Текст книги "Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет"

Вечер воспоминаний

– Ну как тут у вас жизнь? Давно я не был в Береговом, – спросил Дмитрий, относительно напившись и насытившись одновременно.

– Помнишь, был такой Громов? Его еще все Прохором звали? Хлеб у нас оптом покупал для своих магазинов и ресторана, – перешел к серьезной части дружеской беседы будущий чей-то тесть.

Они сытно уплетали вечернюю еду, забыв обо всем на свете.

– Что-то припоминаю. Пропал он куда-то, слышал я.

– Сбежал за бугор с деньгами ворованными. Я так думаю. Хотя, может, убили его. Короче, не знает никто. Детей у него не было. Жена вскорости от рака дуба дала. Это была ее любимая поза. А если наследников нет, то бизнес передается партнерам. Но их тоже не нашлось: не доверял он никому, жадный был, похоже, очень. Городская администрация в одностороннем порядке расторгла договор и выставила на торги. Вот я и купил ресторан евонный. Ремонт скоро закончим и – вперед! По высшему разряду ресторан отгрохаю. Из Демидова будут приезжать, падлой буду. В нем свадьбу и забабахаем. Обмоем заодно. Так что, погуляем по полной программе, Митяй, а художник твой безухий никуда не денется. Давай выпьем за это дело.

– Сегодня это не помешает.

– Вот думаю, весь хлебный бизнес на дочь переписать. На Ксюшу. Она с детства матери по кухне всегда помогала. Торты изобретала, пирожные всякие придумывала. Каждое лето, когда училась в школе, да и в институте тоже, поваром у меня работала, простой пекарихой. Вот и пусть теперь претворяет вместе с зятем, как говорится, в жизнь все свои начинания. Чувствую, дело у нее пойдет. В породу она нашу, дементьевскую. Зять будущий, правда, пока такой, что не хрен с него взять. Но у меня не забалуешь. Если он ее, не дай бог, бросит, изменит с какой-нибудь шлюхой или разведется, я ему яйца вместе с ногами вырву. Ты меня знаешь. Уйти от нее может только в одном случае – если вдовой оставит. Другого быть не может.

– Сурово.

– А ты как хотел? У нас в деревне случай был похожий. Тоже один городской девку нашу охмурил, обрюхатил и бросил. Так папашка ейный ему на тракторе ноги переехал. Семерик впаяли. Вышел уж, наверное. Уважаю таких. В нашем роду все женаты один раз. Это только ты десять раз можешь жениться, властелин колец ты наш. Обручальных.

– Три. Свадьба – не поминки, можно и повторить, – поправил Колесов и уточнил: – Есть только миг между прошлой и будущей. Именно он называется жизнь!

И поднял рюмку:

– Повторим?

– Помчались.

Как всякий мужчина, Иван Дементьев больше любил дочь, чем сына. Так обычно бывает всегда. Дело в том, что дочери удается то, что никогда не удастся жене: научить отца обращаться с женщиной. Это значит понимать ее настроение, взгляды, намеки, предугадывать желания и потакать капризам. Ведь женщину старит не время само по себе. Ее старят годы без любви, месяцы без счастья, недели без флирта и дни без улыбки.

– А сын что? – спросил Дмитрий. – Большой он у тебя уже, наверное.

– Васька, что ли? Василий Иваныч у меня на медицине своей помешан. Ни хера больше знать не хочет. Семейный бизнес ему по хрену, не в коня овес пошел. Новый способ рожать придумал, стервец.

– А кто он по специализации?

– Самую мужскую профессию себе выбрал. Гинеколог-акушер он, видите ли.

– Ну ты даешь, Ванька! Увижу – не узнаю его, наверное. Хотя гинеколога всегда легко распознать.

– Как это?

– У него часы на уровне локтя. Ха-ха-ха! – пошутил Дмитрий. – А он у тебя не близорукий случайно?

– С чего ты взял? Нет, вроде. А что?

– А у близоруких гинекологов нос всегда мокрый. – И рассмеялся.

– Я тоже ему говорю: вот тебе, мудаку, не надоело каждый день каждой бабе заглядывать в… это самое…

– А он что?

