Текст книги "Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет"

Майорские погоны

– Гражданин Колчанов?

Старый вор Колчак даже не заметил, как к нему у входа в крематорий подошло несколько человек. Двое из них были в форме полицейских.

– Он самый. А в чем дело? – недовольно спросил он.

– Вы арестованы, – сказал человек в штатском, показав ему развернутый ордер на арест.

Это был капитан следственного отдела городского УВД Борис Кайгородов. Два года назад примерно в такой же обстановке он арестовывал этого же самого вора в законе Колчака по делу судьи Неустроевой.

– Основание? – не взглянув на бумагу, спросил вор.

– Вы обвиняетесь в убийстве предпринимателя Виталия Громова в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

– Настучал, значит, директор кладбища. Заложил, а? Вот сука! Совсем, видимо, я, старый мудак, нюх потерял. Какого хрена к нему сюда, спрашивается, поперся? Бабки бы он мне сам притаранил. Ну да ладно.

Он вытянул вперед руки, чтобы ему надели наручники. Дело это было ему хорошо знакомое и привычное.

– Вперед, – подтолкнул его полицейский сержант из опергруппы к стоящей неподалеку полицейской «ладе».

– Снова, значит, свиделись, начальник.

– Только встрече ты не очень-то и рад, – ответил ему капитан Кайгородов.

В тот же день был закрыт и Ламакин. Была также произведена эксгумация трупов на кладбище «Восточное». В могиле было обнаружено два разложившихся тела. Одно, как полагается, в гробу, от которого остались трухлявые доски. Второе было завернуто в хорошо сохранившийся пластиковый пакет.

После необходимой экспертизы и освидетельствования оба Громовых, точнее, то, что от них осталось, были сожжены в жаркой печи крематория.

Ламакина допросили первым. Он запираться не стал. Да и деваться ему было некуда. Все факты указывали прямиком на него.

Комната для допросов в здании управления полиции находилась в подвале, поэтому была темная, без окон. К полу был прикручены стол и табуретки для следователя и подозреваемого. В стол был вмонтирован специальный кронштейн, к которому пристегивали при помощи наручников буйных подследственных. В решетчатом плафоне на потолке тускло мигал желтый светильник. И только яркая настольная лампа была чем-то сродни свету жизни в темном царстве безысходности.

– Тихо у вас. А я тишину люблю. Изменился я очень за все это время. А раньше мне нравилось, когда кричат. Она на меня не смотрела, – сбивчиво рассказывал он.

– Кто?

– Марина. Хотел ее на танец пригласить. А потом домой проводить и в комнату к себе затащить. По-человечески. А она отказала. Я тогда сразу подумал, что не даст. По-хорошему хотел. Она с подругой была. Пришлось кончить ее. И другую тоже. Она визжала. Громко.

После того, как его увели в камеру, Кайгородов бросился в туалет, где его крепко вытошнило от всей этой услышанной мерзости.

Затем за Ламакиным приехали очень серьезные люди из очень серьезного учреждения, сказали, что это их агент под позывным «Палыч». И больше его живым никто не видел.

Через день был допрошен Колчанов. На первом же официальном допросе он вяло раскололся, как сваренное всмятку яйцо. Видимо, надоело сидеть на нарах, хлебать баланду и вставать по стойке «смирно» при каждом заходе вертухая в камеру.

– А че, начальник? Я опять не при делах. Я никого не мочил. Ну, постращал кое-кого для порядка. Ну, в сокрытии преступления можешь мне че-нибудь предъявить. Я правильный вор, начальник, а не мокрушник. Мне закон воровской убивать не позволяет.

– Кто убил Громова? – спросил следователь Кайгородов.

– Ламакин.

– Из-за чего?

– Из-за чего – не знаю. Ему Дементьев приказал, Палыч у него в шестерках бегал. Терки меж ними какие-то были. Какие конкретно – не знаю.

– Дементьев?

– Ну да.

– А судью?

– Тоже Палыч. Стреляет он хорошо. В армии, говорит, научился.

