Текст книги "Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине"

Во Французской империи еще заметнее обозначилось разделение между сенсимонистской идеологией промышленного развития и владельцами плантаций, которые не доверяли новым технологиям, видя в ней угрозу своей автономии и существующему общественному порядку. Кроме того, плантаторы привыкли производить расчет затрат и выгод, в котором важную роль играло не только сохранение статуса, но и системы пошлин. Производители из Вест-Индии продолжали использовать открытые котлы именно потому, что сахар в них получался менее качественным, ведь в свое время британские рафинировщики сумели обложить высококачественный сахар соответственно высоким уровнем пошлин. Некоторые плантаторы на Барбадосе работали с котлами, изобретенными лондонским рафинировщиком Огюстом Гейдсденом, – они, как и котлы Ветцеля, действовали при нормальных атмосферных условиях⁴⁵. Совершенно иначе поступали богатые британские торговцы, которые начали устанавливать варочные котлы на заводах Британской Гвианы в то же самое время, когда те же котлы появлялись на Яве и Кубе. Барбадосские плантаторы по-прежнему были вполне довольны тем, что делали неочищенный коричневый сахар⁴⁶. Когда британский почтовый клерк и писатель-романист Энтони Троллоп, совершавший путешествие по Вест-Индии в 1858 году, спросил, почему их методы столь примитивны, ему ответили, что, поскольку британская система пошлин налагала строгие взыскания на очищенный сахар, экспорт неочищенного сахара просто был для них более выгодным⁴⁷. С устаревшей технологией, несколькими котлами Гейдсдена и четырьмя варочными котлами они сумели увеличить свой сахарный экспорт более чем на 60 % за двадцать лет после отмены рабства⁴⁸. Таким образом, в Вест-Индии сопротивление вакуумным котлам оказалось намного более разумным, чем в Луизиане.

Хотя к большей части новых технологий плантаторы относились с осторожностью, одна инновация все же пользовалась повсеместной популярностью, распространившись по всему миру и к началу XX века даже достигнув индийских полей, на которых крестьяне выращивали сахарный тростник. На парижской выставке 1839 года была продемонстрирована новая машина для сушки текстильных изделий – и именно ей предстояло воспламенить настоящую революцию в производстве сахара. До 1830-х годов единственным способом извлечь из сахарных кристаллов мелассу было дренирование: водоросли или глину клали поверх сахарной массы, и стекающая с них вода помогала мелассе отделиться. Как уже было сказано, на этот процесс уходили недели (см. главу 1). Методы дренирования, используемые во всем мире на протяжении тысячи трехсот лет, устарели в одночасье, когда появилась центрифуга, мгновенно отделявшая мелассу от кристаллов. Первой фабрикой, на которой ее применили, стал завод в Кашипуре, близ Калькутты. Оттуда метод проник в Магдебург в 1844 году, на Кубу и в Бельгию (1850), на Маврикий (1851) и на Яву (1853)⁴⁹. Преимущества центрифуги пошатнули даже твердолобый технологический консерватизм барбадосских плантаторов.

Мельницы, механики и капиталисты

В то время как плантаторы старых сахарных колоний с неохотой вступали в промышленную эпоху, на Кубе и Яве уже появились гигантские сахарные комплексы, которым предстояло доминировать в мире тростникового сахара до самого периода Великой депрессии, наставшего в 1930-х годах. На Кубе во главе процесса промышленного развития стояла влиятельная буржуазия, на Яве – колониальная администрация, и в этом, как в зеркале, отражались диаметрально противоположные характеры двух колоний. В 1817 году из всего населения Кубы, насчитывающего 572 363 человека, 45 % составляли белые люди, и эта доля была сравнима с долей белого населения в Луизиане. А вот на Яве примерно пятнадцать тысяч проживающих на острове европейцев представляли собой лишь каплю в море индокитайского населения, составлявшего 7,5 миллионов человек⁵⁰. В то время как в Нидерландах Министерство по делам колоний и король только поставили перед собой задачу создать колониальную буржуазию – и, помимо прочего, выделить субсидии на внедрение варочного котла, – на Кубе уже существовала осознающая себя экономическая элита⁵¹. Этот класс обретал все больше влияния благодаря притоку торговцев, инженеров и плантаторов из Северной Америки, а также с других Карибских островов, материковой части Латинской Америки и, конечно же, из Европы⁵².

