Текст книги "Щит и меч. Книга вторая"

– О, эти вполне еще живы. Но у них, знаете, выпадение прямой кишки.

– Да, – сказал комендант. – Знаю: слабительное. Мы тоже применяем этот способ.

Шел дождь, тяжелые капли четко стучали о плиты песчаника, устилавшие тюремный двор, и разбивались в водяную пыль.

Со шлемов конвоиров вода стекала потоками. Заключенные ссутулились, скорчились под ливнем. Но они не столько сами защищались от дождя, сколько охраняли от воды спрятанное под одеждой оружие. Некоторые зябко совали руки за пазуху – не потому, что мерзли: они хотели сохранить руки сухими, чтобы в них не скользило оружие.

Вайс объяснил, почему заключенные ведут себя не по форме:

– В дороге мои ребята кое-кому из них отбили пальцы, а возможно, и еще кое-что. И все-таки, как видите, стоят на задних лапках. Я полагал, после этого они смогут передвигаться только на четвереньках.

– Оказывали сопротивление? – спросил комендант.

Вайс пожал плечами, усмехнулся.

– Если бы! Тогда бы нам не было нужды волочить их в такую даль.

– У вас бравые ребята, – похвалил выправку боевиков комендант.

– По-честному говоря, они сами еле держатся на ногах, – сказал Вайс. – Сейчас служба безопасности работает как на фронте. Очень много заданий. – Спросил лениво: – Может, вернемся?

– Да, – сказал комендант, – мокнуть под дождем нам с вами вовсе не обязательно. – И поманил за собой сутулого человека с обвислыми плечами и узким горбоносым лицом.

В канцелярии комендант представил Вайсу этого человека:

– Герр Шварцберг – мой главный помощник. – Добавил значительно: – Обладает исключительными волевыми качествами. Настойчив настолько, что даже самые упрямые в его руках начинают верещать, будто канарейки.

Шварцберг улыбнулся Вайсу так, как улыбаются знаменитости, привыкшие к всеобщему восхищению. Попросил скромно:

– Герр капитан, будьте любезны назвать номера тех, кем я должен заняться в первую очередь. Желательно также знать, где они подвергались предварительной обработке. В методике и средствах мы стремимся избегать повторов. – Добавил многозначительным тоном: – Прежде чем назначить заключенному определенный режим, я тщательно обдумываю и взвешиваю все обстоятельства того предварительного опыта, который он получил. Ведь эффектно всегда только новое, еще не изведанное.

– Отлично, – согласился Вайс, – я вижу, у вас здесь все поставлено на серьезную ногу, – и опустил руку к планшету, висящему рядом с кобурой.

Медлить дальше было нельзя. Выхватывая парабеллум, Иоганн с силой ударил стоящего несколько позади Шварцберга в челюсть. Затем, держа начальника тюрьмы под прицелом, пнул ногой в висок распростертого без чувств на полу Шварцберга. Обезоружил коменданта и приказал ему отнести Шварцберга в ванную комнату. Комендант, видимо, совершенно ошалев от всего происшедшего, безропотно поволок по коридору бесчувственное тело своего помощника. В ванной Вайс мгновенно и почти беззвучно покончил с обоими. Быстро обшарил карманы, взял все ключи. Запер дверь на задвижку, огляделся, сунул пистолет в карман и спустился по винтовой лестнице во двор.

Потоки дождя по-прежнему тяжело шлепались на каменные плиты. Заключенных уж не было видно. Боевики разбрелись по двору якобы в поисках защиты от дождя.

Только дисциплинированные тюремные охранники по-прежнему стояли у стен под дождем.

Подошел Зубов. Обращаясь к нему, Вайс сказал громко:

– Герр лейтенант, может, вы зайдете попрощаться с комендантом? – и сунул ему связку ключей, отобранных у Шварцберга.

За Зубовым, тяжело ступая, проследовал Мехов.

Вайс закурил, чтобы дать время Зубову и Мехову уйти и начать со своей группой действия во внутренних помещениях тюрьмы. Несколько раз глубоко затянулся, швырнул сигарету и, отдав команду: «По местам!» – упал на землю.

Четверо боевиков последовали его примеру. Остальные открыли огонь, стреляя в застывших от неожиданности у стены тюремных охранников.