– А как вы с ним познакомились, Колчанов?

– Случайно, – начал охотно рассказывать тот. – Однажды вечером в бар зашел на Компросе соточку пропустить с устатку. Он ко мне и подсел. Разбазарились. Пузырь взяли. Он и говорит, что золото у него есть, надо бы кому-то это дело сбагрить. Я спрашиваю, типа, откуда рыжье? Он мне пургу начал мести, что, типа, нашел. Потом стал лепить горбатого, что по наследству от родителей осталось. Не помню уже. Вот тогда я его на кукан и подцепил.

– А что за золото?

– Коронки. В основном, зубные. Но много, с полфунта, наверное.

– И где оно сейчас?

– Барыге одному толкнули в Демидове. Ювелиру. Но рыжье-то это, начальник, чистое. Не ворованное. Правда, старое.

– Ладно, это после проверим, – Кайгородов сделал пометку в блокноте. – А вы знаете, кто он?

– Ламакин? Прапор он какой-то. Бывший. Вроде как цыриком служил на зоне где-то.

– А как это вы, вор в законе, контачили со служащим внутренних войск, хоть и бывшим?

– Не знал я про это ниче.

– А если бы знали?

– Кончил бы, – уверенно сказал Колчанов. – Не я, так кто-нибудь другой. Такие гады не должны жить.

– А как же закон, о котором вы только что говорили?

– Это другой случай, начальник. Как у вас гундят – исключение из правил. Может, отпустишь под подписку о невыезде, а? – вдруг попросил старый вор. – Я его и удавлю. Из-под земли гниду достану, падлой буду. Зубами порву. Ты же знаешь – я зазря базарить не буду. Глядишь, и вам, ментам, работы меньше.

– Опоздали вы, гражданин Колчанов. Он сегодня ночью умер в тюрьме от инфаркта.

– Че ты гонишь, начальник? Какой инфаркт? На нем пахать можно было, хоть по виду и старый был, – вспылил Колчак, но быстро успокоился и задумался. – Задушили его, это как пить дать. Кореша мои, наверное, постарались. И че сейчас получается?

– А вы как думаете, Колчанов? Сваливать вину-то сейчас не на кого, – ухмыльнулся следователь.

– Я один остался, что ли? За всех хомут волочь? Не, так не пойдет, начальник. Не желаю я. В отказ пойду. Дементьева и судите. Он воду замутил.

– Дементьев тоже арестован. Паровозом пойдет. А вы – за ним.

– И со мной что будет?

– А что будет? Суд решит. На этот раз, похоже, сядете вы надолго.

– Не гони пургу, начальник. На понт не бери.

– Так, допрос окончен. Подпишите протокол. Так, здесь, здесь и здесь, – Кайгородов повернул бумаги лицом к арестованному и ткнул пальцем туда, где должны были стоять закорючки Колчака. – С моих слов записано верно, мною…

– Да знаю я, – взял тот ручку и начал расписываться на каждой странице протокола.

– Ну да. Кому я говорю? – согласился следак. – Кто бы сомневался.

Допрос Дементьева

– Ну что ж, поздравляю с удачно проведенной операцией, – торжественным голосом, словно был на мероприятии по случаю празднования Дня российской полиции, сказал полковник Перышев, пожимая руку капитану Кайгородову.

В кабинете начальника собралось еще несколько старших офицеров городского УВД, которые после этих слов дружно захлопали в ладоши.

– Можешь, крутить себе дырочку для ордена и идти на интендантский склад за майорскими погонами. Приказ будет на днях, – обрадовал начальник.

– Служу России, – четко, по-военному, ответил будущий орденоносный майор.

– Знавал я этого Дементьева, когда он еще на фабрике обувной служил директором. Молодой был, но хитрожопый. На телеге просто так не объедешь. Но я в тебя верю. Расколешь ты его быстро.

– Постараюсь, товарищ полковник. Мы тоже не пальцем деланные, – улыбнулся Кайгородов.

