Текст книги "Рассказы"

Последняя охота

Что же ты за охотник, если за всю свою жизнь ни разу не охотился в горах. Этот щекотливый вопрос долгое время мучил меня, и каждый раз, задумываясь над ним, я сознавал свою неполноценность. Конечно, можно было гордиться мастерской стрельбой по кеклику, умением отличить собачий след от лисьего, но если ни разу не поднимался к белкам, где на заоблачных лугах пасутся дикие козлы – теке, то и хвалиться нечего.

И вот, наконец, я решил восполнить этот досадный «пробел». Дела оставалось за малым – не было спутника, который бы достаточно хорошо знал горы. А без такого человека охота могла превратиться в бесполезную и утомительную прогулку.

Друзья посоветовали обратиться к старому Данияру. В небольшом горном аиле я быстро отыскал его дом. Над небольшими воротами были прибиты громадные рога тэке – охотники любят украшать жилище такими трофеями…

Хозяин кутался в заношенный овчинный тулупчик, покашливал, но встретил приветливо. Мы прошли в дом. Хозяйка куда-то отлучилась, и старик сам поставил на низенький стол горячий самовар, достал пиалы. Отвечая на многочисленные вопросы, которые никакого отношения к охоте не имели, я разглядывал комнату: в одном углу печь, с вмазанным в нее казаном, в другом – телевизор. Но антенна на крыше – точно помню – не торчала, и понаслышке я знал, что здесь, в горах, телевизор «не берет». На стене, в облупившейся самодельной рамке, многочисленные фотографии. Среди них пожелтевшая вырезка из газеты с портретом молодого солдата: на груди – медаль, в руках – снайперская винтовка – очевидно, сам хозяин.

После того, как старую кровь разогрел напиток более существенный, чем чай, я выложил свою просьбу.

– А пачиму не пойдем?! Канешна пойдем. Только лошадь надо – далеко идти. Раньше сам как козел бегал, а сейчас…

Лошадей удалось достать только через неделю. Одну, в счет будущего бешбармака, одолжили чабаны, вторую взял у знакомого лесника.

А погода решила спутать все карты. В тот день, когда я приехал к старику, небо начало хмуриться с утра. К вечеру полил дождь. Лошади стояли под навесом, а мы сидели в комнате и ждали, когда он кончится. Я очень волновался. Мечта моя поохотиться в заоблачных высотах тонула в дождевой луже, как бумажный кораблик, а достать лошадей второй раз не представлялось возможным. Вдобавок жена старика встретила мое появление не очень приветливо и за весь вечер не обратилась ко мне ни с одним словом. Зато старику прожужжала все уши. Она говорила по-киргизски, очевидно не желая, чтобы посторонний человек был свидетелем семейного раздора. Старик только посмеивался:

– Все равно пойду, – отвечал по-русски.

И так весь вечер…

Где-то после полуночи дождь прекратился. Мы заторопились. Старуха, ворча, насыпала в рюкзак баурсаков, я налил в термос горячего чаю. Старик смотал и привесил к луке длинный волосяной аркан.

– А веревка зачем? – спросил я.

– Как зачем, – удивился. – Козла убьем, чем привяжем? Или в щель упадет, доставать надо? Надо…

Вскоре отправились. Застоявшиеся лошади вначале было пошли рысью, но вскоре перешли на шаг и уже не сбивались с него до самого утра. Утро застало перед скалами. Дальше можно было подниматься только пешком. Я взглянул вверх и ахнул – ну и подъем! Мы отпустили лошадей пастись и полезли…

Странно и необычно равнинному человеку видеть облака у себя под ногами, а не пролетающими над головой. Они клубятся далеко внизу, вздымаются, ползут по ущельям все ближе и ближе, и вот уже холодный липкий туман окутывает все вокруг. Пронизывающий ветер гонит его из ущелий выше, сквозь нас, за недалекий хребет. Мы стоим под скалой, прижимаясь к ее обледенелым стенам, прячемся от ветра. Два тайгана скулят то ли от нетерпения, то ли от холода…. Закрыв рот ладонями, старик давится тонким, сухим кашлем. Я прячу в карманы мокрые посиневшие руки. И вот, наконец, облака переваливают через хребет куда-то в сторону Сусамыра, и старик говорит:

