Текст книги "Иль Фарг. Невестка Эмира (перед рассветом)"

Глава 5

Она прятала его в подвале, когда отец приходил домой и бил ее ногами. Спрятала и в этот раз, закрыв на засов, чтоб он не выбежал и не бросился на ее мужа. Чтобы не впился ему в лодыжку зубами, как в прошлый раз, и не получил удар кулаком по голове. А маленький девятилетний мальчик пытался сломать дверь и бился в нее всем своим худым телом, тряс ее, ломал ногти, выл, пока там наверху кричала единственная женщина, которую он любил, а вместе с криками раздавались глухие удары. Он будет их слышать долгие годы во сне и, просыпаясь, молча смотреть в потолок, сжимая кулаки и ожидая своего часа. Тигр умеет ждать. Тигр разорвет обидчика… потом… когда окрепнет и наточит когти с клыками, когда научится нести в себе смерть.

Его не выпустили, даже когда все стихло. Он просидел там несколько дней, пока засов не отодвинули, и бабка Сугар с печальным вытянутым лицом, в черном платке на седой голове, обвязанным вокруг шеи, не выпустила его, пытаясь поймать и обнять, но мальчишка вырвался и бросился наверх с диким криком «мамаааааа».

У. Соболева. «Невеста для Хана»

Он прислал ко мне врача. Если только это вообще врач. Отвратительную молчаливую бабку в хиджабе и черной одежде. Здоровая, мощная, с широкой костью. Она скорее напоминала мне жирную ворону. Она не говорила на моем языке, а бормотала что-то себе под нос.

Не спрашивая, повалила меня на кровать, задрала легкую ночнушку и раздвинула мне ноги обеими руками. После того, что сделал ее хозяин, не уже было все равно, у меня внутри все словно выгорело, превратилось в пепел. Мне казалось, что там все порвано, растерто, и мне было страшно даже прикоснуться. Когда мылась, лила туда воды и кусала губы.

Она осмотрела, сунула в меня два пальца, надавила на живот. Потом чем-то смазала половые губы, и на этом осмотр закончился. Поставила тюбик с мазью на стол, кивнула на него и молча ушла. Стало легче и жжение прошло, мазь помогла. Судя по тому, что она ничего не делала со мной, там ничего страшного не произошло и ничего не порвалось, как мне казалось.

Но легче мне от этого не стало. Я казалась себе очень грязной, использованной и ужасно отвратительной. От одной мысли, что увижу этого зверя снова, мне становилось плохо и начинало тошнить еще больше.

Единственная мысль, которая пульсировала у меня в голове – бежать. Найти Рамиля и просить его бежать вместе со мной. Он ведь не может допустить, чтоб это происходило на самом деле. Это неправда. Рамиль добрый, честный, он и пальцем меня не трогал, никогда не обижал, а его поцелуи всегда были нежными и мягкими.

Я сама просила его о близости, но он сказал, что по их законам, только когда будет никах, и я стану его настоящей женой, только тогда между нами произойдет единение тел. И меня буквально трясло от любви и от страсти к нему. Он казался мне таким величественным, таким благородным…не то, что его подонок отец. Жуткий монстр. От одной мысли о нем у меня от ужаса замирает сердце.

Мне принесли одежду. Все белое. Потом…намного позже я узнаю, что он любит этот цвет. Белый. На мне. Он всегда будет одевать меня в белое и в светлое…А сам неизменно во всем черном, как сам дьявол.

Мне прислуживала молчаливая девушка, она помогла одеться, помогла надеть на голову хиджаб и правильно завязать его, застегнула на мне шелковое платье с золотистыми пуговицами.

– Госпожа очень красивый…очень.

Она говорила с акцентом и неправильно, но это были первые добрые слова в этом доме. И я готова была расплакаться, услышав их от нее. Зачем мне эта красота, она принесла мне горе, она принесла мне одни страдания. Я не хочу быть красивой, я хочу отправиться домой. Я хочу быть счастливой.

– Завтракать и обедать здесь, а ужин всегда вместе. Господин так любить, и вы там быть.

