Текст книги "Щит и меч. Книга вторая"

За завтраком Вилли много ел и пил. Генрих же почти не ел и пил только минеральную воду.

– Ну, как вам понравились люди Вальтера? – спросил Вилли и, не дожидаясь ответа, начал возмущаться: – Набрал личный дипломатический корпус из чистоплюев. Салонные шалопаи, изнеженные сынки богатых родителей, имеющих родственные связи со всех странах Европы. Какие они, к дьяволу, агенты! Ведь любой из них, попади он в руки самому паршивому контрравездчику-мальчишке, наложит в штаны и начнет болтать, как на исповеди. А этот Густав! Хороша штучка! В свое время на Альбрехштрассе, восемь, он умел заставить разговориться самых упорных, а теперь заделался гувернером у этих щенков на псарне Вальтера. Что вы скажете о Густаве и вообще о его пансионате?

– Я бы не оправдал рекомендацию герра Лансдорфа и вашу тоже, – глубокомысленно улыбнулся Вайс, – если б позволил себе не только высказывать суждения о моих сослуживцах, но и делиться с кем-либо тем, что касается моей новой работы.

– Да бросьте! – весело воскликнул Вилли. – Здесь за бронированными дверями, мы как у Христа под мышкой. – И добавил внушительно: – У нас один хозяин – Генрих Гиммлер.

– Слуги, у которых слишком длинный язык, обычно не задерживаются в хорошем доме, – отпарировал Вайс.

– О, вы вон, оказывается, какой камушек! – в голосе Вилли звучали недовольные ноты. – Ничего, я все же надеюсь, мы с вами подружимся.

– Я тоже, – сказал Вайс. И счел нужным добавить: – Смею вас заверить, мои самые лучшие впечатления о вас останутся в такой же неприкосновенности, – он кивнул на несгораемые шкафы, – как бумаги, которые там хранятся.

– Однако вы человек твердых правил! – проворчал Вилли.

– Нет, – сказал Вайс, – но я умею твердо подчиняться тем правилам, какие мне рекомендуют старшие.

– Ловко сказано! – расхохотался Вилли и обратился к Генриху: – А этот твой приятель, оказывается, не такой простофиля, как мне показалось тогда, в Лицманштадте. – И тут же упрекнул Вайса: – Вы человек неглупый и должны были понять, что если уж старик Вилли оказывает услугу ближнему, то при этом он всегда рассчитывает на ответную любезность.

– Я готов приложить все усилия, чтобы выполнить любое ваше поручение, – почтительно наклонил голову Вайс, – если, конечно, оно не пойдет вразрез с обязательствами, которые я на себя взял.

– Ладно, ладно, – грубовато-снисходительно похлопал его по плечу Вилли, – я сам никогда не забываю тех, кого чем-нибудь одолжил.

По-видимому, он ожидал длругого от Вайса, но, прикинув, что не часто попадаются в рейхе люди, с таким упорством отстаивающие свою служебную честь, смирился и сказал:

– Образованные люди сейчас редкость. Незначительную часть их мы бережем в тюрьмах. – Расхохотался. – Недавно надо было произвести экспертизу художественных ценностей, доставленных из оккупированных областей. Если б вы видели рожи этих интеллигентов, когда мы привезли их в подвалы хранилища! С некоторых картин они буквально слизывали пыль и грязь. Но когда я потребовал от них, чтобы они установили стоимость каждого предмета, подлецы заявили, что это невозможно, так как национальные реликвии, мол, не имеют продажной цены. Ну, им так всыпали за саботаж, что нашим ребятам пришлось на руках тащить их обратно в тюремный фургон.

Генрих пояснил коротко:

– Дяде поручено подготовить материальные фонды СС к эвакуации. В банках нейтральных держав для этого абонированы специальные сейфы.

Вилли нахмурился, но тотчас нашелся:

– Мы просто хотим спасти национальные реликвии побежденных стран от бомбежек, сохранить их.

– Но ведь сейфы абонированы определенными людьми.

– Ну и что? – сердито спросил Вилли. – Империя – это и есть определенные люди. Не будь их, не было бы и империи.

