Текст книги "Журналист по знаку зодиака"

Лекция первая

– А я тебя помню, – сказала Юлия.

«Подлодка» заметно опустела, но до закрытия было еще далеко. Работницы заведения убирали со столов «контейнера» с объедками, пустые бутылки из-под пива, мятые салфетки и складывали их в бачки.

– В смысле?

– Ты у нас лекцию читал.

– Какую лекцию, не понял?

– В сентябре. О месте журналиста в современном обществе. Или что-то типа этого.

– Да-да, что-то припоминаю.

Да, действительно, это было в середине сентября. Андрею позвонил декан местного журфака профессор Владимир Арцыбашев.

«Есть дело, Андрей Владимирович. Надо рассказать второкурсникам о профессии журналиста, о ее роли в современном обществе и так далее. Им, думается, будет интересно узнать мнение на этот счет самого ярого и непримиримого журналиста оппозиционной газеты, да и вам, надо полагать, будет небезынтересно выяснить, что думает по этому поводу современная молодежь. Ну так как?» – спросил он.

«Давайте, я согласен», – немного подумав, ответил тогда Андрей.

«Сразу скажу, что работа эта бесплатная, денег на эти цели нам не выделяют».

«Да ладно, как-нибудь переживем, не денег ради, а пользы для».

Стояла осень, с деревьев падали желтые листья, они ложились на гладкие блестящие лужи, и легкий ветер кружил их, как бумажные кораблики. В тени таких деревьев в небольшом сквере и располагался корпус журфака и еще нескольких других факультетов Прикамского государственного университета.

Лекция была назначена после третьей пары. В обшарпанной, как все российское образование, аудитории собралось человек тридцать второкурсников. Было видно, что они заметно подустали: кто-то лениво ковырялся в телефоне, кто-то перебирал клавиши ноутбука, кто-то дремал, положив под голову сложенные руки, ну а кто-то слушал музыку, отбивая такт ладонями по столу.

«Все как в моей молодости», – подумал Андрей, оглядев аудиторию.

Арцыбашев представил новоявленного препода, затем сказал что-то типа «не буду вам мешать» и скрылся в дверях.

– Ну что, двоечники, поговорим? – весело сказал Андрей, поздоровавшись.

– Поговорим, – недружным хором ответила аудитория. – А о чем?

– А о чем хотите?

– Вы же нам мораль будете читать, а не мы – вам, – ответил класс.

– Логично. Но сразу скажу, что после моей лекции, наверное, многие из вас изменят свое мнение о выбранной профессии. Она, не побоюсь этого слова, и опасна, и трудна. И это не громкие слова из известного фильма. И вы поймете почему. Поэтому сразу скажу: пока не поздно, меняйте эту профессию. На юриста или экономиста, менеджера или зубного техника.

– Вы нас заинтриговали, – раздался голос с места.

– Все, что я вам сегодня скажу, это мое личное мнение, основанное на моем собственном опыте. И на опыте других хороших людей, у которых есть чему поучиться.

Андрей опять внимательно оглядел аудиторию. Та молчала.

– Ладно, начнем, помолясь. Так вот, друзья мои юные, в современной журналистике существуют три главные проблемы. Понятно? Советую это запомнить.

– Ну да?

– Но настоящих взлетов журналистского мастерства мало везде, – продолжил Андрей, словно не слыша. – Скажите мне, видели ли вы за последние годы настоящее журналистское расследование? Или настоящий, хороший фельетон? Проблемный очерк? Не видели и не увидите, так как будет задет кто-то из тех людей, кто дергает журналистов и их газеты за нитки. Поэтому сегодняшняя журналистика находится в серьезнейшем кризисе. И никакие Мани или Вани сразу, одним махом, не в состоянии эту ситуацию изменить. Почему, спросите вы? Да потому, что это – серьезнейшая общественная ситуация. В США или в Швеции, например, девяносто процентов журналистов имеют специальное образование. В России же – восемнадцать, а у нас в Прикамье и того хуже – всего семь с половиной, а это примерно двести человек. Смогут ли эти двести человек изменить ситуацию в Прикамье? Ну? Кто скажет?

