Текст книги "Журналист по знаку зодиака"

– Кстати, завтра у вас, Владимир Иванович, встреча с ветеранами педагогического труда, – едко ухмыльнулся помощник, – вы не забыли? В детской библиотеке. Их из Дома учителя поперли, так старые пердуньи сейчас там обосновались, – не унимался Марат.

– Помню, помню. Надоели они мне все, как горькая редька. Всем дай, дай, дай… Мне бы кто дал.

– Зачтется. Бог, он все видит.

– Хотелось бы. А вообще, знаешь, Марат, чего мне хочется больше всего на свете? Прийти домой вечером, значит, ни о чем не думать… Лечь на диван, пить пиво и тупо смотреть по телику какую-нибудь советскую муру… Хорошо!

– Так куда едем, Владимир Иванович?

– Как при Сталине: на ближнюю дачу. Устал я что-то, – Доктор положил голову на подголовник сиденья и устало прикрыл глаза.

Дома Катаев выпил полстакана водки, закусил разогретым, как любил с детства, мясным пирожком с уксусом, лег на диван и открыл папку с документами, которую вручил ему Доктор.

«Подводная лодка»

«Желтой субмариной» оказалось обычное кафе-кулинария, каких в Прикамске сотни, расположенное в подвале нового дома. Его интерьер состоял из дешевых пластмассовых стульев, таких же столов и некоего подобия то ли картин, то ли эстампов, развешанных на стенах с заляпанными обоями. На этих же стенах болтались бумажки с надписями примерно такого содержания: «Просьба грязную посуду и контейнера выбрасывать в мусорные бачки». Бачки, где валялись «контейнера» с объедками, само собой, находились рядом со столами.

Естественно, имелись и такие шедевры забытого было советского общепита: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки запрещено. Штраф такой-то».

Всякий раз, заходя в «подлодку», Андрей вспоминал еще пару небезынтересных экземпляров. Один когда-то висел на видном месте в одной заводской столовой: «Приносить с собой и разъедать мясные продукты в рыбный день строго воспрещается». Или вот еще один шедевр: «Хлеба к обеду в меру ложи, хлеб – драгоценность, им дорожи». Этот лозунг Андрей помнил еще со времен своей армейской жизни: он висел в полковой столовой. Вспомнив это, он улыбнулся сам себе: ничего в этой жизни не меняется.

Пища и напитки в «подлодке» подавались в одноразовой посуде, причем официантов в этом «забздюшнике» не было: клиенты сами заказывали себе напитки и закуски и сами же тащили их на столы с раздачи и барной стойки.

На первый взгляд могло показаться, что кафешка эта влачила жалкое существование, но если посмотреть на машину, на которой ездит хозяйская дочь, то станет ясно, что дела идут более чем хорошо. А то, что хозяева не тратятся на нормальную посуду, еще раз подчеркивает, что скупость – не глупость, да и посуду мыть не надо, а следовательно, и нанимать ложкомоек. Что всегда было проблемой.

А почему подлодка, спросит читатель? А потому, что однажды, войдя сюда, наши герои услышали как раз эту битловскую песню, передаваемую по радио.

Второе название этой более-менее приличной забегаловки было еще проще – «Ленин в разливе».

Основными клиентами данного горького кабака являлись вечно голодные студенты-иногородники из соседней общаги сельхозинститута, работники расположенной неподалеку частной типографии, менты из близлежащей вневедомственной охраны и пожарные из находящегося за углом районного управления МЧС.

Иногда сюда заходили и работники паровозоремонтного завода, возвращаясь после очередной смены. Два раза в месяц, как и положено трудовому пролетариату: в день получки и аванса. И журналюги из «Обоза». Дело в том, что в районе досягаемой от редакции видимости бюджетных или, говоря по-другому, средней ценовой категории питейных заведений не было. А здесь – дешево и сердито. Правда, чтобы охмурить какую-нибудь телку и поразить ее широтой размаха, выбирают другие места, подороже. Например, ту же «Полтаву», где и пиво золотистее, и водка крепче, и коньяк поармянистей, и плазменный телевизор – с футболом. И все остальное. Правда, раза в два дороже, чем в подпольной «субмарине». Но… красота требует жертв. Финансовых.