О боже! Только не это. Я не хочу его видеть. Я потеряю сознание, если приближусь к нему. Когда она ушла, я набралась смелости и выбралась из комнаты. Этот дом, он был таким огромным, таким необъятным и невероятно роскошным. Все из мрамора, стекла и золота. Восточная вычурность сочетается с современными технологиями, пол застелен коврами с орнаментами и завитушками. Все в белых и бежевых тонах с золотистым отливом. Потолки отражают все комнаты, на стенах висят странные картины с какими-то надписями на арабском языке.

По дому снуют молчаливые слуги, в основном женщины. Никто из них со мной не говорит, все смотрят в пол, вежливо кивают и идут дальше. Когда шла по длинному коридору в неизвестном направлении, увидела в окно Рамиля. Он был в саду. Один с книгой. Сердце тревожно и радостно забилось, и я лихорадочно принялась искать двери в сад, пока не нашла красивый полукруглый выход со стеклянными створками. Скользнула в него и, подбежав к Рамилю, громко вскрикнула. Он обернулся и отшатнулся от меня, как от прокаженной.

– Что ты здесь делаешь? – воскликнул он и лихорадочно осмотрелся по сторонам, потом схватил меня за локоть и оттащил в сторону, придавил к стене. – Немедленно убирайся.

– Рамииииль, любимый мой.

– МОЛЧИ!

– Рамиль! – всхлипнула я и обхватила его лицо ладонями, – Давай сбежим! Давай уедем отсюда в мою страну, там…мы проживем. Я пойду на работу и ты. Мы…

– Ты жена моего отца! Ты в своем уме?! Убери руки от меня!

Отшвырнул мои ладони, и мне показалось, что он вонзил нож мне в сердце.

– Рамиль…как же так, ты же говорил, что любишь меня!

– Люблю…но ты теперь принадлежишь ему!

– Мы можем сбежать!

– Он спал с тобой! Все! Может, ты понесла от него! Отойди…ты теперь его жена и принадлежишь ему! Ты заклеймена им!

– ТЫ! Ты отдал меня ему…мы могли…

Ударил меня наотмашь по щеке.

– Заткнись! Это ты…ты строила ему глазки, и он захотел тебя!

Щека вспыхнула, запылала не так от удара, как от его мерзких слов, от них все внутри похолодело и помертвело.

– Я?

Мои глаза округлились, и я чуть не задохнулась от боли, от того, что разрывало мне грудную клетку.

– Он…он брал меня насильно… Это…

– МОЛЧИ! Я не хочу ничего знать! Молчиии! – закрыл уши руками. – ВСЕ! Ты его жена, а значит моя мачеха, и не приближайся ко мне! Если нас увидят вместе и что-то заподозрят, нас забьют камнями! Убирайся!

Он швырнул книгу и выскочил из сада в дом, побежал по коридору, а я прислонилась к стене и закрыла глаза. По щекам градом покатились слезы. Я словно истекала кровью от боли, от унижения, от отчаяния. Как в тумане вернулась в комнату, шатаясь и чувствуя, как подкашиваются ноги, как немеет затылок и нет больше сил, как же я ненавистна сама себе.

Рамиль…Рамиль считает, что я сама виновата. И нет ничего ужаснее его слов. Мне захотелось умереть, прямо сейчас. Прямо здесь. Умереть и больше никогда не открывать глаза.

Лихорадочно искала хоть что-то острое, хоть что-то, чем можно все это прекратить. Увидела десертный нож на подносе с фруктами, схватила его и приготовилась полоснуть себя по венам, как вдруг на мое запястье легла грубая рука, испещрённая шрамами. И я закричала от ужаса, когда он сдавил мое запястье с такой силой, что нож упал на пол и покатился к столу. Мой взгляд встретился с жуткими глазами эмира. Его челюсти сжаты, лицо чуть повернуто в сторону, и мне видна только жуткая обожженная его часть. К горлу подкатывает ком ужаса и отвращения вперемешку с ненавистью.

– Умрешь, когда я этого захочу. Умрешь так, как я этого захочу, и там, где я этого захочу.

– Умру…при первом же удобном случае!

– Я запру тебя в клетку, как животное. Ты будешь сидеть в ней на цепи голая, пока не успокоишься. Здесь нет непокорных. Не заставляй меня ломать тебя, будет не просто больно, а адски больно, и в конце концов ты покоришься…

Он говорил очень тихо и вкрадчиво, говорил жутким низким голосом. Он был одновременно красивым и именно этим и пугал. Такой голос не может быть у такого отвратительного чудовища.

