Текст книги "Журналист по знаку зодиака"

Покатайтесь по миру

Сразу после новогодних каникул Катаев принес в офис Доктора флешку с почти написанной книгой. На него нашло какое-то вдохновение, словно крылатый конь Пегас озарил его своей улыбкой.

То, что он узнал, а потом и расписал на многих страницах, если не повергло его в шок, то заставило потерять веру в человечество, а именно – в честность полицейских, в прокурорскую стойкость и в справедливость самого гуманного в мире суда. А ведь он служил во внутренних войсках и, казалось бы, такого повидал, охраняя зэков на строгой красноярской зоне, что волосы на мошонке вставали дыбом.

Материал, хоть и не оконченный, понравился и самому Скляренко, и Марату, о чем они и сообщили ему на следующий день, правда, указали на несколько неточностей, «убрать которые не составит труда такому большому писателю, как вы, Михаил Иванович». С этими словами Владимир Иванович крепко пожал ему руку.

– Вы молодец, – сказал Марат, когда они от Доктора прошли к нему в кабинет.

Он перекачал содержимое флешки себе в компьютер, затем встал и положил ее в сейф, стоявший в углу кабинета.

– Дело осталось за малым. Надо ее закончить и напечатать.

Он уже знал про увольнение Катаева из «Обоза», но специально не спросил об этом. Ему интересно было посмотреть на реакцию Катаева. От того несло уже не водкой, а каким-то противным ацетоном, что означало, что пил он несколько дней подряд. В общем, так оно и было. Катаев каждый день пил для вдохновения, потому что от Парижа до Находки с водкой лучше, чем без водки. И это только помогало ему. Потом он пил от страха того, что узнал.

– Видите ли… – начал было мямлить Катаев, отводя глаза в сторону.

– Не надо, мы все знаем. Мы на вас не в обиде, не бойтесь, – противным въедливым голосом выслуживающегося энкавэдэвского следователя сказал Марат, брезгливо морщась от перегара, который исходил от Катаева – несмотря на то, что тот перед встречей сожрал чуть ли не упаковку «орбита».

От этих слов, точнее от голоса, от его слащавой и липкой интонации, у Катаева намокла спина, а руки нервно задрожали. Он почему-то вспомнил фильм «Преступление и наказание», где Иннокентий Смоктуновский в роли следователя Порфирия Порфирьевича утонченно-изощренно допрашивал Раскольникова, убийцу старухи. И ему показалось, что еще немного, и он сам признается не только в том, что испугался печатать книгу в «Обозревателе», почему, собственно, и дриснул из него, но и в убийстве принцессы Дианы, как это ни смешно может показаться. Но ему было не до смеха.

И здесь он был прав. Взгляд бывшего работника эфэсбэшной конторы действительно был подобен рентгеновскому лучу, пронизывающему все насквозь. Стеклянные безучастные глаза Марата были словно наполнены осколками льда.

Катаев испуганно посмотрел на Марата. Но тот опять не дал раскрыть ему рта:

– Как вы думаете, Михаил Иванович, ваш протеже, или, назовем его так, ваш коллега, не подведет? Я Ветлугина имею в виду.

– Что вы! Конечно, нет.

– Хорошо. Про эту книгу кто-нибудь еще знает? Ну, журналисты из редакции, члены семьи, может, еще кто-то?

– Что вы, только я да Ветлугин.

– Угу. Кстати, он никаких фортелей не отчебучит?

– Да, мы с ним позавчера еще раз об этом поговорили. Он сказал, что допишет за меня, что я не успел. Там немного осталось.

– Понимаете, здесь не должно быть никаких накладок.

– Я… – начал было опять искать оправдания Катаев.

– Не надо оправдываться, Михаил Иванович, не надо. Повторяю, мы на вас не в обиде, – он по-прежнему продолжал пристально смотреть на Катаева, словно изучая его.

Потом Марат резко положил руки на стол и встал. Так делают всегда, когда хотят подвести итог беседе.

