Текст книги "Владыка Ивери"

Помню, я спросил, почему Орпенны, имея возможность, не решат окончательно «человеческий вопрос». Вогнать нас в каменный век – и все дела. Орпенн, казалось, улыбался, отвечая мне: «Мы не боремся с черными дырами, они важнейшая часть механики Вселенной. Но мы прилагаем все усилия, чтобы спасти разумных от уничтожения ими». Хмыкнув от нелестного сравнения, я спросил, отчего же тогда Орпенны, такие буддисты, уничтожают наши эскадры. Ответ ввел меня в легкий ступор: «А разве это мешает вам как разуму развиваться?» Втолковывать ему, что от гибели стольких людей, конечно, возникают помехи в развитии цивилизации, я не стал. Наверняка получил бы ответ в духе «сами дураки».

Глава 6. Алекс

Я никогда не думал, что время в полете может проходить так весело и беззаботно. Личность, наверное, забыла, когда я последний раз перехватывал у нее управление. Целыми днями мы с Катей тратили время на все, что угодно, кроме работы и ведения полета. Мы играли в огромной игротеке, что предоставляла кают-компания. За пару месяцев я ее научил более чем сносно играть в шахматы, а она меня натаскала в куче игр, которые хранились в памяти игротеки, но о которых я понятия не имел. А уж сколько мы фильмов с ней пересмотрели! Не счесть. Я даже пересмотрел с ней то, что скрашивало мой полет на Ветра Альмы.

Что меня поражало в Кате – это ее великолепная память. Просто великолепная, другого слова и не подобрать. Она мне на разгоревшийся шутовской спор процитировала как-то раз все слова всех героев фильма, который мы смотрели накануне. Я был поражен, когда на перемотке посмотрел снова фильм и не нашел, за одним исключением, погрешностей. Тогда-то я и понял, почему во всех играх, где нужна память, она меня как орех разделывала. И почему так быстро училась. Ну, о чем речь, если я ей всего пару раз показал, как надо проводить полную функциональную проверку оборудования, а она после этого ни разу мне не давала этого сделать. Говорила, что это для нее развлечение. И проводила сама каждый четверг, пока я терзал свое тело на тренажерах.

Как ни странно, мы с ней почти не говорили о том, кто и чем занимался на Земле. Да и вообще о своей жизни она рассказывала предельно мало и такими фразами, будто уже миллион раз их повторяла. Я пожимал плечами и не пытался расспросить ее более подробно о ее родителях или других родных. Про ее друга, или жениха, как назвал его адмирал, я знал только в общих чертах. Он учился в свое время на пилота, но на четвертом курсе, как и многие будущие военные пилоты, оставил теорию, чтобы пойти в дальний поход с эскадрой и уже в походе получить погоны и допуск к полетам. Он ушел к Ивери вольноопределяющимся. К этому времени он должен был уже получить звание офицера и, соответственно, пилота. Я, не поверите, не зная этого молодого человека, испытывал к нему жуткую ревность и даже негодование в его адрес. Уйти в дальний космос, оставив такую… такую… девушку. Воистину люди не ценят тех, кто их любит. А она, бросив все, рванула, считайте, автостопом за ним. Ну не глупо ли? Я как-то попытался заговорить с ней на тему того, что он не стоит таких жертв. Но она мягко сказала мне:

– Не надо, Алекс. Все, что ты мне хочешь сказать, я сотни раз слышала от других. Давай не будем об этом. Мне сейчас так хорошо и свободно с тобой, что не хочется портить настроение.

Я как мальчишка затрепетал от этих слов: «Мне сейчас так хорошо и свободно с тобой». Буквально, разве что с бубном вокруг нее не танцевал. Когда она смеялась, я был в восторге. Я шутил, острил и даже рассказывал немного пошлые анекдоты. Видела бы меня мама в те дни… Она бы меня лично в лечебницу определила. Или в бордель, чтобы там из меня дурь выжали.

