Текст книги "Толерантные рассказы про людей и собак"

Упырь Лихой
Толерантные рассказы про людей и собак

© Упырь Лихой, 2018

© ИД «Флюид ФриФлай», 2018

* * *

От издателя

Эта книга может вызвать у неподготовленного читателя шок. Поэтому она нуждается в коротком предисловии – чтобы читателя немного подготовить.

Однако прежде чем начать разговор, нам нужно ввести два понятия из теории литературы: свободный косвенный дискурс (термин Е. Падучевой; в этом кратком пересказе мы неизбежно упростим его трактовку) и остранение.

Начнем с первого. У любой истории есть рассказчик, и этот рассказчик никогда не равен автору. Ну, скажем, историю «Лолиты» мы знаем со слов Гумберта Гумберта – именно он от первого лица рассказывает ее нам, и уж конечно, этот рассказчик не Набоков. Историю «Бесов» рассказывает нам Степан Трофимович Верховенский, и, опять же, Достоевский делает все, чтобы мы не перепутали его с этим прекраснодушным и глуповатым стариком. И в том, и в другом случае «я», от которого рассказывается история, – это «я» выдуманного рассказчика, а не реального автора.

Но есть случаи более сложные. Вот, скажем, Анна на следующий день после скачек:

Пускай муж опозорит и выгонит ее, пускай Вронский охладеет к ней и продолжает вести свою независимую жизнь (она опять с желчью и упреком подумала о нем), она не может оставить сына. У ней есть цель жизни. И ей надо действовать, действовать, чтоб обеспечить это положение с сыном, чтобы его не отняли у ней. Даже скорее, как можно скорее надо действовать, пока его не отняли у ней. Надо взять сына и уехать. Вот одно, что ей надо теперь делать…

Кто рассказывает нам все это, чьи мысли разворачиваются перед нами? Это Толстой утверждает, что у Анны есть цель, кому-то доказывает, что ей надо действовать, маниакально повторяет слова, путается в них, перебивает сам себя? Очевидно, нет. Иначе нам пришлось бы признать, что Толстой был не в себе за письменным столом, сочиняя сцену. Ответ может быть только один: несмотря на то, что чисто грамматически про Анну говорится «она», на самом деле мы видим эту сцену изнутри ее сознания, ее глазами, это ее мысли, ее точка зрения. Это и называется свободный косвенный дискурс: когда формально рассказ ведется от третьего лица, но на самом деле рассказчик – сам герой.

Повесть «Толерантная такса» написана именно в этой технике. Формально грамматическое лицо третье, но это не должно вас обмануть. Рассказчик здесь – именно Дима, мальчик, которому в первой части четыре годика, а во второй – двенадцать. И этого рассказчика нельзя, разумеется, путать с автором. Автор выдумал мальчика и от лица этого мальчика ведет рассказ.

Это первое.

А вот и второе: для чего автор так делает? Почему бы не рассказать придуманную историю от нейтрального, так называемого всеведущего рассказчика? Потому что второй ключевой прием, который автор использует, – это остранение. Понятие остранения ввел Шкловский, на примере из того же Толстого. Наташа Ростова в театре:

Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колени и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей…

Казалось бы, достаточно сказать: начался спектакль, артисты исполняли свои роли – ведь все знают, что такое театр, как он устроен, для чего нужен, и так далее. Толстой же рассказывает нам все это глазами человека, который в театре как будто впервые, который ничего про него не слышал и который не понимает, что происходит. Для него все происходящее смотрится странно. Толстой берет простую, всем известную вещь, театр, и делает ее странной, остраняет ее. Для чего? Да как раз для того чтобы заново поставить вопрос о том, что такое театр, как он устроен и для чего нужен (по Толстому – ни для чего).

Автор «Толерантной таксы» использует тот же прием с той же целью. Свободный косвенный дискурс нужен ему, чтобы рассказывать историю с точки зрения маленького мальчика, а точка зрения маленького мальчика – для того чтобы остранить все, что окружает героя, то есть, в сущности, нашу с вами жизнь.