– Вам надо будет срочно уехать. Туда, где вас трудно будет найти. На время, естественно, пока не утихнет шумиха вокруг этой книги. И чем раньше, тем лучше. Так что не тяните с отъездом. Кстати, все деньги, что мы вам дали, можете оставить себе. Их должно хватить на ваше путешествие. Нам звонить не надо. Я сам найду вас, даже если вы будете загорать где-нибудь на краю земли. Кстати, вы за границей давно не были? Вот и скатайтесь. Побродите по Парижу, по Лондону, побывайте в Риме. Если будут проблемы с визами, с загранпаспортом, поможем. Только, ради бога, не говорите никому, даже жене и детям, куда вы уехали. Скажите, что в Москву на повышение квалификации или еще чего-нибудь. Придумайте, вы же писатель. А вторую часть нашего уговора мы отдадим Ветлугину на печатные дела и на дописание. Лады? Завтра мы с ним свяжемся. Распространением газеты мы займемся сами. Так надежней, да и Ветлугину заморочек меньше. Безопасность ему мы обеспечим.

Катаев молча кивнул в знак согласия:

– Да-да, конечно.

– И последнее. Дайте сюда ваш телефон и забудьте его номер. Вот вам новый, – взяв у Катаева телефон, Марат протянул ему новый мобильник. – И еще. Вы, надеюсь, стерли книгу из вашего компьютера?

– Да-да, конечно, – кивнул Катаев.

Он покинул докторский офис в таком тяжелом состоянии, словно выбрался из фашистского окружения, как партизан в лесу под Ковелем. Катаеву показалось, что он слишком легко отделался. Он прислонился к стене какого-то здания, вытер тыльной стороной ладони потный лоб.

Потом он зашел в первый попавшийся на его пути бар наподобие «Ленина в разливе». Заказал двести граммов водки. Выпил залпом, закусил каким-то холодным вонючим пирогом с печенью и запил нефильтрованным пивом.

Потом дрожащими руками достал из кармана куртки новую трубу и по памяти набрал номер Ветлугина.

– Это я. Прочитал?

– Да.

– И как?

– Все нормально. Даже интересно стало. Потянет, – ответил Андрей, а про себя подумал: «Только мне уйти надо будет из «Обоза». Да и Юльку куда-то спрятать. А то через нее и на меня выйдут. Шутки кончились. Ты хотел серьезный материал? Ты его получил. На всю жизнь хватит. Еще останется. Вот она – бомба, о которой всегда так мечтал Бахман. А здесь, похоже, даже он зассал, за бизнес свой переживает».

– Нормально, значит, нормально, – услышал он в ответ равнодушно-полупьяный голос Катаева. – Слышь, прости меня, если что.

– Не понял, за что простить-то?

Но Катаев ничего не ответил.

«Как говорится, напрасно старушка ждет сына домой. Лежит он в канаве напротив пивной. Н-да, с огнем играешь, Иваныч, тут такие номера не проходят», – грустно подумалось Андрею. Он уже понял, что Катаев был пьян.

А в это время на другом конце города Доктор сказал Марату:

– Все. Начинаем работать. Так, значит, первое: приставь к Ветлугину охрану с машиной. Сдается мне, что после первого выпуска газеты, значит, у ментов к нему возникнет множество вопросов.

– А почему не к вам, вы же там как бы главный герой? – осторожно спросил Марат.

– Нет, я одно из действующих лиц. Там, в натуре, другие герои есть. Даже губернатор бывший засветился, который теперь, типа, замом федерального министра стал.

– Понял. Не слишком ли крутую кашу завариваем, Владимир Иванович?

– Все нормально, – успокоил помощника Доктор. – Да, это самое, пусть за домом писателя нашего посмотрят. И второе. Подумай о хатах, где он работать будет, газету, значит, строчить. И третье. Чтобы завтра он был здесь. С вещами.

– Хорошо, Владимир Иванович.

Конец третьей части

Часть 4
Олег Коротков

Прошла пара недель

Газета «Зеркало Прикамска» с разоблачающей статьей «Шахтерские тайны» за авторством Андрея Волка вышла сразу же после длинных новогодних каникул, щедро подаренных россиянам добрым президентом.

