Текст книги "Последнее испытание"

Глава 13

Говорят, американцы на такое не способны.

И для японцев тоже весьма непросто, это не секрет.

Для корейцев – недопустимо, хотя и возможно. Корейцы ведь совсем не то, что японцы, хотя здорово похожи. Китайцы – полностью непригодны. Не родился еще на свет такой китаец. Нет ни одного, пусть он стал бы готовиться и тренироваться до конца своих дней.

Для американца же – абсолютно, категорически невозможно и недостижимо.

И все-таки Уэйду Пьюпулу удалось. Он стал сумо.

Но стать сумо – это еще не все, это только начало. Первый шаг. С виду сложный, а на самом деле простой.

И самым трудным в нем для Уэйда, родившегося в Оаху на Гавайях и американцу по паспорту, но с предками гаитянами по родословной, было набрать необходимый вес. В данном, конкретном случае – триста пятьдесят фунтов.

Он добился-таки своего, поглощая в несметных количествах специальную ферментированную пасту из бобов, а также сдобренную ароматизированным сахаром-полуфабрикатом под названием «тянко-набе»[22]22
  Специальное блюдо борцов сумо (яп.).


[Закрыть] густую похлебку. И запивая ьсе пивом «Саппоро».

И пожирая мясо. Огромные куски говядины, за что его страшно ругали. Ведь это было отнюдь не мясо коров Кобе, которых специально выводили в Японии. Каждый японец знает, что оно по своим качествам намного превосходит гавайскую говядину, не говоря уже о техасской. Да ни один японец сроду не брал в рот другой говядины, кроме как Кобе.

Впрочем, главный секрет Уэйда Пьюпула раскрывался довольно просто. Его матушка была великой мастерицей по приготовлению мясных батонов. А ничего питательнее мясных батонов на свете нет, особенно если их обжаривать в кипящем жире.

Достигнув нужного для борцов веса, Уэйд разослал по школам сумо свои фотографии, на которых выглядел самым что ни на есть настоящим гавайцем, и немедленно стал получать отклики.

– Но вы не японец, – сказал ему при встрече тренер одной из школ. Они едва успели обменяться поклонами: Уэйд опустился на четвереньки, намереваясь совершить полный поклон, тренер же еле заметно кивнул головой.

– Так отдайте меня под суд! – сердито огрызнулся Уэйд.

К его удивлению, лицо мастера по борьбе сумо вдруг озарилось улыбкой.

– О, последнее имя Сосуми! Так вы полуяпонец, да?

– Да, – солгал Уэйд, немедленно принимая новое японское имя Сосуми. И его приняли.

Все смеялись, когда Уэйд Сосуми поступил в академию сумо Джифубуки. Он сразу же обзавелся массой кличек – и Мальчик Вахини, и Пёрл-Харбор, и Говяжьи Мозги. В душ он ходил последним, питался тем, что оставалось от других, а потому пища всегда была холодной. Его били по голове стеклянными бутылками, тем самым выказывая свое презрение к гавайскому американцу, возомнившему себя борцом сумо, а Сосуми в ответ лишь униженно кланялся да бормотал: «Домо аригато!»[23]23
  «Большое спасибо!» (яп).


[Закрыть]

Спустя какое-то время его стали называть Говяжьей Бомбой – когда его триста пятьдесят фунтов чистого веса сталкивались с трясущейся жирной плотью противника, раздавался звук, похожий на взрыв. И постепенно он стал лучшим борцом на ринге. Японское сумо! Подумать только!

Когда Сосуми завоевал титул «озеки» – то есть чемпиона, – его стали называть Говяжья Бомба-сан.

И однако же все в голос продолжали твердить, что принимать участие в главном мпионате и стать ёкодзуна[24]24
  Главный чемпион (яп.) – термин сумо.


[Закрыть] никакой гайдзин[25]25
  Иностранец, инородец (яп.).