Место Кубы в авангарде тропического сельского хозяйства было плодом тесного сотрудничества кубинской буржуазии, испанского двора и международных банков. За счет ссуды, гарантом которой выступила королева Испании, 19 ноября 1837 года на Кубе была проложена первая железная дорога, сократившая транспортные издержки более чем в десять раз. Ее построил американский инженер, а спонсировала английская компания Robertson Bank. С 1850-х годов дом Шрёдера, ведущий свое происхождение от гамбургских сахарных торговцев XVIII века, играл ключевую роль в расширении железных дорог, построив сеть общей протяженностью в 1252 км, позволившую плантациям распространиться вглубь острова. Внедрение узкоколейных путей в поместьях дало заводам возможность получать тростник с площадей гораздо более обширных, чем раньше. Пароходы перевозили сахар в иностранные порты, а телеграфные кабели мгновенно доставляли новости, связанные с бизнесом, еще с 1844 года. Открытие угольных пластов возле Гаваны, значительно облегчающее расширение кубинской железнодорожной сети, было для плантаторов еще одним подарком судьбы⁵³.

Пар и сталь стали неотъемлемой частью производства сахара. Тем не менее пошлины, наложенные Британией и США, препятствовали производству сахара высокого качества. Это замедляло внедрение вакуумных варочных котлов в производство: к 1863 году только 20 % кубинского сахара производилось с использованием этого высокотехнологичного оборудования – намного меньше, чем на Яве, хотя в последующие десятилетия этот показатель возрос. Ярким примером технологического искусства элиты кубинских плантаторов стала прекрасно иллюстрированная книга Los Ingenios («Сахарные мельницы»), написанная Хусто Херманом Кантерой⁵⁴.

Для работы с кубинским оборудованием требовались механики, и приглашали их из Британии, центра промышленной революции того времени. К началу 1850-х годов на Кубе по найму трудились уже более шестисот инженеров, в основном, опять же, британских, а в 1860-х – свыше восьмисот. Эта маленькая армия играла стратегическую роль не только в кубинской экономике, но и в глобальном развитии тропического сельского хозяйства, поскольку именно инженеры дали Кубе возможность превзойти многих других экспортеров сахара. Ява точно так же стала свидетелем медленно возраставшего притока технически подготовленного персонала из-за границы⁵⁵. Приезжающие механики имели ранг инженеров, и их труд оплачивался соответственно. На Яве их жалованье было сравнимо с тем, которое получали граждане колонии на руководящих постах. До начала гражданской войны в США инженер в Луизиане мог зарабатывать в месяц $150 или больше, и многие приезжали из долины верхней части Миссисипи, а также из Индианы, Огайо или Иллинойса лишь ради сезона помола⁵⁶.

Вместе с инженерами в колониях начали появляться и местные ремонтные мастерские. Под влиянием амстердамского промышленника Пауля фон Влиссингена – которому впоследствии предстояло стать партнером в компании Derosne&Cail – голландское правительство в 1835 году отправило на Яву Якоба Байера и еще двух экспертов по чугуну. Мастерская Байера в Сурабае, в которой к 1860 году работало 750 человек, равно как и многие другие заводы, владели своими кузнями, часто обслуживающими фабрики, расположенные по соседству. На Яве владельцы сахарных заводов, постепенно начинающие осознавать себя как промышленников, основали Нидерландско-индийское промышленное общество. В то же время на Французских Антильских островах машины можно было починить только в том случае, если в порту стояли корабли с инженерами на борту⁵⁷.

Во французских колониях новое поколение производителей сахара, получивших прекрасное образование и располагавших помощью группы инженеров из метрополии, сумели быстро повысить технологический уровень своих заводов. Эти мастера по-настоящему «руководили игрой» и по большей части были связаны с компанией Cail&Cie, которая часто спонсировала проекты, связанные с ее машинами на усовершенствованных заводах, основанных креольскими семьями на Французских Антильских островах. От котлов Ветцеля избавились – на их место пришли центральные заводы с вакуумными варочными котлами, на каждый из которых свозили тростник с близлежащих поместий. Французские обозреватели сообщали, что эти центральные заводы демократизировали сельскохозяйственные отношения, поскольку служили как крупным, так и мелким фермерам, выращивавшим сахарный тростник, при помощи передовой промышленной технологии⁵⁸, ведь, как уже было сказано, технологический прогресс и перемены в обществе были неразрывно связаны.

