Текст книги "Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине"

Тем временем для поставок сахара из Ост-Индии, исчислявшихся уже не жалкими сотнями тонн, а примерно десятью тысячами, переизбыток карибской продукции на британском рынке ничего хорошего не сулил. Его импорт рухнул и полностью восстановился только после отмены рабства в Британской империи в 1834 году¹⁵⁴. Вест-Индия по-прежнему оставалась наиболее важным и выгодным заокеанским владением Британии, а ее плантаторы имели все такую же прочную поддержку в парламенте и могли сохранять дискриминационные пошлины на ввоз сахара из Ост-Индии. Они получали поддержку от владельцев британских сахарорафинадных заводов, также заинтересованных в немилосердных пошлинах на традиционный ост-индский сахар – кхандсари – который можно было напрямую продавать в розницу без дальнейшей рафинации. Между тем в 1813 году дополнительная пошлина в 25 % была наложена Британией на весь импорт сахара – кроме того, который поступал из Вест-Индии, что защищало рабовладельцев, которым приходилось приспосабливаться к условиям запрета на работорговлю. Очевидно, что эта мера была призвана подорвать позиции более дешевого сахара из Индии. Пошлины были могущественным оружием в руках тех, кто защищал вест-индский сахар в парламенте¹⁵⁵.

Но для индийского сахарного экспорта были и хорошие новости: он по-прежнему находил растущие рынки, в том числе и в континентальной Европе. Поскольку индийский сахар лишь с очень большим трудом преодолевал британскую таможню в течение двух десятилетий с 1813 года, британские торговцы начали отправлять его по морю в Гамбург, тем самым заменив им Францию в качестве главного поставщика Германии. 70 % сахара, выгружаемого в этом немецком «сахарном хабе», поступало из Британии, а половина этого объема происходила из Индии, наряду с возраставшими поставками из Бразилии и с Кубы.

Гамбург не только сохранил свое положение одного из крупнейших мировых центров рафинации сахара – производящие его знатные семьи города, такие как Шрёдеры, в скором времени заложили фундамент для новой банковской сети, охватившей весь мир. Они закрепились в нескольких европейских городах, а их фирмы открылись на американском континенте и даже в Батавии и Сингапуре. Лондонская отрасль этой семейной фирмы сыграла важную роль в кубинской торговле сахаром и в строительстве железных дорог на острове. В первой половине XIX века все большая доля сахара, поступавшего в Гамбург, приходила с Кубы, сперва через Соединенные Штаты, а потом, с 1820-х годов, непосредственно с острова. Кроме того, Гамбург получал все больше сахара из Бразилии¹⁵⁶.

Так возникла совершенно новая торговая конфигурация, в которой Французские Антильские острова и Британская Вест-Индия быстро утратили свое положение ведущих поставщиков сахара на европейский рынок. Новые «сахарные пояса», обеспечивающие североатлантический рынок, появились на испанских Карибских островах, в Индии и Луизиане. И последнее, но не менее важное: у тростникового сахара появился новый серьезный конкурент – сахарная свекла. Сахарный мир готовился войти в абсолютно новую эпоху индустриализации, и его вдохновлял новый дух, – дух промышленной и колониальной сахарной буржуазии.

4. Наука и пар

К концу XVIII века сахар, привозимый с американского континента, достиг низших городских классов Европы. Торговцы доставляли его в глубь России и Центральной Азии, где он соперничал с сахаром, ввозимым из Китая и Индии. Возможностей продавать сахар было много: рынки по всему свету поддерживали и обеспечивали растущий спрос, идущий от пекарей в Филадельфии до шербетных домов Багдада и кофеен Вены. Стремительно возраставшее потребление сахара остановило упадок бразильского сахарного производства и, несмотря на поражающие издержки на наземную транспортировку, отодвинуло его рубежи далеко в глубь континента – к тем землям, где в наши дни проходит граница Бразилии и Боливии¹.

До сих пор экспансия была единственным эффективным ответом на сокращение урожаев и истощение почв, приводя к возникновению таких сахарных рубежей, как Гвиана, Ямайка и Сан-Доминго. Другие способы решения проблемы начали появляться в конце XVIII века, когда были культивированы новые разновидности сахарного тростника с повышенной урожайностью, а вслед за ними появилась паровая тяга, устранившая тенденцию к снижению урожайности в расчете на работника. Впечатляющий рост количества производимого сахара – на 40 % в расчете на работника с 1770 по 1840 год – совпал с общим экономическим подъемом Британской империи, самой экономически продвинутой державы того времени².