[Закрыть] не может. Каким бы гениальным борцом сумо ни был этот Сосуми. Не положено и все тут не в японских традициях. Однако ни на одном чемпионате не нашлось человека сильнее, толще и проворнее Сосуми – он же Говяжья Вомба-сан.

Все же он добился своего и выиграл престижный приз – императорскую чашу. Японцы были потрясены. Невероятно скандальный факт! Но не зря японцев уже давно прозвали ксенофобами, а потому они не осмеливались оспорить титул Сосуми, а также тот факт, что награда досталась борцу по справедливости.

У Сосуми, он же Говяжья Бомба-сан, теперь были слава, женщины и – что самое в Японии главное – большой дом с великолепным видом на снежную шапку горы Фудзияма. Вполне естественно для человека, умудрившегося набрать вес в триста пятьдесят фунтов.

Достигнув, что называется, пика славы, Сосуми продолжал питаться, как и прежде, и все набирал вес. Каждую субботу ночным рейсом из Гонолулу ему переправлялись знаменитые материнские мясные батоны в специальном термосе размером с небольшой сейф.

Поглядывая на бамбуковую корзину величиной с мусорный контейнер, Уэйд как раз прикидывал, хватит ли ему на неделю четырехсот фунтов мясных батонов, как вдруг откуда ни возьмись перед ним вырос крохотный человечек. Что, впрочем, не заставило Уэйда сойти с керамического трона, на котором он восседал, справляя нужду – процесс, при его аппетитах не шуточный.

– Ты священник? – спросил его Сосуми.

– Нет, – сказал человечек в красно-лиловом шелковом кимоно. На японца не похож, слишком уж пестро одет. Может, китаец?

– Если священник, имей в виду, я не буддист. Хотя на улице меня иногда принимают за буддиста, – хмыкнул Сосуми. И его огромное как у Будды пузо так и заколыхалось.

На бледно-желтом, словно пергаментном личике старика ничто не дрогнуло.

– Я не священник, – повторил он.

– Тогда кто?

– Я бросаю тебе вызов.

– Но я мастер своего дела, дружище! И мне просто смешно...

– Сразишься с моим сыном.

– А сколько он весит?

– Девять стоунов.

– Ты в фунтах говори, в фунтах! Иначе я не понимаю.

– Сто пятьдесят пять фунтов.

– Сроду не слыхивал о таких худеньких сумо.

– Он не сумо.

– Я так и думал. Кто же тогда, самоубийца, что ли?

– Нет.

– Не на того напали, приятель, вот что я вам скажу. Я борец. Профессионал. И стоит мне только сесть на этого стопятидесятипятифунтового дохляка, как у него все косточки переломятся. Внутренние органы превратятся в жижу, он и глазом моргнуть не успеет, как отправится на тот свет. Так что прости, сан, не знаю, как там тебя по имени.

– Мой сын не сумо. Он Синанджу.

– Первый раз слышу. Типа джиу-джитсу, что ли? Да, видывал я ребят, занимавшихся джиу-джитсу. Такие штуки откалывают, будь здоров!

– К примеру?

– Ну, видел раз, как один парень подошел к другому и хрясь его по ключице! Тот так и отлетел, словно его электрическим током долбануло.

– Это я могу.

– Ты чего, тоже джиу-джитсу?

Сухонький старичок отвесил вежливый поклон. Совсем маленький. Еле заметный, градусов на десять. Так, едва головой качнул. А Сосуми, будучи ёкодзуна, заслуживал хорошего сорокапятиградусного поклона. Это как минимум. Получается, его оскорбляют?..

– Я Синанджу. Мастер Синанджу.

– Секундочку. – Сосуми быстренько прожевал тянко-набе, отбросил пустую обертку, затем потянулся куда-то назад, за спину, и нажал на серебряную рукоятку. Из-под валика жиров, нависающих над сиденьем керамического унитаза, донесся шум спускаемой воды.

– Надо следить за своим весом, – заметил Сосуми. Встал и, громко щелкнув подтяжками, натянул хлопковые шаровары на свой объемистый живот. – В конце месяца предстоит турнир в Нагое.

