Текст книги "Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет"

Во время казни он, как мистер Икс из известной оперетты, надевал на лицо когда маску, когда балаклаву, когда только черные очки. То ли для форсу, то ли стеснялся кого… Скорее всего, самого себя. Местом расстрела была глухая комнатенка в подвале без окон, ее так и прозвали – дорога в ад. Это только в кино показывают, как несчастного выводят в тюремный двор, ставят к кирпичной стенке, изрешеченной пулями и рябой от осколков. Мажут ему лоб зеленкой. Потом появляется расстрельный взвод солдат. Командир зачитывает приговор. Звучит отрывисто, равнодушно и коротко команда «Цельсь!» и потом уже – «Пли!». Тут палач не нужен. В качестве палача здесь выступала не только сама система пенитенциарная. Но и политическая система в стране. Простите, читатели, за громкие слова.

В комнатенке была одна металлическая дверь для входа и одна такая же дверь для выхода, из которой и появлялся палач. Приговоренного заводили туда, сажали на табуретку лицом к голой обшарпанной стене. Минут десять-пятнадцать давали на то, чтобы тот смог прийти в себя, успокоиться и, так сказать, приготовиться к самому худшему. Ну и блаженно помолиться, если кто верил в бога и загробную жизнь. Правда, на небесах им ничего хорошего не светило. Но у русских людей все заключенные, а приговоренные к «вышаку» тем более, всегда были навроде обездоленных страдальцев и несчастных великомучеников, несмотря на совершенные ими злодеяния.

Палач появлялся неожиданно и бесшумно, как тень. Стрелял в затылок. Второй выстрел был контрольным.

Потом врач констатировал смерть, прокурорский чиновник оформлял документы, а он собирал гильзы и, пока руки и ноги убиенного не успевали окостенеть, запихивал тело в пластиковый мешок. Если во рту трупа были золотые зубы, вырывал их. Дома их у него за почти десяток лет такого стахановского труда накопилось с небольшую кофейную банку. Затем тело уносили двое расконвоированных сидельцев и увозили неизвестно куда. А, скорее всего, на городское кладбище, расположенное, кстати, недалеко от тюрьмы. А он потом, сняв фартук, портупею, китель с галстуком и засучив рукава армейской рубашки, смывал водой из шланга кровь и мозги со стены и с пола. Чистоту любил.

Поначалу его труд использовали не только в демидовском СИЗО. Он несколько раз выезжал на «гастроли» в тюрьмы других городов. Тогда в советской стране не было еще ни «Белого лебедя», ни «Черного дельфина».

Со временем власть в системе исполнения наказаний поменялась, и приговоренных зеков стали привозить уже в Демидов. Это был их, в прямом смысле, последний путь на Страшный суд, где всем достанется по делам их. А ему без разницы было кому стрелять в затылок. Самое интересное, что рука у него не дрожала. Он сам удивлялся этому, видимо, наловчился на тренировках в тире стадиона «Динамо».

За год через его окровавленные руки проходило до полусотни несчастных. Среди его клиентов, кроме матерых убийц, рецидивистов, маньяков, насильников и грабителей, был даже один натуральный шпион: инженер-конструктор из ульяновского авиазавода, пожелавший продать американцам пару чертежей самолета-невидимки, попавшийся при передаче сверхсекретной информации. Был один расхитительный директор гастронома из соседней области, умудрившийся за недолгие годы своего директорства построить себе, жене, двум детям и любовнице по трехкомнатной квартире и по двухэтажной даче с лебедями и фонтанами, не считая автомобилей «Жигули» каждому и экспортной «Волги» для себя. А также двое валютчиков из Москвы, приговоренных к «вышке» непонятно за что, а именно, за спекуляцию долларами в особо крупных размерах, и один подпольный миллионер, разжиревший на левом пошиве женской одежды. Они, пожалуй, были единственными из всех его подшефных, кто не заслуживал такой лютой участи.

За годы бесперебойной службы палачом он успел намертво к ней привыкнуть. Ему даже нравилось убивать. Можно сказать, что делал он это самозабвенно. Он как бы мстил за себя, за свою дурацкую жизнь, а о жертвах во время казни он не думал. Для него они были все на одно лицо, точнее, на один выбритый затылок. Приказали бы стрелять в Ельцина или в Рейгана, рука бы ни на секунду не дрогнула. Это как стрельба в тире не по круглой мишени, а по безликому человеческому силуэту.