Скажем, любого здорового читателя этой книги передернет от действующих в ней, пусть и на периферии ее сюжета, педофилов. Почему? Да как раз потому что о них говорится от лица мальчика, который, как Наташа в театре, видит только фактическую сторону дела, у которого еще не сформированы социокультурные коды и моральные нормы – соответственно, и осудить он ничего не в состоянии, только удивиться странному. Зачем автор делает это с нами? Да для того чтобы побольнее столкнуть нас со страшной реальностью педофилии, заставить машину нашей морали работать на полных оборотах – потому что, когда она так работает, она требует от нас активного сопротивления злу.

Ну, ужас все-таки в «Толерантной таксе» не главное; в целом перед вами одна из самых смешных книг, написанных на русском языке за последнюю четверть века. Это книга прежде всего сатирическая, причем тотально сатирическая. И читая ее и узнавая, как в зеркале, в ней всю общественную, как сейчас говорят, повестку последних лет, читатель складывается пополам от хохота.

Почему? Все потому же: рассказчик, сообщая нам о произошедших с ним, его родителями, друзьями его родителей, их детьми, а кроме того, и с разными животными событиях, не соблюдает ни наших конвенций, ни нашего речевого этикета, ему неизвестно, что мы заранее согласились считать правильным, а что нет, в чем мы все согласны, а о чем вообще не говорим вслух. А откуда ему все это знать? Ему, ребенку, еще только предстоит встраиваться в эту странную взрослую жизнь, а пока он за ней с любопытством наблюдает, и только.

А жизнь эта в повести сатирически сгущена. Тут и русские марши, и марши несогласных, и скины, и хипстеры, и ЛГБТ, и гомофобы, и сексисты, и феминисты – все это на небольшом пространстве ближайшего жизненного окружения главного героя. На всякий случай отметим: так в жизни не бывает, это тоже литературный прием – прием сгущения, позволяющий в малой литературной форме затронуть большее количество тем, поднять больше проблем.

Мы сказали: сатира. Но жанр сатиры тем и отличается от просто юмора, что ее автор не просто высмеивает – а автор «Толерантной таксы», очевидно, высмеивает всех и вся, – сатирик делает это с определенной моральной позиции. Которая, как мы уже сказали, в «Толерантной таксе» принципиально отсутствует. Не может быть еще моральных принципов у маленького мальчика, но зато у него есть здравый смысл. И именно он, простой здравый смысл, и занимает во внутренней структуре повести то место моральной инстанции, с которого высмеиваются и правые, и левые, и белые, и голубые, и русофобы, и русопяты, и условные «патриоты», и условные «либералы».

Рассказчик «Толерантной таксы» не хочет нас ничему учить, он и не учит. Лучше сказать, что самим своим взглядом на вещи он подает нам пример здравомыслия. Вокруг него все пребывают в перманентной истерике, вызванной политическими, мировоззренческими и культурными противоречиями. Маленький Дима посреди этой бури остается верен только собственному здравому смыслу. Он не вступает в борьбу, не принимает сторону, не осуждает, он только наблюдает, присматривается и остается спокоен.

Остается спокоен в том числе и тогда, когда вокруг него разворачиваются национальные конфликты. То, насколько болезненной может быть эта тема, мы знаем не понаслышке. Видит это и герой «Толерантной таксы». Видит – и бесстрастно фиксирует. И снова – эта бесстрастная объективность нас коробит, а иногда и шокирует (это не говоря о том, что до колик смешит). В механизме и смысле этого эффекта, безусловно, нужно разобраться.

Автор создает вокруг рассказчика гротескную, гиперболизированную реальность. И маленький Дима фиксирует то, что видит, все подряд, ничего не отсеивая, не совершая отбора. Того отбора, который сделали бы мы, читатели, предпочтя чего-то не заметить, о чем-то не упоминать, а что-то для ясности замять.

Вот воспитательница говорит ребятам в детском саду:

– Как вам не стыдно! – покачала головой Марья Петровна. – Во-первых, «чурка» – очень нехорошее, бранное слово. А во-вторых, вы не должны бить приезжих, потому что все люди – братья…

Ее голос – это ведь наш голос, голос разумных взрослых людей. И ее ужас перед неуправляемой толпой детей, которые слыхом не слыхивали о 282-й статье, – это наш ужас перед лицом реальности национальной розни (от которого, от этого ужаса – к добру ли, к худу ли – и была принята пресловутая статья).