– В этом доме везде камеры. Тебе не дадут умереть…Но, если ты еще раз попробуешь, я клянусь тебе – ты будешь жаждать смерти от того ада, что я тебе устрою.

– Я и так в аду! – закричала ему в лицо, и он поморщился от моего крика, дернул меня к себе.

– Ты и понятия не имеешь, что значит ад.

Какое жуткое у него лицо, сколько в нем ненависти и злобы. Никогда не видела в человеке столько ярости. Почему он так меня ненавидит…что я ему сделала.

– Я хочу, чтобы ты оделась и вышла к ужину.

– Я не хочу есть.

– Никого не волнует, чего ты хочешь. Всем на это насрать. Особенно мне. И если я сказал, что ты пойдешь со мной есть, значит ты пойдешь.

– А если нет? То, что?

Схватил за руку и выкрутил за спину.

– Заставлю. Позову своих людей, тебя поставят на колени. Один будет держать твой рот открытым, а второй засовывать в него ужин, и никто не станет ждать, пока ты проглотишь.

– Вы чудовище!

Отчаянно прошептала я.

– Именно. И тебе надо это запомнить – я чудовище, и если ты будешь меня злить, то с тобой произойдет очень много чудовищных вещей.

– Что может быть чудовищней того, что уже произошло…

– Ты не хочешь этого узнать…

Наконец-то его глаза впились в мои и как-то мерзко блеснули похотью, уже знакомым мне блеском, от которого по телу прошла волна адского ужаса. Как же ужасно ощущать его взгляд, как будто это его руки касаются моей кожи.

В них нет ничего прекрасного. Только адская похоть и презрение, почти ощутимое физически. Я не была уверена, что он вообще умеет улыбаться.

– Давай сними свое платье.

– Что? Нет…не надо!

От ужаса у меня замерло сердце.

– Нет? Ты посмела сказать мне нет?

Надвинулся на меня и грубо схватил за лицо.

– Еще одно гребаное нет, и я вырву тебе язык, чтоб ты не могла больше говорить. Запомни – моя псина отвечать нет не будет. Иначе плеть разукрасит твою спину рваными ранами.

Я опустила до смерти перепуганный взгляд, тяжело дыша, принялась расстёгивать пуговки на вороте платья и на груди.

– Скажи мне – да, мой Господин. Я сейчас разденусь для тебя! Говори!

Пальцы сильнее сжали скулы.

– Да, мой господин, я сейчас разденусь для тебя.

– Отлично. Раздевайся медленно и красиво.

– Я прошу…

– Что просишь? Давай, скажи, о чем ты меня просишь!

Схватил за волосы и притянул к себе.

– Скажи – вые*и меня, мой господин. И попроси – пожалуйста. Давай тем же умоляющим тоном.

О боже, нет! Только не это! Только не снова этот кошмар, я его не переживу!

– Говори! – дернул сильнее, наклоняя к себе.

– Вые*и меня, мой господин, пожалуйста!

Я никогда раньше не произносила таких ужасно грубых матерных слов, но они его явно возбудили, завели.

– Сейчас! Легла животом на стол, подняла юбку на поясницу, сняла трусы и раздвинула ноги!

– Прошу…

– Я могу позвать своих людей, чтоб тебя подержали, и сделать тебе так больно, чтобы ты от этой боли блевала, а могу…могу это сделать сам. Выбирай!

О боже…боже. Сжала руки, пытаясь унять дрожь, пытаясь успокоиться. Подошла к столу, приподняла платье и сняла с себя трусики, облокотилась на стол и подняла юбку на талию, наклонилась вперед, так, что соски коснулись холодной поверхности и тут же сжались.

Сейчас он снова будет жестоко меня мучить, жестоко брать меня туда, где все еще чувствуется припухлость и боль. Я вцепилась в столешницу, зажмурилась, чувствуя, как дрожат мои руки и ноги, как замирает сердце. Почувствовала, как он подошел сзади, его рука прошлась по моим ягодицам, погладила спину, сильно надавила на поясницу, заставляя прогнуться, коленом раздвинул мои ноги еще шире и впился пальцами в промежность. Я всхлипнула, а он сжал мою плоть ладонью.