– Айда…

С камня на камень, по неведомым тропам мы продолжаем трудный подъем. Сердце подступает к горлу и готово выскочить, в ушах комариный звон. Подоткнув полы чапана за патронташ, старый Данияр шлепает за мной мелкими шажками, и каждое движение его неторопливо и рассчитано: где руками себе поможет, где спиной оттолкнется…

– Эй, ти не спеши – предупреждает он. Но что предупреждение, если само нетерпение гонит меня все выше и выше! И срываюсь.

Лечу по обледенелой скале, обдирая бока и руки, и успеваю подумать, что если так будет продолжаться дальше, то в долину скатятся только уши… Лечу прямо на уступ, за которым бездна, пустота. Он – мое спасение. Машинально выбрасываю вперед ноги и ударяюсь… Некоторое время лежу, тщательно прислушиваясь к боли во всем теле. Целы ли кости? По спине растекается горячая лужа – разбился термос. Сверху доносится тонкий голос Данияра:

– Эй, ти, как там?

– Ничего, сейчас вылезу, – отвечаю таким же тонким голосом…

В горах голоса людей кажутся тонкими. И собственный голос кажется писклявым и противным, не знаю, почему – может, оттого, что заложило уши, может, от разреженного воздуха. Внизу, в долине, это чувство проходит.

…Старик подает веревку, ту самую, которая была приготовлена, чтобы привязать добычу к седлам. Веревка короткая. Срывая ногти на обледенелых камнях, поднимаюсь, хватаюсь за спасательный конец.

– Так можно и башка на гора оставить, – ворчит старик. – Куда бежал? Зачем бежал?

Молчу. Виноват.

Ущелье раздваивается. Мы пускаем собак в одну сторону, сами идем в другую. Легкий ветерок тянет навстречу. Козлы не услышат нас по запаху, и собаки, обогнув хребет, выставят их прямо под выстрелы.

Я с любопытством рассматриваю тропы, пробитые животными в камне. Сколько же поколений стучали здесь копытцами, если не выдержал даже гранит?

– Видишь, тот скала, – показывает Данияр на противоположный склон. – До войны меня там тэке чуть совсем не затоптал… Много тэке бежал, может тыща, может две. Это место так и называется: Минтэке – тыща тэке…

Я настолько устал, что не хочу расспрашивать, как это произошло, что дикие козы чуть не растоптали охотника – разве так бывает? Разглядываю противоположный склон в надежде увидеть эту самую тысячу. Вижу голые скалы, в ущельях языки вечного снега, между камней клочки серой растительности. Здесь любая лошадь через несколько шагов переломает ноги, сюда не поднимаются колхозные отары, здесь ветер гуляет свободно над вершинами, ибо нет ему преграды – выше только небо. И только охотник в своем извечном стремлении нет-нет, да и потревожит суровый покой заоблачных высот.

С противоположного склона срывается стайка уларов. Они проносятся над ущельем и садятся где-то на нашей стороне.

– Испугались чего-то, – высказываю предположение.

– Нет, – кивает головой старик, – утром кушали мало-мало, сейчас отдыхать пошел. Нас не видел. Это хорошо. Сейчас надо идти тихо-тихо. Улар увидит – закричит, улетит. А тэк услышит и не пойдет сюда, Так? Так…

Прикрываясь камнями, чтобы ничем не выдать своего присутствия, пробираемся дальше. Впереди открывается небольшая котловина, окруженная с трех сторон почти отвесными скалами, с четвертой – пропасть…

– Здесь будем ждать, – говорит спутник.

Я понимаю его замысел: обилие следов на земле, помет – все говорит о том, что именно сюда приходят тэке на дневку.