Марья Петровна, безусловно, кругом права. Но мы не можем не испытывать некоторой неловкости, глядя на ее беспомощность, на ее неспособность справиться с вверенной ей группой детей. Смех, который рождается у нас при виде этой прекраснодушной, но такой бестолковой воспитательницы, – смех горький. А отсмеявшись, читатель не может не задаться вопросом, почему же Марья Петровна права и бессильна, а национальная ненависть и национальные стереотипы омерзительны и лживы и так тем не менее могущественны. И вот появление этого вопроса и есть, как я ее понимаю, одна из главных задач предлагаемой вниманию читателя повести.

Но только для того чтобы этот вопрос мог быть поставлен, нужно как минимум не закрывать глаза на реальность и не прятать голову в песок. Оттого что Марья Петровна закроет глаза и откажется видеть маленьких Диму, Аслана, Илхома, Гарика и других, они не перестанут существовать и не перестанут обижать друг друга. И именно поэтому «Толерантная такса» не могла бы быть рассказана от ее лица, а только от лица ребенка. Очевидно, что нужно искать способы говорить о проблемах, с которыми сталкивается общество, как бы болезненны они ни были. Таких способов – таких языков, как выразился бы специалист, – может быть много: язык науки, язык публицистики, язык законотворчества и так далее. Один из них – язык художественной литературы.

«Толерантная такса» не социологическое исследование, не экспертное высказывание и не руководство к действию, это произведение искусства, повесть. Искусство никогда не бывает точной копией жизни, оно – отражение в зеркале. В данном случае – в гротескно выпуклом увеличительном стекле. Отражение это одновременно и смешит, и пугает. И тем не менее неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Пусть в жизни чуть прямее, чем в зеркале, и все же крива, что уж тут.

Все сказанное было о повести «Толерантная такса», которая открывает эту книгу, но вдумчивый читатель обнаружит, что те же соображения в целом применимы и к другим текстам сборника. Сборника писателя, который пишет под ученым псевдонимом Упырь Лихой уже много лет, но книга которого выходит впервые. И своим выходом доказывает: перед нами сатирик щедринского, пелевинского уровня – горький, злой, наблюдательный, бескомпромиссный; писатель, который внимательно вглядывается в жизнь и не боится замечать ее самые омерзительные черты – и умудряется при этом оставаться гуманистом. Писатель, новых книг которого вы будете теперь ждать с нарастающим нетерпением.

Вадим Левенталь

От автора

Ни одним словом в этой книге автор не желал оскорбить чьи-либо национальные и религиозные чувства, убеждения или сексуальные предпочтения. Персонажи книги не выражают политическую позицию самого автора. У автора ее нет, не было и не будет. Дружба народов – это именно то, чего сейчас недостает современному обществу, пусть даже самому толерантному и мультикультурному. Автор надеется, что общество рано или поздно станет менее политизированным и придет к отношениям, основанным на подлинном взаимопонимании, уважении к правам, ценностям, чести и достоинству всех людей. Наши дети имеют право на будущее без ненависти. Эта книга поможет родителям понять, как не надо воспитывать детей.

Упырь Лихой

Толерантная такса

Диме четыре года, как и тебе, дорогой читатель. Ты уже научился читать? Молодец, тогда погнали.

На выходные Дима с мамой едет в гости к тете Вере. Тетя Вера – мамина подруга, она недавно развелась с мужем. У нее есть сын Сережа, которому тоже четыре года, и такса Эдик.

Мама с Димой садятся на метро и едут в Химки. У станции «Речной вокзал» они покупают большой вкусный торт, потому что приезжать без подарка – невежливо. До тети-Вериного дома еще нужно ехать на маршрутке. Маршрутку ведет веселый азербайджанец. Какой-то дядя говорит шоферу: «Слы, останови на углу!» От дяди противно пахнет пивом, и у него на шарфике написано: «Спартак – чемпион».

– ОстановиТЕ, пожалуйста! – говорит мама. – Запомни, Дима, только тупые уроды не уважают людей другой национальности.

– А тупые либерасты вроде тебя сосут у хачей, – говорит дядя, но мама с Димой этого не слышат, потому что уже идут к дому тети Веры.