– Вы удивительно точно сказали, – согласился Вайс.

От Вилли не ускользнула усмешка на лице Генриха. Он смутился, пробормотал:

– Народность германского духа Третьей империи – это не нечто бесплотное: она воплощена в фюрере.

– Полагаю, что и в таких, как вы, – заметил Вайс.

– Да, – самодовольно согласился Вилли. – Я действительно ветеран национал-социалистской революции.

Вайс повторил вопросительно:

– Революции?

– В свое время фюрер воспользовался терминологией марксистов, и это очень пригодилось нам. – И Вилли развил свою мысль: – Когда мы были слабы, а красные сильны, такой камуфляж помог нам благополучно разрешить многие вопросы.

– Например?

– Мы так громко трясли этими погремушками перед стадом, готовым следовать за красными, что оглушили его. И не успело оно опомниться, как оказалось в нашем загоне, и мы заставили его шагать в ногу под грохот наших барабанов.

Разговор на эту тему, видимо, наскучил Вилли. Обведя глазами свой кабинет, он сказал Вайсу:

– Как видите, даже дома я не принадлежу себе, все подчинено работе. – Поднялся и пригласил Вайса следовать за ним.

Они прошли анфиладу комнат, где за конторскими столами сидели люди в штатском. При появлении Вилли все они мгновенно, как по команде, вскакивали и вятягивали руку в партийном приветствии. Отвечать им Вилли не находил нужным. Вайсу он объяснил:

– Я даже свое скромное жилище превратил в личную канцелярию, и все служащие находятся здесь на казарменном положении. Мы работаем и ночами. Но зато, когда рейхсфюреру нужно срочно получить особые справочные материалы, я незамедлительно докладываю ему обо всем, что его интересует.

– Разве у службы безопасности не хватает аппарата для этого?

Вилли усмехнулся загадочно:

– Справки для шефа мы готовим в одном экземпляре. Мы даем объективный анализ, поэтому у шефа всегда есть возможность быть в курсе истинного положения дел в империи.

– Я думал, что такая задача стоит перед службой безопасности в целом.

– Несомненно. Но есть Борман, есть Кальтенбруннер, и каждый из них горит желанием первым доставить фюреру информацию, не обременяя себя ее сбором. Но главное не в этом. Главное в том, что это моя личная канцелярия и я лично доставляю рейхсфюреру наши материалы. И поскольку они получены не из официальных источников, он сам решает, докладывать о них или не докладывать. В известный момент они могут вызвать только раздражение фюрера, а в другой – гневное недовольство тем, кто скрыл от него истинное положение вещей.

Так, например, промышленные круги, с которыми фюрер вынужден больше чем считаться, настаивали, чтобы генералитет вермахта, внеся существенные изменения в стратегический план «Барбаросса», направил военные действия в первую очередь на захват территорий, богатых сырьевыми ресурсами.

С помощью агентуры в свое время мы установили, что нашей промышленности пока хватает сырья, чтобы обеспечить военное производство на срок, определенный для «блицкрига». Но под воздействием промышленнных кпругов различные министерства дали иные справки. Поскольку принцип «блицкрига» был руководящим, никто не решился признать, что война на Востоке принимает затяжной характер. И рейхсфюрер, с одной стороны, смог доказать фюреру, что руководители отдельных министерств не верят в скорую победу и поэтому неправильно ведут экономическое планирование, совершая преступление перед рейхом. С другой же стороны, располагая точными данными о сырьевых ресурсах страны, он поддержал перед фюрером требование промышленных кругов – прежде всего захватить богатейшие районы стратегического сырья на Украине и Кавказе, что в итоге отвечало нуждам рейха. – И Вилли похвалился: – Мне было поручено собрать объективные данные о запасах редких металлов.

– А другим?