– Ежу понятно, что нет.

– Молодец. Как фамилия?

Лохматый студент-очкарик, по виду вылитый ботаник, начал было вставать и даже открыл рот, чтобы назвать свое имя, но Андрей перебил его:

– Да ладно, сиди. Не на экзамене ведь. Пойдем дальше. Первая проблема. И самая главная. При социализме на территории Прикамского края было тридцать девять городских и районных газет и семьдесят одна многотиражка, а также две областные и один комитет по телевидению и радиовещанию. А что происходит на информационном поле сегодня? На нем имеются двадцать четыре краевых издания плюс восемь московских приложений, пятьдесят семь городских и районных газет, пятьдесят корпоративных и двадцать четыре телерадиокомпании. В них работает масса молодых людей типа вас, имеющих за плечами в лучшем случае филологическое, историческое или социологическое образование. Во всяком случае, все они владеют русским языком, знают историю и так далее. Но пришло и огромное количество людей, не имеющих высшего образования. Немало таких и в краевом центре. Это, впрочем, совсем не значит, что все они – или вы – бесталанны. Журналистика – такая сфера, что вроде бы образование здесь не нужно – главное уметь писать, так даже говорит ваш профессор. Но уровень прикамской журналистики, как и в целом российской, сейчас находится ниже плинтуса. Впрочем, если бы нас не было, было бы еще хуже.

Андрей вновь с чувством выполненного долга оглядел аудиторию. Было видно, что студентам был интересен материал. Ветлугин не ожидал от себя таких педагогических способностей.

– Вопросы есть? Вопросов нет, – скороговоркой проговорил он. – Вторая проблема – это заказные материалы. Смотря иной раз новостные телевизионные блоки, приходишь к печальному выводу, что процентов семьдесят из них оплачены. Пиар – это не журналистика. Пиар – это другая профессия. Это формирование общественного мнения в интересах отдельно взятой, скажем, какой-нибудь компании. Пиар породил такую проблему, когда за деньги журналист может сделать материал левой ногой. Это также способствует снижению уровня журналистики. Авторы обязаны согласовывать все с заказчиком, вплоть до заголовка, а заказчики, сами понимаете, это не журналисты, это люди, имеющие деньги. Они мыслят штампами. Отсюда и штампованные заголовки, и штампованные фразы. Им так удобней рассказать о себе. Да и сами журналисты не стараются писать ярко и образно о таких вещах.

– Заказные материалы есть во всем мире, скажете вы, – наставительно продолжал Андрей, расхаживая по аудитории. – Но они помечаются особым знаком. Чаще всего на правах рекламы. У нас же таким знаком помечаются далеко не все оплаченные материалы. Он стал объективным явлением. Это противоречит всем международным нормам журналистики. Поэтому я вижу, что сейчас настал самый опасный период, который когда-то всем нам аукнется. Но когда и чем именно – я не знаю. Бороться с этим я не могу. Если я начну выступать с высокой трибуны против заказухи или, как теперь ее называют – «джинсы», то мне свои журналисты же набьют морду. И правильно сделают. Понятно – или…

– Нормально.

– Меня вообще-то с первого раза мало кто понимает.

– Вы продолжайте, продолжайте, мы вас слушаем.

– А как вас зовут? – спросила смазливая девчушка с первой парты.

Андрей назвал свое имя, отчество и фамилию.

– Очень приятно. Мы читали ваши статьи. Вы пишете про футбол.

Андрей пожал плечами:

– Спорт – это всего лишь одна из моих тем. И не самая главная.

– Ну как там «Амкар»-то, не вылетит? – спросил кто-то шибко умный с задней парты.

«Амкар» – это была прикамская футбольная команда, выступавшая в Премьер-лиге, самом высшем дивизионе отечественного футбола, однако, как всякая провинциальная команда, особыми успехами на футбольных полях страны не блистала. Почти каждый год она балансировала на грани вылета в дивизион более низший, но каким-то чудесным способом всегда оставалась в премьере.