– А что он? С этого места, говорит, жизнь начинается. Ну, начинается и пусть себе начинается. Может, профессором станет. Или членом-корреспондентом. Тоже хорошо. Поехали, – поднял он рюмку. – Мне иногда кажется, что он в роддоме своем, когда спирта стакан замахнет, гоняет беременных девок с криком: «Э-ге-гей, залетные!». Ха-ха-ха! – рассмеялся Иван.

– Да-а. Как там в Евангелии? Авраам родил Исаака. Исаак родил Иакова. Иаков родил Иуду и его братьев. А потом рожать стали бабы.

Можно сказать, что Дементьев был счастливым человеком, думал иногда про старого друга Колесов. Все у него, на первый взгляд, получалось как-то легко и просто. Да и с женой ему повезло. Не тот счастлив, у кого добра сполна. А тот, у кого жена верна. А еще лучше, когда и то, и другое.

Стоит сказать, что если Иван Дементьев по происхождению был коренным деревенским парнем от сохи и лопаты, внуком кулака и сыном колхозного бригадира тракторного звена и медсестры из местного ФАПа, то Дмитрия Колесова воспитывала одна мать, кандидат искусствоведческих наук. Она заведовала отделом русского искусства девятнадцатого и начала двадцатого веков в демидовской художественной галерее. Может, поэтому в своем антикварном деле Дмитрий тяготел именно к живописи. И именно к русской живописи. В доме всегда было много картин от разных художников, живых и уже навсегда ушедших. Отца Дмитрий даже не помнил. Родительница говорила, что он был летчиком и погиб при испытании нового самолета. Скрывала, конечно, всю правду.

У Дмитрия же два сына. Один, как мы уже знаем, продолжает дело отца – заведует антикварной лавкой в Демидове. А второй, старший, звать которого Евгений, когда-то успешно окончил институтский курс на инженера нефтяного оборудования. Теперь он с супругой живет в Нижневартовске и служит в системе «Томскнефти», и на жизнь не жалуется, разве что к сибирским холодам так и не может привыкнуть. Раза два в год с невесткой наведывается к бабушке на пирожки отменные с капустой, мастерству приготовления которых, она, кстати, выучила дементьевских поварих, и на стреляющие соком посикунчики с мясом, которые та делала не хуже, чем когда-то рассказывала экскурсантам о передвижниках и их последователях. Бабушка последнее время проживала вместе с Дмитрием и невесткой в Новосибирске. А неженатый Вадим прозябает в Демидове в отцовской квартире, меняя баб, как антикварные экспонаты в своем магазине. Молодым нельзя жить со стариками, считает Дмитрий, у них разные жизни.

– Анекдот свежий хочешь? – спросил он Ивана.

– Давай.

– Мужик приходит на работу со здоровенным синяком под глазом. Все его спрашивают: получил за что, давай, колись, мол, как было дело? Он и отвечает, что, типа, жене сказал «ты». Друзья удивились: и что? за это по морде бьют? Да нет, отвечает мужик. Она мне в постели говорит, что мы давно сексом не занимались. Я и сказал, что не мы, а ты.

Иван Васильевич меняет профессию

Они посмеялись. Разлили водку. Выпили. Время шло незаметно. За окном давно стемнело.

– А ты что делать будешь? Ты еще не пенс? – задал вопрос Дмитрий.

– А я, Митяй, по миру поезжу, на свет божий погляжу. Заслужил. Всех денег заработать нельзя, а вот пропить можно. Я, как мы с фабрики урыли, если разобраться, не отдыхал ни разу по-человечески-то. Правда, в Турцию в прошлом году с Танькой сгоняли, на неделю. Я уже говорил. Скучно было, аж зубы свело от безделья. Кроме как водку да пиво жрать, больше там делать было неча. А знаешь, че мне в Турции понравилось больше всего? Номер в отеле. Здесь спа. Тут жра. А там сра, – рассмеялся он, толкнув локтем Дмитрия. – А так все – работа, работа, работа. Все – быстро, быстро, быстро, а то вдруг не успеешь, конкуренты сожрут… Сам ведь знаешь, как оно все есть на самом деле.

– Знаю.