– Вы смышленный молодой человек, – поощрительно улыбнулся Вилли. – В рейхе достаточное количество подобных специализированных исследовательских филиалов. – И, потерев руки, насмешливо объявил: – А ваш Канарис оказался профаном. Мы выделили ему бесчисленное количество техники и гигантские денежные средства на создание сотен разведывательных школ. В его распоряжении было все население оккупированных районов, лагеря военнопленных, великолепные кадры, которые приобрели богатейший опыт в период первой мировой войны и отшлифовали его в рейхсвере. Но до сих пор мы не получили от его агентуры сколько-нибудь значительных данных об экономическом потенциале России, хотя главная задача абвера именно в этом. Что же касается союзников России, то здесь мы и без абвера получаем достаточно полную и точную информацию. И не от каких-то там агентов, а из первых рук – от представителей иностранных фирм, которые не порывают деловых связей с нашими концернами. Поэтому, юноша, я вам советую не очень афишировать, что в абвере вы занимались восточным направлением. В Берлине служба абвера вызывает более чем неудовлетворение. Кстати, – самодовольно заявил Вилли, – ваш бывший начальник, ротмистр Герд, убедившись в бесперспективности действий Канариса, счел более целесообразным предложить свои услуги нам. Герд неплохо отозвался о вас, оценил вашу преданность и мужество. – И тут же Вилли заметил снисходительно: – Вы проявили преданность и мужество, отклонив мое предложение. Но, смею вас заверить, эти превосходные качества еще принесут вам неприятности.

«А он не глуп, – думал Вайс, слушая разглагольствования Вилли, – хотя, по-видимому, выполняет в СД только роль рабочей лошади. Но работать он умеет и, если судить по его личной канцелярии, умеет заставить работать и других».

Потом, когда Вилли оставил их, Генрих привел Вайса в свою комнату и спросил:

– Ну?

– Деловой человек и очень осведомленный, – сказал Вайс, понимая, что Генрих ждет его мнения о Вилли.

– Ну, тут ты ошибаешься, – возразил Генрих. – Он хвастался перед тобой. Функции его ограничены узкой задачей: знать положение дел в промышленности настолько, чтобы планировать доставку рабочей силы из концлагерей. Ведь доход от нее поступает в СС. Только и всего.

– Если бы твой дядя даже в этих пределах ознакомил меня с материалами, которыми он располагает, я бы считал это в высшей степени любезным.

– Понятно, – сказал Генрих. – Теперь ты захочешь, чтобы племянник оказал тебе эту любезность. Ну что ж, прими мой подарок! – И Генрих протянул руку к одной из книг, стоявших на полке.

Вайс строго остановил его:

– Вот этого тебе делать не следует.

– Почему? Я принял решение. Бесповоротно. Разве ты еще не убедился в этом? Думаешь, так просто быть племянником убийцы своего отца? А я остался племянником, хотя легче переносить самые страшные муки!.. – с озлобленным отчаянием воскликнул Генрих.

– Я понимаю тебя. Но и ты должен кое-что понять.

– То есть?

– Нужно не только хотеть, но и уметь.

– Ты считаешь, что я действовал неосторожно?

– Недисциплинированно.

– Наверно, забыл спросить у тебя указания?! – рассердился Генрих. – Извини, запамятовал, что ты теперь как бы мой начальник.

– Ну зачем ты обижаешься? – с упреком сказал Вайс. – Просто мы должны сначала разработать, подготовить все, что хотим сделать, и только потом сделать все, что мы хотим.

– Хорошо, герр профессор. Я готов в любое удобное для вас время прослушать курс наук.

– Я рад, что у тебя такое хорошее настроение. Интересно только, чем оно вызвано?

– Свиданьем с тобой, – чистосердечно сказал Генрих. – Просто я рад, что снова вижу тебя. Хотя все же никак не привыкну к мысли, что ты русский, – следовательно, особь неполноценная в расовом отношении.

– Недочеловек, – подсказал Вайс.

– Вот именно, – согласился Генрих.

– Полуживотное, – напомнил Вайс.

– Ну, а ты какого черта веселишься? – в свою очередь осведомился Генрих.

– По тем же причинам, что и ты.

– Знаешь, – потягиваясь, сказал Генрих, – у меня здесь оказалась целая куча каких-то дальних родственников, и среди них есть весьма интересные особы женского пола!