Еще через день состоялся и допрос Дементьева. Он был задержан в своей квартире. После суточного сидения в камере с задроченными наркоманами и квартирными ворюгами выглядел он так, как и должен выглядеть любой человек на его месте: взволнован, небрит и испуган. Собственно, этого и следовало ожидать. Правда, сначала он хорохорился и все отрицал.

– Так вы не знаете, кто убил Громова и Неустроеву? – спросил его следователь, заполняя первые графы протокола допроса.

– Понятия не имею, – ответил подозреваемый.

– Ну да. Действительно, откуда вам знать? – сделал вид, что удивился, Кайгородов. – А фамилия Ламакин вам ничего не говорит?

– Первый раз слышу.

– Угу, – кивнул головой следак. – Значит, не знаете?

– Нет.

– А он, кстати, работал в вашей фирме. Службу безопасности возглавлял много лет, а если быть точным, то пятнадцать. Целых пятнадцать лет.

– Может быть. Я не обязан помнить всех второстепенных работников. Мое дело – общее руководство. Стратегия. Вот что, капитан. Я буду говорить только в присутствии своего адвоката. А сейчас требую отпустить меня немедленно, а то слушать ваш бред сил никаких больше не осталось. Я устал. Кстати, у вас тут представитель прессы, – указал он на стоящего в углу писателя Арсения Белова, присутствовавшего с разрешения руководства полиции на допросе. – Вот пусть он опишет весь этот произвол. Или пресса у вас тоже куплена?

Но следователь пропустил его вопрос мимо ушей и снова спросил:

– Значит, Ламакина вы не знаете?

– Я уже сказал. Повторяю: я устал и хочу домой. И говорить буду только в присутствии своего адвоката. Вы еще ответите за этот произвол.

– Да, конечно. Будет вам адвокат. Послушайте, Дементьев. Вы подозреваетесь в очень серьезном преступлении. И все отрицать себе дороже выйдет.

– Какое еще преступление?

– Оно вам было предъявлено. Можете соглашаться с обвинением, можете не соглашаться. Не хотите говорить – не надо. Но, как бы то ни было, я имею право задержать вас на семьдесят два часа для выяснения всех обстоятельств дела. Сейчас я вызову дежурного. Только один нюанс.

– Какой еще нюанс? – громко спросил Дементьев. – Опять в тюрьму? Что вы себе позволяете? Я требую меня немедленно освободить!

– Я вас отправлю в другую камеру. Со всеми удобствами, как говорится. И через пять минут пребывания в ней вы признаетесь не только в убийстве Громова, а еще и в сожжении Жанны д’Арк на главной площади небольшого французского города Орлеан. Ну, так что, Иван Васильевич?

Тот молчал, переваривая в голове сказанное следователем.

– Дежурный!

– Подождите. Вы что, хотите меня в пресс-хату определить? – доперло до бизнесмена.

Он же, как мы знаем, перечитал много детективных книг и пересмотрел не один десяток сериалов про славных сыщиков и про коварных преступников. Поэтому о тюремных порядках был мало-мальски наслышан.

– Капитан, это противозаконно. Это ни в какие ворота…

– Что значит – сразу определить в пресс-хату? – сделал якобы удивленное лицо следователь Кайгородов. – Но придется.

– Еще раз говорю – адвоката сюда! И немедленно. Это противозаконно.

– Почему противозаконно? У нас не хватает камер. Поэтому извините, Иван Васильевич. Мы не можем вам предоставить особенные условия содержания и отдельное временное жилье. Камеры переполнены такими же, как вы, преступниками, уголовниками, отморозками. А перед законом все равны. Даже те, кто его нарушает. Сержант! – крикнул он в дверь, а его рука потянулась к кнопке вызова.

– Стойте, – снова остановил его Дементьев.

– Вы что-то хотите добавить к сказанному? Или вы передумали и решили встать на путь сотрудничества со следствием?

– Это…

– Дежурный! – вновь крикнул следователь.

– Ну, подождите же.

– Так кто убил Громова и судью?