– Не знаю. Я не гадалка и не бюро прогнозов, – ответил Ветлугин. Ему надоели все вопросы, касающиеся будущности футбольной команды.

Потом посмотрел на часы:

– Так, друзья мои, цигель, цигель, иначе на ай-лю-лю времени не останется. Поэтому продолжим. Третья проблема – это связь с властью. Например, в США или в Швеции запрещена законом связь государства с прессой. Об Америке в последние годы говорить немодно, но есть один американский постулат, который действует и поныне: когда власть владеет прессой, она с помощью этого рычага так или иначе формирует общественное мнение о происходящих событиях в выгодном для себя свете. Она – благодетель. В этом случае СМИ превращаются из средств массовой информации в средства массовой агитации и пропаганды. Или в средства массовой идиотизации. В этом мы смогли убедиться на прошедших недавно выборах в Госдуму. И, я думаю, убедимся, и еще не раз, на предстоящих через год выборах в нашу власть. Поэтому слияние власти и прессы опасно для общества и для власти. Чем этот союз опасен для общества?

Аудитория молчала. Значит, проняло. Это как раз и было тем, чего Андрею требовалось добиться. Что же, первый блин не вышел комом.

– А тем, что избранная власть не решает общественных проблем, по сути, ничего о них не зная. Для власти? А для власти этот союз опасен потому, что в обществе происходят те или иные процессы, которые в результате на ту же самую власть выливаются в форме в лучшем случае митингов, в худшем – российского бунта, бессмысленного и беспощадного.

Общество не получает информации. То есть речь идет о том, что нет, скажем так, разговора общества с самим собой. Хотя связь власти и прессы существовала всегда. И на Западе также имеются попытки влияния на прессу. Но наш российский уровень этих взаимоотношений – совершенно другой. Возьмем наши прикамские газеты. Из пятидесяти семи городских и районных газет только тридцать пять муниципальных, из них только одна-две напрямую связаны с властью. Остальные – частные. То есть мы идем вроде бы по пути цивилизованного развития отношений прессы с властью. Хотя есть одна проблема. Что имеют эти СМИ? Их учредители – люди не бедные и в большинстве своем связаны с властью. Опять приведу пример. В Швеции двадцать процентов местных газет принадлежат одной норвежской семье. По их законам владелец, кто бы он ни был, не имеет права вмешиваться в деятельность ответственного редактора, не имеет права приказывать тому, что он может печатать и что не может. А у нас? Но скажу одно, что на общероссийском фоне Прикамье выглядит предпочтительнее. По всей России, а я поездил немало, вмешательство власти в дела прессы более жесткое. В то же самое время в Прикамске пресса более свободная, нежели в крае.

В аудитории стояла тишина, как ночью в бане. Шелестели только тетрадки.

– Вот, собственно, и все, что я хотел вам сегодня сказать. Всем все понятно? Вопросы?

– А мы вопросы задавать любим, – опять пробормотал «ботаник».

– Понятно. Только что-то я их не слышу.

Ветлугин вновь осмотрел притихший класс:

– Вы меня поняли? Нет? Ну и слава богу. Ладно, друзья мои юные, на этом закончим. Вот вам мои визитки, если кому нужно. Как говорится, будете у нас на Колыме…

– Нет, уж лучше вы к нам, – раздался ехидный смех с последней парты.

– Если что – звоните, буду рад помочь. Кому что не понятно, «не» – отдельно, – здесь Андрей сделал жест рукой, словно в воздухе написал эти слова по отдельности, – обращайтесь.

Затем он раздал несколько визитных карточек, подмигнул студентам и, засунув свои бумаги в портфель, решительно вышел из аудитории.

– Ты мне тогда очень понравился, – сказала Юлия, когда Андрей очнулся от воспоминаний, – от тебя веяло каким-то сиянием.

– Да ладно тебе, скажешь тоже…

– Ты, когда вошел в аудиторию, посмотрел на меня и улыбнулся.