– Она у тебя маленькая дырочка. Никогда не видел такой маленькой. Очень…очень маленькая.

Засунул в меня палец, и принялся двигать им туда-сюда, и дергаться, сильно выдыхая, как будто что-то очень-очень быстро трет.

Казалось, он говорит не мне, а себе, и водит пальцем по моим нижним губам, заставляя сжиматься еще сильнее. Одной рукой раздвинул губы, а второй прошелся вдоль, задевая клитор и намеренно отыскивая его, потер, вызывая какой-то странный трепет, незнакомый и очень пугающий. Потом наклонился к моему уху. Надавливая на клитор сильнее, вращая пальцем вокруг, выписывая круги и снова возвращаясь к отверстию, проникая в него пальцем. А потом вдруг резкий хлопок ладонью по промежности, так, что тут же отрезвило, и все внутри сжалось от неожиданной боли и страха.

– Если думаешь, что я буду тебе дрочить, ты ошибаешься. Мне на хер не надо твоих оргазмов. Мне насрать – хорошо тебе или нет! И если тебе плохо, меня это только радует!

И в ту же секунду резко водрался в мое тело на всю длину, так глубоко и быстро, что у меня закатились глаза от боли. Схватил меня за бедра и снова рванул вперед, мои глаза широко распахнулись. Он слишком большой, я даже успела забыть, насколько ненормально большой его орган, и как сильно он растягивает меня изнутри, до полного ощущения, что кожа сейчас лопнет. Приятных ощущений как будто никогда не было. Они исчезли, даже не успев начаться.

Я заплакала и уткнулась лицом в стол, чувствуя, как его руки сдавливают меня. Одной рукой держится за стол, другой обхватил мою ягодицу и словно натягивает меня на свой член, одновременно с этим толкаясь вперед так глубоко, что мне кажется, я чувствую эти толчки даже своим сердцем. Толчки болезненные и сильные, грубые. Теперь он очень глубоко во мне и именно там дергается все сильнее и сильнее.

– Маленькая…узкая, тугая. Такая тугая…б*яяядь.

Он высунул член и снова глубоко вошел в меня на всю длину очень резким толчком. Его головка входит больнее всего, она огромная, и мне кажется, какая-то бугристая, как и весь член. Я вскрикнула от боли, от отчаяния и тихого ожидания, когда это закончится. Стиснула зубы, и мне показалось, что все мое лицо онемело от того, как я сдавила десна и сжала руками стол за край. Ахмад меня не жалел, не так, как в прошлый раз…в этот вообще не было никакой жалости, и мои слезы, мои стоны боли его не разжалобили. Он двигался все быстрее и хаотичнее, как животное, как ненасытный и голодный зверь, с рычанием и срывающимися стонами.

Как же больно, слишком больно, все горит огнем, все напряжено до предела. Я уткнулась лицом в столешницу, тихо плача, очень тихо, чтоб не разозлить его еще больше. Толчки стали еще яростнее, и я не удержалась – принялась извиваться, вырываясь, пока он не сдавил мою талию и не втиснул меня в стол за голову. Его грубые руки держали меня очень сильно, заставляя быть неподвижной. Он пристроился сверху, вдавливая меня всем телом, и двигался на мне с адской силой. Эти толчки казались невыносимыми, как будто внутри меня огромная палка, и она перемешивает мне внутренности. Неровная палка, с зазубринами и жуткими буграми. Она словно нарочно такая большая и ужасная, чтоб причинить мне максимум боли.

Я кричала и всхлипывала, а он рычал, заглушая мои жалобные стоны, ревел, как животное. Кончал он снова очень бурно, внутри моего тела, с громким гортанным криком.

– Мать твоюююю….

Содрогаясь всем телом, наваливаясь еще сильнее. Так тяжело, что я начала задыхаться от его веса. Потом резко вышел из меня, я услышала звук застегиваемой ширинки.

– Давай одевайся, и чтоб через десять минут была внизу.

И вдруг резко поднял меня со стола и развернул к себе. Долго смотрел мне в лицо и неожиданно провел по моей мокрой щеке костяшками пальцев.

– Ты красивая сука. Моя сука. Запомни это очень хорошо. Твои слезы – это самое лучшее, что я видел в своей жизни.