Место для засады выбираем неподалеку друг от друга. Я помоложе – чуть повыше, старик – пониже. Стою за уступом, прижавшись к скале, наблюдаю. Наконец-то восстанавливается дыхание и хочется покурить. Но курить нельзя…

Чу, шорох… Покатился камешек откуда-то сверху, застучал, запрыгал, пробуждая собратьев от векового сна, но так и не добудился – улетел вниз. И – тишина. А небо темно-синее. Я впервые в этих местах и хочется сохранить в сознании все: и дикое нагромождение скал, и камни, каждый из которых уникален и поэтичен, и близкие вершины гор, открытые в новом, невиданном ракурсе. И простор. Нигде он не ощущается так торжественно и покоряюще, как с вершины. Тают далеко внизу в синем мареве темные квадраты полей, просвечивают лунными бликами поселки, и теряется горизонт в бесконечности простора. Полнится душа чем-то новым, невысказанным; чувствуешь себя сильным, способным совершить что-то большое, самоутверждающее… Только что?!

Стараюсь запомнить и унести в долину это светло-тревожное чувство и понимаю, что сделать это невозможно: в повседневной жизни скоро сотрутся грани увиденного, и только в душе, наверное, надолго останется ощущение причастности к чему-то удивительному и неповторимому. Старик делает мне знаки, машет рукой – туда смотри! Смотрю…

Лай собак я услышал как раз в то время, когда окончательно пришел к выводу, что охота будет неудачной. Торопливо взвел курки, на всякий случай выложил прямо перед собой несколько патронов. Потом мне не понравилось, что в нижнем стволе пуля – стрелять-то придется вблизи! – и перезарядил на картечь: картечью вернее! «А почему вблизи, – спросил я себя, – а вдруг…» – снова перезаряжаю и снова начинаю сомневаться; потому что попасть пулей в быстро движущуюся цель не так-то просто. Но теперь уже дергать туда-сюда патроны поздно. Я боюсь, что козлы появятся как раз в ту минуту, когда буду возиться с ружьем и…

Козлы появляются неожиданно. Слышу стук копыт по камням, потом вверху, на скалах, промелькнуло несколько серых теней. Даже не успел осмыслить и понять происходящее. Так и стою, раскрыв рот, и только ружье подергивается в руках в ответ на каждый шорох.

Из-за камней, отряхивая полы чапана, неторопливо поднимается старик.

– Шесть штук был, – говорит он. Поверху ушел. На тот сторона…

А мне не верится, прямо не хочется верить, что все кончено и можно отправляться домой. Хоть бы один еще показался, промелькнул так, чтобы я успел вскинуть ружье и выстрелить, ибо только выстрел является апогеем любой охоты! Только один раз! Чтоб потом можно было с чистой совестью сказать: да, я там был, видел диких козлов – тэков, стрелял, но… Охотники простят это мое «но», а в сердце других, может быть, зазвучит отголоском та мелодия, которая открылась душе моей здесь, на заоблачной высоте…

Охота окончена. Поджидая собак, мы жуем сухие баурсаки и запиваем ледяной водой. Впереди ждет утомительный, долгий спуск в долину. Солнце клонится к западу, а собак нет. Минуты тянутся удивительно долго… И вдруг издалека, заглушенный ветром и скалами, доносится отчаянный, призывный собачий лай. Некоторое время мы ждем, что к нам снова прибегут дикие козлы, и удастся сделать хотя бы тот единственный выстрел, ради которого и забирались сюда, но лай не приближается. Тогда мы сами ринулись на голос. Бежать приходится вверх, петляя между скал и камней. И вот за одним из поворотов видим: на вершине острой, как карандаш, скалы, собрав все четыре копытца в одной точке, стоит козел. Солнце освещает его низкими лучами. Внизу беснуются собаки. Козел величественно смотрит на них сверху и изредка топает ногой… Мы замерли. Торопливо перезарядили ружья пулями, прицелились и…

– Далековато! – шепнул я.