Как-то один вечерний корабельный период проведя без нее – Катя рано ушла спать, – я попытался трезво оценить свое состояние и понял, что влюблен. Сильно. Серьезно. И кажется, надолго. И оттого больнее в сердце била заноза чужой любви. А Катя, словно не понимая, что я и так весь в ее власти, продолжала очаровывать меня своими манерами, ну, явно не среднего класса девушки. Она, ко всему прочему, оказалась прекрасной пианисткой, и я частенько просил ее сыграть что-либо из ее любимых вещей на виртуальном синтезаторе, который кают-компания послушно проектировала в воздухе. Короче, я влюбился «по самое не балуйся» и только слюни пускал, как тот щенок, танцуя вокруг любимой игрушки. Ну и естественно, что я такой вот весь влюбленный захотел поразить объект своих желаний чем-нибудь эдаким. Благо, почти по дороге подвернулась планета Багрянец, что буквально за последние пару лет официально вошла в состав колоний Земли, правда под Африканским протекторатом. Помня о Багрянце, что его атмосфера пока только частично годна для дыхания и что на планете смертельно опасно снимать дыхательные маски, я даже хотел передумать на нее садиться. Но заинтригованная моими рассказами о горах Багрянца, Катя уже сама просила остановиться. Тем более что для нее почти три месяца в полете все-таки были утомительны. Ну, мы и «остановились».

На таможне порта мы даже не остановились, а откровенно «встали». Неудачно попали во время начала массового промышленного и преобразовательного строительства. Два раза в сутки совершали посадку грузовики, что таскали сюда оборудование для терроформации. Обладая приоритетным статусом, они проходили таможню вне очереди. А проверить грузовик – это еще та эпопея. Очередь на досмотр из других кораблей, как сказал мне сотрудник порта, была чуть ли не на неделю вперед. Даже мои титульные документы не особо впечатлили сотрудников порта и таможни. Зная, что на планете нет дворянских собраний, способных как-либо помочь в общении с чиновниками, я был вынужден отступить и послушно ждать своей очереди.

Кроме нас, на поле без права выхода в город и под охраной куковали еще три вольных пилота и две геологические экспедиции, что, сдуру не заручившись бумагами, сунулись на Багрянец. Так мы и сидели по коробкам, ожидая, когда персонал таможни доберется и до нас. Просидев сутки, издалека, через оптику корабля поглядывая на вершины гор, мы были несказанно рады, когда к нам пожаловали гости.

Это были трое таможенников в форменной темно-синей одежде и широких прозрачных армейских дыхательных масках. Я-то подумал: наконец-то до нас очередь дошла – и уже за бумагами пошел, ан нет… Таможенники принесли нам счет за суточную аренду стоянки и намекнули, что они могут помочь нам быстрее пройти проверку за вполне скромную для них сумму в пару тысяч кредитов банка Его Величества. Я, конечно, возмутился. Две тысячи – это чересчур. Вся таможня со всеми пошлинами никогда не стоила мне больше двухсот. Эти провинциальные вымогатели только пожали плечами и уже собирались уходить, когда их остановила Катя и сказала, что заплатит. Более того, она сходила к себе в каюту и вернулась, отсчитывая купюры.

– Старыми пойдет? – спросила она у таможенников, которые, кажется, и не знали, что на Земле уже два года как вводят в оборот нового образца наличные деньги.

Они посмотрели на купюры и, конечно, взяли. Все бумаги у них были с собой. Не откладывая ничего на потом, они немедленно осмотрели корабль и нарвались на груз для Ивери. Потребовали вскрыть. Я отказался, заявив, что за полученные две тысячи пусть пишут, что там труп, но я открывать не буду, тем более это транзит, который не выгружается на Багрянце. Тогда таможенники усмехнулись и вскрывать больше не требовали. Но в описи, конечно, прикололись надо мной, как могли. Написали, что обнаружены в большом количестве товары для стимуляции сексуальных ощущений. Я потом на пару с Катей катался, от смеха корчился, перечитывая копию описи.

Так или иначе, мы получили гостевые документы и смогли покинуть корабль. В прозрачных дыхательных масках мы направились в здание порта, чтобы отметиться на выходе. Здание порта оказалось негерметичным, и мы, разочарованные, сразу покинули его, нарушив славную традицию всех Свободных Пилотов – выпить в порту за прилет.