Убедившись, что все здесь идет, как и было задумано, Вайс побежал в помещение тюрьмы. В тюремных коридорах сражение уже почти закончилось.

На полу рядом с трупами охранников лежали погибшие товарищи: они первыми вступили в схватку, использовав запрятанное под надетой на них полосатой одеждой оружие.

Следуя разработанному плану, камеры пока не открывали. Было решено освободить заключеных только после того, как одна группа закончит бой с внутренней охраной, а другая – с внешней.

Вайс снова вышел во двор. Здесь все уже завершилось. Потеряли троих. Он приказал подбежавшему Пташеку взять на себя руководство группой, оставшейся во дворе.

Пора было посмотреть, что делается во внутреннем помещении тюрьмы. Как Иоганн и предполагал, Зубов нарушил план операции.

Двери камеры были распахнуты.

В раздражении на Зубова, забывшись, Иоганн повелительно крикнул заключенным по-немецки:

– Обратно по камерам!

И чуть было не стал жертвой своих слов. Освобожденные с такой яростью набросились на него, что, несомненно, задушили бы, если бы не были так слабы.

Следовало дорожить каждой минутой. Иоганн, подавив жалость к этим людям – мученикам, страдальцам, братьям, твердо командовал ими. Иного пути призвать к благоразумию, как остудить их сердца холодной деловитостью, не было. Ради их же спасения он был почти начальственно официален, даже груб с ними.

Выдал каждому документы и карту местности, на которой был определен маршрут беглецов. Проследил, чтобы освобожденные сбросили тюремную одежду и переоделись в сложенные на грузовиках штатские костюмы.

Потом пошел в канцелярию и занялся было исследованием секретных архивов, хранившихся в подорванном Меховым несгораемом шкафу, но тут Зубов внес в канцелярию Эльзу, бережно положил на диван. Герр Шварцберг использовал в качестве карцера морг-ледник. Там и нашли Эльзу.

Она была без сознания, не подавала признаков жизни.

Иоганн приказал выбросить из ванной комнаты трупы начальника тюрьмы и Шварцберга.

Ванну наполнили горячей водой и опустили в нее девушку.

Разжав стиснутые зубы Эльзы ножом, Пташек влил ей в рот спирта из фляжки.

Зубов стоял бледный, руки его дрожали, китель и брюки в крови.

– Ты ранен? – спросил Иоганн.

– Пока не чувствую. – И, опустив руки в воду, Зубов стал оттирать ступни девушки.

Вода окрасилась кровью…

– А ну, идите отсюда! – махнув рукой Мехов. – Лучше я сам. Вы только мешаете.

В канцелярии, выжимая мокрые рукава, Зубов сердито сказал Иоганну:

– Поделикатничал ты с этими, комендантом и палачом. – Упрекнул: – Вот уж не ожидал от тебя!

– Чего именно? – удивился Вайс.

– Ну, отпустил ты их!

– То есть как это «отпустил»? – Иоганн скосил глаза на трупы. – А это тебе что?

Зубов повторил упрямо:

– Отпустил с миром, что называется. Если бы ты видел, как она лежала там, в леднике, на трупах. Замерзая,заползла на трупы. Они теплее, чем лед, вот она и заползла.

– Да ты не горячись, – попросил Иоганн.

– Хладнокровный ты, как лягушка, – сказал Зубов.

– Вот именно!

– Нет у меня больше таланта притворяться. Уйду с группой – и все.

– Еще чего! – сурово сказал Иоганн. Спросил: – Тебя что, в голову ушибли? Сдурел?

– Если она не оживет… Катись ты подальше со своей конспирацией. Я за них самостоятельно возьмусь.

– Неврастеник! – презрительно сказал Вайс.

– Ты понимаешь? Ее там среди мертвецов заживо замораживали.

Прибежал Мехов.

– Идите скорей: живая… – Потное лицо его расплылось в улыбке.

В ванной комнате было жарко, все заволокло тусклым паром.

Накрытая шинелями, в ванне лежала Эльза. Под голову ей Мехов сунул пестрый купальный халат начальника тюрьмы.

– Глядите, – хвастливо объявил Мехов, – ожила!

Голова Эльзы с мокрыми волосами казалась мальчишеской. Виски запали, щеки осунулись. Кожа неестственно розовая.