Чтоб стрелять наверняка, решили подобраться ближе, – камни и скалы позволяли сделать это незаметно. Сто восемьдесят… шестьдесят метров. Быстрее!

Из-под ног у меня срывается камень и с грохотом летит вниз.

– Ах, черт!..

Старый Данияр ругается по-киргизски, позабыв от возмущения все русские выражения. Не сговариваясь, мы поднимаем головы и смотрим: нет, козел не убежал. Он, кажется, даже внимания не обратил на шум. Пятьдесят… Теперь уже козел наверняка заметил нас, но, может быть, его удержали собаки, может, он сам решил, что медлительные двуногие существа для него не опасны. Тридцать метров! Мы сделали еще несколько шагов, и старик, теперь уже не таясь, встал во весь рост. Козел склоняет голову и с интересом рассматривает нас. Я могу сосчитать количество зазубрин на его рогах, вижу, как золотится шерсть на боку, обращенном к солнцу. Старик поднимает ружье… Где-то заквохтали улары, свистнула альпийская галка. По-прежнему гулял над вершинами свободный ветер, и невидимый самолет тянул в вечернем небе белую строчку. Над городом медленно растекалось и затягивало долину ржавое облако пыли и дыма; освещенное сверху оно казалось нежным и розовым, как персиковый цвет…

– Хасай албайм, – сказал старик и опустил ружье.

– Что? – не понял я.

– Не могу, – повторил он.

Мы постояли еще несколько секунд, потом я, сам не знаю почему; поднял с земли камешек и бросил. Козел взвился над скалой, перелетел на соседнюю, покрыв одним махом добрый десяток метров, и стук его копыт скоро затих вдали…

Поздно ночью мы возвращались домой. Липкая чернота ущелий окружала нас. Кони спотыкались. Колючие ветви елей лезли в глаза. Ехали молча. Когда впереди, наконец, показались редкие огоньки горного аила, старик спохватился и сказал, посмеиваясь:

– Эй, слушай, а ружье-то мы забыли разрядить? Я потянул свою двустволку из-за спины и вынул патроны. А старик помедлил. Потом неожиданно поднял ружье над головой, нажал спусковой крючок, и торжественный гром покатился по ущельям все выше и выше к самым вершинам. Я пожал плечами; зачем? Но что-то на миг вдруг затуманило душу, точно в светлый праздничный день набежало облачко и пролилось на землю кратковременным, но холодным дождем. Предчувствие? Туча пронеслась, и снова торжественная мелодия гор зазвучала в моем сердце. Я знал, что еще раз вернусь сюда, увижу, как плывут подо мной облака, как с новой вершины открываются просторы синих долин и новые горизонты, вернусь в этот удивительный мир, где каждый камень поэтичен, и вольный ветер гудит в парусах надежды…

Целый год мне снились цветные сны. Как в детстве, я летал над зелеными полянами, как взрослый видел синеву далеких морей, бродил с ружьецом по зеленым отрогам, и тихая радость не покидала меня даже в минуты пробуждения. Я твердо знал, что все это еще повторится. Наяву.

И через год, в первый же день открытия охотничьего сезона шумной компанией мы отправились в горы. Все было распределено заранее: и кто станет на номера, и кто пойдет в загон. Только у меня настроение было неважное. Точно снова набежало то хмурое облачко, снова виделся мне освещенный солнцем золотистый козел на скале, снова липкая чернота ущелий лизала щеки, и гудел в тишине ночи, прокатывался над горами торжественный гром прощального дуплета. И предчувствие не обмануло: подъезжая к аилу, увидел на бугре свежий мазар, а над ним, знакомые рога…

Эх, старый Данияр!…

– Стойте, братцы! Давайте остановимся вон на той лужайке – она такая же зеленая как альпийские луга… Давайте достанем то, что припасено в рюкзаках и помянем всех, кто никогда уже не подсядет к нашей шумной компании… – Они – были. Покинув навсегда охотничьи тропы, они оставили нам в наследство частицу своей страсти, своих устремлений и тревог. Каких – не знаю… Это мы сами должны осмыслить и понять. Чтоб когда придет и наш черед, не улететь бесследно в небытие, как улетают в пропасть камни… Давайте выпьем за нашу дружбу, за любовь, за жизнь великую и многогранную. А потом вернемся домой – сегодня охоты не будет…

Друзья пожали плечами. Один из них сказал:

– Что-то ты, Димыч, наговорил, сразу и не разберешь. Ты хоть объясни, в чем дело?