Ужинали мы уже в гостинице «Ангола» в ресторане, в котором нашли очень неплохое меню и приятную музыку далеко не африканской направленности. К нашему удивлению, к концу ужина в дверях мы увидели полицейских, которые внимательно осматривали зал и всех сидящих за столиками. В хороших гостиницах не работают полицейские, тут своя служба безопасности должна быть. Но, видимо, что-то случилось, раз появились копы.

Я посмотрел на свою подругу и был озадачен бледностью ее лица. А она, не отрывая взгляда от полицейских, пила из своего бокала дорогое вино большими глотками.

– Ты чего? – спросил я ее. – Да успокойся. Они кого-то ищут и сейчас уйдут.

Они и правда в тот же момент исчезли из виду, и Катя, отставив бокал подальше, спросила меня:

– Ты о чем?

– Я думал: ты так побледнела, увидев копов, – признался я.

– Я что, побледнела? – как мне показалось, искренне удивилась она. – Это, наверное, просто перепады давления и акклиматизация. Я себя прекрасно чувствую. Когда мы пойдем в горы?

Я, обрадованный тем, что у нее все в порядке, заявил довольно:

– Не пойдем, а полетим. Я завтра сниму что-нибудь приличное и надежное, и полетим в горы. Надеюсь, мои права тут действуют и не придется к копам за водительскими правами обращаться. А то еще пересдавать, как на Георге Шестом, заставят.

– А что, на Георге заставили пересдавать? – спросила она удивленно.

– Ага, – ответил я, вспоминая ту историю с усмешкой. – Прикинь, я после годичного перелета, да и до этого я тучу времени не читал их. Короче, я пешком неделю ходил, сдать не мог. Потом сдал и смог машину снять.

– А что ты на Георге делал? – спросила Катя, ложечкой вынимая из моей пиалы кусочки киви.

Я подумал, говорить или нет, но решился рассказать.

– Я там для географического общества материал по древним пещерам собирал. Ну, тем, что странно опылены золотом. Ну и попутно на разведку политическую работал. Это же время было такое. Только бунты отгремели. Еще были живы те, кто их поднимал. Вот меня настойчиво и попросили родине снова послужить.

Казалось, Катя заинтересовалась:

– И как? Послужил?

– Ага. Конечно. Из меня разведчик, как из тебя. Может, даже хуже. Нет, конечно. Я как забурился в пещеры с проводниками, так и выбрался из них перед самым полетом. Материала набрал столько, что думал – таможню не пройду. Ну, конечно, кое-что от проводников узнал. Мы же постоянно общались. Они своими мыслями делились. Двое из трех, в прошлом заключенные, рассказывали про восстание и как их десантура давила. Как там газами травили народ целыми городами. Как они взрывали боевых роботов десанта. Короче, мерзко все это было и с той и с другой стороны. Они, когда ловили десантника, такое с ним делали, что за столом ни за что не расскажу.

– И ты докладывал об этих разговорах? – спросила с интересом Катя.

– Конечно, – пожал я плечами. – А попробуй не доложи! Это статья. И хрен бы я улетел оттуда. Там бы в рудники и законопатили. А так мне даже материалы помогли вывезти без таможни.

– А что с ними сделали? – спросила Катя, водя пальчиком по кромке бокала.

– С кем? – вскинул брови я.

– Ну, про кого ты рассказал в политразведке? Про тех, кто десантников убивал?

Я смутился и ответил чистейшую правду:

– Да ничего с ними не сделали. Говорю же, там мерзостей хватало со всех сторон. И лишний раз в мое время старались уже никого не дергать. Еще один бунт никто спровоцировать не хотел. Да и тогда это уже называлось «мнением», а не «склонностью к мятежу». Статус-то с планеты бунтовской сняли. Во как, – сказал я, усмехаясь.

Катя тоже усмехнулась, но как-то грустно.