Эльза улыбнулась опухшими губами, обнажив кривые обломки зубов. Подняла исхудалые, белые, как веточки с ободранной корой, руки и попыталась протянуть их Зубову и Вайсу.

Зубов опустился перед ней на колени, опустил голову, заплакал.

Эльза что-то прошепелявила. Ей трудно было говорить разбитым ртом, воздух проникал в обломки зубов, вызывая острую боль. Лицо ее исказилось. Она умолкла.

Мехов склонился над ней, снова приложил к ее губам свою фляжку.

Иоганн вопросительно взглянул на Мехова.

Тот виновато потупился, объяснил:

– Она сейчас сильно пьяная. Перелил я в нее спирта. Ничего, ей так лучше.

– Зубов… – Эльза положила руку на его крутой затылок. – Я тебя так долго ждала, а ты все не шел… – Сказала жалобно: – Конечно, из-за Бригитты. Ну и пускай. Пускай она теперь ждет тебя дома, на Таганке. А я все равно тебя не отпущу. И молчи. Я уже все решила за нас. И как я хочу, так все и будет. Ты меня привык слушаться, да? Даже с Бригиттой послушался.

Эльза хотела привстать. Мехов удержал ее за плечи. Показал глазами на дверь.

Иоганн увел Зубова в канцелярию, усадил на стул.

Зубов хрипло дышал. Китель его весь пропитался кровью. Иоганн раздел Зубова, забинтовал его раны – осколками гранаты задело руку и бок. Спросил:

– Ты как себя чувствуешь?

– Как подлец! – живо отозвался Зубов. И, гневно глядя на Вайса, объявил: – Такую девушку я из-за вас потерял! Не простит она меня за Бригитту.

– А ну вас! – устало сказал Иоганн. – Не морочьте вы мне голову. Еле живы, а мелете чепуху да еще в такой обстановке. Эльза хоть опьянела, а ты? – И, махнув рукой, пошел проверить караулы.

Все было в порядке. Убитых тюремных охранников переодели в одежду заключенных и снесли на ледник.

Машина начальника тюрьмы вывозила по нескольку заключенных и тут же возвращались за новыми.

Во двор вышел Мехов, доложить Вайсу, что Эльза отогрелась и теперь спит. Сказал озабоченно:

– У нее не только зубы повыбиты. Видать, подвешивали – искалечены руки и ноги. Передвигаться не сможет. Пусть поспит немного, а потом я ее в одеяло укутаю, уложу в мотоцикл и на полном газу доставлю куда следует. – Потребовал: – Выдумывай и пиши справку о ней, чтобы в случае чего я мог патрульным постам предъявить.

В канцелярии были тюремные бланки, печать, штампы. Иоганн отпечатал на машинке приказ о том, что заболевшая тюремная надзирательница направляется в госпиталь СС. Подделать подпись начальника тюрьмы было не так уж сложно.

В полночь Мехов завернул сонную, слабую, еще не совсем опамятовавшуюся Эльзу в одеяло, вынес во двор тюрьмы и уложил в коляску мотоцикла.

Вайс спросил:

– Может, позвать Зубова? Пусть простится.

– Нет, – сказал Мехов, – не надо. Зачем им еще и из-за этого мучиться? У них еще вот сколько впереди будет всего! – И коснулся ребром ладони своих бровей. Крутнул ногой заводную ручку мотоцикла, выкрикнул зло: – Но в случае чего я лично ее живую им больше не оставлю!.. Будь уверен! – и показал глазами на пакеты со взрывчаткой.

– Только преждевременно не горячись, – попросил Вайс.

– Будь уверен, – пообещал Мехов. И похвастал: – Я человек обдуманных действий. Иначе давно бы живым не был. – И кивнул на прощание.

Мотоцикл развернулся и выехал в полуоткрытую дверцу ворот. Дежурный тотчас замкнул ее на тяжелый стальной брус.

В памяти Иоганна осталось запрокинутое лицо Эльзы на черной клеенчатой подушке коляски мотоцикла. Худенькое, изможденное, обескровленое, оно сейчас, после всех мук, которые перенесла Эльза, выражало только усталость. И волосы светлые, смирно затянутые, а не пышные, ярко-рыже-бронзовые, нагловато взбитые, как прежде. Милое, простое, очень усталое лицо, словно у выздоравливающейц после тяжелой болезни.