В течение XVIII века эксперименты в химии, физике и ботанике положили начало преображению тропического сельского хозяйства, ориентированного на торговлю, и до неузнаваемости изменили сахарный мир. Первый ботанический сад в тропиках был разбит в Батавии (Ява) в 1757 году, а вскоре за ним последовали еще несколько разбросанных в области экватора садов, что повлекло за собой многочисленные перевозки злаков по всему земному шару. Первая паровая технология, служившая для измельчения сахарного тростника, была испытана на Ямайке в 1767 году; в тот момент испытание не имело успеха, но, наряду с десятками других изобретений, эта технология заложила основу для полной индустриализации процесса помола сахарного тростника. В то время как хлопчатобумажное ткачество, как известно, сыграло ключевую роль в начале Промышленной революции, сахарные дробилки оказались в числе первых машин, приводимых в движение паровой тягой в тропиках³. В начале XIX века сотни этих машин были доставлены в сахарные поместья по всему свету.

Годы правления Наполеона, с их войнами и революциями, были временем не только разрушения, но и созидания: в частности, они породили многочисленные диаспоры плантаторов, преодолевавших стремительно менявшиеся границы между британскими, французскими, испанскими, голландскими и американскими владениями. Плантаторы перенесли свое искусство на Яву и Суматру, в Пинанг, Индию и на Филиппины. Например, один плантатор из Сан-Доминго в 1804 году добрался до самой Батавии, где предложил свои услуги по возрождению угасших сахарных поместий неподалеку от города; другие же переезжали из Вест-Индии в Британскую Индию. Промышленникам Франции и Британии наряду с колониальной буржуазией суждено было преобразить плантационные анклавы Старого режима, сделав из них сельскохозяйственные промышленные зоны, господствующие над обширными сахарными рубежами благодаря железным дорогам и внушительным фабрикам с механизмами на паровой тяге. Колониальная буржуазия управляла этим переходом от мельниц, приводимых в движение водой или тягловой силой, к фабрикам со стальными остовами, рифлеными крышами и машинами, работавшими только на паровой силе. Эти события полностью изменили сущность сахара: из сельскохозяйственного и ремесленного продукта он превратился в агропромышленный оптовый товар, изготавливаемый из двух разных и соперничающих растительных культур.

Сахарная индустриализация была частью более широкого процесса преображения общества, в котором на первый план вышли споры о правах человека и о прогрессе человечества. Центральной их темой была свобода, обсуждаемая как среди тех, кто восставал против своих покорителей, так и среди тех, кто отказывался быть вовлеченным в торговлю людьми и ее жестокие злодеяния. Идеи прогресса и свободы придали буржуазным ценностям новый облик, возвещающий о развитии и свободе как способах избавить человечество от изнурительного ручного труда и, в конце концов, от самого рабства⁴. Самые прогрессивные и образованные представители колониальной сахарной буржуазии, безусловно, прекрасно осознавали вопиющее противоречие между современностью и рабством и готовились к постепенной отмене последнего. Они начали вкладывать средства в механизацию, рассматривали альтернативные источники труда и обратили внимание на производство сахара в Азии. Впрочем, большинство плантаторов, по всей вероятности, укрепились в расизме, отвергавшем возможность прогресса для большей части человечества. Как это ни трагично, рабству и принуждению к труду не суждено было исчезнуть в эпоху промышленного капитализма и глобального распространения промышленного производства сахара – на самом деле они даже возросли.

Наука и тропическое сельское хозяйство

Семилетняя война (1756–1763) стала первым конфликтом, охватившим четыре континента и отметившим начало периода, в который Британия упрочила свои позиции мирового гегемона. Она превратила Индию, крупнейшего в мире производителя сахара, в свое важнейшее колониальное владение. В то же время для Франции и Испании эта глобальная война окончилась унизительным поражением. Франция, самая населенная страна Европы, и Испания, все еще обладавшая необъятными колониями на американском континенте, поняли, что если им не удастся увеличить доход от своих заокеанских владений, то превосходство Британии на море вскоре переведет их в ранг второразрядных колонистов. Война заставила эти страны по-новому взглянуть на экономики их уменьшившихся империй, и теперь в их стремлении к увеличению прибыли от колоний главную роль играло тропическое сельское хозяйство.