– У меня знакомый погиб на Прометее во время восстания. – Видя мой невысказанный вопрос, она рассказала: – Точнее не мой, а моих родителей знакомый. Ученик отца. Я-то еще маленькая была. На Земле он был осужден за клевету на кронпринца. На самом деле он просто напечатал то, что и так все знали со слов. Выпустил книгу в Американском домене. И когда она попала в Европу, был арестован и предан суду за клевету. Все думали – просто штрафом обойдется, а там так все хитро закрутили, что на три года загремел на Прометей. Мол, его книга не просто о человеке королевской крови, а это призыв к смене существующего режима и очернение строя и порядков. Это перед самим восстанием было. Когда всем гайки, как говорит мой папа, закручивали. Уже и так неспокойно жили. На Георге восстания подавили, а на Прометее еще нет. Короче, в той колонии, в которой жил мой знакомый, тоже началось… Перебили охрану. А когда прибыли переговорщики от эскадры карателей и увидели, что администрация вся убита, то переговоры отменили. Пустили газы. Говорят, там люди сутками умирали. Он был на шесть лет старше меня. Но все равно такой молодой! Я помню его хорошо. Так жалко его…

Я хмыкнул невесело и сказал:

– Никогда Его Величество не будет вести переговоров с убийцами своих слуг. – Видя непонятное выражение на ее лице, я спросил: – А что, другие регионы, что ли, лучше? Все живут по одним законам. Наш домен не самый плохой. В вашем тоже не все классно. Во всех свои забабахи.

– Но не во всех отправляют в рудники детей от двенадцати – четырнадцати лет.

– Кать, ты же историю изучала? Ты помнишь, до какого маразма довели гуманизацию? Так что я сторонник метода относительной справедливости. За умышленное преступление – самое суровое наказание. Чтоб другим неповадно было.

– Да? – улыбнулась она. – А ты в курсе, что за взятку должностному лицу я должна была бы предстать перед судом. И думаю, что меня, как ты говоришь, «законопатили» бы в рудники лет на шесть, не меньше.

– Да ну, – отмахнулся я, вспоминая таможенников. – Там всегда можно было бы сказать, что цена была названа должностным лицом. Личность корабля бы это подтвердила. Мы… то есть ты оплатила по прейскуранту, озвученному соответствующим лицом.

– А ты подкован в законах, смотрю, – хитро улыбаясь, сказала Катя.

– Ты бы с мое полетала, тоже бы такой стала, – усмехнулся я. – Только я взятки не даю. Пару раз разве что. Когда надо было оборудование найти эксклюзивное и пришлось у военных покупать. Но там тоже не все так просто. Я выполнял заказ Королевского географического общества, а следовательно, временно был на службе у Короны. А находящимся на службе отдельным пунктом прописано, что суд только по составу тяжелых преступлений. Кто же взятку в тех условиях посчитал бы тяжелым преступлением? Короче, слава богу, что не попалили. Я тогда тем самым спектроскопом разжился, что сейчас на корабле стоит. Прикинь, как я пер в одиночку коробку с ним!

Я изобразил, сидя на стуле и расставив в ноги, словно прогибаюсь под невидимой ношей. Катя рассмеялась, видя мою гримасу. Я довольный, что мы уходим от неприятной мне темы, рассказал ей, как первый раз попал на Багрянец.