Лежащие на руле сильные руки Мехова были в ссадинах и кровоподтеках. Из-за широких голенищ сапог торчали запасные кассеты к автомату, а из незастегнутой кожаной сумки для инструмента высовывался взрывпакет, превосходящий по своей разрушительной силе противотанковую мину.

Надо думать, Мехов благополучно доставит Эльзу на место. А потом ее перебросят через линию фронта, и не будет больше связной Эльзы, и станет она – ну как ее зовут? – Лена, Лиза, Надя, Настя, Ксюша или Катюша?

Встретятся они когда-нибудь на улице и пройдут мимо, не узнают друг друга. Что ж, возможно и такое…

Зубов, услышав об отъезде Эльзы, пришел в отчаяние, что не простился с ней, и яростно обрушился на Вайса, который не нашел нужным предупредить его об ее отъезде.

– Брось, – миролюбиво сказал Иоганн, – не морочь девушке голову.

– Это потому, что я теперь женат на немке?

– Нет, не потому.

– В чем же тогда дело?

– Дело в том, – ответил Иоганн, – что ты, воображая, будто ты один бессмертный, нахально лезешь навстречу смерти.

– А что ж, я ее стесняться должен? Я человек откровенный, – зло сказал Зубов. – Есть возможность бить, бью от чистого сердца, по-солдатски. – Добвил презрительно: – И если бы не ты, не твоя дипломатия, я бы давно…

– Был бы на том свете, – закончил за него Иоганн. Строго добавил: – И запомни: если Бригитта в ближайшее время снова овдовеет, значит, ты по своей вине провалил нам отличную «крышу».

– Ну, знаешь, на покойников взыскания не накладывают!

– Пока человек еще не покойник, есть возможность его пропесочить. Тебе было приказано руководить боем внутри тюрьмы, а ты впереди людей один кинулся в ворота. Футболист! Опять вернешься к Бригитте покалеченный да еще с разбитой физиономией.

– Ну, уж это наше с ней дело, – огрызнулся Зубов. – Семейное.

– Нет, – сказал Иоганн, – это не ваше личное дело, какая там у тебя рожа, а мое. Не будь ты таким красавчиком…

– Ах, так, – обиженно прервал его Зубов, – значит, я тебе нужен только как пижон?

– Не мне, а Бригитте, – возразил Иоганн.

– Она меня не за внешность любит, – серьезно сказал Зубов, – а просто по-человечески. Если бы не это, мне Эльзе легче в глаза было бы смотреть и вообще все было бы легче.

– Ну ладно, – Вайс встал, – хватит переживать. – Приказал: – Через десять минут сматывайся!

– Это почему сматываться? – возмутился Зубов.

– А потому, – кротко ответил Иоганн, – что первыми будут уходить те из нашей группы, кто по своему положению в тылу врага представляет для нас наибольшую ценность.

– Вот, значит, ты и сыпь первым.

– Да, – сказал Иоганн, – я и буду в числе первых.

– Но после меня?

– Именно после тебя.

– Ты меня переоцениваешь! – усмехнулся Зубов. – А мне скромность не позволяет с тобой согласиться.

– Через пять минут тебя здесь не будет, – сказал Иоганн.

– А тебя?

– Я с Водицей уеду несколько позже, нам еще нужно покончить с архивами. Не беспокойся, мы не задержимся.

Водица, высокий, тощий, как и Пташек, но, в противоположность ему, жгучий брюнет, смуглый и черноглазый, был родом из Югославии. Среди соратников Зубова он слыл самым отчаянным. Поэтому Вайс старался не упускать его из виду и до последней минуты хотел держать его при себе.

Однажды Водица бежал из концлагеря таким образом: удушил охранника, бросил труп на провода высокого напряжения и, опираясь на него, как на изоляционный материал, перебрался через ограду.

В Воеводине фашисты отрубили на базарной площади головы отцу и двум старшим братьям Водицы и повесили обезглавленные тела на столбах, прикрепив на грудь дощечки с надписью: «Партизан».

В семнадцать лет Водица впервые оказался в конценгтрационном лагере. Но не за то, что научился убивать врагов одним ударом шила в спину, а за то, что украл хлеб в немецкой армейской лавке.