Тетя Вера живет в красивой блочной пятиэтажке, вокруг дома растут высокие тополя и кусты, а во дворе – детская площадка с горкой и качелями. Там всегда много ребят и есть с кем поиграть. А вот и тетя Вера – они с Сережей выгуливают Эдика.

Тетя Вера целует маму, они очень рады, что встретились. Мама говорит:

– Берите собаку и идите играть, а мы с тетей Верой поговорим о важных делах.

Дима и Сережа бегут с Эдиком на детскую площадку.

А что там за девочка в розовых колготках? Это Света, она гуляет с пекинесом Чапой. Собачья площадка далеко, и Свете лень туда ходить, поэтому Чапа какает в песочнице, пока никто не видит. Света уже учится в школе, ей целых восемь лет, и она очень много знает.

Чапа и Эдик – большие друзья. Чапа нюхает у Эдика под хвостом, а Эдик облизывает Чапину попу. Потом Чапа ставит передние лапы Эдику на спину и начинает дергать хвостиком. Это очень весело, Сережа с Димой смотрят и смеются.

– Света, зачем они так делают? – спрашивает Дима.

– Они пидорасы, – объясняет Света.

– А кто такие пидорасы? – спрашивает Сережа.

– Дурак! Это все знают! – отвечает Света.

– Мама, кто такие пидорасы? – кричит Сережа.

Тетя Вера и мама подбегают к песочнице.

– Как тебе не стыдно, Света? – сердится тетя Вера. – «Пидорас» – это очень плохое и обидное слово!

– Простите, я больше не буду, – говорит Света.

– Надо говорить не «пидорас», а «гей», – добавляет мама. – А еще лучше – человек нетрадиционной сексуальной ориентации. «Пидорас» говорят только тупые уроды и невежи. Ты же не хочешь, чтобы тебя считали невежей?

– Значит, гей – это человек? – спрашивает Дима.

– Конечно, человек, – говорит тетя Вера. – Такой же человек, как и ты. К нему нужно относиться с уважением.

– Например, называть на «вы»?

– Правильно, Дима.

Они идут пить чай с тортом, а Свете торта не дадут, потому что она – гомофоб. Гомофобы – это люди, которым не нравятся геи. Запомни, дорогой читатель: любишь торт – люби и геев.

Пока они пьют чай, тетя Вера рассказывает еще много интересного про геев. Например, геев нужно отличать от педофилов. Педофилы – это незнакомые дяди, которые подходят к вам на улице и пытаются угостить конфеткой. Так они хотят заманить вас в подвал и изнасиловать. Педофилов уважать не нужно. Если дядя хочет угостить вас конфеткой, сразу зовите милиционера, чтобы этого нехорошего дядю посадили в тюрьму. А геи – хорошие. Они угощают конфеткой только тех, кому уже исполнилось 18 лет.

– А все-таки, кто такие геи? – спрашивает Сережа.

– Это мальчики, которым нравятся другие мальчики. Их еще называют «гомосексуалы», – объясняет тетя Вера. – Большинству мальчиков нравятся девочки, таких мальчиков называют «гетеросексуалы». Есть еще мальчики, которым нравятся и девочки, и мальчики, – это называется «бисексуалы».

– А мне не нравится играть с девчонками, – говорит Дима. – С ними скучно.

– Мне тоже, – говорит Сережа. – А еще у Светы Чапа срет в песочницу. Я там вчера копал подземный ход и нашел какашку.

Мама и тетя Вера улыбаются, они рады, что у них такие понятливые дети.

– А давайте посмотрим один хороший мультик про щенка, – предлагает тетя Вера. – Другие собаки не хотели с ним играть, потому что он голубой. (Подарочный компакт-диск с мультфильмом «Голубой щенок» приклеен к обложке с другой стороны, дорогой читатель. Постарайся не порвать книжку, когда будешь его отдирать.)

Диме и Сереже мультик не понравился, потому что в нем отстойные песенки и вообще все нарисовано акварелью, но тетя Вера сказала, что мультик все равно очень хороший, он учит детей быть толерантными. То есть уважать тех, кто не такой, как ты. Например, Эдик уважает Чапу, хотя он сам такса, а Чапа – пекинес. Эдик – толерантная такса.