– Смотрится просто омерзительно.

– Такова цена, которую приходится платить за свой титул. В одну дырку входит, из другой выходит. Иногда чувствую себя эдакой машиной по переработке жратвы в дерьмо.

– Вы рождены сражаться с борцами моего типа.

– Нет, я рожден сражаться с другими сумо.

– Сейчас получается так, а в прошлом все было иначе. Мы, Синанджу, всегда побеждали таких, как вы. Вот вам и пришлось начать противопоставлять свою силу другим таким же, потому что монстрам вроде вас заняться больше просто нечем.

– Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!

– Чушь и ерунда – это больше по вашей части, – заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.

– Больше-меньше, какая, к чертям, разница... – пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. – Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть такие соревнования по категории, кто больше накакает?

– Ну, в таком случае, – с сарказмом заметил маленький человечек, – вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.

Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.

– Ладно, тащите сюда своего парня!

– Сегодня в полночь.

– Надеюсь, он застрахован?..

* * *

Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».

Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке – по моде времен династии Шиллы. А худой какой – словно одной соломой питается!

Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.

– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.

– Ну и что? – удивился Римо.

– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?

Римо пожал плечами.

– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?

Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.

– Но пчелы не едят свои яйца.

– Это что, какая-то словесная игра?

– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.

– Вон оно что... О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.

– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?

– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.

– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.

– Хорошо. «Цветок ждет»...

– Это какой же такой цветок?

– Да просто строчка в стихотворении.

– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?

– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.

– Тюльпан не корейский цветок.

Римо вздохнул.

– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?

– Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».

– Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».

– Кого именно жалит?

Римо пожал плечами.

– Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.

– Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ – вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.

– О'кей. «Пчела жалит тебя».

– Почему меня?

– Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!

– Что значит «дебильной»?

– Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!

Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.

– Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов – значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!

Римо тут же пошел на попятный.

– Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?

– Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.

Лицо Римо вытянулось.

– Три тысячи строк?!

– Потому что я не на шутку рассержен, – обиженно произнес Юнг. – И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.

Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба...» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.

* * *

Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:

– Тебе пора сразиться с борцом!

Римо сел на постели, обливаясь потом.

Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.

– Господи Иисусе, Чиун... – пробормотал ученик. – Который теперь час?

– Скоро полночь.

– Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе...

– Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.

– Не хочу я ни с кем сражаться!

Чиун властно хлопнул в ладоши.

– А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.

Римо натянул простыню на голову.

– Только попробуй, заставь!

В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.

– Ой! Ты что делаешь? – воскликнул он, болезненно морщась.

– Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.

– Ничего себе, пощекотал! Совсем не смешно, – проворчал Римо, вздрагивая от боли.

Чиун резко развернулся.

– Идем. Противник ждет.

В полной темноте они сели в такси и поехали побережьем на юг от Токио. Римо поднял стекла, чтобы в салон не проникала вонь гниющей рыбы.

– Мне еще один сон приснился. Очень страшный, – сказал он.

– Только такие тебе теперь и снятся, – заметил учитель довольно равнодушно.

– Хочешь расскажу?

– Не надо.

– Мне приснился Юнк.

– Поздравляю.

– Мы с ним соревновались в стихосложении.

– Полагаю, Юнг победил?

– Не просто победил. Похоронил меня под лепестками хризантем.

Чиун стряхнул соринку с шелкового кимоно.

– Тебе далеко до величия мастера Юнга. Да и всем остальным тоже. Разве что мастер Ванг или я еще как-то сравнимы.

– Ясное дело ты, где уж нам... – проворчал Римо, потирая все еще ноющий локоть.

На берегу длинными рядами вялились кальмары, насаженные на бамбуковые шесты. Плоские треугольные головы, тихоокеанский бриз шевелит щупальца. Они напомнили Римо Грецию и осьминогов, мучительно умирающих на солнце. Почему-то их плоские бессмысленные глаза заставили его содрогнуться.