Такой переход был инициативой физиократов. Изначально они были группой французских экономистов, настаивавших на том, что сельское хозяйство представляло собой источник всякого богатства, и утверждавших, что сельскохозяйственные продукты должны иметь высокую цену. Они осуждали дорогостоящие колониальные войны, которые, по их мнению, были следствием неверной протекционистской политики и меркантилистской доктрины, гласившей, что экономический ущерб, нанесенный одному народу, приносит прибыль другому. Среди физиократов встречались такие влиятельные колониальные администраторы, как Пьер-Поль Мерсье де Ла Ривьер, интендант Мартиники, снявший намного больше ограничений на торговлю с Новой Англией, чем ему позволял Париж⁵.

Испанская корона примерно так же отказалась от запретов на торговые отношения с другими странами, прежде наложенных на ее колониальные владения и их жителей. Теперь испанские власти признавали, что местные торговые инициативы заслуживают их полной поддержки. Более того, англичане ненамеренно оказали Испании большую услугу, когда в 1762 году захватили Гавану, позволив Кубе торговать с Англией и городами Чесапикского залива (на восточном побережье будущих США). За одиннадцать месяцев британской оккупации испанские креолы, жившие на острове, поняли, что власть Испанской империи не оставит им никаких шансов воспользоваться своей благоприятной близостью к колониям поселенцев Северной Америки. В 1776 году, когда порт Гаваны с благословления Испанской короны начал принимать корабли под иностранными флагами, оказалось, что время для этого подобрано как никогда благоприятное: именно в этом году тринадцать американских колоний провозгласили свою независимость от Британии – и Соединенные Штаты Америки стали важнейшим торговым партнером Гаваны. Присоединение Испании к Франции и к американцам, восставшим против Британии, несомненно, содействовало коммерческим контактам Кубы и США. Богатство, накопленное в ходе этой торговли, потекло в ныне оживленное плантационное сельское хозяйство Кубы⁶.

Сахарное производство, сыгравшее свою роль в ослаблении имперских меркантилистских привычек и тем самым позволившее сделать международные торговые контакты более интенсивными, в оставшейся части XVIII века пережило больше инноваций, чем за два предыдущих столетия. Нельзя сказать, что этому времени не предшествовал никакой прогресс – многие меры, предпринятые для того, чтобы минимизировать экологический ущерб от производства сахара на Барбадосе, доказывают обратное⁷. По-настоящему новым было представление о том, что знание не обязательно должно быть получено путем непосредственного впечатления о том или ином процессе или предмете; публикации, посвященные лучшим методам научных исследований – и даже их применению – нашли своих увлеченных читателей. Например, работа Уильяма Белгроува «Трактат о земледелии и насаждении растений» (1755) перепечатывалась целых семь раз⁸. Рос профессионализм – помимо прочего, и потому, что многие из богатейших сахарных плантаторов в Вест-Индии и на Французских Антильских островах учились в европейских или американских институтах, а некоторые из них стали учеными-любителями⁹.

Движущей силой инноваций были растущие цены, которые плантаторам приходилось платить за африканских рабов, а также сокращение чистой прибыли, увеличивающийся спрос на сахар в Европе и, конечно, надвигающийся запрет на работорговлю. Сочетание этих факторов изменило расчеты плантаторов, начавших в какой-то мере проявлять озабоченность здоровьем своих рабов¹⁰. Конечно же, результаты многих медицинских исследований, проведенных врачами на плантациях, были искажены предрассудками белых людей – например, в высокой смертности детей на плантациях исследователи обвиняли их матерей-рабынь¹¹. Особенно авторитетным стал труд Джеймса Грейнджера «Очерк о вест-индских болезнях», опубликованный сразу после Семилетней войны. В нем звучала настоятельная просьба к плантаторам организовать еженедельную проверку пальцев и ступней рабов, не допуская распространения паразитов. Грейнджер исследовал способы лечения от различных видов глистов и возмущался тем фактом, что рабам приходилось ходить босиком, особенно если у них на ступнях или лодыжках были язвы¹².