– У меня генератор забарахлил. Я весь белый и потный от страха, не знал, куда приткнуться. До технической станции было еще переть и переть. Я же в свободный поиск тогда пошел. Думал еще, дурачок, лет за восемь до Ивери добраться. Ага, раньше столько путь занимал. Но с такой поломкой об Ивери я мгновенно забыл. Я думал, как бы выжить. Сам же не полезешь ремонтировать. И отключать на ходу нельзя – размажет в кисель при выходе в обычный космос. Пришлось медленно в течение недели тормозить, чтобы не подавать излишнюю нагрузку на компенсаторы, связанные с генератором. Извини, что слишком подробно. Ну так вот, я, значит, погасил скорость и завис в совершенно чужом и незнакомом космосе. Карты этого района еще не были рассекречены. А карты трассы до Ивери тогда даже у военных не у всех были. Я летел по опубликованным маршрутным схемам экипажа Вернова. Мою карту, по которой мы сейчас идем, кстати, буквально за день до этого вот полета рассекретили. Прикинь, как я тут себя чувствовал тогда? Ведь, остановившись, больше я не мог начать ускорение. Может, и мог бы, да только страшно было. Причем я помнил такой тип поломок и даже теоретически знал, как его устранить. Решился наконец и попытался вскрыть генератор. Без толку. Все механизмы и устройства сложнее спектроскопа по правилам обязаны были еще на заводе быть зализаны, чтобы только ремонтники и гарантийщики могли их вскрыть. Я промучился с кожухом дня два и уже готов был просто распилить его, но в это время корабль поймал излучение от двигателей приближающегося транспорта. Грузовик явно шел ко мне, гася скорость. У меня уже больше недели в космос «девятки» бились. Девятки – это призыв о помощи. Любые девять подряд сигналов двигателем испускаешь, и весь космос ближайший попрет к тебе. Короче, транспортник не долго думая прикрепил меня к своему корпусу и потащил к, как они назвали, недалекой базе. Этой базой оказался Багрянец. Голая планета с одним-единственным поселком на ней. А в поселке было, только не смейся, меньше тысячи жителей. И я застрял. Вот тут я волком взвыл с тоски. Заняться в поселке было абсолютно нечем. Корабль мой ремонтировать было некому. Да и денег особо не было. Чтобы не свихнуться и подзаработать, я устроился в поселковой администрации геологом. Благо, эту специальность я освоил одной из первых после пилота. Тогда-то я и начал местные горы и выходы пород изучать. Короче, за полгода, что я тут вынужденно прохлаждался и жил у одного строителя, я исползал на планете все мало-мальски интересное. Составил подробные карты выходов ископаемых на поверхность. Провел несчитанное количество бурений по наводке со спутника. За такие трудовые подвиги я даже был к медали представлен администрацией Багрянца.

– А как выбрался-то? – улыбаясь моему хвастовству, спросила Катя.

Я отмахнулся и, смеясь, сказал:

– Да как обычно… Чуть что, я к армии прибиваюсь. Я тут деньжат подзаработал неплохо. На новый генератор хватало, да еще и оставалось. А уж сколько у меня в трюме было всякого добра, что я, не особо скрывая, грузил себе… К примеру, я утащил отсюда почти сотню килограммов осмиридия и самородной платины. Около десяти килограммов золота и серебро не считая. Зачем я его потащил, имея столько осмиридия, так и не понял. Наверное, жадность. Но, естественно, улететь я не мог. А в это время к Ивери шла адмирал Орни с эскадрой. В полете у них что-то там случилось с одним из тральщиков, и он вместе с ремонтником застряли здесь на орбите. Узнав об этом, меня уже нельзя было остановить. Я связался с ремонтником, и его командир сначала долго артачился и не хотел спускать платформу. И только когда я лично пообещал ему кило платины, он погнал сюда техвзвод и нужные мне запчасти. Они мой корабль разве что не вылизали. С планеты я улетал уже самостоятельно. Но, понятно, после такого потерянного времени я уже к Ивери не полетел. Да и опасался, честно говоря. Я же понятия не имел, чего туда военных понесло. Мало ли, может, там опять войнушка с кем-то. А на Земле я получил медаль за старания и к ней официальный диплом геолога. Им же не вписать было в реестр месторождения, выявленные частным лицом без образования. На деньги, полученные от Королевского географического общества за подробнейшее изучение планеты, и за продажу золота и осмиридия, модернизировал весь двигательный отсек. Новые движки пошли в серию. Я подождал, пока бум пройдет, и только цена упала, купил себе. У вас, кстати, в Новосибирске купил.

– Это не у нас, – улыбнулась Катя.

Я отмахнулся и сказал:

– Неважно. В Русском домене. Главное, что не дорого. Кто-то шутил, что мне проще списанный кораблик у военных купить, чем новый модуль к своему жилому приделать. Но за деньги можно все. Вот так. Кстати, когда принимали планету в сообщество, комиссия основывалась на моих пленках и на моих данных. Кто-то шутил, что на Багрянце мне должны памятник поставить. Но вот видишь, меня тут никто не помнит, а таможенники только обобрать хотят.