Финансирование плантаций

Как правило, финансирование расширения плантационной торговли происходило за счет прибылей с самой плантации. Получению нового банковского капитала мешало имперское законодательство, которое обычно ограничивало обязательства поместий перед кредиторами – юридическая практика, восходящая ко временам появления на американском континенте первых сахарных мельниц⁵⁹. Законодательство существовало как для того, чтобы побуждать первопроходцев строить мельницы, так и для того, чтобы не позволять кредиторам уничтожать поместья, не выполнившие обязательств по долгу, путем разделения и продажи живущих там рабов⁶⁰. Англичане защищали мельницы с меньшим рвением, чем французы, португальцы и испанцы, но, как заключил историк-новатор Ричард Парес, изучавший экономику Вест-Индии XVIII века, «ничто не могло в полной мере препятствовать тенденции колониальных сообществ благоволить интересам местных должников и выступать против их кредиторов, находившихся в Европе»⁶¹. Благодаря этому лишь наиболее влиятельные плантаторы-торговцы, такие как Ласселлсы, Бекфорды и Пинни, имели достаточно рычагов влияния, чтобы лишать должников прав на собственность и, следовательно, выступать в качестве банкиров, приводящих в движение капитал владельцев плантаций⁶².

Отдача плантаций под залог на основе цены поместья была исключением из правил до середины XIX века. В XVIII столетии голландцы внедрили революционный финансовый инструмент – договорный займ для Суринама и Голландской Гвианы – но эта схема провалилась из-за переоцененной стоимости финансовой гарантии во время подъема деловой активности. Вскоре, когда ситуация ухудшилась, оказалось, что плантаторы не в состоянии заплатить проценты⁶³. В начале XIX века банки Луизианы увеличили сумму ссуд под заклад плантаций до 50 % от цены собственности при ставках в 6–8 %, но Луизиана была исключением, и финансовый кризис 1837 года положил конец этим соглашениям⁶⁴.

К середине XIX столетия почти все правительства запретили своим банкам давать ссуды по расширенным закладным, гарантией которых выступало имущество плантатора, обеспечивающей законодательную защиту от кредиторов⁶⁵. В игру вступили торговые дома: они ссужали деньги под залог урожая и выпускали закладные под залог кораблей, принадлежавших работорговцам, а в Луизиане даже принимали рабов в качестве финансовой гарантии исполнения обязательств. В Европе фирмы, выдавая ссуды, заставляли должников отправлять им на консигнацию урожай. Тем не менее, постоянно снижающиеся цены на сахар серьезно уменьшили доходность сахарных поместий. Чтобы защититься от возросших рисков, торговые дома подняли процентные ставки, что загнало плантаторов в еще более сильные долги и тем самым увеличило риск их банкротства⁶⁶. Очевидно, что выход из этого порочного круга требовал укрепить положение кредитора, для чего было необходимо сделать более легкой процедуру отдачи денег в рост на основе оборудования, установленного на плантации, которое становилось все более ценным. Испания, Бразилия, Британия и Франция сделали это к середине XIX века, но этого не хватило, чтобы обеспечить новый приток капитала в сахарные колонии⁶⁷.

На Кубе большая часть плантаторов находилась в серьезных долгах по закладным перед американскими, английскими, испанскими и латиноамериканскими торговцами, а также перед рабовладельцами, назначавшими ставку до 20 %, при этом гарантией обязательств по-прежнему выступал урожай. Лишь в 1880 году новый закон позволил отдавать в залог землю⁶⁸. Новое законодательство Кубы по вопросам банкротства не оказало желаемого эффекта и не смогло увеличить поступление денег в сахарные поместья. Вместо этого оно ускорило передачу поместий в руки богатых плантаторов, которые часто выступали еще и торговцами. Одним из таких кубинских сахарных королей был Томас Терри Адан. На Кубу он приехал из Каракаса (Венесуэла) без гроша в кармане, со временем став богатейшим человеком на острове и, возможно, одним из богатейших людей мира. Изначально он нажил свое состояние на работорговле и, в частности, на создании удобств для выздоровления рабов, которые прибывали на Кубу истощенными и больными⁶⁹. Он стал кубинским Крёзом – и это яркий пример более широкой тенденции, в русле которой развивалась сахарная промышленность острова: появились большие плантации, охватывающие площадь более тысячи гектаров земли, на которых трудилось свыше пятисот рабов, что привело к стремительному распространению вакуумных варочных котлов.