Они втроем – Джулия, Андрей и Леопольд (больше желающих выпить на халяву не нашлось) – пили пиво «Балтика номер три», заедали салатом мимоза и вяленой норвежской рыбкой с русским названием «Абырвалг» из тонкого пакетика. «Абырвалг», если прочитать задом наперед, – «главрыба». Короче, читайте «Собачье сердце» Булгакова.

– Ну, как прошло твое боевое крещение, Джулия? – спросил Ветлугин. Он дернул головой, и его темные очки, поднятые на лоб, резко опустились на нос, как забрало у рыцаря.

– Ну-ка расскажи, – поддержал Леопольд.

Она весело стала рассказывать про встречу с министром сельского хозяйства. И расписывать подробности своей первой в жизни пресс-конференции:

– Все прошло в лучших традициях мировой журналистики. Теперь я знаю, что такое сохранение биполярной формы и контактной ориентации митонически делящимися миобластами куриного эмбриона в однослойной культуре, про свиней первого года откорма и о разведении племенной птицы яичного направления, – Юля звонко рассмеялась, читая какую-то бумажку. Очевидно, это был пресс-релиз конференции, так как запомнить такое нормальному человеку практически невозможно.

– Это что такое? – не понял Андрей.

– Еще бы знать. Удружил редактор. Так смешно, что не смешно. Он в боевых действиях не участвовал?

– Не знаю. А что?

– Контуженный на всю свою лысую голову. А вы, значит, журналисты. Одним словом, пишете?

– Примерно так, – ответил Леопольд.

– А почему вы эту кафешку называете подводной лодкой, субмариной? Потому что в подвале находится? Типа, под водой, на дне? Как у Горького?

– Скорее так: тот трюм был русским кабаком, и я склонился над стаканом. Всемирная история. Сергей Есенин. Письмо к женщине. Москва кабацкая, – проговорил великие строки Андрей. – А если серьезно, то просто прилепилось. Тебе не нравится?

– Прикольно. Только я вот что-то перископа не вижу. А торпеды здесь тоже есть?

– Неожиданно кончились. Расстреляли по немецкому конвою в Баренцевом море. Ундер?

Вскоре «подлодку» покинул Леопольд: ему кто-то позвонил. Он надел куртку, заговорщицки подмигнул Ветлугину и попрощался.

Они остались вдвоем. Андрей вновь начал прерванный было разговор, задавая какие-то общие вопросы, пытаясь побольше узнать о Юлии. Но в основном просто для того, чтобы она говорила, а он, без опасения казаться назойливым, мог бы смотреть на нее, любуясь ее нежным лицом, тонкой шеей, матовой кожей и тонкими руками…

Он изучал ее с легкой жадностью, взглядом охватывая всю сразу, а затем вдруг с восторгом на чем-то останавливался, открывая в ней все новые и новые черты…

Такого с ним не происходило никогда… Раньше, с женой, все было совсем иначе – проще, конкретнее, а с годами вообще все куда-то подевалось, остались лишь привычка да еще это давящее чувство вечно не выполненного долга перед ней.

– И как зарабатывается? – спросила Юлия-Джулия.

– На жизнь хватает.

– А на машину?

– А на машину нет. И на квартиру нет. Запомни, друг мой юный, что журналист работает не столько ради денег – он прежде всего работает на свой имидж, на свое имя. Поняла? А деньги – это как приложение. Правда, за него приходится пахать. Так что, как говорится, любимая работа без видимых перспектив. Журналистская поденщина – фельетоны, статьи, рецензии, репортажи, очерки – лишь позволяет свести концы с концами и получать хоть какие-то деньги. У меня сейчас один недостаток – в «Обозе» мне мало платят. Точнее, меньше, чем я того заслуживаю. Раза в три. Идешь в бухгалтерию, как на эшафот. Рассчитываешь на одну сумму, а получаешь совсем другую. Поэтому приходится подъедаться в других изданиях.

– И где ты тогда зарабатываешь?