Лизнул мою щеку, а я вздрогнула и опустила веки.

Ноги еле держат, и я буквально вот-вот рухну на пол.

– Сегодня на ужине будут гости, так что оденься, спрячь волосы, и я жду тебя внизу. Завтра тебя начнут учить всему, что должна знать жена эмира.

Очень хотелось проорать ему в рожу «Будь ты проклят», но я медленно выдохнула, чувствуя, как по ногам течет его семя, вызывая еще больше отвращения. Теперь мне не хотелось умереть – теперь мне хотелось убить его! Убить, освободить Рамиля и сбежать вместе с ним, когда его проклятого отца больше не будет!

Глава 6

Бесит. Это ее «не надо». Бесит и заводит. Они никогда не говорили ему «нет». Ни одна. У всех были притворно-счастливые лица и увлажненные лубрикантами дырки, открытые рты и вываленные языки, ждущие его член и яйца, готовые их отполировать по первому щелчку пальцев. А она плакала и просила, вызывая внутри этого мерзкого червяка, щекочущего внутренности, заставляющего сомневаться, останавливаться. Это злило. Он не привык себя останавливать, не привык медлить. Трахаться – это почти так же, как есть. Хочется – бери, насыщайся. Но эти трепыхания, эти слезы. Ему хотелось, чтоб их не было. Чтоб как с другими… И в то же время именно это и отличало ее от всех других. Ведь ее тело для него не такое. Оно сладкое, оно манит, оно будоражит, и чем – он сам не знал.

У. Соболева. «Невеста для Хана»

На ужин я вышла, еле-еле передвигая ноги. Мне казалось, что у меня там все горит даже после душа и после того, как молчаливая девушка с ужасным акцентом переодела меня снова в белые одеяния. На этот раз длинное красивое платье, приталенное и расширяющееся к коленям, туфли на высоком каблуке и неизменный платок на голове.

– У господина отменный вкус. Вы красота. Очень.

Услужливо поклонилась. Кажется, она единственная, кто здесь относился ко мне дружелюбно. Но во мне не вызывала симпатии даже она. Ничто и никто в этом доме не вызывали во мне добрых чувств. Только тоска, боль и отчаяние. И дикое желание сбежать. Любым способом, каким только можно. Что угодно, только скрыться из этого ужасного места, из этого дома и от его хозяина с жуткими мертвыми глазами. Никто и никогда не причинял мне столько боли, как он. Никогда еще мне не было настолько омерзительно от собственного тела.

Это очередное белое платье в таких же белых цветах и хиджаб тоже смертельно белый. Для меня они стали цветом траура.

Идти на проклятый ужин не хотелось. Я ощущала себя не просто игрушкой, я ощущала себя ужасно.

В залу меня сопровождал один из его слуг. Небольшого роста, казавшийся мне тенью Ахмада, мужчина. Он ни разу не посмотрел на меня и, когда говорил, опускал глаза в пол. Его голос был низким и учтивым. Но я была уверена, что он меня ненавидит так же, как и его хозяин. Верного пса Ахмада звали Самир. Черноволосый, с темной кожей и лицом, покрытым густой бородой, он пугал не меньше, чем сам Ахмад. Ахмад…Боже! Я ненавижу даже его имя. Ненавижу его красивое и в то же время ужасное лицо с этими жуткими шрамами, его руки, его тело и его огромный, ранящий мою плоть, член. Разве орган может быть настолько большим и настолько узловатым…все, что я раньше знала о сексе, теперь не имело никакого значения. Все, о чем я мечтала….ничто. Только боль, ужас и унижение.

Выдохнула прежде, чем зайти в распахнутую передо мной дверь.

А сделав первый шаг, замерла на несколько секунд – за столом оказалось много людей. Во главе стола сам Ахмад в неизменно траурно черной одежде. Красивый, холодный и жуткий в этой красоте, как жадный неумолимый зверь. Рядом с ним Рамиль, с правой стороны какая-то пожилая женщина. Она взглянула на меня с нескрываемой злобой, настолько ядовитой, что у меня мурашки пошли по коже. Рядом с ней три девушки. Одна во всем белом, как и я, и две другие в роскошных платьях. Очень закрытых, но тем не менее явно дорогих, с золотыми украшениями на шеях, руках в браслетах и кольцах на ухоженных пальцах. На лицах яркая косметика. Со вкусом, но очень броско.