Стоит сказать, что первый номер прошел без особого ажиотажа, но зато вторая публикация вызвала то, что и было нужно Доктору. Продолжение в третьем номере наделало еще больше шуму.

– Ты знаешь, что это такое? – генерал-майор Василий Горновой, начальник краевого УВД, гневно расхаживал по кабинету, размахивая газетой. – Это плевок в рожу. В рожу всей нашей полиции, всей нашей работе! Ты это, мудак долбаный, понимаешь или нет? Мне из Москвы уже звонили. Из Генеральной прокуратуры!

– Понимаю, товарищ генерал, – у полковника Олега Короткова, начальника Калининского УВД города Прикамска, на лбу выступил пот, а губы затряслись, как у девушки после первого поцелуя.

– Что делать прикажешь? Читать, как ты ни в чем не повинных людей в тюрьмы сажал? Звания и регалии себе зарабатывал?

– Это еще доказать надо.

– Если этот журналист пишет, значит, знает, что пишет. Не первый день, наверное, замужем. Так вот, слушай меня внимательно, полковник, делай что хочешь, делай как хочешь, но, если еще одна статья выйдет, я тебя весь тираж сожрать заставлю. Ты понял меня, мудак в погонах? Жопой жрать будешь! Жопой!

– Так точно.

– Это про тебя Дзержинский говорил, – генерал указал на небольшой бронзовый бюст Железного Феликса, стоящий на стеллаже, – про холодную голову, горячее сердце и чистые руки? Теперь я понял, почему у нас в России растет преступность. Потому, что такие козлы, как ты, невинных людей сажают в тюрьмы, а те потом оттуда возвращаются преступниками. Там мелкие хапуги превращаются в матерых ворюг, хулиганы – в конченых бандитов, как это и произошло с Доктором. Понял?

Коротков, стоявший по стойке смирно, молчал. Да и что тут можно было сказать?

– Этот журналюга нашел всех, кого ты успел пересажать. Так, значит, ты у себя в Шахтерске раскрываемость раскрывал? Молодец! Кулаками, стало быть, работал, а не башкой. И сколько же ты таких вот невинных людей засадил, а? И в Прикамске, получается, так же работаешь? Ин-те-ре-ес-но. Что молчишь, мать твою? – не унимался генерал.

В кабинете стояла гробовая тишина.

– Ладно, меня это не ебет. Сам разбирайся, что тебе делать. Думай. А теперь мне скажи, мудила из Тагила, как это он мог в милиции вашего гребаного Шахтерска найти все эти документы? Что у вас там за бардак, а, полковник?

– Я там не начальник.

– Допустим. С этим мы еще разберемся. А вот это что?

С этими словами генерал положил на стол один из последних номеров «Прикамского обозревателя».

– А вот это как раз про тебя написано. Читай, – Горновой ткнул пальцем в газету.

Это была недавняя статья на весь разворот про то, как полицейские из Калининского района Прикамска искалечили одного парня, который после привода в ментовку навсегда остался инвалидом. Она так и называлась – «Его сделали инвалидом менты». Автор – все тот же Андрей Волк.

Олег Коротков хорошо помнил эту историю, как и еще одну историю трехлетней давности. Также была нашумевшая статья в «Обозревателе» за авторством того же козла Андрея Волка. Тогда в подчиненном Калининскому райотделу «трезвяке» избили мужика, после чего тот скончался через несколько дней. Видеокамеры засекли процесс избиения, данные попали на стол краевому прокурору, уполномоченному по правам человека при президенте страны, началась шумиха в прессе.

Прокурор был свой. Дело удалось замять, но злая пресса, особенно левая, типа «Обоза», не унималась. Коротков хорошо помнил, как на пресс-конференции, состоявшейся по этому поводу, не унимался один журналюга.

– Как вы думаете, господин полковник, почему у нас не любят ментов? Простите, милиционеров? – спрашивал он.

– И почему же? – спросил Коротков.

– А вот почему. Если вот я выйду сейчас на улицу и набью кому-нибудь морду, то получу конкретный, реальный срок. Так, полковник?