Но что я мог объяснить?

Волчатники

Вначале волки устроили переполох на заимке, где зимовали овцы. Пастухи замешкались, выбежали из теплой избы, когда многочисленная отара с перепугу сломала изгородь и ринулся в поле. Ночка была темная, волчья стая – голодная… На следующий вечер все местные охотники отправились на заимку и до самого утра палили в белый свет, не жалея патронов, пугали…

Через неделю лесник Исаев, возвращаясь домой с Лобаново, заметил прямо на дороге матерого волчищу. Он сидел и скалил зубы на приближающиеся сани. Лошадь стала дыбом. Под сеном в санях лежала казенная одностволка, и пока Исаев доставал ее, серый легко сиганул в сторону, мелькнул за деревьями раз – другой и исчез. Запоздалый выстрел сорвал иней с берез, прокатился далеко – далеко многократным эхом, ударяясь в склоны Урпека и Аксурана.

На следующий день ко мне пришел Илья Матвеев и сказал:

– Слушай, у меня есть идея.

Илья относился к разряду тех наивных мечтателей, которые живут легко и беспечно, не особенно досаждая миру своими причудами. Избушка его была одной из самых старых в поселке, Лет семь назад он загорелся желанием построить новый дом, приготовил лес и не пропускал ни одного свежего сруба, чтобы не сделать ряда едких замечаний и при случае заявить: – Вот я построю, так построю! Все увидят, как нужно строить!

Но бревна, сваленные как попало у забора, продолжали гнить уже который год, и местные шабашники, проходя мимо, старательно отворачивали головы. В целом же Илья был добрым, отзывчивым товарищем и заядлым охотником. Правда, охотился он мало – мешала все та же взбалмошность характера.

…Итак, Ильюшка пришел ко мне и сказал:

– Слушай, у меня есть идея!

– Ну и?

– Давай волчишек пощупаем! А то наши знатоки только языком трепаться умеют.

Я читал где-то, что волков стреляют в окладах, берут капканами, и недоумевал, какой же из этих способов собирается предложить Илья. Он огорошил:

– С поросенком! – Вернющий способ! Мне один старик посоветовал… Только ни-ни! Понимаешь, вымазываем сани… сам понимаешь… Для запаху. Садимся, берем поросенка и айда!

– А поросенка зачем?

– Для шуму!

Я понял. Это действительно была идея. Представил: морозище, волки от холода лапы поджимают, от голода воют на луну… И вдруг – поросячий визг! Запах живого мяса! Они срываются, мчатся серыми тенями между деревьев, уткнув носы в дорогу, преследуют удирающие сани и тут – бах! ба-бах! – грохочут выстрелы…

Сборы были недолги. Илья взял на совхозной конюшне лошадь, там же раздобыл розвальни. Мы добросовестно вымазали их чем положено. Про наши сборы пронюхал Венька Летугин, тридцатипятилетний холостяк, тоже заядлый охотник, сетующий все время, что дичи с каждым годом становится все меньше. По этой причине его тулка вот уже несколько лет пылилась на стене, а хозяин довольствовался чтением охотничьей литературы, которой собрал в доме великое множество.

Втроем мы быстренько зарядили около сотни патронов картечью, и поздно вечером выехали.