Интерьер сахарного завода на Реюньоне, 1911. Колониальный кредитный банк (Crédit Foncier Colonial), учрежденный в 1863 году для того, чтобы привести производство сахара во французских колониях в соответствие с современными стандартами, владел многими заводами, в том числе и этим

В то время как на Кубе и в Вест-Индии государство и банки метрополии по большей части воздерживались от финансирования колониальных сахарных фабрик, в голландском и французском мире они играли ведущую роль. Как мы видели, Нидерландское торговое общество – объединение торгового капитала под эгидой короля, созданное, чтобы возродить колониальные имперские владения страны, – прямо содействовало переводу сахарного производства на Яве на промышленные рельсы. Во французских колониях новый капитал влился в сахарные колонии посредством учреждения Колониального кредитного банка (Crédit Foncier Colonial), на чем очень настаивал промышленник Кай, и это привело к реструктуризации сектора. Например, на Реюньоне этот банк быстро забирал плантации должников, не сумевших справиться со своими обязательствами по выплатам, пока к 1873 году не лишил собственности двенадцать поместий общей площадью в 5761 гектаров. Он нанял инженеров компании Cail&Cie, чтобы заменить оборудование Ветцеля, от которого пришлось отказаться как от безнадежно отсталого. Почти вся сахарная отрасль Реюньона к тому времени находилась в руках двух игроков. Помимо Колониального кредитного банка, почти столь же обширной собственностью на острове владел сахарный король Кервеген. Он даже ввел свою собственную валюту, «кервеген», которая представляла собой вышедшие из употребления серебряные монеты, купленные у Австро-Венгрии⁷⁰.

Тем временем британское правительство подозрительным образом не принимала участие в промышленном развитии своих сахарных колоний. Под давлением английских рафинировщиков оно даже препятствовало индустриализации, вводя тарифную политику, которая облагала высококачественный сахар дополнительными налогами. Имущество плантаций стремительно переходило из рук в руки, увеличивая сосредоточение собственности, но, опять же, без привлечения новых инвестиций. На Ямайке производство сахара полностью прекратилось: кредиторы в Англии не горели желанием вкладывать новый капитал в то, что считали упадочной отраслью промышленности⁷¹. Кроме того, большая часть денег, полученных рабовладельцами в качестве компенсации, не была заново вложена в сахарные поместья. Среди наиболее влиятельных из этих рабовладельцев можно назвать Джона Баринга, Фрэнсиса Баринга и Джона Гладстона, которые получили щедрые компенсации, а затем вложили эти значительные суммы в другие предприятия⁷². Гладстону предстояло заняться производством сахара в Индии, а братья Баринги приняли участие в банковских делах Луизианы и в строительстве железных дорог на Кубе, тем самым внеся свою лепту в продолжение производства «рабского» сахара.

Лишь Колин Кэмпбелл, богатый торговец из Глазго, продолжал экстенсивное расширение своих поместий в Британской Гвиане. В XX веке его потомкам предстояло объединить свои поместья с компанией «Букер-Макконнел», предприятием, господствующим в сахарной отрасли вплоть до начала 1970-х годов, когда Гвиана обрела независимость⁷³. Букеры, происходившие, как и Гладстоны, из Ливерпуля, начинали свой путь в качестве судовой компании, обслуживавшей рейсы между Ливерпулем и Джорджтауном, столицей Британской Гвианы. Как и другие фирмы метрополии (Cavan Bros&Co; Colonial Company), они управляли обширными сахарными плантациями в Британской Гвиане и на Тринидаде, где они в самом скором времени установили вакуумные варочные котлы. Кроме того, эти фирмы смогли найти финансирование для строительства в Британской Гвиане железной дороги, которая шла вдоль побережья и играла двойную роль, служа и дамбой, и средством транспортировки⁷⁴.

Впрочем, железнодорожный проект барбадосских плантаторов оказался провальным, поскольку и деньги, полученные в качестве компенсации, и доходы с плантаций по большей части оседали в карманах отсутствующих землевладельцев, пребывающих в Британии. Иной была ситуация на Маврикии. Изначально он был британской колонией, но теперь там господствовали семьи французских плантаторов (остров находился в руках французов еще с XVIII века). Получая компенсации, поселенцы-плантаторы, властвующие на острове, продолжали вкладывать их в свои сахарные поместья вместо того, чтобы пересылать их во Францию. Более того, эти компенсации не были разделены между получателями, а пошли в государственный резервный фонд, из которого £200 000 было выделено на строительство железной дороги, соединяющей портовый город Сент-Луис и прилегающие к нему территории. Правительство Маврикия получило еще £800 000 посредством облигаций, выпущенных на лондонском рынке ценных бумаг⁷⁵. В начале 1860-х годов у плантаторов Маврикия уже была железная дорога, а треть своего сахара они производили при помощи вакуумных варочных котлов; большая часть остального объема при этом изготавливалась с использованием оборудования Ветцеля, которое ввозили с Реюньона⁷⁶.