– Отлично!

– Хочешь, познакомлю? – предложил Генрих.

– Ну конечно!

– Предупреждаю: это небезопасно.

– Если знакомство полезно, что ж, у меня есть опыт, – мужественно согласился Вайс.

– А если влюбишься?

– Ну, знаешь! – только пожал плечами Вайс.

Генрих развалился на кушетке и, с усмешкой глядя на Вайса, сказал требовательно:

– Нет, тут я тобой буду командовать. Ты, однако, не знаешь правил жизни этих кругов. Если два холостых офицера разных служб часто встречаются, их дружба вызовет подозрения. Но есть две извинительные причины – выпивка и женщины или и то и другое одновременно. Выбирай!

– А если увлечение каким-нибудь видом спорта? – неуверенно предложил Вайс.

– Для этого я слишком ленив. К тому же все знают, что спорт меня не интересует. И мы ведь уже не мальчики. Ну же, старик, будь мужественным!

– Я подумаю, – пообещал Вайс. – Найдутся и другие варианты.

– Я уже все продумал за тебя, – решительно сказал Генрих. – В воскресенье я представлю тебя семейству Румпфов. У них скромная вилла в районе Груневальд. Оттуда совсем недалеко до столь внешне непривлекательного кирпичного здания на углу Гогенцоллерн и Беркаерштрассе, тридцать один – тридцать пять. Там размещается штаб-квартира Вальтера Шелленберга, твоего шефа, на которого пятьсот мастеров разведывательного дела работают круглосуточно, в три смены. Кстати, здание ариезировано, прежде это был не то приют для престарелых евреев, не то больница еврейской общины. А теперь – центр по трепанации черепов и сейфов, содержащих секреты и тайны различных держав мира. Ты туда еще не допущен. Но, надеюсь, твоя любознательность победит застенчивость, и ты будешь вхож в это здание. Правда, теперь там не исцеляют и отнюдь не озабочены продлением жизни тех, кто может представить интерес для обитателей этого дома.

Когда Вайс уходил, Генрих вновь попытался передать ему книгу, и снова Вайс отказался взять ее.

– Трусишь? – упрекнул Генрих.

– Нет, – возразил Вайс. – Просто не желаю быть соучастником непродуманных действий.

– А если мне небезопасно хранить эту книгу?

– Ну что ж, – сказал Вайс, – в таком случае придется взять, но ты толкаешь меня на рискованный шаг.

– Нет, – сказал Генрих. – Оставь. Я понял. Ты прав. Но мне так хотелось сразу же начать работать…

– Мне когда-то тоже хотелось сразу же все начать, – признался Вайс, – но оказалось, что терпение требует мужества.

59

Поручения, которые Вайс продолжал получать от Густава, были все так же незначительны. Он встречал людей, узнавал их по самым беглым приметам, провожал по указанным адресам.

Один из встреченных им на аэродроме людей оказался в скверном состоянии: по-видимому, он был тяжело ранен и потерял много крови. И, хотя этот человек умолял отправить его в госпиталь, Вайс безжалостно доставил его на явочную квартиру. Здесь раненый сказал, что обстоятельства вынудили его уничтожить шифровки, и просил Вайса выслушать его. Он боялся, что умрет раньше, чем сюда явится человек, которому он должен передать информацию.

Как ни соблазнительно было выслушать раненого, Вайс категорически отказался и ушел. Когда Густав сам примчался на мотоцикле к оставленному в одиночестве умирающему человеку, тот уже скончался.

Густав пришел в ярость, назвал Вайса безмозглой тупицей, разразился угрозами. Однако он быстро справился с собой, и хоть и не извинился, но вынужден был признать, что Вайс поступил так, как полагалось по инструкции.

На следующий день, очевидно после доклада о поведении Вайса кому-то из вышестоящих лиц, Густав сказал:

– Вы, Петер, заслужили доверие своей дисциплинированностью. И, исходя из этого, в определенных исключительных случаях вам разрешается принимать пакеты или получать изустную информацию. Но повторяю – только в чрезвычайных случаях, подобных этому печальному инциденту.