– Это другой вопрос. Понимаешь, я давно перерос «Обозреватель», как вырастают из коротких штанишек. Мне все там надоело, все обрыдло. Уровень газеты упал. Там нет толковых журналистов. Может, Леопольд только да я. Молодежь не знает темы, на которые пишет. Это самое обидное. А самое смешное то, что все эти молодые журналистки с умным видом упорно создают вид, что делают большое дело. Блондинки, короче, – он зло ухмыльнулся. – Им бы в куклы, дурам, играть, а не в газете работать. Двоечники в школе сочинения лучше пишут. Поэтому газета медленно превращается из общественно-политической в издание для недовольных новой властью пенсионеров. Вот так, друг мой.

Он замолчал, глядя по сторонам. Потом, сделав глубокий глоток, продолжил:

– А если по-другому, то журналистика – это осмысленно-бессмысленные встречи. Люди. Разговоры. Истории. Мысли. Тексты. И еще, посмотришь какой-нибудь столичный фильм, сериал или еще что-то в этом роде – все журналюги на крутых тачках разъезжают, причем молодые журналюги, заметь. А у нас – на трамвае, да и то когда деньги есть. Ундерстанд? А когда начинают показывать, как работают эти теле– и киногерои, как они горячие репортажи стряпают, как материалы свои делают и так далее, – Андрей равнодушно и брезгливо махнул рукой, – мне вообще смешно. Такое впечатление создается, что мы работаем в разных областях человеческого существования.

– А может, так оно и есть? В Москве так, у нас – по-другому.

– А, скажем, правила дорожного движения у нас отличаются от московских, как ты думаешь? Так и здесь. Правила одни и те же, а вот способы их подачи или исполнения – другие. Да и люди, которые снимают эти фильмы, ничего не знают о нашей профессии. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.

– И зачем тогда тебе это надо? – спросила она.

– Я романтик. Может быть, единственный в этой проклятой профессии. И работаю в нашей газетенке из-за спортивного любопытства. Понимаешь, мне ничего не надо. Я уже достаточно всего наелся. Может, не нажил палат каменных, но о прожитой жизни не жалею. Не-не, не бойся, умирать не собираюсь. Рано еще. Сороковник с небольшим только. Я много где был, много чего видел. Объехал почти всю страну, про земной шар не скажу, но тоже много где побывал. Одно – что в космос не летал да на морское дно не спускался. Но еще не все потеряно – побываю обязательно. А машину я заработал в другом месте. Машина сейчас не показатель. Машину в наше время не имеет только закоренелый алкаш, кому права не выдают по причине беспробудного пьянства. Или ярый автофоб.

У Ветлугина был желтый «фольксваген-жук», единственный в городе. Когда-то это была самая знаменитая модель в мире. Он гордился «жуком» и берег его, знал, что второй такой он никогда уже не купит.

Придуманный еще немцами в конце тридцатых годов, но запущенный в серию уже после войны в Западной Германии, этот «народный автомобиль» был прост в управлении, надежен и безотказен, как трехлинейная винтовка Мосина.

Его часто останавливали гаишники – и не потому, что Андрей нарушал правила, а из чистого любопытства. Да и друзья-автомобилисты без конца интересовались, сколько бензина жрет его тачка, за сколько секунд разгоняется до сотни и какова мощность его движка.

«Жук» был своего рода раритетом, но элитное старье на российских дорогах стало таким же привычным делом, как негры на улицах Прикамска.

На машине больше ездила его жена, завотделением одной из городских медсанчастей, врач-педиатр, недавно защитившая кандидатскую диссертацию. Она работала в одном из новых микрорайонов с красивым названием Парковый, добираться туда было далеко и неудобно, особенно в переполненных автобусах. А Андрей работал в самом центре города, недалеко от центрального почтамта, по своим газетным делам либо носился пешком, как оголтелый, либо пользовался служебной «пежопой», так он именовал автомобиль фирмы «Пежо», либо нанимал такси. Либо, на худой конец, ездил на общественном транспорте.