Стояла чудесная декабрьская ночь. Мороз доходил до сорока, воздух искрился. Полная луна едва пряталась за кисеей высоких облаков и рассыпала на землю серебристо-синий свет. Лошадь шла ленивой рысью. Снег от копыт, колючий и сухой, летел в сани. Мы не шевелились, чтобы не расходовать тепло. Правил Вениамин. Поросенок мирно дремал у Ильи под полою. Вскоре полушубки наши задубели, и неприятные колючки стали покусывать тело.

– Самое главное, – советовал Илья, – берегите руки. А то потом и курок не взведешь…

Вениамин заспорил:

– Это что же, мне всю дорогу править? Я тоже пострелять хочу!

Договорились править по очереди. А если придется туго, то и кучеру бросать вожжи и браться за ружье…

Приближалась стена Урпекского бора. На фоне заиндевевшего неба четко вырисовывалась поросшая лесом сопка; на север и юг от нее отходили темные отроги. Путных дорог здесь не бывало даже летом. Зимой – глухой край… Справа, за южным отрогом, заимка, которую недавно атаковали волки; слева, километров на двадцать, ни одного человеческого жилья.

Пар от дыхания шелестел в воздухе. Вениамин принялся было хлопать себя руками по плечам, но мы дружно прицыкнули на него. Остановились. Прислушались. Лес, мрачный и таинственный, возвышался перед нами. Взметнулись в серебристое небо черные вершины сосен, березы едва просвечивали холодными стволами, а дальше вглубь – настороженный сумрак, таинственные тени. На голубоватом снегу след – косой прошел изо всей заячьей прыти… Где-то здесь – волки…

– Ну что, начнем? – спросил Илья шепотом.

– Давай!

Илья дернул поросенка за ухо. Поросенок пискнул спросонья и снова засопел носом. Писк ткнулся в колючую стену леса и, как вата, застрял в ней.

– Сильнее, что же ты!

Илья постарался. Пронзительный поросячий визг огласил окрестности. Лошадь дернулась, неожиданно понесла неуклюжим галопом. Екнуло сердце. Мы схватились за ружья. Казалось, вот-вот из-за темной стены леса хлынут, многочисленные волчьи стаи, а нас только трое, лошадка старая и снег по пояс – не убежишь. Илья торопливо щелкнул курком, я – тоже… Через несколько минут скачки лошадь остановилась, тяжело поводя боками. Мы перевели дух. Огляделись. Ничего страшного… С одной стороны лес, такой же, как был, глухой, неуютный; с другой стороны – поле, сквозь снег торчат редкие кустики бурьяна… Закурили, отогревая огоньком закоченевшие пальцы.

– А ты чего курки взвел? – набросился я на Илью.

– Понимаешь, мелькнуло что-то, – оправдывается он. Черт его знает, может, думаю, волк…

– Нужно дальше ехать!

– Конечно, нужно! Раз уж взялись за дело, то…

Вениамин предложил объехать весь Урпекский бор – волки не сидят на месте, где-нибудь да услышат и, хочешь не хочешь, выйдут – голод не тетка. Мы согласились. Вениамин передал вожжи Илье, плотнее закутался в полушубок, руки сунул под мышки – замерз. Тронулись.

– Беспокойте, беспокойте его, – напоминает Илья каждую минуту.

Я дергаю поросенка за ухо, и он визжит. Убедительно и чистосердечно. Нас окружает голубая с проседью ночь, похожая на декорацию из сказки. Облака разошлись, полная луна заливает окрестности холодным светом. Мороз пропекает до костей, Верчусь и так и этак, прячу голову в воротник, шевелю пальцами рук и ног, но… Грезится теплая изба, горячая печь и не верится, что все это где-то есть. Вениамин лег на дно саней, свернулся калачиком, подтянул колени к подбородку – совсем замерз человек.

– Что же ты, – говорю, – наблюдать надо!

– Л-ладно, у-видишь, скажешь…

Выехали на проторенную дорогу. Снег визжит под полозьями и этот визг как заупокойная молитва. Я пытаюсь закурить, но мороз набрасывается на пальцы, спички ломаются. Скорее прячу руки в варежки, но мороз пробрался уже и туда. Сведенными губами спрашиваю:

– Кто даст прикурить?