Неподалеку за столом сидели две девочки лет пяти. Они смотрели в мою сторону с любопытством и озорством. Их волосы собраны в одинаковые кучерявые хвостики, у них большие карие глаза, розовые щечки, и они похожи друг на друга как две капли воды. А еще…еще они очень похожи на самого Ахмада. Это его сестры?

Еще две женщины и два мужчины сидят по левую сторону от моего мужа. Я помню, что видела их на свадьбе. Мне стыдно смотреть всем им в глаза. Они знают, что ОН делал со мной сегодня ночью, и все они думают об этом сейчас…Думают и молчат. Они ведь знают, какой он садист и… и что он издевался надо мной, знают, что он меня ненавидит, и никто не пришел мне на помощь и не помешал ему.

– Госпожа…

Меня подвели к столу… я думала, что сяду где-то рядом, но слуга отвел меня за другой стол неподалеку. Потом мне скажут, что отдельно сидят те, кого еще не приняли в семью. Наказанные и отвергнутые. Испытала ли я при этом злость и обиду? Нет. Скорее облегчение. Потому что не буду сидеть за одним столом с этим чудовищем и его чудовищными родственниками, которые ненавидят меня не меньше. Я села за стол рядом с еще двумя женщинами. Они одеты во все черное, их головы покрыты хиджабами, и они смиренно смотрят в свои тарелки. Лишь одна бросила на меня любопытный взгляд и тут же отвела.

– Дорогие мои, – прервала тишину пожилая женщина, она посмотрела на Ахмада, потом на Рамиля. – Мы всех вас здесь собрали сегодня, чтобы сообщить важную новость для нашей семьи. Скоро наша любимая Ламила войдет в нашу семью. Выйдет замуж…

Бабка посмотрела снова на Ахмада, и я вдруг воспряла духом – он снова женится? Неужели? Это означает только одно – меня оставят в покое, а может быть, даже и вышвырнут. Я была бы счастлива.

– За нашего любимого Рамиля.

От неожиданности я столкнула чашку, и она с грохотом разбилась, а я, наверное, стала цвета своей одежды. Замуж за Рамиля? Наверное, в мое сердце вонзились сразу тысячи ножей, вонзились с такой силой, что стало нечем дышать, и меня чуть-ли не согнуло пополам.

– Отец…

Слабый голос Рамиля, и я невольно посмотрела на Ахмада, он не сводил с меня пронзительных глаз, в которых плескалась вселенская тьма.

– Ламила станет твоей женой уже завтра, сын. Приготовь для невесты подарок.

Улыбнулся, но глаза остались такими же злыми и очень черными. Слуги суетились и убирали чашку, а я дрожащей рукой тыкала в тарелку, но есть уже не могла.

– Мы будем рады принять Ламилу в члены нашей семьи. Ты счастлива, дорогая?

– Да…, – выдавила девушка и тоже посмотрела на Ахмада. Ее глаза радостно блеснули, и я готова была ее сейчас же за это убить. Просто впиться в ее красивое сливочно-смуглое лицо с миндалевидными глазами. Мой мир рухнул именно сейчас, раскололся на несколько частей, и я резалась этими осколками, пока все поздравляли молодых.

– Аллаена! – я не сразу поняла, что обращаются ко мне. Не сразу, потому что меня так назвали впервые. – Да! Ты! Поздравь будущую невестку!

Сказал таким голосом, что у меня задрожали колени. Мой ужас перед ним безграничен. Никогда и никого я не боялась настолько сильно.

– Встань и поздравь молодых.

Медленно встала из-за стола, подошла к стоящим Рамилю и…той, что вот-вот станет его женой. От боли темнеет перед глазами и хочется закричать, потому что невеста Рамиля молодая, очень красивая и смотрит на него влюбленными глазами. И мое сердце обливается кровью…потому что всего лишь какие-то несчастные дни назад я сама была невестой самого прекрасного и красивого мужчины, который спас мою маму и сестренку…обещал любить меня, обещал, что мы будем счастливы.

– Поздравляю… – сказала севшим голосом и ощутила, как вся краска отхлынула от моих щек.