Кроме того, в редакцию Андрей любил ходить пешком. По утрам. Особенно летом или ранней осенью, когда было сухо и тепло. Выбирал улицы не центральные, а малолюдные, чтобы никто не мешал ему наслаждаться свежим утром: солнцем, деревьями, травой, птицами. Прогулка занимала минут сорок, за это время он мысленно дописывал в голове то, что не успел закончить вечером накануне. И приходил в редакцию первым, о чем мы уже сообщили. И заканчивал свою писанину на свежую голову, когда «руки тянутся к перу, перо к бумаге», как сказал когда-то великий поэт.

– А чего это тебя в журналистику потянуло? Глупые вопросы задаешь, – спросил Андрей.

– Так, захотелось. Интересно, всегда на виду у всех, все про всех знаешь, все тебя знают… Хочу освещать в чернобелом цвете газетных страниц последние события в истории города и страны, если повезет в дальнейшем. А если честно и серьезно, то мне всегда казалось, что есть три самые главные профессии в жизни – учить людей, судить людей и лечить людей. Поэтому хотела всегда быть врачом. Хотела ходить в белом халате. Хотела, чтобы от меня пахло лекарствами. Хотела помогать людям, не давать им умирать. А вот вдруг журналисткой решила стать, – тихо сказала она.

– Значит, доктором мечтала быть…

– Так, наверное.

Они опять помолчали.

– Ты права. Понимаешь, журналист – это тоже как врач, как доктор, – опять начал Андрей. – Ему люди изливают душу, когда, казалось бы, ее изливать больше некому. Когда все от тебя отвернулись.

– Но ведь они могут тебе все это не рассказывать?

– Но это тоже часть профессии – сделать так, чтоб тебе рассказали. Существует мнение, что журналюги такие же ненормальные, как все нормальные люди, – Андрей грустно рассмеялся.

Вслед за ним рассмеялась и Юля.

Потом они опять замолчали. Он медленно тянул пиво. Она ковырялась в телефоне: ей кто-то позвонил, но она, очевидно, не могла вспомнить по номеру телефона имени звонившего.

– Тебя слушать интересно, – сказала она, отложив мобильник в сторону.

– Понимаешь, друг мой юный, каждый журналюга имеет свою рыночную цену. Благодаря этому я – дорогой журналюга, как известный адвокат или модный портной. Поэтому когда ко мне приходят люди и просят написать статью, я всегда говорю, что это будет стоить столько-то и столько-то.

– Так это – взятка?

– Это заказная статья. Кроме того, я – лицо неофициальное. Я лишь оказываю услугу. Понимаешь, можно продаваться, но не быть продажным.

– Я это запомню: продаваться, но не быть продажным, – медленно проговорила Юля, – продаваться, но не быть продажным. Интересно. А дальше?

– А дальше тебе надо имя сделать. А на это уходит время.

– Это ликбез? – спросила Юлия.

– Если угодно. Об этом тебе ни в одном институте не расскажут. Я, наверное, единственный журналист в Прикамском крае, кто научился извлекать материальную выгоду из своей не очень хлебной и доходной, на первый взгляд, профессии.

Андрей отхлебнул ставшего лысым пива. Закусил тонкой рыбкой.

– Я много раз был признан лучшим журналистом, – продолжил затем Андрей. – И по спорту, и по культуре. И даже по другим темам. Меня все знают. И я всех знаю. Поэтому и цена моя высокая. Да и в «Обозе» публикуется то, чего нигде больше не публикуется. И пока я работаю в этой редакции, никому не дам писать на мои темы. Кстати, вместо меня не хочешь через несколько дней сходить на прессуху с Майкиным?

– С Майкиным?

– Ну.

– С тем самым?

– Да.

– А ты?

– У меня другие дела. А тебе полезно будет, хоть на нормальных людей посмотришь, а не на коров своих вонючих.

– А Катаев отпустит?

– Куда он денется? – ухмыльнулся, ответив вопросом на вопрос, Ветлугин, взяв Юлию за руку.

Она не убрала свою руку, лишь тихо проговорила:

– Ладно.

Они помолчали несколько минут. Потом он снова отпил пива.