– Странно, при виде кальмаров у меня всегда бегут мурашки по коже?

– Уж так они устроены, кальмары.

– Ненавижу осьминогов! Но кальмаров есть доводилось, и раньше я относился к ним как-то спокойнее.

– Осьминоги – безвредные существа. А вот кальмар – довольно опасное создание. К тому же они достигают гигантских размеров.

– Куда бы мы с тобой ни поехали, везде меня преследуют щупальца.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе историю возникновения сумо? – спросил вдруг Чиун.

– Нет, что-то не припомню.

– Вот и хорошо.

– И что же в этом хорошего?

– Мне виднее.

Ученик уставился на учителя.

– Ладно, тогда расскажи сейчас.

Миндалевидные глазки Чиуна затуманились, погрустнели.

– Попроси как следует.

– Вот еще. С чего бы мне вдруг просить? – фыркнул Римо.

– Как хочешь, дело твое.

– Вот если бы мы с тобой вдруг оказались на необитаемом острове – вдвоем, только ты и я – с какой-нибудь больной мартышкой для компании и единственной кокосовой пальмой в качестве аттракциона, вот тогда бы я, возможно, попросил тебя рассказать.

– А я исполнил бы твою просьбу.

Римо отвернулся и уставился в окно.

– Чудесно. Просто замечательно!

Воцарилось тягостное молчание.

– С чего это ты вдруг заговорил о сумо? – спустя какое-то время поинтересовался ученик.

Чиун что-то замурлыкал себе под нос – точь-в-точь довольно урчащая кошка. Но, прислушавшись, Римо уловил другое: «Я знаю то, чего ты не знаешь». Впрочем, он вдруг засомневался, а потому молчал всю оставшуюся часть пути.

И лишь в самом конце спросил:

– А что, для меня так важно знать историю возникновения сумо?

– Как сказать, – рассеянно ответил Чиун.

– Я должен встретиться с сумо?

– Может быть.

Римо с важным видом сложил руки на груди.

– Что ж, остается только пожалеть того сумо, который попадется мне под горячую руку. Пусть только попробует сунуться или надерзить! Буду гонять его по улице до тех пор, пока вес жиры не растрясет!

– Сумо не дерзят, – заметил учитель.

– Тем лучше для них.

– Они вообще очень вежливые и воспитанные люди. У них масса достоинств.

– Достоинств?

Чиун кивнул.

– Именно.

– Что ж, тогда – да здравствуют сумо! – с иронией воскликнул Римо.

* * *

Машина подвезла их к большому дому в стиле синтаистского храма, выстроенному на склоне холма, и мастер Синанджу провел Римо через массивные ворота во двор, окруженный высокими каменными стенами, где корчились в неизбывной агония карликовые деревца бонсай.

Посреди двора находилось нечто вроде круга из глины. Над ним колыхался тент – тоже в синтаистском стиле, – чтобы защитить от листьев и грязи.

Окна дома были зашторены, но оттуда лился золотисто-янтарный свет.

– Что это? – спросил Римо, громко втягивая ноздрями свежий, слабо пахнущий вишневым цветом воздух.

– Ринг, на котором тебе предстоит сразиться с грозным соперником.

– Каким соперником? – удивился ученик, озираясь по сторонам.

И вдруг заметил, как на штору упала чья-то огромная, размером со слоненка, тень.

– Похоже, это и есть сумо, – растерянно пробормотал Римо.

Окно распахнулось, штора отдернулась, и во двор шагнула громадная розовая туша. Совершенно голый человек, если не считать набедренной повязки с хвостом. Больше всего он походил на перекормленного младенца, выросшего из всех памперсов.

– Быстро говори мне, какова история возникновения сумо!.. – шепнул Римо Чиуну.

– Слишком поздно. Лучше я расскажу тебе об основных приемах и правилах этого вида борьбы.

– Выкладывай.