Я улыбнулся, видя, как Катя с улыбкой качает головой.

– Да, ты приключения себе всегда найдешь, – сделала она заключение.

– Боюсь, это они меня находят, – сказал я. – Завтра, если все будет о’кей, я тебе покажу самые красивые места на планете. Тебе понравится.

С самого утра я позвал ее на завтрак, сразу после которого мы сняли в гостинице машину и полетели смотреть достопримечательности. Красные от оксидов железа горы Багрянца и дали планете название. Вот только красный цвет как-то растворялся и блекнул при приближении. Но все равно красота этих безжизненных скал поражала любой незамутненный разум. Мы высадились на четырехтысячнике, далеко не самом высоком пике горного массива. И Катя долго и зачарованно осматривала окружающих великанов.

– А почему на них нет снега? – спросила она меня.

Пожав плечами, я ответил:

– Меньше влажность, больше солнца. Да и состав атмосферы не позволит тут сейчас образоваться льдам. Вот лет через десять-двадцать, когда изменят состав, тогда да. Могу спорить, что зимой тут будет горнолыжный курорт. Смотри, какой спуск далекий…

– Как красиво… – сказала она, слабо прислушиваясь к моим объяснениям.

– Угу, – согласился я. – На других планетах я тоже люблю в горах бывать, но Багрянец мне нравится знаешь чем?

– Чем же?

– Своей нетронутостью и еще, наверное, тем, что, кроме нас с тобой, тут, наверное, никого никогда не было… Раньше это было только мое место. Теперь оно наше.

– Наше? – чуть удивленно и одновременно с восхищением спросила Катя.

Я, всматриваясь в ее глаза за прозрачной маской, кивнул. Тогда-то я и сказал, что мне нравится ее взгляд. Она улыбнулась слегка и отвела глаза.

Катя осмотрелась, словно не слыша меня. Чуть прошла к отвесному обрыву и села на огромный валун, всматриваясь в даль. Я проследовал за ней и уселся прямо на нагретые солнцем мелкие камушки у ее ног. Посмотрел туда, куда вглядывалась Катя, и, ничего там не заметив примечательного для себя, стал бросать камушки по одному в бездонную пропасть перед нами.

– Алекс? – позвала меня Катя. Я повернулся к ней, отбросив горсть камней, и она продолжила: – Ты хороший парень. Ты это знаешь?

М-да. Такого мне ни одна девушка не говорила. Говорили они многое и разное, но всегда какие-то крайности: либо «люблю», либо «пошел вон». А вот так… ни то ни се: «хороший парень»… Она догадывается, сколько мне лет? Я даже не знал, как реагировать. Пожал плечами, ничего не ответив.

– Правда, Алекс. Ты не такой, как другие, с кем я знакома, – сказала она с улыбкой.

– Странный? – спросил я, усмехаясь.

Она кивнула, глядя мне в глаза.

– Почему? – спросил я, грустно улыбаясь.

– На Земле, там, где я училась, каждый парень, каждая девчонка знали, что вот они станут теми-то и теми-то. Представь себе, именно так. Но, наверное, с класса седьмого я не слышала от ребят, что они хотят стать свободными пилотами. С возрастом эта глупая романтика у них выветривалась.

– Это глупая романтика? – спросил я, откровенно забавляясь и обводя руками горизонт.

– Нет, я не так сказала. Они стали считать ее глупой. Детскими мечтами, от которых быстро избавляешься. Вот, к примеру, многие хотели стать пилотами ВКС. Даже был у меня знакомый, который хотел стать «ассенизатором космоса»: чистить орбиты от мусора, заниматься астероидами. Но свободным пилотом… Нет, таких уже не было.

– А почему?

– Не знаю. Скорее из-за неустроенности их жизни. Из-за большой смертности. Из-за бедности. Большинство таких, как ты, все, что зарабатывают, вкладывают в свой корабль. В свой дом. А на планетах зачастую даже угла не имеют. И они… они почти всегда одиноки.