– Ламакин, – после некоторого раздумья ответил Дементьев.

– Хорошо. Так и запишем. А вы знали, что он был палачом в тюрьме?

– Что??? Каким палачом? Ламакин – палач? Что значит – палач? В каком смысле? Я ничего не понимаю.

– Да, представьте себе. Обычный заплечных дел мастер. Или по-другому – кат. Так их раньше называли. Расстреливал в тюрьме приговоренных к высшей мере. Следующей его жертвой после всего того, что произошло, скорее всего, должны были быть вы. Но что-то ему помешало. Улавливаете момент, Иван Васильевич? Рано или поздно он все равно бы это сделал.

У вас есть мечта?

Дементьев после этих слов снова долго смотрел куда-то в пространство. Следователь тем временем строчил в протокол его показания.

– У вас есть мечта? – вдруг спросил арестант.

Былая спесь его как-то неожиданно быстро выдохлась и улетучилась, как воздух из сдутого шарика. И он стал говорить тем языком, коим обычно говорят люди, которым ничего хорошего в ближайшем будущем не светит. Но, между тем, что-то человеческое в них осталось. Да и надежда никуда не делась.

– Ну… как у всех нормальных людей, – неуверенно ответил Кайгородов, не понимая, куда клонит Дементьев.

– Жить при коммунизме? Бороться за мир во всем мире? – устало спросил тот.

– А почему бы и нет?

– Друг у меня есть. Такой же мечтатель. Так вот, он хочет картину какого-то Ван Гога безухого иметь. А у меня другая мечта, гражданин следователь. Быть хозяином жизни. А хозяином в этой жизни человека могут сделать только деньги и ничто другое. Даже не власть. Власть без денег гроша ломаного не стоит. Да и продажная она.

– Интересно. А я вот с вами не согласен. Все мечты должны быть либо безумными, либо нереальными. Иначе – это просто планы на завтра.

– И деньги должны эти быть у одного, а не у всех, – не слыша капитана, твердо сказал Дементьев. – Это бутылка водки делится на троих. А миллион долларов – только на одного. Бизнес – жестокая штука. Здесь как на войне: либо – ты, либо – тебя.

– И за это вы убили двух человек?

– Я никого не убивал. Убивал Ламакин, еще раз повторяю.

– А все-таки как дело-то было? Заказчик кто? Вы?

– Я Громову был должен. Отдавать было нечем. Тогда он стал требовать, чтобы я весь свой бизнес на него переписал. Я, естественно, отказался. Тут на меня его отморозки наехали. Сказали, что дочь похитят или внука. Попрессовали меня для начала. И как бы вы поступили на моем месте в этом случае, капитан?

– Наверное, так же, – честно признался следователь. – Только это не освобождает вас от ответственности.

– Я тебе как мужик мужику, а ты опять за свое. Ответственность, закон… Законы придумывают люди. Точнее, группа людей. Они, естественно, могут ошибаться, заблуждаться и так далее. А я тебе про другое. Если кто-то поливает тебя говном, значит, ты заставил его обосраться. Это я про Громова.

– А вот скажите мне, Иван Васильевич, причем здесь Колчак? У вас же Ламакин в подчинении был?

– Громов ему не заплатил за что-то. Может, он про общак узнал. А сам он не хотел мараться, в смысле, убивать. Короче, я перекупил Колчанова и убедил его, чтобы они вдвоем с Ламакиным это дело провернули, а кто из них будет шмалять, пусть мозгуют сами.

– Понятно.

– Так, гражданин следователь, дай свиданку с дочерью. Очень прошу.

– Во время следствия не положено.

– Ты не человек, что ли? Мне надо ей сказать, чтобы бабушку не забывала, а то ведь сами знаете, как бывает – молодежь по другим законам живет. Не увижу я больше мамашу свою. Не доживет она. Лет ей много, да и мне немало. И мне отсюда, похоже, уже не выйти.

– Хорошо, я попробую уговорить начальство, но ничего обещать не могу.

– Спасибо.

– А судью за что?