Водица совершал побеги из концлагерей, его ловили.

В последний раз он бежал из Освенцима, когда фирма «Топф и сыновья» еще не оборудовала там крематория и трупы не сжигали, а закапывали во рву за пределами лагеря. С ночи Водица спрятался между сложенными во дворе в штабеля трупами, и утром его вместе с покойниками швырнули в кузов грузовика. Из рва он успел выбраться до прибытия команды могильщиков.

С помощью Эльзы Водицу, выдав его за итальянца, устроили в ресторан при гостинице, так как он знал итальянский язык. Самым трудным для Эльзы было убедить этого тощего, жилистого парня со сверкающими ненавистью, черными, как агаты, глазами, чтобы он смирно вел себя на новой должности.

Для верности она даже повела его в костел и там взяла с него клятву. И Водица послушно поклялся на кресте. Но потом, когда они вышли из костела, сообщил, что он не только не католик, но вообще не верит в бога, а один из его братьев был даже коммунистом.

– Ну, тогда поклянись мне как коммунист, – попросила Эльза.

Водица печально развел руками:

– Но я не член партии…

– Ну, тогда памятью отца и братьев.

Водица задумался, потом сказал сокрушенно:

– Нет, не могу. – Но, увидев отчаяние на лице Эльзы, пообещал: – Хорошо. Не буду трогать никого из тех, кто ходит в ресторан.

Перед отъездом Вайс с Водицей поднялись на караульную вышку, чтобы оглядеть окрестности. Они смтрели оттуда на пустынную дорогу, на силуэты гор, на гигантское, просторное небо в звездах.

– Смотри, как красиво! – не удержался Вайс.

Водица мрачно покачал головой.

– Ты не видел Югославии. Ты не можешь знать, что красиво и что некрасиво.

Но Вайс видел, как жадно хватали тонкие ноздри Водицы чистый горный воздух, с какой тоской смотрел он на зазубренные силуэты горных вершин. И промолчал, не стал опровергать его.

На рассвете Вайс был уже в Варшаве. Он явился в отделение абвера, где ему был вручен пакет с приказом следовать в Вильнюс. Дальнейшие указания он получит там от начальника абверкоманды.

52

Стоящий в глубине сада богатый барский особняк на Маршалковской служил старшим офицерам абвера, прибывающим с командировочными целями в Варшаву, как бы гостиницей. Известно, что истинное служебное положение разведчика часто определяется не его чином и даже не должностью, а тем заданием, которое на него возложено. Чаще же всего – связями с высшими кругами и местом, которое занимает разведчик в этих кругах. Поэтому полученике комнаты в этой секретной абверовской гостинице зависело не столько от того, что значилось в служебном удостоверении сотрудника абвера, сколько от того, как он держал себя с комендантом, восседавшим за курительным столиком в вестибюле.

Комендант был в штатском – этакий полупортьеполусыщик. Он даже не раскрыл поданного ему удостоверения. Постукивая его твердым корешком по столу, с любезной улыбкой осведомился, откуда Вайс прибыл.

С такой же любезной улыбкой Вайс, в свою очередь, спросил коменданта, нравится ли ему Ницца, и предложил:

– Если нравится, будем считать, что я приехал из этого прелестного городка. – И тут же строго, уже без улыбки, предупредил: – О моем прибытии доложите майору Штейнглицу не раньше, чем я приму ванну, приведу себя в порядок и повидаюсь с герром Лансдорфом. Он обо мне осведомлялся?

Комендант раскрыл удостоверение Вайса.

– Голубчик, – с упреком сказал Вайс, – герр Лансдорф мог забыть, что там написано. Возможно, он спросит только, осведомлялся ли о нем кто-либо из его друзей. Ведь так?! – Победоносно взглянув на коменданта, произнес небрежно: – Так вот, после того как вы проводите меня в мою комнату, мжете сообщить герру Лансдорфу, что я уже осведомлялся о нем.

Иоганн столь упорно стремился попасть в эту гостиницу для того, чтобы застать здесь своих начальников и успеть кое о чем поговорить с ними во внеслужебной обстановке – ведь она всегда располагает к откровенности.

Покоренный властной самоуверенностью Вайса, комендант приказал служителю проводить его, полагая, что, пока приезжий будет устраиваться в отведенной ему комнате, можно успеть навести о нем дополнительные справки у дежурного гестапо.