Все-таки он стал доктором

Старый вор в законе, смотрящий за «строгой» зоной, Филимонов по кличке Филин, лежал на старом диване в своем отдельном библиотекарском кабинете и гладил любимца местной публики – ленивого кота с «оригинальным» для тюрьмы именем Прокурор. Филин, естественно, не был занят на общих работах, а занимал непыльную должность старшего библиотекаря. Вот и сейчас он прозябал в своей конторе среди множества старых и пыльных книг, пил водку, читал очередное произведение – это было «Воскресение» Толстого – и курил вонючую «Астру». В библиотеке, кроме Филина, никого не было: все зэки были заняты на дневных работах.

– Слышь, Филин? Этап пригнали, – сказал вошедший Боксер, помощник Филина, его, так сказать, правая рука.

Он был штатным целколомом. Иными словами, первым приводил в исполнение приговоры по превращению зэков в петухов.

Боксер сел напротив Филина в кресло, которое по иронии судьбы некогда принадлежало начальнику колонии, то есть хозяину, пока спонсоры на общаковские деньги не обставили его кабинет суперсовременной офисной мебелью и не сделали евроремонт.

– Ну что? Кто там? – спросил старый вор, скинув Прокурора на пол. – Интересное есть что-нибудь?

– Не-а. Так, ерунда одна. Лохи, – Боксер подал Филину список вновь прибывших зэков с указанием биографических данных, статьи и срока. Он дружил с кумом, то есть начальником оперчасти, который считал, что порядок в зоне держат два человека – он и вор-смотрящий. Чем крепче между ними дружба, тем крепче порядок во вверенном им обоим – одному государством, другому воровским толковищем – заведении.

– Вот, кстати, студент какой-то. Лепила недоученный. Грабеж. Четыре года по первоходу! Лишка вроде припаяли пацану. Похоже, подстава, Филин. Может, в санчасть его определим? Там как раз Гоголь скоро откидывается.

– Не гони порожняк. Дай-ка глянуть, – Филин сел на кровать, вытянул ноги в мягких домашних тапочках, протянул руку.

Затем он надел очки, пробежал глазами список, лениво отложил его в сторону:

– Точно что-то до хера этому студенту впаяли, в натуре. Не догоняю я.

– Ну так что? – снова подал голос Боксер.

– Не мороси. Говно вопрос. Отправь этого фраера к мужикам, рано ему в больничку. В кочегарку сначала зашкерь его, пусть там на хозяина погорбатится. Потом побазарю на серьезное с ним, когда время будет. Кто там еще?

Так Владимир Скляренко стал «мужиком» в зоне строгого режима. Он был доволен тем, что отправили его не на лесоповал и не в шахту, а в горячий цех ремонтно-механического завода подсобным рабочим. По-простому, обычным кочегаром. Завод этот отделялся от тюрьмы обычной улицей обычного заштатного городка, похожего чем-то на Шахтерск. Каждое утро зэков водили туда на работы, там и кормили обедом, и каждый вечер отправляли обратно на нары.

Через месяц с библиотекарем Филином случился инфаркт, сказалось пристрастие старого вора к алкоголю и марафету, и оказать первую помощь умирающему смог только недоученный студент-педиатр. Случилось это ночью, когда все вертухаи спали, а дозвониться до больнички или дежурному по зоне дневальный не смог. Вор вскоре оклемался, но некоторое время ему все равно было тяжело. И Студент, тогда это было первое погоняло Вована Скляренко, неотрывно (с разрешения, разумеется, лагерной администрации, которая не стала перечить воле Филина) сидел, словно сестра милосердия, у кровати старого зэка. Поил его отварами, секретам которых его научила в детстве бабка, и рассказывал разные книжные истории, которых Филин не знал.

Студент хорошо выучил правило: не бойся, не проси, не верь, и строго его выполнял. В тюрьме, за «решками», то есть за высоким забором с колючкой, сначала трудно, а потом – все равно… «Только мертвые в спину не стреляют. Запомни, студент, – учил его старый вор. – Дай человеку свободу, а хорошим он станет сам».

После того как Филин полностью окреп, на лагерном толковище он объявил, что ни одна падла не смеет тронуть молодого зэка, что переводит он его в санчасть и что звать теперь его по-новому, уважительно – Доктор. Администрации он тоже дал понять, что Доктор года эдак через два, то есть через полсрока, должен идти на УДО – условно досрочное освобождение.