Правда, один раз рука у него дрогнула: то ли водки перепил накануне, то ли задумался об чем или отвлекся на что-то. Или заныл на непогоду сломанный когда-то мизинец. Короче, пуля криво прошла через всю голову приговоренного бедолаги. И вышла из черепа, выбив тому глаз. Палыч потом его долго ловил по полу, а тот все выскальзывал из грубых рук…

Он и дальше был готов верой и правдой служить президенту-батюшке, но в стране наступила перестройка, смертную казнь заменили на пожизненное, и должность палача в мрачном остроге стала ненужной.

Сначала он думал, что его снова посадят. Но его проводили на пенсию, то есть отправили как бы в отставку на поистине заслуженный отдых, присвоили звание старшего прапорщика и даже наградили медалью за выслугу лет. И выдали законный паспорт и пенсионное удостоверение всесоюзного образца. Даже квартиру оставили за ним, которую он потом со спокойной душой приватизировал. Кстати, пистолет у него тоже остался. Видимо, действительно забыли о нем в этой неразберихе.

Иногда, напившись, он предполагал ненароком, что его все равно втихаря убьют в той же расстрельной комнате, бесшумно удавят в тюремном кабинете на рваном диване или выбросят из окна квартиры на пятом этаже. Судорожно он ждал этого момента, как некогда ожидал приведения своего смертного приговора в одиночном карцере тюрьмы, сыром, склизком и холодном, страшно вздрагивая от каждого шороха. Чуть снова с ума не съехал.

И он много пил, как мы уже сказали. Может, поэтому рожа его была красной, как у Зоркого Сокола, вождя вымирающего племени команчей у отрогов Скалистых гор, каким его показывали в дешевом кино. Тупо смотрел в телевизор на какие-нибудь «Человек и закон» или «600 секунд», которые можно было создать только вопреки здравому смыслу, и все пытался прочесть «Рассказ о семи повешенных» великого русского писателя Леонида Андреева, историю чем-то похожую на свою.

Но пронесло. Видимо, про него в этой демократической перестроечно-гласностной неразберихе, охватившей в конце восьмидесятых всю страну словно коронавирус «Ковид-19» весь мир в наше время, просто-напросто забыли. Или оставили на «десерт»: вдруг когда-нибудь пригодится. Поэтому можно сказать, что он заново родился.

Потом он стал служить в ВОХРе старшим контролером на обувной фабрике «Модена». Когда была его смена, то он проверял всех подряд, включая директора и прочее начальство. И не дай бог, если в сумке окажется ворованная вещь. А с фабрики, поверьте, было что украсть. За это его страшно боялись и люто ненавидели. Один раз даже избили до потери сознания в темном переулке недалеко от фабрики. Но это не помогло. Даже напротив – стал он еще более злым.

Затем перебрался от греха подальше, в Береговой. На родину потянуло. Сначала бдительно нес службу тем же вохровцем на макаронной фабрике, далее переустроился в один из ЧОПов на должность начальника караула по охране хлебопекарни с мельницей в придачу, на которых в общей сложности работало человек сто. Здесь его боялись и ненавидели еще больше.

Свыкся со своей новой жизнью, стал общаться с сослуживцами, которые, понятное дело, знать не знали о его славном кровавом прошлом. Даже завел себе приятелей-собутыльников из числа таких же безжалостных охранников с невинными и честными глазами падших ангелов небесных, которых потом же закладывал начальству.

За это время превратился он в грубого, неотесанного старого мужика и выглядел как морской пехотинец перед высадкой на вражеском берегу. А ведь когда-то был с виду тихим и неприметным заморышем, похожим на глисту.

А потом он пришел по открытии крематория устраиваться туда на работу. Отправлять гробы с покойниками в огонь было чем-то сродни искусству палача, к которому он привык, как это ни противно слушать и омерзительно осознавать, и не мог уже представить себя без этого страшного дела, словно ему чего-то в жизни не хватало. Точнее, это стало частью его никчемной жизни, к сожалению, кому-то нужной. Для него это было также естественно, как дышать воздухом или справлять где попало нужду. На этот раз должность его называлась просто – оператор котельной.

Опять часть 1. Продолжение

Есть, товарищ командир!