– Ты сходишься с противником на ринге из глины. Наносить удары плотно сжатым кулаком и ниже пояса запрещается.

– Понял.

– Ты не имеешь права травмировать или убивать противника.

– А этому жирному младенцу правила известны?

– Через секунду сам узнаешь.

– Замечательно.

– Победителем считается тот, кто вытолкнул соперника из круга. Или же, если он, соперник, коснется глиняного пола любой частью своего тела, кроме босых ступней.

– Но я-то не босой, – возразил Римо.

– Снимай туфли. И рубашку тоже.

Ученик разделся до пояса, скинул туфли и жалобно протянул:

– Что-то последнее время мне слишком часто приходится снимать туфли.

– Я не раз тебе повторял, что это очень неудобная обувь. Сандалии куда лучше.

– Но я привык к туфлям!

Из широкого рукава кимоно Чиун извлек маленький стеклянный пузырек. И под терпеливым взглядом гиганта борца, напоминавшего невозмутимого Будду, стал посыпать ринг каким-то белым порошком.

– Что ты делаешь? – поинтересовался Римо, краем глаза косясь на сумо.

– Освящаю ринг солью.

– Так я и думал. Очень похоже на солонку типа тех, что стоят на столиках в ресторанах.

– Не волнуйся, там ее не хватятся, – закончив свое дело, заметил Чиун. – Вот теперь можешь встречаться с противником.

Римо шагнул в круг, ощущая босыми ступнями прохладу чуть влажной глины.

Гигант сумо осмотрел его с ног до головы и скривился. Затем отвесил поклон – едва заметный, в десять градусов.

Римо ответил ему точно таким же и сказал:

– Постараюсь вас не задерживать.

– Это мне подходит, костлявый, – проворчал в ответ сумо.

– Вы говорите по-английски?

– Можете подать на меня в суд.

– Не понял?

– Да ладно, шутка. Сосуми – не настоящее мое имя. Я американец, как и ты, куриная лапка. Родился в Оаху на Гавайях. Окончил школу сумо. И сейчас сожру тебя с потрохами.

– Посмотрим.

И тут с неожиданной прытью гигант метнулся навстречу противнику. И не успел Римо ахнуть, как оказался в его медвежьих объятиях.

Он сразу же скользнул вниз, по трясущимся складкам живота Сосуми, и, выпрямив два пальца, ткнул ими гиганта в потную подмышечную впадину, туда, где находился нервный узел.

Но пальцы буквально утонули в толстом слое жира, пришлось отдернуть руку. Римо едва успел увернуться – не то сумо навалился бы на него всей своей тяжестью.

Казалось, что гигант, потеряв равновесие, вот-вот упадет, но этого не случилось. Сосуми лишь усмехнулся и схватил Римо своими громадными толстыми ручищами за плечи. Ноги Римо оторвались от земли. Он взвился в воздух, пролетел метра два, упал за пределами ринга и тут же вскочил – целый и невредимый.

Перед ним вырос мастер Синанджу.

– Значит, я проиграл, да? – спросил его ученик.

– Пока нет. Но дело твое, можешь и сдаться. Осталось два падения из трех возможных.

– Ладно, – ответил Римо и бросился на ринг.

Сумо тотчас топнул одной ногой. Ринг содрогнулся. Потом топнул другой и, пригнувшись, занял оборонительную позицию.

– А ну-ка, возьми меня, костлявый!

– В любой момент, жирный!

Откуда-то из-за ринга донесся голос мастера Синанджу:

– В ранний период правления династии Хризантемы один японский сёгун[26]26
  Военный правитель, глава самураев.


[Закрыть], ревнующий ко все возрастающей славе Дома Синанджу и неспособный выведать наши секреты, решил создать непобедимую армию, которая смогла бы защитить его от любого соперника. Назвали этих воинов сумо.

– Впервые слышу, – проговорил Сосуми.

– Историю пишут победители, – заметил Чиун.