Склонность Британской империи предоставлять сахарным плантаторам право пользоваться их собственной техникой также разделял амбициозный губернатор Сент-Люсии, Джордж Уильям де Во, руководящий проектом по строительству на острове центрального сахарного завода, на котором должен был перерабатываться тростник из других поместий. Де Во отмечал, что на Мартинике такой же завод позволял мелким плантаторам продолжать свою деятельность без необходимости нести огромные издержки на покупку и содержание оборудования. Он путешествовал по Мартинике, которую от его Сент-Люсии отделяло всего лишь пятьдесят километров пути через океан, и восхищался прекрасно развитой сахарной промышленностью наряду с отличными дорогами, еще сильнее укрепившими его решимость самому основать сахарный завод. Он отправился во Францию, где его тепло встретили на Парижском заводе Кая. Впечатленный огромными производственными помещениями, Дево был убежден в том, что именно эта компания должна построить его завод. Это было бы удобно для плантаторов Сент-Люсии, которые говорили по-французски. Не менее важно, что на Мартинике, всего в полусотне километров от Сент-Люсии, уже и так работали инженеры Кая, которые всегда могли бы помочь в случае поломки оборудования. Но затем его постигло разочарование: в течение долгого путешествия по Англии, целью которого был сбор денег, де Во обнаружил, что богатые инвесторы не особенно хотят вкладывать свои капиталы в Вест-Индию. В конце концов, британская строительная фирма согласилась построить завод в кредит, заполнив дыру в бюджете де Во, и ему пришлось отказаться от своего плана нанять компанию Cail&Cie. Де Во подарил Сент-Люсии ее первый центральный сахарный завод, пожертвовав огромной частью своего личного бюджета. Впрочем, его радость была недолгой, поскольку рядом с его заводом вскоре появились еще два⁷⁷. Де Во был исключением среди гражданских чиновников Британской империи, в которой, в отличие от Франции, Нидерландов и Кубы, идея Сен-Симона о промышленной политике укорениться так и не смогла.

Новый сахарный капитализм и старая монархия

В сахарном мире правительство всегда играло заметную роль. Из-за высокой ценности сахара самые высокопоставленные светские и религиозные авторитеты вмешивались в регулирование доступа к драгоценным и хрупким природным ресурсам. Впоследствии сахарные колонии стали самыми желанными трофеями многолетних войн между крупными европейскими державами. К середине XIX века между современными, все более влиятельными государственными бюрократиями и промышленным сахарным капитализмом сформировались новые отношения, и государство даже начало принимать меры для финансирования индустриализации. Вмешательство со стороны государства было необходимым в период снижавшихся уровней прибыли. Как мы уже отмечали, плантаторы, в особенности в британских колониях, а также на Реюньоне и на Французских Антильских островах, пытались поддержать прибыли, ограничив свои вложения и тем самым – долг. Но это оказалось неверной стратегией, поскольку своими действиями имперские правительства и управляющие колоний содействовали индустриализации, еще больше снижая цены на сахар и делая промежуточные технологии неконкурентоспособными.

С середины XIX века коронованные особы, влиятельные промышленники, богатые торговцы и магнаты-плантаторы перевели производство сахара в новую фазу, построив центральные сахарные заводы, на которых перерабатывался тростник из разных поместий. То же самое произошло в Бразилии и Египте. Бразильское правительство пыталось модернизировать хронически недофинансированную бразильскую сахарную промышленность путем привлечения британских, французских и голландских инвесторов к возведению центральных сахарных заводов, гарантируя им постоянную прибыль с капитала – но не особо успешно⁷⁸. В Египте, напротив, осуществлялся крупнейший в мире проект по индустриализации сахарной отрасли, проводимый под эгидой государства. Промышленные амбиции вдохновили правителей Египта на возрождение их когда-то столь знаменитого производства сахара.