И все бы хорошо. Но в это же самое время в городском отделе борьбы с хищениями социалистической собственности, сокращенно – ОБХСС, состоялся примерно такой вот разговор. Этой страшной аббревиатуры «ОБХСС», как сейчас все повсеместно сторонятся смертельного коронавируса, боялись хуже ядра протона на ладони и эпидемии пурпурной оспы все без исключения директоры магазинов, ресторанов, кафе и столовых, заведующие складами, снабженцы, продавцы, официанты, пивники, рыночные торгаши, барыги и спекулянты. А также взятошные чиновники из областных, городских и районных управлений торговли, жадные хапуги из треста общественного питания и ловкачи из сельских отделений потребительской кооперации.

Итак, был вечер, конец рабочего дня.

– Чего нового? – спросил старший лейтенант юстиции Сергей Морозов, войдя в свой кабинет на четвертом этаже городского управления МВД, где помимо него восседало еще трое следователей.

– Ничего нового. Снег идет. Земля крутится. Преступники нарушают законы. Бухгалтерия задерживает зарплату, – ответил лейтенант Максим Перышев, оторвавшись от бумаг.

Других работников отдела в тот вечер не было: все были на заданиях. Впрочем, это надо было еще проверить.

– Дело нам одно нарисовалось, – сообщил молоденький Перышев старшему товарищу, выполнявшему весь день какое-то особое задание начальства.

– А если поточнее? – спросил тот, а про себя подумал: «Черт, когда кончится вся эта херня, наконец? Задолбали уже».

– Письменный сигнал поступил от бдительных трудящихся, верных наших помощников.

– Ну и?

– Что на обувной фабрике «Модена» или «Мурена», как-то так называется, воруют почем зря и берут взятки, – отчеканил тот.

– Щенками борзыми?

– Увы. Всего лишь деревянными рублями, а, может, и в свободно конвертируемой валюте. Вот это нам с тобой и предстоит узнать в самое ближайшее время.

– Удивили! Кто сейчас не ворует, и где не берут взятки? Перестройка, демократия, вседозволенность. И кто ворует? Директор, снабженцы, кладовщики? Кто?

– Нечистые на руку проходимцы и расхитители социалистической собственности, которых сейчас расплодилось великое множество. За что боролись, на то и напоролись, как говорится.

В кабинете был полный бардак. Расшатанные стулья и столы, заваленные бумагами вперемешку с уголовными и процессуальными кодексами. Пепельницы, из которых никогда не выбрасывали вонючие окурки. Стены были завешаны полудраными киноплакатами Брюса Ли, Арнольда Шверценеггера, Сильвестра Сталлоне и Владимира Высоцкого в роли Жеглова вперемежку со стрелковыми мишенями, исписанными календарями прошлых лет, плакатом «Болтун – находка для шпиона» и стендом «Моральный кодекс строителя коммунизма». На их фоне затерялась доска «почета» под заголовком «Их разыскивает милиция» с тупыми фотороботами преступников, по которым до сих пор не поймали ни одного из них.

Морозов сел за свой стол. Достал бутылку западногерманской водки «Распутин», где морда великого шарлатана и проходимца была дважды изобра́жена на бутылке.

– С чего начнем, как думаешь? – спросил он, глядя в грязный стакан.

– А чего тут думать? Комплексную проверку надобно зарядить, аудиторов натравить, ревизоров, и по ее итогам будем брать быка за рога. Раз – и на матрас! – засмеялся литер Перышев.

– Аудиторов? А чем отличаются ревизоры от аудиторов? Я что-то не пойму.

– Как «чем»? Аудиторы ездят на «ауди», а ревизоры на трамвае.

– А где эта бабская анонимка?

– У шефа. А с чего ты взял, что это анонимка и что писала ее баба?

– Во-первых, мужики такими делами не занимаются. А, во-вторых, здесь, скорее всего, замешана несчастная любовь. А брошенные бабы способны на все что угодно. В том числе, на самые безрассудные поступки, включая клевету и непроверенные факты. Я уже сталкивался с такими случаями.

– Философ. Как твоя фамилия? Платон? Ницше? Бурляев?

– Бердяев, ты хотел сказать? Философ – это Бердяев, если быть до конца точным, а Бурляев – это актер.

– Понял, – согласился молодой следак.

– Будешь? – указал на бутылку Морозов.

– Не… не… не… – замахал руками начинающий борец с расхитителями народного добра и улыбнулся, – не… не откажусь. Умаялся сегодня. А где ты водку достал?

– Инспектировал один уличный киоск сегодня.

– Взятка?