Тем временем Римо кружил и кружил возле противника. Но сумо словно прирос к месту. Видимо, хотел, чтобы Римо нанес удар первым.

– Однако вскоре сёгун понял, что любое оружие, любой самурай или ниндзя бессильны против Синанджу, – ровным, бесцветным голосом продолжил кореец.

Рука, широкая, словно сиденье кресла, взметнулась вверх и попыталась ухватить Римо. Тот легко увернулся. И все-таки сумо просто поражал своим проворством и подвижностью.

– Сёгун понял, что по быстроте реакции никто и ничто не может сравниться с Синанджу. Впрочем, по ловкости и мастерству – тоже. И вот созвал он всех своих советников, и стали они думать, как защититься от Синанджу.

Римо примерился, сощурившись, взглянул на колышущийся живот и нанес противнику удар по почкам ребром ладони.

– И изобрели-таки оружие, которое надежно защищало от любого удара и приема Синанджу, – продолжил мастер.

Ладонь Римо врезалась во что-то мягкое и отскочила в сторону. Сумо злобно расхохотался.

– И штука эта называется жир, – закончил Чиун.

Римо попробовал нанести удар в солнечное сплетение. Приблизился и, словно паровой молот, забарабанил по жирному животу Сосуми костяшками пальцев.

– Жир, как обнаружил сёгун, прекрасно защищает от ударов, которые при его отсутствии могли бы полностью парализовать нервную систему или переломать кости...

Живот сумо так и заколыхался розовыми жировыми волнами. Сосуми рассмеялся низким, утробным смехом, исходившим, казалось, из самой глубины его необъятного брюха. В том месте, куда бил противник, появилась красная отметина, словно на коже высыпала сыпь. Но, судя по всему, и только.

– Поскольку жир принимает весь удар на себя и отталкивает руку.

– Сам вижу, черт подери, – проворчал Римо. Его уже охватило отчаяние.

– Что, не ожидал, костлявый? – расхохотался сумо. – Это тебе не кино про кунг-фу! Такого крупного парня, как я, тебе никогда не одолеть. Короче, не просто, ох как не просто!..

– Заткнись!

– Думаешь, как я таким стал, а?

– Жирным, тупым и самодовольным?

– Я – ёкодзуна! А это значит – великий чемпион! Я первый американец, которому удалось завоевать такой титул.

Мастер Синанджу тем временем продолжал свою историю:

– И вот сёгун окружил себя людьми-гигантами, под, ногами которых дрожала земля. И разослал во все концы гонцов. Мастерам Синанджу предлагалось сразиться с одним из его великанов, если, конечно, кто-нибудь осмелится.

Римо разглядывал ноги противника – толстые, как пни старого дерева.

– А что там в правилах говорится о подножке?

– Подножка запрещена, – ответил Чиун.

Сумо усмехнулся. Улыбка походила на радиатор грузовика «Мак тракс»[27]27
  Американская компания по производству большегрузных автомобилей.


[Закрыть].

– Ты должен обхватить меня за талию и попытаться вытолкнуть с ринга, – произнес он. – Жаль правда, что у тебя нет подъемного крана.

– И вот в Японию прибыл мастер Йовин. Он решил принять вызов, – снова заговорил Чиун. – Ночью он попробовал пробраться в спальню сёгуна, но его остановила стена живой плоти. Он наносил удар один страшнее другого, но стена из сумо не дрогнула. Сёгун же, лежа в своей постели в полной безопасности, лишь злорадно посмеивался.

Отступив, Римо весь подобрался, мышцы его напряглись и словно окаменели. Вздохнув полной грудью, он прыгнул и двумя руками ударил в широкую грудь сумо.

Тот дрогнул. Отступил на шаг-другой и... снова остановился, футах в пяти от края ринга. Затем оправился и, пригнув круглую, словно пушечное ядро, голову, бросился на Римо.

Тот резко отпрянул, соперников теперь разделял какой-то шаг. Почувствовав под правой ступней гравий, он, не сходя с места, взвился в воздух.