Значительного прогресса в лечении болезней на плантациях Вест-Индии удалось достичь в 1760-х годах путем внедрения практики вариоляции, позволяющей бороться с оспой. Примерно на рубеже XVIII–XIX столетий вакцинация от этой болезни, проводимая по методу Дженнера, должно быть, началась на Кубе и была частью глобальной миссии по вакцинации, которая осуществлялась по велению испанского короля и затронула другие части испанской колониальной империи – материковую Латинскую Америку и Филиппины. По всей вероятности, это привело к значительному снижению смертности – в дни прежних эпидемий от оспы умирало примерно 10–20 % новоприбывших рабов из Западной Африки¹³.

Ряд инноваций в инфраструктуре и управлении, а также крупные вложения средств тоже резко увеличили производство сахара. Плантаторы в Сан-Доминго осуществляли ирригационные работы, а голландцы строили дамбы и дренажные системы в Голландской Гвиане (включавшей в себя территорию современного Суринама и некоторые другие), что позволяло им эксплуатировать плодородные болота, использовать водяные мельницы и перевозить сахар по воде. Чтобы сберечь рабочую силу, плантаторы по всему Карибскому региону стремились упорядочить логистику в своих поместьях: они улучшали и перемещали мельницы, рыли каналы и строили элементарные рельсовые пути, облегчающие транспортировку. Новые поместья они строили ближе к морю, что позволяло легче и быстрее сгружать сахар на корабли, при этом сберегая драгоценную рабочую силу и тягловых животных.

От мельниц на тягловой силе плантаторы перешли к водяным. В Суринаме этот переход был профинансирован метрополией. Для снабжения этих мельниц водой на некоторых плантациях в Карибском регионе строились акведуки. Антигуа и Гваделупа в значительной степени перешли на ветряные мельницы, имевшие бóльшую производительность в час, чем мельницы, приводимые в движение водой или тягловой силой; это позволило плантаторам отказаться от ночных смен, таким образом уменьшив вред здоровью рабов¹⁴.

Тем не менее жизнь рабов оставалась трудной, особенно потому, что механизация в поле застопорилась. Жатва сахарного тростника была изнурительным трудом, а плуг на тростниковых полях рабовладельческих плантаций встречался довольно редко. Более того, плантаторы часто не были заинтересованы в том, чтобы беречь рабочую силу в сезон жатвы. На некоторых островах холмы были настолько крутыми, что пахота вызывала эрозию металла; на Тринидаде почва была слишком влажной, а в Гвиане дренажные системы польдера просто не позволяли обрабатывать землю плугом¹⁵.

На рисунке, созданном в 1823 году на Антигуа, изображены рабы, сажающие стебли сахарного тростника на подготовленном поле. Крепость на фоне подчеркивает жестокую сущность карибской сахарной экономики

Инновации и улучшения практически не помогали ослабить суровую эксплуатацию рабочей силы. Как следствие, детей среди рабов рождалось мало, и хотя в большей части Вест-Индии уровень смертности снизился с 6 % в XVIII веке до 3 % с 1800 по 1830 год, этого все еще не хватало для того, чтобы численность населения рабов росла. Возможно, ввоз продовольствия все-таки ослабил эффект «голодного месяца» августа, в течение которого участки, отданные рабам под выращивание пригодных в пищу культур, не приносили достаточный урожай, а плантаторы, которые давали рабам больше времени на ухаживание за этими участками, тем самым смогли улучшить условия их питания. Но все же недоедание оставалось серьезной проблемой на карибских плантациях, увеличивающей восприимчивость рабов к болезням. Много жизней унесли эпидемия гриппа и коклюша, распространившиеся в начале XVIII века; не менее смертоносной была и дизентерия¹⁶.