– Благодарность за молчание.

Но в это время зазвонил внутренний телефон: шеф вызывал их к себе.

Рванули!

– Я давно хотел фабрикой этой заняться, – сказал им подполковник Мартемьянов, когда они вошли в его просторный и светлый кабинет, на стенах которого красовались изображения Ленина, Дзержинского, Горбачева и Власова. Но не того гада, который родину предал во время войны, а своего нового министра-однофамильца. И еще висела в рамке фотография серьезного парня в буденовке и с голубыми «разговорами» на груди. По виду – красный комиссар Первой конной армии Буденного. Скорее всего, это был дед хозяина кабинета. Впрочем, к нашему делу это не относится.

Наследник революционного командира барабанил по столу пальцами. Было заметно, что он, как гончая собака, нетерпеливо готовится взять след и после недолгого гона схватить матерого волка за самую глотку, где самая горячая кровь, дурманящая мозги.

– Руки чесались все. Как бельмо на глазу она у меня была. Чувствую – воруют там мильонами. Короче, сплошные нарушения социалистической законности, – продолжил он, рассматривая какую-то бумагу.

Скорее всего, это и была та самая безымянная анонимка, от души написанная некоей благожелательницей.

Самое интересное было в этой истории то, что в советское время анонимки не рассматривались ни в партийных органах, ни в милиции, ни в прокуратуре, считалось, что стучать, кляузничать, доносить, сообщать, докладывать, сигнализировать, ставить в известность надо было всегда честно. С открытой душой и ясными глазами, какие, наверное, были у стойкого пионера Павла Морозова, когда он сдавал чекистам своего родного деда, и стесняться здесь было нечего и некого. Но на дворе стояло то самое время, объявленное новым главой государства как непримиримая борьба со всем тем, что мешало жить советским людям на их бесконечном пути к строительству коммунизма. Поэтому и это письмецо без подписи, отпечатанное, кстати, на машинке, взяли в разработку.

– Сделаем так: натравим на них народный контроль, завтра я с ними свяжусь. И по итогам его проверки начнем свою, более серьезную проверку по полной программе. Мало не покажется.

– А если народный контроль ничего не надыбает? – спросил Морозов.

– Как это «не надыбает»? Нет ни одного завода или фабрики, где не воруют. У нас такие законы, к сожалению, что не воровать нельзя. Точнее, они провоцируют на воровство. Хочешь не хочешь, а руки сами тянутся к народному добру. Директор там молодой, неопытный, наверняка наследил. И зам такой же у него. Правда, снабженец бывший.

– Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость, – вставил свое слово Перышев.

– Все производственники и торгаши делятся на две категории: на тех, кого мы посадили, и на тех, кого еще не успели. Запомните это. А пока суд да дело, вы найдите-ка эту писательницу, – приказал подпол. – Чего там у них произошло? Дыма без огня не бывает. Свободны.

– Ты говорил, что у тебя там кто-то из знакомых работает? – спросил Морозов Перышева, когда они возвращались к себе.

– Есть там у меня одна барышня. В одном классе учились. Раньше шуры-муры были у нас с ней, но не срослось. Ей не нравилось, что я рыжий. А я не рыжий, а золотой! В бухгалтерии ихней ударно трудится, складской учет готовой продукции ведет.

– Вот и узнай у нее все.

– Слушаюсь, товарищ командир, – улыбнулся молоденький лейтенант. – Есть!

К концу рабочего дня ментовские коридоры начали пустеть. Обэхээсэсники под звон стограммовых стаканов сначала обсуждали план предстоящей работы по «окучиванию» фабрики и ее руководства, правда, совершенно не представляя с какой стороны к ней подступиться. Потом, как это бывает в каждой без исключения мужской компании, перешли на политику и футбол. Оба болели за столичный «Спартак», поэтому поговорить им было о чем. Наследники воинствующего римского раба, впоследствии распятого, как раз накануне вчистую продули «землякам» – итальянскому «Ювентусу» в Кубке УЕФА. Наверняка засудили московскую команду, не иначе: в мире не любили не только русских политиков, но еще и русских спортсменов. Очевидно, за то, что те часто побеждали на мировых турнирах. Правда, к футболу это не относится.

Да и у Морозова нашлась вторая бутылка «Распутина». Ведь не гнить добру. Пока он ее разливал, охотливый до баб Перышев слетал к машинисткам в машинописное бюро и выпросил у них пару пирожков с ливером и кусок тортика «Прага» на закуску.