– Допустим, так.

– А у вас, – не унимался Андрей, а это был именно он, – вооруженный милиционер избил безоружного, беспомощного человека! Пусть даже пьяного. Но человека! И вы говорите, полковник, что разберетесь и что этот, с позволения сказать, милиционер, блюститель закона, представитель власти будет просто уволен. Так? Что никаких мер, кроме увольнения, к нему не будет принято. Это ваши слова?

– Мои.

– И вам не стыдно, полковник? Вы же мужик. Теперь вы поняли, почему у нас не любят ментов? Есть менты, есть мусора, есть милиционеры.

– Что вы этим хотите сказать?

– Вы смотрели фильм «Место встречи изменить нельзя»?

– Да, естественно.

– Вы можете себе представить, что, допустим, Глеб Жеглов или Шарапов избивают подозреваемых? Или берут взятки у преступников? Или стучат на своих начальников?

– Нет, не могу. Только я не понимаю, к чему вы все это мне рассказываете?

– А к тому, что в нынешней милиции, которой вы руководите, взятки и избиения задержанных стали естественным и привычным делом. Есть милиционеры. Это Шарапов. Они честные и неподкупные и слепо служат букве закона. Есть менты, это такие, как Жеглов. Для них главное – любыми путями засадить вора. Вор должен сидеть в тюрьме, и неважно, как он туда попадет. А есть мусора. Это как раз те, кто избивают и убивают безоружных людей, берут взятки. И у нас полиция состоит в большинстве из таких вот мусоров.

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Да. И у меня есть доказательства.

На этом пресс-конференция быстро закончилась: начальник полицейской пресс-службы (а к тому времени милицию уже переименовали в полицию) быстро закруглил мероприятие, сославшись на то, что время прессухи якобы завершилось. Все журналисты в срочном порядке побежали в свои редакции публиковать сенсационный материал.

Полковник вспомнил, что шуму тогда действительно было много. Полковник Коротков получил свой первый выговор. Причем строгий, с занесением. Имел даже беседу с заместителем генерального прокурора России. Были проверки. Того мента-злодея, естественно, уволили задним числом. Начальника смены и пару дежурных милиционеров также отправили в отставку. Прокурор Сергей Гусаков замял дело. Спасибо ему. Тогда в официальной сводке сообщили, что тот мужик умер сам – до того, как его пару раз ударили дежурные мусора.

Коротков тогда дал команду своим подчиненным завести досье на Волка, то есть на Ветлугина и на весь его сраный «Обоз». Но, как ему сказали сведущие люди, лезть в это дело не надо. Дескать, без тебя, полкан, разберутся. Однако папка с данными на журналиста в оперативной части осталась.

Было это, как мы уже сказали, года три назад. Полковник Коротков очень хорошо запомнил имя и фамилию того журналиста – Андрей Ветлугин, он же Андрей Волк.

И вот сейчас еще один материал, да не простой, а с продолжением. Понятно, что Ветлугин здесь не только издатель, статью, скорее всего, написал тоже он. А стоит за всем этим делом Доктор. Тот самый реальный пацан Вован Скляренко, недосидевший свой срок бандит, а ныне успешный бизнесмен и кандидат в депутаты – кстати, по тому же округу, что и сам Олег Коротков.

– Ты знаешь, как твой отдел называют в городе? – продолжал негодовать начальник УВД.

Коротков, очнувшись от воспоминаний, молчал.

– Гестапо! Ты понял? Гестапо!

Тишина.

– И это только начало. Это значит, что всю нашу ментовку шерстить будут, во всех городах по всей стране, во всех районах. И до нас доберутся. А до тебя – в первую очередь. Так что и мне придется меры принимать. Самые серьезные. Ты даже представить себе не можешь, что это будут за меры.

В кабинете вновь стояла мертвая тишина. Ее опять нарушил генерал-майор Горновой.

– Скляренко эти бумажки в Генеральную прокуратуру отправит, если уже не отправил, – генерал опять размахивал документами. – Ты понял, чем это тебе грозит? Начнут так ебать, что мало не покажется. Тебя, полкан, наизнанку вывернут, подмыться не успеешь, и в конечном итоге посадят. И правильно сделают.