Вайс уже было последовал за служителем к лифту, как вдруг увидел, что по красному ковру, устилающему лестницу, спускается Ангелика Бюхер, а вслед за ней важно шествует. кеак всегда, бледный и изможденный полковник Иоахим фон Зальц.

Вайс замер, вытянулся и коротким кивком приветствовал эту пару. Он разрешил себе чуть улыбнуться Ангелике и просиять восхищенным взглядом. Тем особенным взглядом, который оценивает не столько лицо женщины, сколько ее фигуру. И хорошо сложенным женщинам такие взгляды не кажутся оскорбительными.

– Ба! Иоганн! – сказала Ангелика и протянула ему узкую, затянутую в кожаную перчатку руку.

Вайс галантно коснулся губами перчатки. Полковник остановился, озабоченный, так как не знал, следует ему узнавать этого человека или не следует.

Вайс, на мгновение зажмурясь, сказал Ангелике:

– Вы, как всегда, ослепительны!

– Вы за кем-нибудь приехали? – задал вопрос полковник, желая показать, что он вспомнил этого шофера.

– Да, – сказал Вайс. – К герру Лансдорфу. – И произнес безразличным тоном: – Мне надо с ним кое о чем посоветоваться. – Взглянул на часы, добавил: – Но, я полагаю, у меня будет еще достаточно времени для этого.

– В таком случае вы позавтракаете с нами, – сказала Ангелика. И, с упреком оглянувшись на полковника, объяснила: – Фрау Дитмар говорила мне, что господин Вайс успешно продвигается по службе.

Вайс многозначительно усмехнулся, склонил голову и, уже адресуясь к полковнику, сказал:

– Смею высказать уверенность, что теперь уже мы раньше, чем сами москвичи, узнаем, какая в Москве погода. Хайль Гитлер! – Прошел к двустворчатой двери ресторана и, пропуская вперед полковника и Ангелику, небрежно приказал коменданту: – Доложите герру Лансдорфу и майору Штейнглицу, что я буду здесь.

Вайсу очень хотелось, чтобы оба они застали его в обществе фон Зальца. Но тут же он подумал, что, пожалуй, чересчур развязно ведет себя, и попросил полковника:

– Будет большой любезностью с вашей стороны, если вы пригласите их!

Нужды в этой просьбе не было. Лансдорф и Штейнглиц уже завтракали в ресторане, каждый за своим столиком. И Вайс сумел так ловко представить даме сначала Лансдорфа, а затем и Штейнглица, что полковнику не оставалось ничего другого, как пригласить их обоих к своему столу.

Штейнглицу, без всякого сомнения, было лестно оказаться в обществе полковника. Что же касается Лансдорфа, то тот сразу же со старомодным изяществом начал непринужденно ухаживать за девушкой, совсем не интересуясь, нравится это полковнику или не нравится.

Разговор с ней он вел на столь тончайшей грани приличия и неприличия, что нельзя было не подивиться его опытности в той области, которая, как казалось Иоганну, могла служить для него лишь предметом воспоминаний.

Этот весьма оживленно начавшийся завтрак оказался вдвойне полезен Вайсу. Во-первых, знакомство с полковником сильно возвысило его в глазах начальства. Во-вторых, комендант отвел ему комнату значительно лучше той, какую вначале предполагал дать этому нагловатому абверовцу с небольшим чином, но, как выяснилось, вполне обоснованным высокомерием.

Оказалось, что по поручению полковника Ангелика посетила женскую разведывательную школу и присутствовала на занятиях. Она сказала Лансдорфу:

– Странно, – но всем, что касается технической подготовки, они очень сообразительны. Но когда я стала допрашивать о самых элементарных женских приемах, необходимых при вербовке агентуры, то в этом вопросе они проявили удивительную тупость.

– Может, фрейлейн поделится со мной теми знаниями, которыми она обладает? – игриво осведомился Лансдорф. – Возможно, я окажусь достойным учеником.

Штейнглиц грубо хохотнул.

– Черт возьми, фрейлейн, вы просто умница! Убедите герра Лансдорфа создать школу из девиц, обладающих подобными талантами, – и мы все готовы стать кадетами в этой школе.