К мнению воровской общественности хозяин и кум прислушивались. Самому же Доктору Филин сообщил, что обязан ему жизнью, что долги надо отдавать, что они когда-нибудь сочтутся, а по выходе на волю он окажет ему всяческую помощь. Мол, не ссы, все будет ништяк, характер у тебя воровской. Короче, наступи менту на горло, задави козла ногой.

Вот так и началась блатная карьера неудавшегося детского врача. И с уверенностью можно сказать, что она состоялась. И Доктором он тоже все равно стал.

Филин умер от инфаркта, четвертого по счету, через пять лет, в возрасте всего лишь шестидесяти лет, уже будучи на воле, а Доктор вышел на свободу ровно через полсрока. Волю старого вора администрация лагеря исполнила. Не за бесплатно, разумеется.

Доктор Скляренко был на похоронах Филина в Прикамске, авторитетные ворюги и бандиты со всей России жали ему руки и называли братаном.

И после этого жизнь Доктора круто изменилась. На поминках в ресторане «Горный хрусталь», любимом месте прикамских бандитов всех мастей, ему определили его законное место в воровской иерархии Прикамска, назначив его бригадиром в группировку, обслуживающую центр города: центральный гастроном, универсам, колхозный рынок, несколько точек автосервиса, киоски видеокассет и пару-тройку обувных кооперативов. В помощь выделили пару «быков» и посадили на новенькую «девятку» цвета «темный металлик».

Напомним, что на дворе стояла перестройка, и было самое время собирать обильный урожай. Все это называлось в продажной и шумливой прессе диким капитализмом, как в Чикаго в конце двадцатых годов времен Альфонсо Капоне.

А тут еще грянул сухой закон Горбачева – Лигачева. И Доктор начал лихо бомбить по ночам таксеров, торгующих дефицитной водкой по тройной цене. Причем делал он это сам, в свободное от основной своей «работы» время. По собственной, так сказать, инициативе.

Затем последовали квартирные дела. Он нагло объегоривал пьяниц-забулдыг и неимущих стариков, покупая их квартиры за ящик бодяжной водки. У него были свои нотариусы, паспортистки и продажные участковые менты.

И деньги потекли рекой. А дальше – простаивающие от отсутствия заказов оборонные заводы, которых в Прикамске было в избытке. Захват и передел собственности. Ваучеры и акции. А затем заправки и нефтяные посредники. «МММ» и «Хопер-Инвест». Праворульные тачки из Японии и челноки из Турции. Малиновые пиджаки и золотые цепи. Рыночные барыги и проститутки с «Комсомолки» (так прикамцы называют Комсомольскую улицу в городе).

Это было время, когда кожаные куртки и спортивные штаны заменяли деловые костюмы, а пистолет марки ТТ времен войны был главным аргументом в любом споре.

Короче, работы хватало. Правда, Доктору еще один раз пришлось потоптать зону. Статья была соответствующая, самая бандитская – вымогательство. Иначе – рэкет. Самое интересное, что и на этот раз его снова сажал Олег Коротков, теперь уже опер краевого УВД.

Сейчас Доктор обзавелся легальным бизнесом. Точнее, превратил нелегальный в законный, благо государство поспособствовало. И стал тем, кем стал. Главным его «хлебом с маслом и икрой» оказались не только простаивающие заводы, а еще управляющие компании и товарищества собственников жилья, похоронный бизнес и аптеки. Люди всегда болели, где-то жили и когда-нибудь умирали. А все это стоит денег.

И если говорить коротко, то Доктор стал достойным учеником Филина, и если бы тот был сейчас жив, то наверняка написал бы на дарственной фотографии слова, какие написал в свое время Жуковский Пушкину: «Победителю-ученику от побежденного учителя».

Вляпаться в дерьмо

Все это, как и многое другое, Катаев узнал в тот промозглый осенний вечер. Спрашивается, а зачем? В каждой игре существуют свои правила. И в той игре, которую затеял Доктор, необходимо было случайно не узнать больше, чем положено. То есть не перейти грань дозволенного. И не задавать глупых вопросов. Есть вещи, которые никогда не надо произносить вслух, даже если они вертятся на языке.