Генерал снова гневно расхаживал по кабинету. На некоторое время опять наступила тишина. Было лишь слышно, как громко тикают громадные часы с маятником, стоявшие в углу кабинета.

Затем он внимательно посмотрел на Короткова, словно пытался прочитать его мысли:

– Ладно. Действуй. Подключай своих друзей-прокуроров. Иначе тебе будет полный кирдык. И я палец о палец не ударю, чтобы тебя, урода, спасти. Ты меня услышал?

– Услышал. Так точно.

– Все! Иди работай. – И тут же закричал на весь кабинет: – Пошел вон, козел!

Взмыленный Коротков шел по коридору, и ему казалось, что все, кто встречался ему на пути, хоть и не показывали вида, но втайне посмеивались над ним. Он чувствовал на своей спине их презрительные и насмешливые взгляды. Такого позора он никогда еще не испытывал за всю свою сознательную ментовскую жизнь.

Хотелось нажраться вусмерть.

После обеда начались звонки чуть ли не из всех городских газет, журналов и телекомпаний. Олег Петрович однозначно вежливо – к тому времени он уже успел успокоиться после выпитого стакана коньяку – отвечал, что все это – грязная клевета, не имеющая под собой никаких оснований, происки конкурентов, черный предвыборный пиар. Затем приказал секретарше его больше ни с кем не соединять.

Редактор Соловьева

– Слушай, Василина, ты когда-нибудь была на заводе? – спросила Юлия Репина, громко войдя в кабинет к Соловьевой.

В ранний час в офисе «Обоза» еще никого не было, и можно было говорить на всю катушку, не особо стесняясь в выражениях.

Юлии всегда казалось, что все свое время – и на работе, и дома – Василина проводила, вглядываясь в экран компа, одновременно печатая и разговаривая по телефону, неважно по какому – стационарному или мобильному. Словно Мымра из знаменитого фильма «Служебный роман». Как и та героиня, Василина Соловьева приходила на работу раньше всех и уходила позже всех. Отличие заключалось лишь в том, что героиня нашего повествования была хороша собой, к тому же была замужем и имела ребенка сопливого возраста.

– Не поняла, на каком заводе? – удивленно спросила Соловьева, не отрываясь от экрана.

– На любом, – зло ответила Джулия. – Так вот, что хочу сказать. Там есть токарь первого разряда, есть третьего, наконец, шестого. И даже если они выполняют одну операцию, то зарплату за свою работу получают разную, согласно тому же самому разряду. Понятно выражаюсь? То же самое у врачей: есть начинающий врач, есть врач первой категории, есть высшей. У чиновников тоже есть градация какая-то: простой клерк, начальник бюро, сектора, отдела и так далее все в том же духе. И все получают разную зарплату.

Василина, казалось, упорно не хотела ничего слышать и смотрела в экран монитора.

– Есть выслуга, есть, наконец, премии, есть день такого-то работника, есть профессиональные праздники, есть дни рождения и так далее, – в запальчивости продолжала Юля. – А знаешь, зачем все это сделано? Во-первых, чтобы привлечь людей, чтобы они дорожили своим местом, гордились своей фирмой, заводом, больницей, газетой. И второе: человеку приятно, когда кто-то оценивает его заслуги. Чем больше человек получает, тем он лучше работает, тем лучше он относится к своей работе. Соответственно, и качество его работы выше. Понимаешь?

– Что с тобой? – спросила Соловьева, не совсем еще врубаясь в тему. – Ты с какой ноги встала?

– Я вообще еще не вставала, – огрызнулась Юлия.

– Ты что хочешь?