В блажайшее же воскресенье Генрих вынудил Вайса посетить семейство Румпфов.

Иоганну очень не хотелось подвергать себя новому испытанию. И все же он уступил Генриху, в надежде, что вскоре найдет повод покинуть общество, если пребывание в нем покажется ему бессмысленным.

Семейство Румпфов встретило молодых людей так радушно, будто оба они уже были сегодня здесь, а потом вышли погулять и сейчас вернулись.

По всему чувствовалось, что Генриха тут любят, считают как бы членом семьи.

И Вайсу сразу же пришлось сбросить с себя чопорную неприступность, как только Шарлотта Румпф, высокая, статная девушка в простеньком ситцевом платье, подавая ему руку, сказала сердечно:

– Можете не называть себя. Вы Иоганн! Я вас почти таким и представляла.

Темно-серые пытливые глаза девушки были странно лишены блеска, и поэтому, даже когда она улыбалась, ее усталое лицо со строгими чертами сохраняло чуть печальное выражение.

Не дав Иоганну ответить, Шарлотта попросила:

– Только, пожалуйста, не притворяйтесь, что вы удивлены. Генрих рассказывал мне о вас.

Генрих счел нужным вмешаться, пояснил:

– Только то, что необходимо знать девушке о незнакомом ей интересном молодом человеке.

– Генрих, не надо, – смутился Иоганн.

Тут в комнату стремительно вошла смуглая брюнетка в чем-то ярко-оранжевом, и от этого пронзительного цвета все вокруг померкло. Сверкнув черными глазами, она небрежно сказала Иоганну:

– Каролина фон Вирт. – Ласково положила руку на плечо Генриха, внимательно посмотрела на него. – Про вас сплетничают, будто вы все свои силы стали отдавать службе. И теперь я могу это подтвердить.

– Какие у вас для этого основания?

– Ну как же! Вы наконец-то захотели увидеться со мной.

– Только по велению сердца.

– Но в прошлый раз вы так интересовались моей работой на Беркаерштрассе, что я не могла не подумать: больше всего я вас интересую как ваша сослуживица.

Генрих смутился и, стараясь избегать взгляда Вайса, объяснил:

– Просто меня интересовало, насколько вы стали серьезны после того, как начали там служить.

– Представьте, не больше, чем вы.

Генрих обернулся к Вайсу, сообщил:

– Каролина знает несколько иностранных языков в совершенстве, впрочем, она совершенство и во всех других отношениях.

Вайс уже был осведомлен о том, что на Беркаерштрассе размещался лишь один отдел секретной службы – отдел иностранной связи. Он ведал операциями за границей и анализировал поступающие из-за границы материалы.

Позже он узнал, что Каролина, дочь умершего в 1935 году дипломата, почти всю свою жизнь провела за рубежом. Когда отец девушки умер, министерство иностранных дел пыталось привлечь ее к работе в своем разведывательном отделе, но она решительно отказалась. А чтобы избежать мобилизации на трудовой фронт, поступила в Шестой отдел СД стенографисткой и вскоре стала там переводчицей. Лучшей рекомендацией послужило то, что ее старший брат, недавно погибший на фронте, окончил в 1933 году университет вместе с Вальтером Шелленбергом.

Вначале Вайса обеспокоила энергичная решительность, с какой Генрих организовал для него это знакомство, но уже вскоре, как только они вышли с девушками погулять по лесу, все сомнения исчезли. Генрих был настолько увлечен разговором с Каролиной, что даже не подумал о том, как отнесется к встрече с ней Вайс.

Но если Густав узнает об этом знакомстве, ему, пожалуй, может показаться подозрительным, что Вайс уж слишком прытко акклиматизируется в Берлине. Поэтому Иоганн решил на всякий случай держаться подальше от Каролины, чтобы не дать ей повода говорить кому-либо о своем новом знакомстве.

Уловив выражение озабоченности в глазах Вайса, Шарлотта спросила:

– Вам скучно со мной? – И как бы сама с собой согласилась: – Конечно, я очень скучная и какая-то несовременная. Многие мои подруги поступили во вспомогательные женские подразделения, а я пошла на завод, отбываю там трудовую повинность. Живу в казарме и только на воскресенье прихожу домой.