Ботаника

Расцвету колониальной буржуазии и распространению идей физиократов сопутствовала оживленная передача знаний и опыта, происходившая на границах империй и отметившая значительный разрыв с эпохой меркантилизма. Шарль-Теодор Мозард, книгоиздатель в Порт-о-Пренсе, столице Сан-Доминго, входивший в научные общества и сам бывший метеорологом-любителем, в 1788 году, после возвращения французского корабля с Ямайки, нагруженного редкими видами экзотических растений, отмечал: «…прошло то время, когда народы пытались монополизировать те или иные богатства природы»¹⁷. Действительно, ботаника была одним из лучей Просвещения, пронзившим тьму бесконечных европейских войн. Старейший ботанический сад на карибском острове Сент-Винсент, основанный вскоре после семилетней войны хирургом островного гарнизона Джорджем Янгом, существовал вне какой-либо поддержки из Лондона и полагался только на связи на имперском пограничье. Растения, полученные с Гваделупы и из Юго-Восточной Азии, внесли свой вклад в ботаническую сокровищницу, которая к 1773 году могла похвастаться тем, что насчитывала тридцать различных товарных культур¹⁸. Спустя два года такой же сад был разбит на Ямайке, а оттуда разнообразные новые культуры, от манго до корицы, распространились по острову¹⁹. Некоторые из этих растений также появились в Сан-Доминго, как засвидетельствовал Мозар.

Главным деятелем, закрепившим связи между ботаническими садами в британских колониях, был Джозеф Бэнкс, житель Лондона, занимавший высокое положение в обществе, но при этом остававшийся истинным буржуа – баронетом он стал позже. Он получил пэрство за достижения в научной деятельности, которую начал в должности корабельного ботаника во время первого плавания капитана Джеймса Кука в Тихий океан (1768–1771)²⁰. Бэнкс, землевладелец, разделявший идеи физиократов, достиг самого привилегированного положения в Королевском тайном совете и стал президентом Лондонского королевского общества за «усовершенствование естественного знания». Его личное вмешательство позволило облегчить процесс поставок посадочных материала, а сад Кью-Гарденс под его длительным руководством стал центром мировой ботаники.

Плавная миграция различных образцов растений способствовала стремительному распространению на американском континенте нового рода сахарного тростника. После Семилетней войны ботаники обратили внимание на тихоокеанские острова и Индонезийский архипелаг в поисках дикого «благородного» тростника (толстого и дающего большой урожай). Кругосветное путешествие Луи-Антуана де Бугенвиля, совершенное в 1766–1769 годах, имело поразительный успех в плане собранных ботанических знаний. Более того, оно привело к открытию новой разновидности сахарного тростника, названной Отахейте. Де Бугенвиль нашел его на Таити и передал Пьеру Пуавру – интенданту ботанических садов Иль-де-Франс и Иль-Бурбон, сыгравшему ключевую роль в распространении тропических культур во французских колониях.

Пуавр позаботился о том, чтобы распространить тростник «Отахейте» дальше. Его посадили на острове Иль-де-Бурбон (позже – Реюньон), в честь которого ему и было дано его второе название: Бурбон. В начале 1780-х годов он появился на Французских Антильских островах, в 1789 году – в Суринаме, а в 1793 году – на Сент-Винсенте и Кубе²¹. Тем временем капитан Уильям Блай привез таитянский тростник «Отахейте» из Тихого океана в Британскую Вест-Индию, откуда тот в XIX веке распространился по материковой Латинской Америке²². За эту поразительную скорость распространения тростника следовало благодарить его высокую урожайность, на 15–20 % превосходящую креольский аналог, завезенный с Канарских островов еще Колумбом во время его второго плавания. У тростника «Отахейте» было еще одно дополнительное преимущество: багасса, остающаяся после его помола, горела в мельничных печах намного лучше, чем та, которую давал креольский тростник. На Карибах, где сахарные плантации изничтожили почти все леса, это было очень важное качество²³.

Тростники с высокой урожайностью приобрели стратегическое значение, что прекрасно понимала Британская Ост-Индская компания в Индии. Бэнкс занялся поисками тростника, подходящего для Индии. Делал он это не из стремления к отмене рабства, а лишь потому, что на экономических и агрономических основаниях объявил Индию идеальным поставщиком сырья для Британии²⁴. Уильям Роксбург, шотландский хирург, ботаник и специалист по культивации индийского сахарного тростника, проверял пригодность разных типов тростника к индийским условиям в ботаническом саду Калькутты и поддерживал с Бэнксом тесные связи²⁵. Его назначение на должность состоялось в 1793 году. Тот факт, что назначение произошло через два года после революции в Сан-Доминго и спустя год после того, как британский парламент принял Закон о запрете работорговли, в конце концов отклоненный в Палате лордов, не является простой случайностью (см. главу 3).