Все молчат. Меня осеняет идея.

– Б-братцы, – говорю, – неужели вы думаете, что волки такие дураки, чтобы гоняться за санями? Их нужно брать прямо в лесу! Вот там они хозяева! Услышат, что в их владениях появилась живность, вот тогда и выйдут. И то, – я сделал паузу, чтобы предельно заострить внимание слушателей, – нужно быть очень осторожными: увидят, что нас здесь целая куча, и сразу уйдут. Вот так. Нужно ехать прямо через лес.

– Правильно, – соглашается Вениамин.

– Волк, он не дурак, – подтверждает Илья. – Это, может, наши деды так охотились, так тогда и волки целыми стаями шастали. А нам нужно приспосабливаться. Волк нынче тоже дипломированный…

Так и решили. Доехали до первой просеки и свернули с проторенной дороги в лес. Пришла моя очередь браться за вожжи. Через несколько минут стало, кажется, немного теплее, может потому, что руки и мысли были заняты делом – я правил лошадью. Она, проваливаясь почти по брюхо, еле брела. Сани проделывали в снегу глубокую борозду. Поросенок визжал… Через несколько минут мы застряли. Пришлось вставать и перетаскивать сани через громадный камень, занесенный снегом. Дальше пошли пешком.

Вскоре от нас валил пар. Полушубки были расстегнуты, шапки лихо сдвинуты на ухо. Остановились. Покурили. И как-то сразу все поняли бесполезность дальнейшей поездки: заслышав поднятый нами шум – хоть стадо свиней выпусти! – все равно все волки разбегутся.

– Где-то мы промашку сделали, – сказал Вениамин.

– Ничего подобного! – 3аспорил Илья. – Просто волков не было, ушли куда-то. А если бы были, то представьте себе: ночь, посреди леса поросенок визжит… Что же они, глядели бы? Нет уж! Выскочили бы как миленькие! Только успевай отмахиваться.

И мы поехали домой. Луна клонилась к западу, мороз разлютовался пуще прежнего. Деревья трещали. Еще недавно разгоряченные тела наши остыли и, как некоторое время назад, мы снова стали плотнее кутаться в полушубки, прятать от обжигающего мороза лицо и руки. И снова мечталось о пышущей жаром печке, горячем солнце и теплой постели…

Когда, отведя лошадь на конюшню и там же оставив сани, мы расходились по домам, Илья сказал:

– На следующий раз, прежде чем ехать, нужно провести разведку. Сходить днем, проверить, есть ли волки, и только потом ехать.

– Во-во, – подтвердил Вениамин. – Вот у Димыча есть широкие лыжи, пускай он завтра и сходит… Придет, доложит, вот тогда и рванем. А так – бесполезно…

На следующий день никуда я не пошел. То ли мороз показался слишком жестоким, то ли дала себя знать усталость, но напала вдруг такая лень, что целый день просидел возле печки, перелистывая – в который раз! – свои старые дневники и тетрадки. А на следующий день утром не вытерпел. Потянуло на простор полей и лесов, где, как в чистой тетради, на белом снегу хитрой заячьей вязью пишется долгая зимняя повесть….

Сухой снег шуршит под лыжами, растекается под носками двумя косыми волнами. Шаг за шагом, я медленно листаю белую книгу. Вот под берёзой веточки обломанные, чешуя почек рассыпана по серебристому покрывалу – косачи кормились. Где-то здесь, наверное, и задневали, зарывшись в снег – холодно на дворе! Иду, смотрю внимательно… И правда: вот одна лунка, другая, третья… Возле каждой характерный росчерк крыльев, который оставляет взлетающая птица. Чуть дальше лисья строчка вьется, хвост оставил борозду на снегу. Может, это она спугнула птиц? Нет, след проходит далековато, а снег мягкий. Как перина, по такому снегу не то, что лиса, человек пройдет рядом – птица не услышит…

Иду дальше. Снова лунка и еще один след лисий. Припорошенный, заиндевелый, тронув его палкой, я удостоверяюсь, что он вчерашний. Несколько перьев па снегу свидетельствуют о том, что вчера здесь произошла короткая лесная трагедия и рыжая наелась досыта. Вот и сегодня она снова наведалась сюда, тщательно обошла и обнюхала все лунки, но птиц там уже не было… А поискать в сторонке не догадалась.