– Что хочу? Да ничего сверхъестественного. Вот здесь, в редакции нашей, все урав-не-ны, – по слогам произнесла Юля, словно не слыша вопроса Василины. – Точнее, у всех журналюг один и тот же разряд – первый. И у тех, кто работает здесь давно, и у тех, кто работает здесь без году неделю, за кем ты переписываешь их же статьи. Это – то же самое, как проработать токарем первого разряда всю жизнь: от выпуска из ремеслухи до выхода на пенсию. Или в армии всю жизнь прослужить рядовым. Это говорит о чем? О том, что он либо безнадежный дурак, либо отпетый алкаш и прогульщик. А дурак он не только потому, что ничего не может выточить на своем станке, кроме какой-нибудь болванки, а еще и потому, что работает на таком месте, где не ценится его труд, где его считают – нет, не за раба, а за пустое место. Так вот, я не хочу, чтобы меня считали дурой. Я ни одного пенсионера-токаря с первым разрядом никогда не видела. Ты, как главный редактор – во всяком случае, считаешься официально таковой, – должна не по десять статей в номер строчить, а нормально организовать труд своих работников. Ундерстанд?

Юлия с удивлением заметила, что стала подражать Андрею в его выражениях и что это произошло как-то само собой, машинально.

Василина удивленно смотрела на Юлию:

– Ты о чем?

– Ты мне скажи, вот я брала интервью у этого Майкина, – продолжала Юлия. – Промокла. Простыла. Написала материал. А ты выставила его как новость – якобы потому, что не работает интернет и его нельзя выставить в электронной газете. И получу я за него, за это почти полосное интервью, как за новость, то есть шестьдесят рублей. Спасибо, конечно, Василина Павловна! Мне этих денег не хватит даже на покупку аспирина в социальной аптеке, чтобы вылечить горло. Еще раз спасибо! Благодарю от всей души. Чтобы тебе внуки в старости столько подавали.

Репина сделала паузу, как хороший актер, желая заострить внимание Соловьевой на том, что только что громко произнесла. И продолжила вновь:

– И еще. Помнишь, ты отправляла меня в поездку в Кунгур сопровождать нового губернатора в его первой поездке? Помнишь? Это значит – встать в четыре утра, добраться глухой ночью до Белого дома, три часа трястись по удивительным прикамским дорогам к черту на рога, потом целый день ничего не жрамши бегать, высунув язык, за губером, и, наконец, вечером обратно в том же порядке. И домой ввалиться в полночь усталой, счастливой и довольной. И получить гонорар за это ровно столько же, сколько получат те, кто здесь в тепле и уюте, за чашкой кофе не отрывал жопу от стула, а глаза – от компьютера.

Василина смотрела на Юлю. Наступила пауза. И снова первой нарушила ее Юля:

– И теперь я заявляю со всей присущей мне прямотой, что не собираюсь получать зарплату на уровне этих бездарных, молодых и дерзких студентов. Меняйте тарифы, Василина Павловна, меняйте систему оплаты, или как это у вас там называется. Вы сюда посажены именно для этого. Мне не столько эти деньги нужны, я их в другом месте заработаю, не безрукая. Мне за державу обидно, за редакцию, которой я отдаю большую часть своей жизни. Поняла? Иначе…

– Иначе что?

– Иначе я увольняюсь.

Василина знала, как и все остальные члены редакции, включая шефа, что Репина, как и Ветлугин, подрабатывала в других изданиях, это не возбранялось. Ведь играют же известные музыканты одновременно в разных известных группах, и ничего. Это лишний раз подчеркивает, что журналисты газеты востребованы. Единственное условие – чтобы одна и та же статья не повторялась в разных газетах. Но с этим у Юлии было все в порядке.

– Мне есть что сказать, и сказать многое, и когда-нибудь меня прорвет. И то, что я сказала сейчас тебе, это только начало. Я честно говорю, что когда-нибудь закачу скандал, если вы ничего не измените.

– Да ладно тебе, успокойся.

Соловьева поняла, что все это Юлия может выложить в других газетах, или рассказать своим друзьям-журналюгам о ситуации в «Обозе», или поставить этот вопрос на обсуждение в правлении Союза журналистов. И тогда скандал действительно может выйти за стены «Обоза», и она, Василина Соловьева, член этого самого Союза, окажется крайней. Как говорится, не наступай на говно, вонять не будет.