– Какая погода будет завтра, не знаешь? – спросил его Морозов.

– МЧС сообщает, что в течение дня ожидается белый сне-е-е-ег, серый ле-е-е-ед на растрескав-шейся-я-я-я земле-е-е-е. Одеялом лоскут-ным на ней – город в до-рожной петле-е-е-е. А над городом плывут облака-а-а-а, закрывая небес-ный свет, а над городом желтый дым, городу две тысячи ле-е-е-ет.

– Я тоже люблю Цоя. Нормальный мужик с раскосыми и жадными глазами. Китаец.

– Кореец.

– Да? Может быть. Рванули! – поднял стакан Морозов.

– Что есть – то есть, не отнять. Если человек талантлив, то талантлив во всем, – поддержал его захмелевший Перышев, с удовольствием осушив чуть не до краев налитый стаканчик.

– А все же, сколько градусов ниже нуля? А то мне на Бахаревку ехать. На трамвае тащиться, машины у начальства не допросишься. Холодно, сопли мерзнут.

– Я мент, товарищ самый старший лейтенант, а не термометр ртутный. Вот говорят, что на солнце миллион градусов. Я вот все думаю: кто эту температуру мерил? И главное – чем измерял? Градусником что ли? Это же какой длины должен быть градусник? Представить не могу.

– Как раз от Земли до Солнца.

– Кстати, сегодня, седьмого декабря – международный день собутыльника. И в этот день ничего нельзя ремонтировать, даже обувь. С чем тебя и поздравляю. Эх, заработать бы «лимон» зеленых. До конца дней своих можно было бы ни хрена не делать! Вздрогнули, – снова поднял стакан лейтенант.

– Ты и так ни хрена не делаешь.

Сказав это, собутыльник Морозов включил раздолбанную тайваньскую магнитолу, стоявшую на подоконнике. Из хриплых динамиков послышалось низкое пение под незамысловатые три аккорда, очевидно, самодеятельный кореец-певец был не шибко силен в музыкальной грамоте. Но в русском роке главное не музыка, а слова. А здесь с этим все было в порядке.

– Между-у землей и не-боммм война-а-а-а… – загадочно голосил музыкант.

Беспонтовое дело

Как, наверное, догадался читатель, сдали наших ничего не подозревающих руководителей, молодых и неопытных, их фабричные экс-подружки. Действительно, женщины способны на все, что угодно, кроме того, что от них ожидают.

Подругами промеж собой хитрожопые прохиндейки эти никогда не были, так, коллеги, сослуживицы, сплетницы, товарищи по работе. Но их сплотила общая беззаветная любовь к деньгам, которых у них отродясь не бывало, и резкое желание сделать карьеру, которая сама лезла в руки. А также повысить себе зарплату, подняться в глазах не только общественности, но и родных и знакомых. Мол, не лаптем щи хлебаем, а модельным импортным ботинком. Ну и так далее.

Телегу «из чистых побуждений, как честный советский человек, который не может равнодушно смотреть на то, как разворовывается народное добро, и попираются высшие идеалы нашей жизни», накатала профсоюзница, набив одним пальцем незамысловатый текст на пишущей машинке «Ятрань», стоящей на секретарском столе в приемной директора и покрытой от пыли клеенчатым чехлом. А профсоюзы, как известно, были тогда школой коммунизма, но до коммунизма наш народ, видимо, еще не до конца созрел. Причем, до сих пор.

Она не учла одного обстоятельства: чтобы женить на себе мужчину, надо тому сначала хотя бы развестись с прежней женой и определить судьбу совместно нажитого ребенка. И не мешало бы спросить – хочет ли он этого или нет?

Да и Дементьев несколько раз давал ей понять, что произошедшее между ними – всего лишь случайность. Можно сказать, несчастный случай на производстве. И о нем пора забыть. Так будет лучше для всех.

Дементьев любил свою жену: хозяйственную, как мыло, простую, как карандаш, и ручную, как граната. Она не работала, сидела с ребенком и ждала второго.

Что касается одинокой снабженки, жившей с малолетней дочуркой в двухкомнатной квартирке с подселением в порядке уплотнения в виде одинокой бабульки, то ее надежды также рухнули, а мечты растаяли, так и не засияв. Молодой зам променял ее на другую женщину, жгучую красавицу, служившую в то время секретарем в районном суде в ожидании освобождающихся вакансий судьи и областного распределения.