Подпрыгнув, Римо перелетел над головой Сосуми, извернулся и изо всей силы пнул его по розовой потной спине.

Сосуми прогнулся, словно гигантская секвойя под порывом урагана. Корпус какое-то время находился за пределами ринга, однако ноги его точно приросли к глине, и он устоял. С рычанием и пыхтением, борец сумо медленно выпрямился.

Римо молча наблюдал за этими его усилиями. Вот он снова лицом к лицу с противником.

– Я тебе за это задницу надеру, – проворчал Сосуми.

– Ну а пнуть-то его как следует можно? – поинтересовался Римо.

– Пинать ниже пояса и выше шеи запрещено. Нельзя также наносить противнику увечащий его удар.

– Короче говоря, руки у меня связаны... – жалобно произнес ученик.

– Это значит лишь то, что я сказал, – ответил Чиун. – Не больше и не меньше.

– И значит, ты скоро распрощаешься со своей задницей! – ухмыльнулся Сосуми и занес свои мясистые лапы над головой Римо.

Не сводя взгляда с огромных ручищ, Римо уперся босыми ногами в глину. Да так, будто к месту прирос.

– По правилам, тот, кто коснется глины любой другой частью тела, кроме ступней, проигрывает, так? – уточнил Римо.

– Да, – кивнул Чиун.

– Тогда тебе конец, боров ты этакий! – выкрикнул Римо, сорвался с места и нанес молниеносный и сильный перекрестный удар. Сосуми почувствовал, как левая нога Римо угодила ему в правую руку, а правая – в левую.

Сумо дрогнул и отступил. Но всего на полшага, не больше. В глазах у него потемнело. Он часто заморгал и вскоре полностью пришел в себя.

– Ха! – воскликнул он. – Если это лучший твой удар...

– Ты проиграл, – объявил мастер Синанджу.

– Что? О чем ты?

– Ты коснулся глины и проиграл этот раунд.

Сосуми суетливо завертел головой. С ринга он не сходил. Колени чистые. Он извернулся и глянул на свои почти голые ягодицы. Тоже чистые.

– Где? Где я коснулся глины? Каким таким местом? Покажи!

– Да ладонями, глупый! – отозвался кореец.

Сосуми разжал кулак, и складки жира на лице порозовели от стыда и гнева. Ладони были коричневыми от грязи.

– Это не считается! Он просто вытер свои грязные ноги о мои руки!

Римо усмехнулся.

– А теперь собираюсь вытереть о землю твою дурацкую физиономию!

Сумо затопал ногами, точно капризный ребенок, а потом, оглашая окрестности громовым ревом, заметался по рингу.

– Мы квиты, толстозадый! – крикнул Римо. И противники вновь принялись кружить друг против друга, словно звезды на небесной орбите.

– Сёгун мирно спал несколько недель, – опять завел шарманку Чиун.

Сосуми взревел, как бешеный бык, злобно сверкая глазами.

– Ну что, теперь уже не дерешь нос? – поддразнил борца Римо.

Сумо промолчал. Он явно собрался и сосредоточился. Затем вдруг присел на корточки и толстым пальцем поманил противника.

Тот методично кружил по рингу выискивая уязвимое место в обороне соперника. Удар ниже пояса запрещен. Удар кулаком – тоже. К тому же от него все равно мало проку. Сумо и не почувствует. Одарить по уязвимым щиколоткам и свалить, точно подрубленное дерево? Тоже нельзя. Сила мастеров Синанджу заключалась в умении нанести противнику быстрый смертоносный удар. Но на этой арене все лучшие приемы, которые знал Римо, запрещены.

Откуда-то издалека до его слуха донесся тоненький голосок Чиуна.

– Много ночей провел мастер Синанджу под открытым небом, любуясь звездами и неотступно размышляя о том, что нового врага, похоже, не одолеть даже с помощью самых искусных приемов...