– Чтобы стрелки перевести с Громова на Уфимцева. Будто Уфимцева убил Громов за то, что тот ему отказал в контракте на строительство ТРЦ, а потом, боясь разоблачения, сбежал. Мы не хотели судью, но Ламакин перепутал. Дело должно было быть шумным. Или резонансным, как сейчас пишут говенные борзописцы, – снова указал он на стоящего в углу писателя Белова. – В общем, так оно и было. Понимаете, когда ты в поезде смотришь на соседний поезд, то сначала непонятно – твой тронулся или соседний. Вот и с моей головой точно так же. Снесло напрочь.

– А Ламакина тогда почему не убрали? Исполнитель же. Свидетель лишний.

– Ламакина должен был оформить Колчак. Не сам, естественно, а кто-то из его людей. Но вы Колчака как-то быстро закрыли. Правда, непонятно за что, я на это не рассчитывал.

– А Ламакин что?

– Он молчал. Он вообще очень молчаливый. Глухонемой будто, мне кажется, он говорить вообще не умеет. Ну, я платил ему. За молчание. Ждал, когда Колчак откинется и разберется с ним. Или он с Колчаком.

– Хорошо. А где общак Самбиста?

– Сначала был у Громова. Потом у меня. Но все бабки я в дело пустил.

– А что вы положили в банковский сейф недавно?

– В сейф?

Вкусные пирожки

Он не ответил, а замолчал на несколько секунд, словно что-то вспоминал, и сказал:

– То, что осталось. А я ведь ждал этого ареста, гражданин капитан. Ждал и боялся. Ну и пытался забыть об этом в работе, в детях, в друзьях, в санатории… С другом вот недавно виделся. А со свадьбой дочери заминка выйдет. Ну да ладно, сами пусть решают. Пишите, пишите, – указал он Кайгородову, что тот и делал, еле успевая занести на бумагу откровения бизнесмена. – И еще. Это не для протокола. Я когда-то на фабрике работал обувной – ваш начальник знает. Так это я ее бандитам продал, а не те дуры. Деньги нужны были на новое дело.

– А ваш заместитель?

– Он не знал ничего. Он просто другом был хорошим. Его, по большому счету, ничего, кроме музыки, картин, тряпок, баб и машин, в жизни не интересовало. Ну и трус он: без слез комара прихлопнуть не может, а в бизнесе нужно быть смелым. Вот и все.

– А зачем вы все это рассказали? О чем вы?

– О прошлом.

– Ваша фабрика нас не интересует. Это дела давно минувших дней, как говорится, преданья старины глубокой, – блеснул эрудицией Кайгородов. – Давайте вернемся к делам нынешним.

– О них я все рассказал. Где расписаться? И напоследок, гражданин следователь, прикажите принести в камеру Евангелие.

– Попробую. Может, лучше уголовный кодекс? А как вы разработали такую многоходовую схему, Иван Васильевич? Я не для протокола спрашиваю, а для себя.

– В книгах прочитал, в детективе каком-то. Не помню, как называется.

– Вот и сочиняй после этого детективы, – проговорил присутствовавший на допросе писатель Арсений Белый. – Все. Перейду на любовные романы.

Все это время, как мы уже знаем, он простоял в углу, наблюдая за допросом. Арсений Белов и Борис Кайгородов состояли в приятельских отношениях. Если читатели помнят, то Арсений Белов, юрист по образованию, начинал свою трудовую деятельность на ниве беззаветного служения закону следователем в прокуратуре Берегового.

Следак по старой памяти иногда снабжал писателя фактами из своей практики для его детективных изысков. Иногда, чаще всего по пятницам, они пили пиво, заедая его жареными креветками, в местном баре на Компросе, или водку, как всякие нормальные мужики, и играли в карты с коллегами, в преферанс или в храп. Прямо здесь, в управлении полиции. На деньги, естественно, а не на щелобаны, как школьники на задней парте. Редко сражались и в шахматы, но Арсений всегда проигрывал умеющему смотреть вперед на несколько шагов следователю.