Сам не знаю, почему, иду вдоль свежего лисьего следа. Кажется, еще немного пройду, поднимусь вон на тот пригорок и…

– Ах-ах, – скажет рыжая, – как это я вас не заметила! – и завиляет хвостом. Уж я спрошу с нее за съеденного косача! Уж я задам ей перцу!..

Иду, посмеиваясь в душе над собственными мыслями, читаю как первоклассник, по слогам, белую лесную книгу. Где и не пойму чего-то – допридумаю, дофантазирую…

Белка тоже оставила свою строчку на белой странице. Строчка пересекается с лисьей, и я стою теперь над ними, гадаю: кто же раньше оставил автограф? Беличий след – кажется свежее, он рассыпается на ладони, почти не оставляя смерзшихся комочков. Чтобы быть уверенным в ответе, пытаюсь найти еще какое-то дополнительное подтверждение правильности своих мыслей. Думаю: если бы белка прошла раньше лисы, то рыжая, подчиняясь охотничьему инстинкту, наверняка бы как-то среагировала, выдала бы, свои голодные намерения. А она прошла спокойно, значит, ее автограф – первый. Разве не так? Ай да я!..

У ближайшей сосны беличья строчка обрывается. Деревья в снегу, ни одной голой веточки. Если бы белка перепрыгнула с одного дерева на другое, то снег бы осыпался и оставил след. Но страница чистая. Только у самого ствола на белом покрывале несколько красноватых чешуек коры. Значит, именно здесь, в густой кроне, спрятался зверек. Задрав голову, топчусь вокруг сосны в надежде, что белка выдаст себя неосторожным движением, или хотя бы шелохнет одну из веточек. Притаилась, хитрая… хлопнул в ладоши раз, другой – никакой реакции…

– Ну я тебя!…Подошел к сосне и тряхнул изо всей силы. И целая лавина снега обрушилась за шиворот – тьфу, черт!

Досадуя на собственную оплошность, снова возвращаюсь к лисьему следу, и снова он ведет меня все дальше и дальше, а на него, как на ось, нанизываются буквы и слова страницы сегодняшнего утра… Вот заяц, отправляясь на дневку, напетлял, накрутил… Лиса в этом месте задумалась, вильнула в одну сторону, другую, потопталась – точь в точь как я вокруг сосны – и решила не пытать неверного охотничьего счастья, отправилась дальше.

Я тоже остановился в раздумье. Конечно, хотелось бы одним дуплетом добыть и лису и зайца, но так не бывает…

Кому же отдать предпочтение? Как результат этих раздумий, принимаю компромиссное решение – иду, куда глаза глядят…

И снова снег шуршит под лыжами, растекается по сторонам косыми волнами. Поднявшись на сопку, далеко в поле вижу лису. А может, это и не лиса вовсе, а клок соломы торчит из-под снега. Чуть ближе, по самой кромке леса вьется бороздка – это мы позавчера ночью в жесткий мороз бродили здесь с поросенком в санях…

Я пересек весь Урпекский бор, так и не встретив ни одного волчьего следа. Возвратившись домой, честно выложил результаты своих наблюдений: волков на Урпеке нет и не было.

– Это ничего, – сказал Илья. – Волки знаете где?

– Где, где?!

– На Аксуране. Это точно.

– А ты откуда знаешь?!

– Знаю. Завтра поедем.

Но мы не поехали на охоту ни в тот день, ни на следующий. И почему-то больше не возвращались к этому вопросу…