– Ну, это да, – кивнул я. – Никто не согласен ждать по пять-шесть лет возвращения друга или мужа. И не важно, что пять лет пролетают быстро. Важно другое. Мы меняемся за полет. Зачастую в корне. Вернуться может совершенно другой человек, не тот, который улетал. Говорливые становятся как рыбы – слова не вытянешь. А те, кто раньше был молчалив, становятся экстравертами. После стольких лет разговоров самих с собой… Да и вообще. Ну, сама прикинь: законом запрещено сажать человека в одиночные камеры больше чем на три месяца. А тут люди сами себя запирают на годы. Я сознаюсь: мы ненормальные. Мы даже, можно сказать, больные. Нормального человека держат дома привязанности. Ну, родные там или женщины. А вот те, кто бросает все, что любят, ради космоса… Он либо не человек, либо ненормальный человек. Тот, кто добровольно становится изгоем, не может считаться полноценным членом человечества.

– Ты слишком жестоко говоришь об этом, – мягко остановила меня Катя. – Не надо так. Вы не больные. Вы просто другие. Вы те, кому общество почти не нужно. Ты вон вообще самодостаточен. Я посмотрела в игротеке список прочитанных тобой книг за последние восемь лет – получается, что ты глотал по две-три книги в неделю. Я также посмотрела твои журналы исследователя. Ты начал казаться мне просто трудоголиком. Я себя даже неудобно почувствовала. Я же вижу, что я тебя отвлекаю, не даю заниматься своими делами.

– Да брось ты, Кать, – возмутился я. – Неправда.

– Не обманывай меня, – попросила она. Помолчала и добавила: – Я все прекрасно вижу. И еще я вижу, что ты влюбился в меня.

Я промолчал, смотря ей в глаза, что вроде и на меня смотрели, и вроде как мимо. Словно она о чем-то думала, говоря со мной.

– Алекс. Я хочу тебе сказать одну вещь. Только обещай, что выслушаешь.

У меня защемило где-то в груди в предчувствии чего-то очень плохого. Но я кивнул. А что прикажете делать? Сказать, что нет, я не буду слушать?

– Дело даже не в том, что на Ивери меня ждет друг. Это тут вообще ни при чем. Просто ты обо мне ничего не знаешь. И я боюсь, что я тебя погублю, если ты влюбишься окончательно и бесповоротно. А ты мне ничего плохого не сделал. Наоборот, я давно ни с кем так себя не чувствовала. Но, если ты влюбишься в меня, это будет плохо. Очень плохо.

Я хотел что-то возразить, но она мне не дала.

– Выслушай, Алекс, – попросила она мягко. – Пока не поздно, просто возьми себя в руки. Одерни себя. Я не пара тебе. Просто сексуальные приключения меня не прельщают. А серьезные отношения со мной тебя погубят. Ты хороший человек, и я не хочу твоей гибели.

– Ты о чем, Кать? – спросил я, переставая понимать и чувствуя, что краснею от таких разговоров с ней.

– Тебе не стоит даже знать этого. Это тоже смертельно опасная информация. Тебе надо просто мне верить. Верить тому, что я опасна для тебя. Даже то, что ты везешь меня на Иверь и об этом знают, уже ставит тебя под удар. Но так… у тебя есть хоть шанс. А полное знание тебе шансов не оставит. Потому я и попросила здесь приземлиться. Вовсе не потому, что я захотела посмотреть на эту планету. Мы за два месяца так сблизились, что дальше уже и мне сложно себя сдерживать, и ты далеко не монах… Я видела счета из портов разных планет с кодом «спецобслуживание». И эта близость не дает мне положить тебя под топор. Я думала, что смогу просто провести с тобой восемь месяцев и, спокойно десантировавшись на Ивери, забыть о тебе и твоей дальнейшей судьбе.

– Десантировавшись? – переспросил я в изумлении от этого слова, не вязавшегося никак с образом Кати.