Он тут же вспомнил одну хорошую мудрую поговорку: «Много будешь знать – не успеешь состариться».

Катаев отложил прочитанные документы. Налил в стакан водки и залпом выпил без закуски. Затем он долго смотрел в черное окно. Он понял, что вляпался в говно. Или, во всяком случае, сделает это в ближайшее время, если согласится на написание книги.

А что, есть другой вариант? Но, с другой стороны, когда он еще получит такой заказ, работы-то здесь – тьфу! А деньги нужны всегда. И мало их никогда не бывает. Он уже мысленно представил себе эту книгу.

Поздно вечером, когда Катаев был уже почти пьян – то ли от радости, то ли от безысходности, – позвонила Ирина:

– Ну что? Как дела? Ты встречался с ними?

– Да, мы хорошо поговорили, – промямлил заплетающимся языком Михаил.

– И что?

– Вроде договорились.

– Я так и думала, что это – предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Рада за тебя. А ты опять уже… Ах, Мишка, Мишка…

– Через трубку унюхала, что ли?

– По голосу чувствую.

– Да ладно тебе. Расслабился мужик, что с того? Есть повод. Имею право. Все, гудбай, до завтра.

– Пока, алкоголик.

На следующий день слегка помятый Катаев с утра сидел в своем кабинете и бессмысленно ковырялся в интернете. Ближе к обеду пришла запыхавшаяся Ирина. Отмахнулась от Катаева рукой, словно отгоняла неприятный запах перегара.

– Фу, ты пьешь, как все настоящие русские писатели, – укоризненно вздохнула она.

– Традиция, сама знаешь. Да и какой я писатель? Спроси на улице кого-нибудь, кто такой Михаил Катаев. Никто не назовет. В лучшем случае вспомнят про другого Катаева, что написал про сына полка да про парус одинокий, который белеет в море голубом.

– Это уже Лермонтов, – сказала Ирина.

– И Лермонтов тоже.

– Ты мне скажи: отчего ты пьешь?

– Большинство людей пьет от тоски, я же, наверное, от обиды: учредитель наезжает, Карга кровь пьет… Карга еще подсиживает. Все не так… Ну и так, задумаешься иногда: чем я занимаюсь? Обида берет. Пишешь, стараешься, а благодарные читатели в самой читающей стране мира только детективы шмаляют и дамские романы. Если вообще что-то читают.

– А ты не знал, что сейчас серьезная литра никого не интересует, достоевщина ныне не в моде? «Дефективы» и бабские романы – вот что хавает пипл. Прочитал и забыл. Потерял – не жалко. А сами писаки переквалифицировались в авторов тупых сценариев для мыльных опер типа «Нереальных девчонок».

Этот сериал снимала какая-то московская продюсерская компания. Сам режиссер был родом из Прикамска, начинал в местном ТЮЗе, потом перебрался в Первопрестольную. Вот теперь подъедался дешевыми сериалами на телевидении.

Прикамск в «Нереальных девчонках» был показан как в кривом зеркале: голое гопничество и ярко выраженный тупизм. Все актеры были прикамскими студентами, то есть непрофессионалами, и изображали в основном себя самих.

Впрочем, фильм оказался не так уж и плох. А если и был плохим, то это значило, что такими плохими являлись сам Прикамск и жизнь в нем.

– Да, ты права, к сожалению, – тихо сказал Катаев.

Он подошел к окну и стал смотреть на улицу. В минуты раздумий он любил смотреть в окно. Под окном по грязной от черного мокрого снега мостовой проносились машины, по тротуару шли люди. Что у них на уме? О чем они думают? Что им надо? И надо ли вообще что-то?