– Что касается «Обоза», то знаешь, у меня есть обязательства перед его читателями, за которых я несу ответственность. Я их приручил, как Маленький принц Лисенка. Помнишь?

– Читала в детстве.

– Поэтому и пишу в «Обозе». Плюс у меня есть другие дела.

– Какие?

– Я издаю свою газету. Пусть не регулярно. Помощников хороших нет. Все журналюги – не предприимчивые люди. Все, на что хватает у них ума, это спросить, сколько я им буду платить.

– А как журнал твой называется?

– Это газета. «Зеркало Прикамска».

– Не слышала.

– Почитаешь как-нибудь. Принесу.

– А о чем она?

– О том, что и кто мешает людям нормально жить. Бог дал нам талант делать людей счастливыми. И умными.

– А ты возьми меня к себе на работу.

– Разберемся.

– С тобой интересно. А ты кто по знаку зодиака?

– Журналист, – улыбнулся сам себе Андрей.

– Журналист по знаку зодиака, – тихо проговорила Юлия, водя пальцем по салфетке. – Интересно.

– А у тебя парень есть? – неожиданно задал «оригинальный» вопрос Ветлугин.

– В школе был ухажер. В армию забрали.

– А сейчас?

– В группе клеится один пацан. На ботаника похож, – ухмыльнулась Юлия. – Гошей звать. Прикольный весь из себя такой. Шкодный. Сын вашей Каргапольцевой.

– И чем закончились ваши отношения?

– Да ничем. До дома пару раз проводил.

– А ты где живешь в Прикамске? – спросил Ветлугин.

– Комнату с подругой снимаю на Крохалях.

– А сама откуда, прекрасное создание?

– Из Шахтерска.

Шахтерск

В 1977 году, отслужив срочную службу во внутренних войсках, как было записано в характеристике, старший сержант Олег Коротков, отличник боевой и политической подготовки, был направлен в милицейское училище в городе Горьком, где ясные зорьки. Окончив учебное заведение с отличием, получил распределение в родной Шахтерск оперуполномоченным уголовного розыска. Молодой лейтенант зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Главным его качеством, которое ценило начальство, была исполнительность наряду со скромностью. Его отчетность всегда ставилась в пример другим сотрудникам, а по показателям и по профилактике правонарушений он за первый год службы вышел на первое место по горотделу. Но больше других премиальных молодой опер любил, как мы уже сказали, похвалы начальства.

Впрочем, ни руководитель городского управления милиции, ни другие начальники не рассмотрели в тихом, скромном и исполнительном сотруднике уголовного розыска его истинную сущность прожженного честолюбца и карьериста.

Так вот, с приказа начальника все и началось той августовской ночью 1981 года, когда на окраине Шахтерска был ограблен небольшой промтоварный магазинчик типа сельпо. Сигнализация не сработала, если она вообще была, и воры утащили всю наличность в сумме шестисот восьмидесяти одного рубля и сорока одной копейки: две средние шахтерские зарплаты.

Служебная собака след не взяла, попытки снять отпечатки пальцев ни к чему не привели – видимо, работали профессионалы. Правда, у входной двери неожиданно обнаружили улики: сорванный с пробоя замок и короткий изогнутый ломик типа гвоздодера.

Расследование было поручено молодому и перспективному оперу Короткову и работавшему с ним в паре старшему следователю Сергею Гусакову. В доверительной беседе с подчиненными начальник УГРО сообщил, что преступление хорошо бы раскрыть в максимально короткие сроки – для отчетности.

Был составлен список подозреваемых. В том, что преступление совершил кто-то из своих, шахтерских, опер не сомневался. После недолгих раздумий выбор пал на двадцатилетнего Владимира Скляренко.

Во-первых, потому, что Скляренко уже конфликтовал с законом, имея два прихода в милицию за мелкие правонарушения – драки на танцах. Во-вторых, рос он один, без родителей (отца завалило отработанной породой, а мать умерла от горя), а тихая бабушка-пенсионерка вряд ли могла заступиться за единственного внука. В-третьих, относительно юный возраст подозреваемого давал все основания полагать, что сломается он в течение нескольких часов. И, в-четвертых, что самое главное, по агентурной информации, переданной внештатными информаторами, то есть стукачами, или «дятлами», в ту роковую ночь гражданин Скляренко не ночевал дома.

