счет своих голландских консигнаторов⁹⁵. Больше проблем плантаторам приносили разорительные восстания рабов, которые бушевали в Бербисе в 1763 и 1765 годах. Неспособность голландцев справиться с мятежами в своей колонии заставила Кларков посылать туда войска за свой счет. Явно разочарованные торговыми отношениями с Голландией, они в 1765 году начали инвестировать в Тобаго, очередной центр сахарного производства. Четыре года спустя, после смерти отца, Гедни Кларк-младший продал большую часть из своих одиннадцати плантаций в двух голландских колониях⁹⁶.

В то время как Кларки инвестировали в свои сахарные плантации, шли на риск и терпели убытки, их родственники Ласселлсы продолжали получать прибыль, поскольку торговцы и владельцы сахарорафинадных заводов, имеющие базы в Англии, зарабатывали на сахарной продуктовой цепи больше всех⁹⁷. Ласселлсы были особенно преуспевающей династией среди всех барбадосских плантаторов. Первый представитель их семьи прибыл на Барбадос в 1648 году, а две последних плантации на острове, принадлежавшие Ласселлсам, были проданы только в 1975 году. Генри Ласселлс (1690–1753), проживший часть жизни на Барбадосе, был дальновидным дельцом, широко предоставлявшим ссуды и займы плантаторам и работорговцам Вест-Индии. Он также был одним из двадцати четырех директоров Британской Ост-Индской компании⁹⁸. Его сын, Эдвин Ласселлс (1713–1795), получивший образование в Кембридже, стал первым бароном Хэрвуд и построил великолепный Хэрвуд-хаус в графстве Уэст-Йоркшир. Если изначально семья Ласселсов не инвестировала в прямое управление плантациями, то Эдвин и его братья решили отказаться от этого принципа, когда цена на плантации сильно спала вслед за банковским кризисом, поразившим Лондон и Амстердам в 1772–1773 годах. Они быстро приобрели у должников, не выполнивших обязательств, поместья, в том числе и плантации Гедни Кларка-младшего, которому пришлось умолять своих родственников-Ласселлсов оказать ему поддержку ради выживания его семьи⁹⁹.