Внезапно Римо пригнулся и нырнул между ног борца, тем самым застав его врасплох. Вынырнув с другой стороны, за спиной Сосуми, он попробовал применить довольно примитивный прием – схватил сумо за толстые лодыжки и толкнул. Тот не сдвинулся с места. Римо наклонился и удвоил усилия. И вот ноги сумо заскользили по влажной глине, но еле-еле.

Один дюйм. Второй... Третий...

Римо уже почти подтащил его к краю глиняного круга, как вдруг Сосуми резко нагнулся, просунул руки между ног и едва не ухватил соперника за запястья. Римо чудом удалось ускользнуть.

Сосуми, не меняя позы, осторожно отполз к центру ринга.

– Так можно и всю ночь провозиться, – проворчал Римо.

Из темноты донесся голос Чиуна:

– Ты – Синанджу! А он всего-навсего какой-то сумо. Жалеешь небось, что не упросил меня рассказать историю возникновения сумо?

– Да ты вроде бы рассказываешь...

– А рассказал бы раньше, счет не был бы равным. И ты бы не боялся опозорить меня перед этим мешком с внутренностями.

– Эй, подбирайте выражения! Я этого не люблю! – обиженно воскликнул Сосуми.

– Любишь – не любишь, придется слушать, – заключил Римо.

Сумо снова поманил его пальцем.

– Слух мой открыт даже малейшему намеку, папочка! – крикнул ученик.

И мастер Синанджу продолжил сказку.

– Мастер Йовин долго размышлял и пришел к выводу, что раз удары по жиру не приносят результата, надо сменить тактику.

– Да у него нет такого места, где бы не было жира, у этого борова! – воскликнул Римо.

– Мамочке своей расскажи, – проворчал Сосуми.

Тогда Римо крикнул Чиуну:

– А как насчет прозрачного намека, а?

– Сам подумай.

– Может, в глаза ударить?

– Только сунься! – рыкнул Сосуми. – Голову оторву! А потом надую в горло воздуха. Буду дуть до тех пор, пока тело твое не раздуется, словно подушка!

– По глазам бить нельзя! – предупредил Чиун. – Но уже теплее...

– Теплее? – удивился Римо. И пристальнее вгляделся в широкую мясистую физиономию.

Лицо его тотчас расплылось в довольной улыбке, он грозно замахал руками.

Сосуми заморгал.

– И думать не смей! Знаю, куда ты метишь, – угрожающе проворчал сумо.

– Ладно, давай, пошевеливайся. Не возиться же мне с тобой всю ночь!

– Глаза трогать запрещается!

Римо все ходил и ходил по кругу, примериваясь и изучающе поглядывая на борца.

– На сей раз я намерен пригвоздить к земле твою широкую задницу, – пригрозил белый мастер. – Никаких выталкивании за круг, ничего подобного!

На высоком лбу Сосуми выступили крупные капли пота. По толстым щекам побежали первые струйки. Узелок волос на макушке, смазанный маслом из льняного семени, растрепался и съехал набок.

Подняв правую руку, Римо выставил вперед два пальца и, точно вилку, метнул их в соперника.

Сосуми увидел, как прямо в лицо ему движутся сильные растопыренные пальцы, похожие на две розовые стрелы, и сделал единственно возможный в таких случаях жест, чтобы защититься. Он инстинктивно прикрыл глаза ладонями.

И так и не понял толком, что же произошло. Сделав отвлекающий маневр, Римо ударил его ребром ладони по переносице. Вой, который издал при этом сумо, был сравним разве что с трубным ревом раненого слона.

А потом Сосуми, он же Говяжья Бомба-сан, повалился набок и шлепнулся со смачным чмоканьем, подобно губам кита при поцелуе.

– Ну вот и все, малыш, – сказал Римо, гордо взирая на трепыхавшуюся, словно студень, гору плоти. Затем обернулся к мастеру Синанджу. Тот отвесил ему низкий поклон – на все сорок пять градусов. Ученик ответил тем же. – Так поступил мастер Йовин? – спросил он.