И в один из теплых августовских дней подозреваемый – молодой парень среднего роста с застенчивым взглядом – уже сидел в кабинете оперативника. Как у всякого уважающего себя милиционера, на стене кабинета на самом видном месте висел портрет Высоцкого в роли капитана Жеглова с не предвещающей ничего хорошего надписью: «Вор должен сидеть в тюрьме!».

Старлей начал беседу профессионально и грамотно, как учили в милицейской школе. Доверительно улыбаясь, бросил пару фраз о перспективах футбольного чемпионата страны, репертуаре городского кинотеатра и о необычайно теплой погоде в этом году. Завистливо повздыхал: мол, ему бы, оперативнику, возможности молодого парня: свободное время, девушки, шуры-муры всякие, короче, сам себе хозяин… Предложил закурить. Затем поинтересовался жизненными планами собеседника и, узнав, что молодой человек учится в медицинском институте, похвалил его за выбор самой гуманной в мире профессии. А потом, как бы между прочим, извлек из сейфа гвоздодер и сбитый замок, спросив, известно ли гражданину Скляренко, что это за предметы? Тот взглянул на них с недоумением и ответил, что не знает. Затем последовал вопрос: где молодой человек провел прошлую ночь? Ответ подозреваемого заставил опера довольно улыбнуться: с горячностью, свойственной двадцатилетним соплякам, Скляренко сказал, что это его личное дело и никого, в том числе милицию, касаться не должно.

– Не хочешь сознаваться – твое дело, – равнодушно кивнув, оперативник вызвал из соседнего кабинета напарника, старшего следака Гусакова, мастера спорта по боевому самбо.

Вопреки ожиданиям, выбивать показания пришлось довольно долго. Сперва на голову Скляренко натянули противогаз, то и дело перекрывая доступ воздуха, но, увы, излюбленный ментовский прием, именуемый «слоником», не помог. Раздосадованные сотрудники доблестных правоохранительных органов приковали пацана наручниками к батарее центрального отопления и принялись методично избивать его валенками, набитыми обычным речным песком. Удары такими нехитрыми приспособлениями очень болезненны, но в то же время не оставляют абсолютно никаких следов на теле подозреваемого, так что никакое медицинское освидетельствование не подтвердит факт избиения. Скляренко молча перенес и это, и тогда раздосадованный Коротков решил применить пытку электротоком.

– К мамке хочешь? – спросил Коротков.

– У меня нет мамки, – еле прошептал измученный Владимир.

– Ну, к бабке, значит.

– Хочу…

– Подписывай.

– Я ничего не грабил.

– Значит, не хочешь. Как знаешь.

То, что не удалось решить при помощи валенка и противогаза, наконец-то принесло ожидаемый результат благодаря двум проводкам, присоединенным из розетки к половым органам молодого человека. Спустя каких-то пятнадцать минут Владимир Скляренко, вконец обессилев, согласился подписать все что угодно, лишь бы его прекратили истязать.

Оперуполномоченный Коротков на радостях хотел было повесить на молодого человека еще один «глухарь» – угон автомобиля, случившийся три месяца назад, но следак Гусаков великодушно простил подозреваемому этот преступный эпизод, сообщив, что угон начальство не заказывало.

Менты быстро надиктовали подозреваемому «чистосердечное признание». Спустя два часа двое ханыг, подкармливаемые нашими «мусорами», опознали и гвоздодер, который якобы неоднократно видели у Скляренко, и самого подозреваемого, который за день до грабежа будто бы часа полтора крутился рядом с магазином.

Вечером Коротков и Гусаков купили бутылку водки и пили ее в своем кабинете, закусывая вареной колбасой с черным хлебом.

– Слышь, Олег, а мы не того? – спросил Гусаков, когда они выпили по первой.

– Чего того? Поздно пить боржоми, когда почки отвалились. Дело сделано. Передавай завтра в прокуратуру.