Потом тетя Вера учит Диму играть в шахматы. Если он будет хорошо играть в шахматы, то вырастет очень-очень умным, совсем как Гарри Каспаров. Через несколько лет Гарри Каспарова обязательно выберут президентом за то, что он умный. А сейчас его не выбрали, потому что в России живет совковое быдло, нация рабов. Если они пьют пиво и смотрят футбол, им наплевать, кто управляет страной. Они алкаши, гомофобы и фашисты.

– А кто такие фашисты? – спрашивает Дима.

И тетя Вера рассказывает про трех очень злых президентов – Гитлера, Сталина и Муссолини. Фашизм – это когда государство контролирует все сферы жизни общества, подавляет инакомыслие, культивирует консервативные, националистические идеи, вождизм, неприятие принципов либеральной демократии и тотальную систему идеологического контроля, целью которого провозглашается развитие и приумножение нации, сплочение народа под единым идеологическим строем.

Тетя Вера очень умная, недавно она защитила кандидатскую диссертацию по философии. Она очень хорошо все объяснила про фашизм, только Дима половину слов все равно не понял.

Вот и день прошел. Пора на горшок и спать. У тети Веры в доме есть большой раскладной диван и Сережина кроватка, места на всех хватит. Дима будет спать с Сережей, а мама – с тетей Верой.

Мальчики пожелали мамам спокойной ночи и легли под одеяло, но сон к ним не шел, потому что на улице было еще совсем светло.

Мама за стенкой сказала:

– Не надо, дети услышат.

– Они все равно пока не понимают, – ответила тетя Вера.

И они еще долго болтали про то, какая сволочь Сережин папа, а потом что-то делали вдвоем. Сережа хотел пойти посмотреть, но Дима его не пустил, потому что подглядывать – некрасиво.

– А хочешь, я тебе покажу писю? – предложил Сережа.

– У меня своя есть, – ответил Дима.

– Дай потрогать, – попросил Сережа.

Но Дима не дал. Баба Валя вчера говорила, что если мальчик трогает писю, у него на ладошках вырастает шерсть.

На следующий день Дима и Сережа долго гуляли с толерантной таксой Эдиком. Эдик снова играл с Чапой и с еще одной собачкой – карликовым пуделем. Было очень весело, а вечером Дима с мамой поехали домой.

Папа как раз пил пиво и смотрел футбол. Он посадил Диму к себе на колени и сказал, что наши выигрывают со счетом 3: 0.

– Папа, а это правда, что те, кто смотрит футбол, – тупое быдло и фашисты? – спросил Дима.

Папа почему-то очень разозлился и выключил телевизор, а потом спросил, что еще интересного Дима узнал в гостях. А Дима рассказал папе про геев, гомофобов, Сережину писю и толерантную таксу.

Тогда папа ушел на кухню к маме, затопал ногами и заорал, что тетя Вера – тупая лесбийская сука и он не позволит возить ребенка к этой бляди и ее ебанутому сынку.

– Не матерись при ребенке! – велела мама.

И папа спросил:

– Что, пизду лизать при ребенке можно, а материться нельзя?

– А что такое пизда? – спросил Дима.

Мама хотела заткнуть папе рот, но папа послал ее на хуй и все очень толково объяснил. У теть есть половой орган, который называется нехорошим матерным словом «пизда». Когда правильные дяди занимаются с тетями любовью, они засовывают туда мужскую писю, которая называется неприличным словом «хуй». И через девять месяцев у них рождаются детки. Но есть неправильные дяди – сраные пидоры и толерасты, которые сосут и долбят друг друга в очко, то есть попу, и потом болеют СПИДом. Еще они пьют мочу, жрут говно и ходят на марши несогласных. А есть неправильные тети, такие как тетя Вера, которой он скоро набьет ее поганую морду, хоть она и женщина.

Баба Валя услышала, что говорит папа, и закричала, что такую скотину, как он, нельзя подпускать к ребенку. И папа сказал, что пусть она выкатывается из его квартиры и воспитывает свою дочечку-лесбиянку, а сыном он займется сам. Тогда мама собрала вещи и уехала обратно к тете Вере, бабушка уехала к себе в Мытищи, а папа остался без сладкого.

Зато теперь Диму и папу не заставляют каждый день хлебать противный суп, потому что они едят в «Макдональдсе».