– Но ведь вы тоже поступили патриотично, – равнодушно сказал Вайс.

– Нет, просто мне так захотелось. Папа был инженером на этом заводе, но с тридцать третьего года он нигде не работает, ушел на пенсию из-за болезни сердца.

– Ваш отец очень бодро выглядит, – машинально сказал Вайс. – Никак не скажешь, что он болен.

Шарлотта с тревогой взглянула на него. Уверила торопливо:

– Нет-нет, он очень болен.

И вдруг Иоганна осенило. Тридцать третий год – год прихода к власти фашистов. Нет, тут все не так просто. И с такой же поспешностью, как Шарлотта, сказал:

– Действительно, люди с больным сердцем часто выглядят великолепно.

Шарлотта кивнула и, благодарно улыбнувшись, спросила:

– Вам интересно слушать мою болтовню?

– Разумеется, – ответил Вайс, – очень!

– Мне иногда кажется, – печально сказала девушка, – что я живу какой-то странной, двойной жизнью. И знаете, не так уж страшно в цехе, хотя работа изнурительная и многие женщины калечатся или заболевают неизлечимыми болезнями. Самое страшное потом – в казарме. Туда мужчины приходят, как в… ну, сами знаете куда. И есть женщины, которым все безразлично. Они так напиваются – ужасно… А некоторые матери прячут в казарме своих детей, потому что им некуда девать их. – Помолчав, она добавила: – Но почему же члены национал-социалистской партии освобождены от всего этого и не терпят тех лишений, от которых страдает вся нация? Вы считаете это правильным?

– Я ведь недавно в Берлине, – попытался увильнуть от прямого ответа Вайс.

– Я забыла, ведь вы служили в генерал-губернаторстве. Гитлер говорил, что генерал-губернаторство – это резервация для поляков, это большой лагерь. Там действительно ужасно?

– Для кого как.

– Меня интересует не то, как вы жили там, а как там умерщвляют людей?

– Разве у вас на заводе не работают военнопленные?

– Их избивают до смерти, а многие умирают своей смертью – от истощения. Мне иногда стыдно, что я немка! – с горечью сказала Шарлотта. – И знаете, что я думаю? Если русские победят, они станут обращаться с нами так же, как мы обращаемся с ними. Доктор Геббельс все время утверждает, что русские будут мстить нам за жестокость жестокостью. Я устала от его длинных речей.

– И все-таки согласны с тем, что он говорит?

– А разве это не так?

– По роду моей службы мне приходилось знакомиться с принципами большевиков, – сказал Вайс. – Они радикально отличаются от принципов, которые провозглашает фюрер, и я думаю, русские поведут себя не так, как мы предполагали. – И счел нужным добавить: – Поэтому Советский Союз и является главным противником Третьей империи. И не только внешним противником, как его союзники, но и политическим.

– Странно, – медленно протянула Шарлотта, – я знаю, что вы офицер СД, но почему-то не боюсь вас. А вы, мне кажется, меня боитесь и поэтому говорите так осторожно и так уклончиво отвечаете на мои вопросы.

– Знаете, – с нарочитым легкомыслием в тоне сказал Вайс, – я предпочитаю не говорить с девушками о политике.

– Хорошо. Поговорите со мной о том, о чем вы обычно разговариваете с девушками. – И Шарлотта нетерпеливо приказала: – Ну, я вас слушаю.

Вайс в замешательстве опустил глаза.

– Может, я вам не нравлюсь?

Вайс честно признался:

– Ну что вы, даже очень!

– А чем именно? – настаивала девушка.

– Тем, что вы такая, какая вы есть.

– Какая же?

– Ну, мне показалось, будто я вас давно знаю.

– Со слов Генриха?

– Нет, он никогда не говорил мне о вас.

– Мужчины обычно говорят о девушках. Что вы скажете Генриху обо мне? Ну, будьте же смелее!

– Что вы фея Груневальдского леса.