– Может, он на самом деле ни при чем?

– Ты что, охуел? А кто тогда? Может, ты магазин грабанул? – Олег Коротков почти кричал. Ему самому-то было наплевать на парня.

– А если он на суде все отрицать будет? Скажет, что под давлением, мол, менты прессовали, выбивали показания, – продолжал резать правду-матку следователь.

– А кто ему поверит? Подписано? Подписано. Читай: с моих слов записано верно, мною прочитано, – Коротков сунул следаку под нос им же составленный протокол. – Так? Не ссы, Серый. Что написано пером, в лес не убежит. А после пожара и хуй насос. Понял?

– Все-таки… как-то… – В следователе еще шевелились слабые муки совести.

– Ты пойми: он все равно потенциальный преступник, – дыша свежим водочным выхлопом, говорил оперативник. – Рано или поздно все равно сядет: не сегодня, так завтра, не завтра, так через год… Если не за гоп-стоп, так за мордобой. Посмотри, как шпана обнаглела, на улицу выйти нельзя. Так что, как говорится, не бзди, Капустин, выебут – отпустят.

Он скабрезно заржал.

– Преступники – это мы, – робко попытался было возразить следак.

– Ты это серьезно? Тогда к прокурору иди сейчас и скажи, что это мы, менты поганые, избили честного парня Вову Скляренко. Он, типа, ни в чем не виноват, а мы, суки последние, валенком его пиздили. Ну, чего сидишь? Зассал? – кричал опер.

Затем он выпил и, сытно отрыгнув, снисходительно похлопал сослуживца по плечу:

– Да не переживай ты. Ему много не дадут. Года два «химии» получит, через год выйдет. Ну, из комсомола попрут, из института выгонят. Не смертельно. А не хрен по ночам по чужим бабам шляться. Понял? Спать надо дома. Сам виноват.

Они снова выпили.

– Не пропадет, – уверенно продолжал «разговор по душам» Коротков. – На шахту устроится, уголек будет добывать, а не уколы в жопу ставить. Будет раза в три больше получать, чем врач какой-нибудь. Спасибо нам еще скажет. В этом Шахтерске гребаном больше половины жителей – зэки. Так что не заморачивайся. Ну давай, поехали.

Собутыльники выпили, потом некоторое время молчали, закусывая водку толсто нарезанной вареной колбасой с белыми вкраплениями сала.

– Сопьюсь я здесь. В Москву хочу. Или хотя бы в Прикамск, – горько сказал Гусаков. – Не могу здесь жить. Бежать надо отсюда.

Поздно вечером пьяных ментов развезла по домам дежурная машина. Гвоздодер стал основным вещдоком в уголовном деле по статье 158-й части второй, а «чистосердечное признание» и свидетельские показания двух спившихся бомжей – главным аргументом обвинения.

В конце декабря состоялся суд: вина подсудимого не вызывала сомнений не только у судьи, но и даже у защиты. Согласно приговору, гражданин Скляренко В.И., 1961 года рождения, получил четыре года лишения свободы с отбыванием срока заключения в исправительно-трудовой колонии строгого режима и возмещением нанесенного государству ущерба.

Стоит сказать, что невиновный пацан попал под очередную чистку: советское правительство в целях борьбы с преступностью решило ужесточить меры по борьбе с ней. Особенно среди молодежи.

Правда, спустя пару месяцев в соседнем городке поймали двух гастролеров-дагестанцев, признавшихся в ограблении того самого сельпо на краю Шахтерска, но местные оперы грамотно переиграли ситуацию, предложив датам взять на себя не раскрытый шахтерскими коллегами угон тачки. По два года на рыло условно.

А молодой и шустрый лейтенант Олег Петрович Коротков заслужил похвалу начальства, денежную премию и очередную почетную грамоту. На торжественном собрании по поводу Дня советской милиции его фамилию назвали в числе передовиков. И уже в следующем, 1982 году молодой офицер был поощрен внеочередным представлением к званию. О Скляренко он и думать забыл: не он последний, не он первый.

Старлей Сергей Гусаков также был отмечен поощрением руководства.