Фон Зальц сказал недовольно:

– Фрейлейн Ангелика ставит важные вопросы о принципе подготовки женской агентуры, ибо сильная сторона каждой женщины определяется ее умением воздействовать на слабости мужчин.

– Если мужчина слаб, то на него уже ничто не может воздействовать! – вздохнул Лансдорф.

– Браво! – воскликнул Ангелика. – Вы просто прелесть, герр Лансдорф!

Штейнглиц, наливая себе коньяк, сказал озабоченно:

– Баба-агентка… – и брезгливо оттопырил губы. – Они годятся в мирное время и не против русских.

– Но почему? Разве бог сотворил их иначе, чем нас? – насмешливо осведомился полковник.

Штейнглиц залпом выпил коньяк и, переведя дух, ответил грубо:

– А потому, что эти дикари, как монахи в серых сутанах, бросаются сейчас только на одну дамочку, состоящую целиком из костей. И она уже помчалась в нашу сторону, как беглая девка из солдатского дома, где ей сильно доставалось.

– Не понимаю ваших аллегорий, – нахмурил брови полковник.

Вайс пояснил:

– Герр майор дает нам понять, что если силой оружия не удалось сразу убедить противника в нашей победе, то вряд ли женские чары могут склонить его к иному о нас мнению.

– Вот именно, – буркнул Штейнглиц, – чары! – И, глядя на Ангелику пустыми глазами, галантно заявил: – Но если б вы, фрейлейн, работали против нас, клянусь – перед вами я бы не устоял.

– Это высший комплимент даме, какой только может сделать разведчик, – сказал Лансдорф.

Обращаясь к Вайсу, Ангелика сказала:

– Там, в школе, заместительница начальницы – русская. Одна половина лица у нее ужасно изуродована, а другая красивая, как профиль камеи…

– Значит, двуличная особа, – перебил Штейнглиц.

Вайс понял, что речь идет о Люсе Егоровой. Сдержанно заметил Штейнглицу:

Значит, двуличная особа, – перебил Штейнглиц.

Вайс понял, что речь идет о Люсе Егоровой. Сдержанно заметил Штейнглицу:

– Настоящий разведчик – это человек с тысячью лиц. А какое из них подлинное, может понять только тот, кто сам не потерял лица.

Ангелика кивнула, соглашаясь с Вайсом.

– Однако у вас оригинальный вкус, – понизив голос, сказала она. – Насколько мне стало известно, вы были неравнодушны к этой девице?

«Болтливая стерва! – подумал Иоганн о Кларе Ауфбаум. – Это ей дорого обойдется». И, улыбаясь, ответил:

– Флейлейн, мы, абверовцы, обладаем искусством перевоплощаться в кого угодно. Но при всем том остаемся мужчинами.

– Разве? – насмешливо удивилась Ангелика. – Во всяком случае, для меня это новость. Вы обычно держались со мной так скромно, что эту вашу скромность можно счесть теперь просто оскорбительной.

Вайс пообещал многозначительно:

– Я заслужу прощение у вас, фрейлейн, с вашего позволения.

– А у той, русской, вы тоже сначала спрашивали позволения?

Лансдорф, прислушивавшийся к этому разговору, поощрительно подмигнул Вайсу и сказал громко:

– О, оказывается, и непогрешимые тоже грешат, но только скромно и тайно.

Что оставалось Иоганну делать? Не протестовать же. Он лишь застенчиво усмехнулся. Лансдорф рассмеялся и одобрительно положил руку на плечо Вайса.

Медленно наливая себе коньяк, Вайс сосредоточенно посмотрел на рюмку, и вдруг перед ним, как призрак, возникла Люся Егорова, такая, какой она была, какой он впервые увидел ее на пионерском сборе, – тоненькая, ликующая, светящаяся. Она шагала рядом со знаменосцем, и рука ее, поднятая в пионерском салюте, как бы заслоняла лицо от слепящего солнца, хотя день был дождливый, пасмурный. И всем, кто смотрел на эту стройную, как шахматная фигурка, девушку, казалось, что от нее исходят яркие лучи, что она блещет солнцем Артека.

Он мотнул головой, как бы стряхивая наваждение, и, поднеся рюмку с коньяком к губам, многозначительно посмотрел в прозрачные, студенистые глаза Ангелики.