– Странно, – задумчиво сказала Шарлотта, – но вы становитесь таким неестественным, когда говорите банальности.

– Это упрек?

– А вы обиделись? Вы хотели быть таким, как все?

Вайс быстро нашелся, сказал с сожалением:

– Я только недавно в Берлине, и мне, конечно, не хватает умения держать себя в обществе.

– Вы уже были в берлинском Zoo? Нет? Напрасно. Следовало начать именно с этого: вы нашли бы там много поучительного.

– У вольеров с попугаями?

– Во всяком случае, не у клеток с хищниками. – Шарлотта улыбнулась. – Поверьте, я говорю так только потому, что знаю: вы лучше, чем хотите казаться.

Вайс вовсе не хотел произвести такого впечатления на эту смело и резко высказывающую свои суждения девушку. Это было опасно. И хотя ему приятно было слышать слова Шарлотты, он не имел права больше рисковать. Кто знает, как далеко может зайти душевная проницательность Шарлотты… Поэтому он спросил, чтобы переменить тему разговора:

– Генрих, кажется, всерьез увлечен фрейлейн Каролиной?

– Просто она красивая. Разве вы не заметили?

– Да, конечно, красивая, – согласился Вайс.

– Ухаживать за красивой девушкой, – наставительно заметила Шарлотта, – для мужчины так же естественно, как для офицерака заботиться о чести своего мундира.

Если вначале Вайса несколько заботило столь явно преувеличенное, настойчивое внимание Генриха к сотруднице политической секретной службы Шестого отдела СД, то теперь он совершенно успокоился. Из слов Шарлотты он понял, что дружба Генриха с красивой Каролиной фон Вирт ни у кого не может вызвать подозрений.

Иоганн вдохнул такой вкусный, казалось, стерильной чистоты воздух. Огляделся.

Груневальдский лесной массив простирался вокруг, и не было ему конца. Лес был так ухожен, что напоминал парк. Огромную территорию лесники прибирали с такой же аккуратной старательностью, с какой садовники ухаживают за клумбами или горичные убирают анфилады комнат в богатых усадьбах, нигде не оставляя соринки.

Даже не верилось, что за лесом так тщательно ухаживают сейчас, во время войны, когда миллионы немцев согнаны по принудительной трудовой мобилизации на сельскохозяйственные работы.

Большие участки леса с отличными асфальтированными дорогами ограждала колючая проволока. Предупреждающие надписи оповещали: «Внимание, частная собственность!» Нарушать это запрещение было равносильно тому, что проникнуть в запретную зону.

Ужинали на открытой террасе в сумерках. Не успели сесть за стол, как сирены оповестили о воздушной тревоге.

В этом пригородном районе особняков и вилл не было общих бомбоубежищ – только частные, у самых богатых. Копать щели в лесу запрещалось, а портить свои крохотные участки мелкие владельцы не решались.

Обычно союзники бомбили густонаселенные рабочие районы Берлина. Так было и на этот раз. И хотя Берлин лежит на низменной плоскости, дымы и пожары как бы подняли ввысь его огненные, конвульсивно шевеляющиеся очертания.

Глухие удары бомб доносились сюда, как звуки гигантской трамбовки.

Все молчали. Никто не притронулся к еде.

Потирая свой выпуклый, с залысинами лоб, герр Румпф произнес вполголоса, ни к кому не обращаясь:

– Странно – почему только Америка и Англия взяли на себя выполнение этих карательных мер в отношении немецкого населения, а советская авиация в них не участвует?

– Очевидно, потому, что у русских недостаточно самолетов, – высказала предположение Каролина.

– Рейхсмаршал Геринг утверждает противоположное. Русские переместили свои авиационные заводы на Восток, в недосягаемые для наших бомбардировщиков районы. – Румпф искоса глянул на Вайса. – Для Канариса в свое время это явилось неожиданной новостью.

Вайс молча развел руками.

– На месте американцев и англичан я бы снабдила русских самолетами дальнего действия, – сказала Каролина.

– Зачем, собственно? – спросил Генрих.