Научные и экономические общества

Ближе к концу XVIII века за научными исследованиями, проводимыми в европейских колониальных поселениях, следили так же внимательно, как сегодня – за последними событиями в мире технологий. Научные общества стремительно возникали во французских, британских, испанских и голландских колониях. В 1784 году группа из девяти врачей и торговцев, живших в Сан-Доминго, основала Филадельфийский кружок. Это название было выбрано в честь Бенджамина Франклина, чья книга об электричестве была хорошо известна среди карибских плантаторов²⁶. Впрочем, вопрос о том, почему они назвали кружок именно в честь Франклина, все равно остается не очень ясным, поскольку своих рабов он отпустил на волю в 1781 году, после чего выступил с осуждением рабства, приносящего лишь смерть, страдания и вырождение, на которое обречены все рабовладельческие общества²⁷. Тем не менее он принял почетное членство в Филадельфийском кружке. Наряду с быстрым распространением франкмасонства возрастающий интерес к науке четко обозначил появление эмансипированной буржуазии, претендующей на лидерство в общественном прогрессе даже несмотря на то, что ее представители без колебаний выжигали свои имена на коже своих рабов²⁸.

Филадельфийский кружок имел много общего со старейшим научным сообществом в тропиках, Батавским обществом искусств и наук, основанным в 1778 году. Вскоре после своего основания Батавское общество насчитывало уже примерно двести членов; среди его иностранных членов-корреспондентов были и вышеупомянутый Джозеф Бэнкс, и кумир французского Просвещения маркиз де Кондорсе²⁹. Это научное общество явно было очаровано духом Просвещения, как и его идейный вдохновитель Якоб Радермахер, занимавший высокое положение в Британской Ост-Индской компании и, помимо прочего, основавший одну из первых в Азии масонских лож. Впрочем, амбиции Батавского общества были в высшей степени практичны. Одним из наиболее активных представителей Батавского общества был Йоханнес Хойман – лютеранский пастор и земледелец. Судя по всему, дела духовные интересовали его куда меньше, чем развитие коммерческого сельского хозяйства, а Священному Писанию он, видимо, предпочитал трактат о сахарных мельницах в землях вокруг Батавии. В этом плане Хойман был настоящим представителем Батавского общества, которое, несмотря на «искусства и науки» в своем названии, посвятило себя земным амбициям – развитию сельского хозяйства и промышленности. По сути, члены Филадельфийского кружка установили для своего плантаторского общества те же практические приоритеты³⁰.

В Батавии сахар был важной темой дебатов и делом, не терпящим отлагательств, поскольку из-за истощения почвы и нехватки дров местная промышленность находилась на грани краха³¹. Эти связанные с сахаром риски привели к активному вмешательству европейских землевладельцев и Голландской Ост-Индской компании, которые больше не хотели полагаться исключительно на мастерство китайских помольщиков. В промышленность острова они внедрили новый экономящий топливо процесс – так называемый «Ямайский поезд», который, по всей видимости, был изначально завезен с Маврикия. Другое новшество было предложено Годеном Дютейлом, бывшим плантатором Сан-Доминго, прибывшим в Батавию в 1804 году. Он уверял, что изобретенное им устройство для кипячения может работать исключительно на багассе. Если бы это оказалось правдой, то острая проблема нехватки топлива на острове была бы решена³². Однако все кончилось провалом, который, тем не менее, стал значительным шагом в трансформации яванской сахарной промышленности, знаменующим ее отход от китайских знаний и переход к знаниям европейским.

«Общество для поощрения искусств, производителей и коммерции», основанное на Барбадосе в 1781 году, было, по всей вероятности, первой плантаторской ассоциацией, призванной содействовать повышению качества культивации и методов переработки, а также выпускать руководства, служащие для улучшения жилищных условий рабов. Ему, возможно, предшествовало возникновение на Ямайке организации плантаторов. Подогреваемые завистью к стремительному прогрессу расположенных по соседству французских островов, в 1767 году они создали патриотическое общество, призванное улучшить на острове культивацию и торговлю. Управляющие ямайскими плантациями один за другим получали патенты, связанные с улучшением помола и кипячения. В их число входил и проект, ставший прообразом сахарной мельницы на паровой тяге с тремя горизонтально расположенными дробилками, придуманной в 1754 году Джоном Смитом. Позже она послужила основой для другой мельницы на паровой тяге, которую тридцать лет спустя построил и запатентовал Джон Стюарт. Оба они жили на Ямайке³³.