– За ваше самое страстное желание, фрейлейн.

Словно издалека, до него донесся приглушенный голос.

– Я была очень разочарована, – рассказывала Ангелика. – Я думала, будет казнь. А они раздевались лениво, как перед купанием. Переговаривались между собой, подходили по очереди к яме и даже ни разу не взглянули на нас, хотя мы были последними, кого они видели перед смертью. Они просто нагло не считали нас за людей. Я даже не знаю, боятся они боли или не боятся, понимают, что такое смерть, или не понимают. И только голые, будто для приличия, прикрывались руками.

Штейнглиц хохотнул:

– Ну как же, если при казни присутствовала дама… – Добавил хмуро: – Работать с русскими – это все равно что учить медведя ловить мышей в доме. Я ни на одну минуту не чувствую себя с ними спокойным. Выполнять операции с такой агентурой – то же самое, что травить зайца волчьей сворой. Никогда не знаешь, на кого они бросятся – на зайца или на тебя.

– У вас сегодня плохое настроение, – заметил Лансдорф.

– Да, – сказал Штейнглиц, – плохое. – Сообщил вполголоса служебным тоном: – Курсант по кличке «Гога», – ну, тот, который участвовал в казни через повешение своего соплеменника, – устроил в самолете побоище. Почти вся группа уничтожена. Раненый пилот успел совершить посадку на фронтовой территории, доступной огню противника. – Пожал плечами: – А был этот Гога такой тихий, надежный, и вот – снова неприятность.

Вайс встал и, сияя радужной улыбкой, поднял рюмку с недопитым коньяком.

– Господа, предлагаю тост за нашу прелестную даму, фею рейха, фрейлейн Ангелику Бюхер!

Все вынуждены были подняться.

И тут Иоганн увидел, как предупредительно распахнулись двери ресторана и в элегантном эсэсовском мундире, сопровождаемый целой свитой чинов СД и гестапо, вошел Генрих Шварцкопф.

Лицо Генриха изменилось: потасканное, брезгливо-надменное, неподвижное, как у мертвеца. На скулах красные пятна, глаза усталые, воспаленные, губы поджаты. В руках он сжимал стек. Ударив этим стеком по стоявшему в центре зала столику, скомандовал:

– Здесь! – И, недовольно оглядев сидевшую в углу компанию, громко спросил у одного из офицеров СД: – Вы уверены, что тут нет господ, присутствие которых не обязательно?

Лансдорф поднялся из-за стола. Тотчас к нему подскочил комендант и стал почтительно, но настойчиво шептать что-то на ухо.

– А мне плевать… – громко сказал Лансдорф. – Хотя бы он был племянник самого рейхсфюрера! – И шагнул к Шварцкопфу, высокомерно вскинув сухую седую голову.

Полковник фон Зальц так озабочено протирал кусочком замши стеклышко монокля, будто имено от этого зависела незапятнанность его фамильной чести.

Штейнглиц неуловимым, скользким движением провел по бедру, и в ладони его оказался «зауэр». Он сунул руку с пистолетом под скатерь и, прищурясь, наблюдал за Шварцкопфом. Можно было не сомневаться, что он готов постоять за своего начальника.

Действия Штейнглица не ускользнули от внимания гестаповца, который, войдя в зал вместе с другими сопровождавшими Шварцкопфа, остался стоять у двери. Он вскинул на согнутый локоть парабеллум с удлиненным стволом и навел его в спину Штейнглица.

«Ну вот, только этого не хватало, – подумал Иоганн. – Влипнуть из-за того, что кого-нибудь тут ухлопают. Хотя это было бы и занятно и до некоторой степени полезно: всетаки одной сволочью меньше». Но – увы! – он не имел права на такое удовольствие. И как ни противны были Иоганну пьяная заносчивость, высокомерная чванливость уверенного в своей безнаказанности эсэсовца, как ни отвратителен был сам Генрих, пришлось все же взять на себя роль миротворца.

– Ба! Генрих! Откуда ты свалился, черт возьми?! – воскликнул он с энтузиазмом и сделал руками такое движение, будто раскрывал объятия. Правда, при всем этом Иоганн не сумел придать лицу выражения восторга или хотя бы приветливости. Глаза его были презрительно холодны.