Шеф и так недоволен, что в газете практически не осталось нормальных журналистов, а сам «Обоз» превратился в вялое издание, посвященное в основном безобидным социальным проблемам.

– И еще. Скажи этой дуре, я Мазуркевич имею в виду, – Юлия кивнула в сторону журналистского кубрика, – что если она будет еще придираться к моим новостям, типа, это не то, это не так, это не интересно читателям, я пошлю ее на хер при всех. Я серьезно говорю.

– Интересно, а в чем она дура-то?

– Она вообще кто такая, а? Специалист какой-то охеренный? Она в моей теме понимает ровно столько, сколько и в китайском языке. Пусть рыбу свою трескает и хахаля кормит котлетками. Дура гребаная…

– Она сама разберется, что ей делать.

– Сама, сама… Сама она только поссать может. А чтобы посрать, бумага нужна. Или лопух у забора, – грубо ответила на это Джулия.

Юлия встала со стула и, не оборачиваясь, вышла из кабинета Соловьевой. Она не отодвигала с грохотом стул, не хлопала дверью. Она сделала все уверенно и спокойно. Похоже, что она долго готовилась к такому неприятному разговору. И прежде, чем выложить все это Соловьевой, обдумала свои слова, потому что в этой жизни – как в американском суде: все, что вы скажете, может быть направлено против вас.

Все в редакции знали, что Мазуркевич и Соловьева находятся в дружеских отношениях – не подруги, а так, близкие знакомые. Поэтому после увольнения Светланы Каргапольцевой было понятно решение Василины увеличить зарплату Мазуркевич за счет назначения ее на должность редактора новостей. Это помимо ее криминальной темы, хотя Соловьева и сама прекрасно понимала, что Мазуркевич точно такая же журналистка, как сама Василина – наследница султана из Брунея.

Ранее новостями занималась лично Карга, считая, что именно новости делают имя газете, повышают ее рейтинг. Именно новости прежде всего и читают люди. Именно с новостей и начинается любая газета. И в этом мнении, в общем-то, была права. Но после ее увольнения заниматься новостями поручили Наталье Мазуркевич. А та, похоже, еще не полностью вошла в курс дела и больше руководствовалась не столько здравым смыслом, сколько своими вкусами и привязанностями.

Юлькин монолог получился длинным. Соловьева ждала подобного момента и втайне боялась его, так как брать на себя ответственность или тем более кому-то что-то обещать она не хотела, да и не могла. Она должна переговорить с Бахманом, но не уверена, что тот пойдет навстречу. Беда всех предыдущих редакторов, в том числе и Катаева, заключалась в том, что они иногда позволяли себе не соглашаться с мнением своенравного учредителя и даже порой ему перечить. Но не соглашаться – это еще полбеды, а вот отстаивать свое мнение – это совсем другое.

А Соловьевой предстояло еще несколько лет выплачивать Бахману деньги за двухкомнатную квартиру в центре города, которую он ей купил. Поэтому зарплата ее резко отличалась, в большую сторону, естественно, от зарплаты всех других обозовских журналюг.

В свою очередь держать Соловьеву на коротком поводке было Бахману очень удобно: получалось, что, с одной стороны, она работала почти бесплатно, а с другой стороны – ее номинальная зарплата была достаточно высокой, о чем можно было с гордостью рассказать коллегам по бизнесу. Но для Бахмана это являлось примерно тем же самым, как перекладывание денег из одного кармана в другой.

Когда за Репиной закрылась дверь, Соловьева громко выругалась:

– Блин, все настроение испортила.

Она понимала, что если Юлия уйдет – а настроена, судя по всему, она была весьма решительно, – то найти нормального журналиста на такие деликатные темы, каковыми являлись медицина и сельское хозяйство, будет достаточно сложно. К темам этим надо долго привыкать и хотя бы один раз для начала проваляться в бесплатной казенной больнице и один день помотаться по бескрайним прикамским просторам из одного колхоза в другой, на своей шкуре испытав все прелести бесплатного медицинского здравоохранения или вдоволь нанюхавшись коровьего навоза.