В 1818 году хедив Мухаммед Али приказал построить сахарный завод на основе технологий, привезенных с Ямайки. Проект был частью его сенсимонистских амбиций, призванных сделать Египет представителем одной из промышленных наций, но в то же время оправдывался усиленным присутствием в стране французских врачей и инженеров. Его сын и преемник Ибрагим принял меры для строительства четырех сахарных заводов с 1840 по 1845 год, во главе которого стоял все тот же французский инженер, который строил сахарные заводы на Гваделупе, находясь на службе у компании Derosne&Cail⁷⁹. Когда возрожденное производство хлопка в США положило конец расцвету хлопковой отрасли в Египте, сын Ибрагима Исмаил отважился на значительное расширение промышленного производства сахара в Египте, задействовав для этого 132 556 гектаров земли. На этой земле, одна часть которой была отнята у местных жителей, а другая представляла собой голую пустошь, селили феллахов (крестьян), чтобы те выращивали желаемые злаки⁸⁰. Постройку своего гигантского сахарного комплекса Исмаил поручил компании Cail&Cie совместно с компанией Fives-Lille, занимавшейся производством локомотивов и строительством железных дорог.

Этой сделке благоприятствовал государственный банкет, состоявшийся во время Всемирной выставки 1867 года в Париже, на котором Наполеон III, руководясь стратегическим интересом, усадил хедива Исмаила и Жана-Франсуа Кая за одним столом. Хедив пристально наблюдал за тем, как продвигается его обширный египетский сахарный проект, договаривался об импорте различных сортов сахарного тростника, приглашал ведущих мировых инженеров, специализирующихся на сахарной отрасли, и даже давал указания насчет дизайна дробильных валков. В ходе этого проекта компаниями Cail&Cie и Fives-Lille было возведено шестнадцать заводов и проложено 522 км узкоколейных путей для перевозки сахарного тростника. В итоге вдоль Нила возник сахарный пояс протяженностью в 160 км⁸¹.

Строительство египетских сахарных заводов не только было частью крупнейшего промышленного проекта того времени, но и стало самым масштабным проектом из всех, за какие когда-либо бралась компания Cail& Cie, как гласил их рекламный проспект, изданный в 1878 году. Компания с гордостью провозглашала, что именно она ответственна за пятьдесят заводов на Кубе, общий объем производства которых составил семьдесят тысяч тонн сахара, а также за двадцать пять заводов во французских колониях, выпускавших шестьдесят тысяч тонн и за шестнадцать заводов в Египте с общим объемом производства в сто тысяч тонн. Эти египетские заводы стали образцом универсального дизайна сахарных заводов, поскольку именно их впервые покрыли железным каркасом и рифленой крышей. Кстати, здание с таким же железным каркасом было представлено Каем на Всемирной выставке 1867 года⁸². Кай, простой деревенский мальчик, стал во Франции легендой промышленного мира. Ему предстояло пережить своего партнера, Шарля Дерона, на двадцать пять лет и оставить по своей смерти состояние в двадцать восемь миллионов франков. К счастью для него, Каю не довелось наблюдать, как часть его владений в центре Парижа была уничтожена во время революции 1871 года, последовавшей за поражением Франции в войне с Пруссией. Такова была символическая отмена его успеха, столь тесно связанного с промышленными амбициями Наполеона III, императора-сенсимониста, который к тому времени уже пребывал в изгнании⁸³.

Великая мечта хедива Исмаила вырвать Египет из-под власти Османской империи и обратить его в европейскую нацию, за что он получил прозвище «Великолепный», закончилась шесть лет спустя, после впечатляющего открытия Суэцкого канала – в кошмаре ужасных долгов, банкротства и полной экономической зависимости от Британии. Как следствие, пришлось продать не только долю Египта в Суэцком канале, но и весь сахарный комплекс, в данном случае – группе инвесторов из Франции и Леванта. Сахарной отрасли Египта предстояло навеки остаться в руках иностранцев⁸⁴.

Тем не менее вмешательство коронованных особ ясно показывало, что эпоха невмешательства в сахарном мире закончилась. Промышленный сахарный капитализм двигался все дальше благодаря прямому вовлечению государства. Исключением из этого правила стали британские колонии, где подобные инициативы ограничивались горсткой влиятельных компаний в метрополии и единственным колониальным управляющим. В общем и целом, производство сахара завершило ключевой этап перехода, начатый французскими физиократами сразу после Семилетней войны и окончившийся сенсимонистскими промышленными проектами 1840-х годов, осуществляемыми под государственным патронажем. Государству, как мы увидим в части 6, предстояло сыграть незаменимую роль и в том, чтобы гарантировать поставки в колонии работников, которые почти неизменно трудились под принуждением.