– Так что не писатель я, Иришка, а сортирных стен маратель, и планида моя – писать корявые мемуары за бандитов. Получать их подачки, говорить спасибо и по-лакейски кланяться вослед. Другого, видно, не дано. А ведь я убежденный пролетарий умственного труда. Ладно, не будем о грустном, – махнул он рукой. – Кстати, я тебе говорил, что из «Обо-за»-то ухожу? Два дня еще проработаю, и все. Свободен, как сопля в полете. А здесь Соловьева, наверное, опять редактором будет.

– Ты что, с ума сошел? А как со Скляренко быть?

– Не знаю.

– Может, тебе тогда проще с Ветлугиным договориться? – спросила Ирина, держа кружку с кофе в руках. – Пусть опубликует в своей газете мемуары твоего Доктора, а? Заплати ему сколько не жалко. И овцы сыты, и волки целы.

– Ты рассуждаешь как настоящая бизнесменша, – усмехнулся Катаев. – Хватка у тебя как у настоящего купца, чье слово – закон. Все во имя чистогана, так? Да здравствует трудовое купечество!

– Дурак ты, Мишенька.

– Да-а, газету вести – не мудями трясти, – словно не слыша ее реплики, задумчиво произнес Катаев. – Выпить, что ли?

– Опять? Реши все дела со Скляренко, потом делай что хочешь. Кстати, куда уходишь, не решил еще?

– Не знаю пока. Там видно будет. Главное, как говаривал Наполеон, ринуться в бой.

– Сожрали тебя бабы, Мишка, – горько проговорила Ирина, – сожрали. С бабами – это не работа.

– Внуков буду нянчить.

– Что – уже?

– Скоро, Иришка, скоро.

Вечером того же дня позвонили от Доктора. Договорились о встрече. Знакомый нам уже ловкий помощник Марат быстро поднялся в кабинет к Катаеву. Плотно прикрыв за собой дверь, он достал из внутреннего кармана конверт, в котором лежала пачка новеньких пятитысячных купюр.

– Это аванс, как договорились. Все, не буду вас отвлекать. Через неделю ждем первых результатов. Всего доброго.

Докторская шестерка исчез так же внезапно, как и появился. Словно его и не было.

«Раньше такая сумма в чемодан не умещалась, а сейчас всего одна пачка, – подумал Катаев, рассматривая хрустящую, тяжелую, как гиря, новехонькую банковскую упаковку. – А не продешевил ли ты, а, Мишенька?»

Он надел пальто, собираясь уходить домой. В журналистском зале горел свет. За своим компьютером сидела только одинокая Джулия.

– Юля, ты чего домой не идешь? – спросил Катаев. – Поздно уже.

– Не хочу, – засмущалась девушка, – дома делать нечего. Если бы я была в Шахтерске, то все было бы иначе: друзья, дом, семья, собака. Всем бы нашла время. А здесь идти не знаю куда.

Юлия в начале прошлого учебного года переехала в Прикамск и сначала жила в университетской общаге, а потом стала с подругой снимать комнату. Из вещей у нее были только чемодан и рюкзак с одеждой.

– Сходи в кино или еще куда-то. В Прикамске есть что посмотреть.

– Деньги экономлю, – улыбнулась девушка.

Она в «Обозревателе» работала, как мы знаем, всего несколько дней, зарплату еще не получала. Обедала в редакции всухомятку: пара пирожков и чай.

– А ты пригласи в кино Андрея или Валентина. Так и скажи ему: «Андрей, я приглашаю тебя в кино». Он, как настоящий джентльмен, воспитанный в лучших традициях «Прикамского обозревателя», отказать тебе не сможет. Естественно, купит билеты за свой собственный счет. А ты ему еще намекни, что хочешь кофе с профитролями, чтобы кино лучше смотрелось.

Юлия засмеялась:

– Скажете тоже, Михаил Иванович.

– После кино он, само собой, пойдет провожать тебя домой. А ты специально проведи его мимо какого-нибудь цветочного киоска, – продолжал между тем главнюк «Обоза». – Скажи как бы невзначай, мол, как хорошо пахнет розами, с ума сойти! Ему ничего не останется, как преподнести тебе букет, в крайнем случае – одну розу. Вот так, Юлия, отчества не знаю…

– Сергеевна.

– Вот так, Юлия Сергеевна.

– Я учту.