– Поцелуй невесту…

Поцеловала горячие щеки Ламилы….Господи, у нее даже имя красивое.

Остальное время до самого окончания ужина мне казалось, что я поджариваюсь в котле, и что у меня разъедает сердце серной кислотой. Вся моя любовь к Рамилю превратилась в яд. Когда зашла в комнату, бросилась на постель и зарыдала.

Вслед вошла все та же молчаливая служанка. Принесла мне стакан воды.

– Что такое Аллаена? – захлебываясь слезами, спросила ее я.

– Проклятье…

Ответила девушка, а я с яростью швырнула в стену вазу с белоснежными цветами и разрыдалась еще сильнее. Пока, причитая, служанка убирала осколки, уже не сдерживаясь, я рыдала навзрыд.

– Ненавижу…хоть бы сегодня не пришел, хоть бы сегодня не издевался, не рвал на части. Пусть даст мне покой…как же я его ненавижу.

– Так нельзя. Услышат.

Перепугано причитала служанка.

– Плевать, пусть слышит. Я его ненавижу.

– О, Аллах! – прошептала девушка, собрав все осколки и вынесла их из комнаты. – Потише! Умоляю!

И сегодня, как ни странно, он таки не пришел…Эту ночь я провела совершенно одна в слезах, в рыданиях. К утру забылась тяжелым и тревожным сном.

***

Я не приходил к ней несколько ночей. Не знаю, что меня остановило. Не жалость, нет. Мне она незнакома. Скорее отчаяние и ненависть, скорее какой-то надлом и понимание, что игрушка сломается до того, как я наиграюсь. А я игрался и заигрывался. Я сдувал пылинки со своей добычи, я выбирал для нее одежду, нижнее белье, домашние тапки и даже заколки для ее волос и резинки. Полный контроль всего, что она делает, что ест, в котором часу ложится спать и как ненавидит этот контроль, как он унижает, как она просит что-то другое, а ей отвечают, что я так велел, и она ест завтрак, который выбрал я.

Я сходил с ума и дурел от ее тела, запаха, от взмаха ресниц, даже просто от белизны ее кожи. Меня начинало трясти в ее присутствии, как гребаного героинщика трясет при виде дозы. Так, что сводит скулы и начинает ломить суставы. Оказывается, тот самый первый взгляд на ее фото был лишь первой дорожкой кокаина, и постепенно доза увеличивалась, и когда я взял ее, когда порвал ее девственность, я плотно сел на иглу со всеми вытекающими жуткими отходняками и депрессивной зависимостью.

Я не могу описать этого состояния, когда дрожат даже волоски на коже, а член не просто вздыбливается, его ломит от адской боли и дикого желания снова вонзиться в ее тело. Ни с кем и никогда мне не было настолько хорошо. Никогда.

В ее узкой дырочке, настолько тесной, что я не мог сделать ни единого толчка, настолько маленькой, что моя взбугренная головка цепляла ее матку, и от этого трения у меня искры сыпались из глаз. Впервые я кончил без дополнительной стимуляции, без причиняемой боли, не через адские муки. Я кончал так, что меня раздирало на части, и моя сперма, казалось, раскалилась и стала огненно-горячей. Настолько маленькая, что я ощущал взбухшими венами бисеринку ее клитора, которая терлась о мой член… и мне впервые в жизни захотелось потрогать его, потереть, помять, чтобы…чтобы что? Наверное, чтобы услышать, как она застонет не от боли.

Никогда раньше мне не хотелось их ласкать…Я умел. Я знал о женском теле все. Знал так много и практически, и теоретически, что мог бы заставить обкончаться самую фригидную монахиню. Но никогда не испытывал потребности в том, чтобы доставить кому-то удовольствие. Терпеть, пока мой член рвёт на части от прилившей крови, и дрочить какой-то шлюхе, если она может унять мою боль, прыгая своей самой узкой дыркой на моем стволе или полируя его своим языком.

А к этой…мне захотелось прикоснуться.