– Чтобы нас бомбили русские летчики и чтобы мы еще больше ненавидели русских! – гневно воскликнула Каролина. – Я полагаю, это было бы в интересах самих союзников.

Вайс процедил с ленивым безразличием:

– Не следовало бы так откровенно говорить о том, чем озабочены наши шефы на Беркаерштрассе.

Лицо Каролины приняло виноватое выражение. Зябко поведя плечами, она пробормотала смущенно:

– Извините, я не предполагала, что вы столь хорошо информированы.

Вайс успокаивающе улыбнулся ей, сказал мирно:

– Собственно, тут нет никакого секрета. Разве могло быть иначе?

Багровое небо над Берлином продолжало гудеть, словно его толщу буравили гигантские сверла. Холодные голубые лезвия прожекторов рассекали тучи, и тут же их прошивали красные пунктиры зенитных снарядов. Разрывы бомб походили на подземные толчки.

Наклонив к Вайсу бледное лицо, Каролина прошептала:

– Иногда мне кажется, что союзники не желают Германии поражения, а этими налетами только откупаются от русских. И тогда я их оправдываю.

– Вы умница! – усмехнулся Вайс. – Конечно, убивать мирное население легче да и безопаснее, чем открыть второй фронт против нас.

Поощренная Вайсом, Каролина добавила таким же шепотом:

– Тем более что крупные промышленные объекты они тщательно избегают разрушать.

– Ну, это маловероятно!

– Вы так думаете? – Каролина насмешливо улыбнулась. – А почему тогда их разведка ни разу не попыталась установить пеленги в районах оборонных предприятий?

– Я полагаю, здесь заслуга нашей контрразведки.

– А рцусские агенты это делают!

– Но вы же сами сказали, что русская авиация не участвует в подобных налетах.

– В подобных – да, но по выборочным целям они бьют с точностью, которая наводит на самые неприятные размышления.

– Какие же?

– Ах, как вы не понимаете! – рассердилась Каролина. – Русские даже в этом ставят себе пропагандистские задачи и внушают населению ложные представления о себе.

– Вы полагаете, что русские действуют так дальновидно?

– Дальновиднее, чем их союзники. И мы должны помочь их союзникам понять это.

– Каким образом?

– Если мы, немцы, сумеем стать выше тех жертв, которые приносят нам бомбардировки, и найдем способ внушить союзникам русских, что русские в конце концов обманут их, возможно, их союзники станут нашими союзниками.

– Вы правы, – согласился Вайс. – Но русские, кажется, верны своим обязательствам в отношении союзников больше, чем союзники своим обязательством в отношении русских.

Каролина объявила пылко:

– Я верю в наш гений. И те из нас, кто обладает высоким воображением и опытом, смогут представить союзникам русских документальное подтверждение того, что русские обманывают их, а русским – такие же документы об их союзниках.

– Да, – живо сказал Вайс. – Я не сомневаюсь, что на Беркаерштрассе есть люди, которые не только думают так же, как и вы, но и располагают соответствующей техникой, чтобы осуществить этот план. – И похвастал: – В «штабе Вали» у нас изумительные мастера: безукоризненно изготавливают любые фальшивки. Но, знаете, почему-то наши агенты все-таки предпочитали подлинные документы: они надежнее.

Иоганн понимал, что словоохотливость Каролины объясняется не одним только желанием показать свое превосходство над ним. Ее пугает зловещее зарево бомбежки, она взвинчена до истерики и, чтобы сохранить видимость самообладания, говорит без умолку, пытаясь заглушить страх звуками собственного голоса. А когда бомбежка кончилась и отменили воздушную тревогу, Каролина, совершенно обессиленная, протянула свою холодную, потную руку Вайсу и боязливо спросила:

– Я, кажется, наболтала вам лишнего?

– Ну что вы! – удивился Иоганн. – Ваши слова свидетельствуют, насколько вы озабочены, поглощены своей работой. И только.

Провожая гостей к машине, Шарлотта спросила Иоганна:

– Неужели вас занимает болтовня Каролины? Я даже не ожидала, что работа наложит на нее такой неприятный отпечаток.