В коридоре Арсений спросил приятеля:

– Ты действительно хотел его отправить к уголовникам? Я чего-то не догоняю.

– Смеешься что ли? – улыбнулся следователь Кайгородов. – У нас в КПЗ их нет, это не демидовское СИЗО, у нас одна шпана, проститутки, наркоманы и хакеры маются на крючке у правосудия в ожидании справедливого возмездия. Они сами все от страха обосрались. Я российский следователь и исповедую гуманные методы убеждения. На пушку взял, а он, мудак, и раскололся.

– Видать, старый стал, – согласился Арсений.

– Кто?

– Ну не ты же. Вот бы, Боря, так все преступнички кололись бы, а? Глядишь, и вы без работы остались бы, – похлопал товарища по плечу Белый.

– И чтобы я стал тогда делать, по-твоему?

– Не знаю. Стихи бы стал писать любимой женщине! Муха села на варенье. Вот и все стихотворенье!

– Хочешь посмотреть, что у него в кармане нашли, когда его сюда упаковывали?

– Хочу.

Кайгородов достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Белову.

– Что это? – спросил писатель.

– Молитва. Зря он, что ли, Евангелие просил. Готовится, видать. Душу очищает. Читай.

– Господи, дай им благодать Святого духа на многие лета жизни, и здравия, и целомудрия. Господи, дай им Свое благословение на благочестивую семейную жизнь и благочестивое деторождение. Ибо Царствие Твое вечно, всесильно и всемогуще. Аминь, – прочитал Арсений.

– Чем не сюжет тебе?

– Дашь ему Евангелие-то?

– А его завтра в Демидов переведут. Следственный комитет им заниматься будет, – сообщил Борис Кайгородов. – Это их клиент.

– Только жалко, что все его хозяйство накроется медным тазом, – проговорил Арсений Белов.

– Ты о чем?

– Пирожки у Дементьева были замечательные с капустой. И пирожные с кремом. С чаем знаешь, как вкусно.

Мечтать не вредно

Но всего этого Колесов не знал. Точнее, он узнал обо всем этом гораздо позже от Ксении Дементьевой. Он звонил другу много раз, но мобила Ивана всегда молчала. Та позвонила спустя несколько месяцев, уже после суда (так настоял отец) и сообщила, что его задержали по обвинению в заказном убийстве и дали пятнадцать лет, по ее мнению – очень много. Случилось это достаточно быстро после описанной нами январской встречи двух друзей, на Пасху.

В общем, Ивана Дементьева арестовали через пару дней после отдыха в Усть-Качке и через несколько часов после того, как Колесов, распрощавшись с ним, срочно убыл в аэропорт, чтобы на первом же попавшемся самолете улететь в столицу необъятной Сибири. Или в какой-нибудь другой областной город, расположенный поблизости, куда летают самолеты из Демидова.

Ему позвонил приемщик его магазина из Новосибирска и сообщил, что кто-то сдал на комиссию картину, очень похожую на Ван Гога. Точнее, не картину, а небольшой эскиз.

– На кого?! – не веря собственным ушам, спросил Дмитрий. – У меня со слухом плохо. Повтори!

– На Ван Гога.

– На кого?

– На Ван Гога! – насколько это возможно в мобильном телефоне, громко крикнул приемщик.

– Лечу.

На такое чудо Дмитрий, конечно, не рассчитывал. Ну, а вдруг? Мечты иногда тоже сбываются, если этого, конечно, сильно захотеть. Мечтать не вредно, а даже и полезно, чтобы жизнь наша не казалась таким говном. Чтобы из нее навсегда исчезло все то, что мешает нормально жить нормальным людям.

А искусство, на котором Колесов был повернут, это язык, на котором человек разговаривает с богом. Если же человек не понимает искусство или использует его в своих корыстных целях, то он говорит с дьяволом. Или он сам дьявол.

А вообще, искусство существует для того, чтобы подготовить человека к смерти. Но он быстро отогнал от себя эту мысль. Живым надо думать о жизни.