Я думал, что это только в первый раз, но и во второй было так же…нет, лгу, не так, еще ярче, еще ослепительней. Меня вело только от одного вида ее крошечных розовых сосков, от взгляда на округлую задницу и прогнутую поясницу с тонкой линией позвоночника. Смотрел, как мой уродливый член входит в створки ее розовой раковины, как багровая изувеченная головка вдирается внутрь, и начинало трясти от желания тут же кончить. Меня…того, кто не кончал часами и от невозможности излиться орал от боли. Я ощущал запах ее соков, запах дырочки, в которой бился мой член, и сходил с ума. У меня выделялась слюна от желания ее…сожрать. Ощутить этот вкус у себя во рту, и от этого я ненавидел себя еще сильнее.

Не знаю, что со мной происходит. Я никогда не ощущал ничего подобного, ничего столь безумного и ослепительного. Это как ненависть, только больнее, ярче, ощутимее. Когда она смотрит на меня с этой злостью, страхом и яростью, мне вспарывает грудную клетку лезвием разочарования.

Проклятье. Я назвал ее проклятьем, потому что именно так и чувствовал. Меня ею прокляли.

Мне впервые хочется, чтобы смотрела по-другому, и за это…за это я мог бы выколоть ей глаза. Вырезать ножом. Но они слишком мне нравились. ЕЕ лицо – это как невероятное полотно гениального художника, от которого невозможно оторвать взгляд, эта красота ослепляет и лишает разума. Все в ней идеально. От высоких скул, до ровных бровей и кукольных ресниц, от маленького курносого носа, до рта сердечком с полными нежными губами. И этими синими глазами. Как самое чистое славянское небо.

Несколько дней и ночей гребаного воздержания. Я пришел к Окси…но у меня не встал даже у нее во рту. Она сосала, лизала, заглатывала по самое яйцо и даже вместе с ним, она загоняла свой язык мне в анус…но все без толку. Не встал. Она заплакала от отчаяния, когда я оделся и ушел, не попрощавшись, такой же злой и разочарованный, как она несчастная и перепуганная.

А потом вошел к себе в комнату, включил камеры и увидел…ее. Белоснежную, золотоволосую сучку в легком платьице…стоит на веранде, переклонилась через перила, и ветер треплет подол платья так, что он обнажает длинные невероятно красивые стройные ноги почти до полукружий ягодиц, и там, где они скрещиваются, я вижу белый треугольник трусиков…прикрывающих ее маленькую и тесную дырочку. Член вздернулся, и я скривился от боли в жгутах-шрамах. Я никогда не мастурбировал…мне был противен мой член. Он был слишком уродлив, чтоб я к нему прикасался…схватил убирающую у меня горничную, поставил на колени, велел закрыть глаза и открыть рот. Пока она неумело сосала мой член, который с трудом уместился между ее губами…сам смотрел на воланы платья, на ноги, на упругую попку, и болезненное возбуждение становилось все сильнее, пока не кончил в рот той, чье имя даже не помнил. Повторяя про себя…Аллаена.

– Я теперь стану любовницей господина?

Пискнуло безликое существо в серой одежде и таком же сером хиджабе. Ухмыльнулся.

– Нет, ты уволена и поедешь домой. Нечестивые сучки, открывающие рот и сосущие на коленях, в моем доме не работают…

– Но господин! Вы же сами…вы приказали…

– Пошла вон!

Оттолкнул ее ногой и ушел к себе в спальню. Но даже во сне я видел ЕЕ…Видел обугленную деревню и эту девчонку, которая идет по углям босыми ногами. Ее длинные светло-пшеничные волосы, похожие на колосья на полях ее родины, и глаза цвета неба…на ней все то же белое платье. Вика… в моем сне я повторяю ее славянское имя. Вика…

Она идет, и вдруг я вижу, как один из моих людей вскидывает пистолет и целится ей в спину. Она оборачивается, и пуля летит прямо ей в грудь. От ужаса я вскочил с постели, задыхаясь и покрываясь холодным потом. Отшвырнул одеяло и босиком пошёл к ней в комнату, распахнул дверь и долго стоял у ее постели. Смотрел, как спит.

Невольно протянул руку…коснулся волос. Они очень мягкие и шелковистые. Погладил прядь, провел пальцем по округлому плечику, по руке. Потом одернул руку.

Моя семья сейчас переворачивается в могилах, мои мертвые проклинают меня с того света за то, что я смотрю на эту девку и… до сих пор не убил ее.