Звали ее Екатерина Маркграф. Познакомились они случайно, на одной из вечеринок, как мы знаем. Она была родом из одесских евреев, а в Демидове оказалась по одной причине – поступить в вуз на юрфак здесь было проще и гораздо дешевле, чем в продажной Одессе. А вы еще спрашиваете, почему все судьи продажные. Вот все откуда идет.

Но не будем отвлекаться. И снабженка, не будь дурой, обо всем, что творится на фабрике, поведала бандитам, которые давно присматривались к фабрике: им очень нравилось ее географическое положение и земля, на которой та была расположена.

Снабженка с профосоюзницей пообещали им поспособствовать в скупке фабричных акций у грязных и бедных работяг: одна акция – одна бутылка бодяжной водки, разливаемой из бочки в одном из загородных гаражей, себестоимость которой к тому времени равнялась примерно половине рубля. Стоит сказать, что самая простая и самая дешевая, но противная, как ацетон, водка «андроповка» в магазине стоила четыре семьдесят пять, это еще если повезет. При этом в одни руки больше двух пузырей не давали. У спекулянтов же водка стоила уже двадцать пять целковых. А средняя зарплата советского человека составляла рублей сто двадцать – сто сорок. Да их еще и не платили.

Короче, мечтательные бабы работали на два фронта. Чтоб наверняка. При этом обе обувщицы подбивали трудовой коллектив против действующего руководства и готовили собрание акционеров, на котором должны были переизбрать директорат нового акционерного общества. Расклад был такой: профсоюзница становилась директором, начальница отдела снабжения – заместительницей. Общее руководство осуществляли бандиты, находясь как бы в тени. Главной инженершей оставалась Алевтина Ивановна. Эта курва, как любовно окрестил ее директорский заместитель, поначалу держала стойкий нейтралитет. Но ей не понравилось, что все дела Дементьев и Колесов крутили, минуя ее. К тому же сопляки ей ясно дали понять, что дальнейшее ее пребывание на фабрике является тормозом на пути к обувному прогрессу.

В общем, маман поддержала заговорщиц, умыв руки. Как когда-то прокуратор Иудеи Понтий Пилат примерно в такой же ситуации сдал на растерзание тупой толпы Иисуса Христа. Всем своим поведением мамка словно сказала молодым людям:

– Извините, но я, к сожалению, ничем не хочу вам помочь.

И наши друзья остались в одиночестве.

Да, нельзя недооценивать возможности тупых людей, собравшихся в большие группы, где способных на многое давно потеснили готовые на все. Все как в революцию: «Долой самодержавие! Вся власть Учредительному собранию!»

Кстати, по итогам обэхээсэсовской проверки ничего серьезного нарыто не было, как ни старались милиционеры. Обычные нарушения: простои, пересортица, брак, срывы сроков поставки готовой продукции, рекламации от поставщиков и покупателей. Бардак на складах. Нарушения трудовой дисциплины. Пьянство на рабочем месте. Несуны и воровство. Было что-то и по налогам, но не значительное. По финансовой дисциплине что-то наковыряли.

Так что, обэхээсэсники из городского УВД остались как дураки с чистой шеей, а подполковник Мартемьянов так и не стал не только генералом, но и полканом. Недавно потомок геройского буденовца скончался в несбывшихся мечтах о лампасах на штанах и каракулевой папахе на голове. Земля ему пухом и царствие небесное. Дело это оказалось обыкновенным «глухарем». Такие дела еще иногда кое-где называют «висяк» или просто – беспонтовое дело. Правда, старлей Морозов, когда понял, что разрулить несмышленых пацанов на бабки, чтоб замять дело, не получится, пожелал руководителям фабрики не расслабляться.

– Рано радуетесь. Мы еще встретимся, – зло сказал он, не солоно хлебавши. – Я вас насквозь вижу, козлов.

– Куришь? Бухаешь? Не хочешь учиться? Для службы в милиции это сгодится, – в рифму ответил ему директор, словно передразнивая.

Слова Дементьева сбылись, как ни странно. Через несколько лет этого очень честного и неподкупного тогда уже капитана Морозова поперли из органов за взятки и отправили на семь тяжело-беспросветных лет в Нижний Тагил строчить телогрейки для таких продажных ментов, каким он и был сам.

А более-менее честный и не заляпанный в грязных делах Максим Перышев пошел «в гору».