– Ну, высадившись, – сказала Катя раздраженно и посмотрела пристально мне в глаза. – Не обращай внимания. Сейчас тебе надо будет меня отвезти в город. Там я останусь в гостинице. А ты улетай. Улетай быстрее… И не стоит лететь на Иверь.

Она протянула руку и положила ее мне на плечо. Даже сквозь ткань комбинезона я чувствовал ее пальчики, что сжались на моем плече. Она чуть толкнула меня от себя, совсем легонько, словно это был какой-то символический жест.

– И тебе обязательно надо показать, что ты улетаешь один, – сказала она, снова глядя мимо меня. Чуть погодя она добавила: – Только это тебя потом спасет. А я останусь. Подожду твоего отлета. Потом найму другого свободного пилота. Я видела, они в порту стоят. И уже он дотащит меня до Ивери.

Господи, как сжалось у меня сердце в те мгновения. Казалось, весь воздух вышел из легких, и они отказались набирать новый глоток. Я, с трудом сдерживаясь, сказал как можно мягче:

– Катюш, я не знаю, во что ты ввязалась. Но я не дурак. Я начинаю понимать. И твой друг, участвовавший в бунте и погибший. И твое отношение к полиции. И даже твоя насмешка над моей помощью политразведке. Мне кажется, что ты как-то относишься к мятежникам…

– Тс-с, – прижала она пальчик к маске и укоризненно покачала головой.

Меня это не остановило, и я продолжил:

– Но это для меня ничего не значит. Честно. Да, я сторонник Короны. Но скорее по классовой солидарности. Если так можно сказать обо мне, бродяге. И я противник мятежей. Я знаю, как Корона их гасит. Как топит их в крови. Гибнут тысячи невинных людей. Но я… ты…

Я замолчал, не зная, как продолжить. Потом сказал как есть:

– Я правда люблю тебя. Влюбился чуть ли не в первую неделю полета. И за два месяца чуть с ума не сошел. Я боялся и сказать тебе, и поступить подло по отношению к твоему избраннику. Пусть я его не знаю. Но он достойный человек, раз ты к нему летишь. Так я считал тогда. Сейчас я даже не уверен, что там тебя ждет твой жених. И вот сейчас, когда… ты просто гонишь меня от себя. Да не могу я лететь никуда, кроме Ивери! – воскликнул я и со злости бросил камень в пропасть. – А мог бы, то сделал бы совсем по-другому. Схватил бы тебя в охапку, как больную, которой нужна помощь, но которая от нее отказывается, и ушел бы в дальний поход. Пока все не утихнет. Потому что если вольные пилоты больны на голову, то мятежники – просто буйные сумасшедшие. Я увез бы тебя к себе домой. Спрятал там бы, пока все не успокоилось, и женился бы на тебе.

Я даже покраснел от последних слов… А Катя улыбнулась грустно. Я собрался с силами и продолжил:

– Но я обязан лететь к Ивери. Хочу я того или нет. Я пилот, и на моем корабле груз. А сотни людей на Земле ждут моего отчета об Ивери. О ее природе. О ее тайнах. И я сломаю и так свою не ахти какую карьеру вольного пилота, если не выполню хотя бы одно из этих двух заданий. Мне просто не будут верить. Это мой долг. Это моя работа. И если я все равно полечу туда… То зачем ты гонишь меня? От последствий пособничества мятежникам не спасет ни родословная, ни малое участие. Так зачем? Мне терять особо нечего. Зачем ты хочешь нанять кого-то другого? Да и не представляю, как я смогу дотянуть до Ивери с осознанием, что бросил тебя тут.

– У меня столько денег, – сказала, словно пытаясь меня успокоить, Катя, – что я могу эскадру свободных пилотов нанять.

Я разозлился на ее непонимание:

– Тогда переведи все, что ты мне должна за полет к Ивери, в фонд пострадавших от погромов и мятежей! – Я повернулся к ней спиной и добавил негромко: – А я тебя и так дотяну туда. Общество щедро платит помощникам. И высажу, если ты не передумаешь. Но я там буду почти полгода, поэтому считаю: если ты не одумаешься, то… друг на планете тебе будет не лишним.