В Гаване коммерсанты и землевладельцы, чье богатство стремительно росло благодаря расширению торговли с недавно отстоявшими независимость Соединенными Штатами, теперь были готовы не только разводить скот и выращивать табак, но и начать возрождение отсталой сахарной отрасли острова. Движущей силой этого возрождения стал интеллектуал Франсиско Аранго-и-Парреньо, родившийся в Гаване в 1765 году в креольской семье, принадлежавшей к буржуазии. Как один из самых уважаемых уроженцев Кубы, он снискал множество почетных и престижных должностей, но, как истинный буржуа, отказался от титула дворянина³⁴. В студенческие годы Аранго-и-Парреньо, должно быть, читал и ценил «Философскую и политическую историю учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях» – известную в то время книгу, редактор которой, Гийом Томас Рейналь, советовал испанскому королю развивать сахарные плантации на Кубе, утверждая, что белые сахарные кристаллы могут заменить золото и серебро в качестве главного источника богатства империи³⁵. На пути домой в 1788 году Аранго-и-Парреньо сделал остановку в Британии, чтобы ознакомиться с вопросами организации работорговли. Вернувшись на Кубу, он вместе с другими представителями местной элиты разработал системный подход к развитию внутренней части острова – от научно обоснованных схем по ее освоению обитателями переполненной Гаваны до плана, способного прийти в голову только человеку с манией величия: прорыть канал из Гаваны до самой южной гавани Батабано поперек всего острова. Кроме того, он убедил испанский двор позволить жителям Кубы ввозить рабов на свой страх и риск, таким образом освободив работорговлю от монополии Испанской короны или, как выразился он сам, от «меркантилистских ограничений»³⁶.

Два года спустя, когда в соседней колонии, Сан-Доминго, вспыхнула революция, Аранго-и-Парреньо, в то время бывший в Мадриде, поспешил представить в Государственный совет Испании меморандум, опасаясь, что в страхе перед беспорядками страна вновь наложит ограничения на кубинскую работорговлю. Он уверял, что риск распространения революции на Кубу ничтожен и что на его острове к рабам относятся намного лучше, чем в Сан-Доминго (где положение осложнялось недовольством местных «цветных» свободных жителей). Он настоятельно просил испанское правительство не упустить возможность, которую Кубе дал крах крупнейшего в мире производителя сахара. В конце концов, этот крах мог быть временным³⁷.

В следующем, 1792 году Аранго-и-Парреньо написал знаменитое эссе о том, как Куба, в то время по-прежнему почти полностью покрытая лесами, могла бы развить свой сельскохозяйственный потенциал. Это привело к учреждению в Гаване Консульства по вопросам сельского хозяйства и торговли (Consulado de Agricultura y Comercio), которому предстояло сыграть ключевую роль в восхождении Кубы к статусу сахарного экспортера³⁸. Сахарное производство Кубы питалось не только непомерными амбициями Аранго-и-Парреньо: источником огромной выгоды для нее стал наплыв французских плантаторов, бежавших от революции в Сан-Доминго, – вместе с их наемными работниками и восемнадцатью тысячами рабов³⁹. Французские беженцы научили кубинских плантаторов строить самые современные сахарные мельницы. За десятилетие с момента революции на Гаити экспорт кубинского сахара резко возрос с практически ничтожного количества до более чем тридцати тысяч тонн и удвоился в первой четверти XIX века⁴⁰.

Чтобы обеспечить такой рост производства, Консульство по вопросам сельского хозяйства и торговли в ходе борьбы отобрало часть юрисдикции над кубинскими лесами у верфей флота, нуждающихся в древесине для постройки лучших из испанских кораблей. В то время как военно-морские силы с уважением относились к лесам, видя в них возобновляемый ресурс, сахарные бароны в своей неистовой жажде наживы воспринимали их как неистощимый источник топлива и сырья для бесперебойной работы фабрик; они беспечно рубили высокие кедры, превосходно подходившие для судостроения. В 1815 году, когда частные землевладельцы получили право без разбора валить лес в своих владениях, сахарный рубеж Кубы начал неудержимо расширяться за счет жадного поглощения островных лесов.