– А в шестьдесят лет, Митроха, жизнь только начинается. Это я точно понял. Как у природы нет плохой погоды, так не бывает плохих возрастов. Есть горечь от того, что ты что-то не успел или кому поднасрал зря. Вот говорят, что вся жизнь позади, пора, типа, итоги подводить, о душе подумать…

Он налил себе и выпил, не предлагая Дмитрию. Прошелся по квартире.

– Так что, Митяй, вся жизнь впереди. Внуками займусь, внуками. Ну и рыбалка.

– На что ловить будешь?

– На «малину», на червяков. На блесну судаков дергать.

– А на глисты не хочешь попробовать? – подколол Колесов.

– А ты пробовал, остряк? Ну и дача у меня есть. Красота там! За что боролись, Митроха!? – довольно потянулся Иван.

– Значит, Иван Васильевич меняет профессию.

– Как в кино. А у тебя внуки-то есть?

– Ждем.

– Кого?

– Девочку хотим.

– Это правильно. Всегда надо хотеть девку. А если парень получится, то это за перевыполнение плана сойдет.

– И что ты делаешь на даче? Неужто пашешь?

– Пашу. Иначе смысла нет ее держать. Это только в кино показывают, как городские бездельники, интеллигенты паршивые, приезжают на дачу, ни хера там не делают, ходят между деревьями чуть ли не в вечерних платьях и костюмах с галстуками, цветы нюхают и в гамаке качаются. А помидоры-огурцы сами растут. Я из деревни, Митяй. И этим все сказано.

– Я помню про твое сермяжное прошлое. Рассказывал.

– А я и не скрыва-ю, что из дерев-ни ро-дом, что ложкой деревян-ной хлебал я суп и щи, – фальшиво запел кряжистый Иван деревенским басом.

– Еще скажи, что в школу, так сказать, в страну знаний, за десять верст ходил в лаптях. А по субботам в клубе у вас кино типа «Волга-Волга» показывали, а потом – танцы под радиолу.

– А что? Так оно и было.

– А жена твоя?

– Рестораном у меня будет заправлять Марина Царева. Я так решил. Хорошая специалистка, повариха классная. Она еще в этом же ресторане при Громове работала. А Татьяна пусть внуками занимается. Нравится ей это очень.

– Да, идеальный муж тот, который понимает, что у него идеальная жена, – порадовался за друга Дмитрий.

Здесь он подумал, что если Иван вдруг займется рыбалкой, то, как всякий азартный и предприимчивый человек, не устоит от соблазна, а тотчас откроет магазин рыбацких принадлежностей: будет торговать удочками, спиннингами, мормышками, воблерами, лодками надувными, снаряжением туристским и сапогами болотными.

За безопасный секс

– А я, чтоб зря не ездить, в Усть-Качку вашу намылился дня на два, отдохнуть хочу, тоже устал, как собака, – сказал, как выдохнул, Колесов.

– А почему не в Рио-де-Жанейро? – съязвил старый друг Иван. – На карнавал.

– Он в феврале, а сейчас, сам знаешь, середина января только.

– А в двадцать третье февраля у меня будет стол, достойный короля, – заученно в рифму гордо проговорил бывший обувной директор. – Э-эх!

– А восьмое марта, кстати, – это двадцать третье февраля по-старому.

– Все-то ты знаешь, Митюня.

– Так вот. Представляешь, Дементий, справки собираю по ковиду, без куар-кода к воротам санатория даже близко не подпустят, а врачиха одна мне и говорит: «Че вы все в Усть-Качку-то претесь, оттуда еще живым никто не приезжал». Каково? Слушай, а поехали вместе! Возьмем «люкс» на двоих с видом на Камву, – вдруг предложил антиквар.

– Подумаю. Хотя… А что мы там делать-то будем?

– Свежий воздух. Природа. Сосновый бор. Минеральная вода. Жрачка от пуза три раза в день, кефир перед сном и травяной чай перед обедом. В бассейне поплаваем, на лыжах погоняем. Знаешь, как классно – зима, солнце!

– Я не люблю зимой солнце. Зимой солнце – это как снег летом. А снег – это всего лишь пушистый дождь.

– А по вечерам танцы, дискотеки, бары. Телок каких-нибудь старых снимем. Ну, не совсем старух, а… Нормальный мужик всегда добьется от женщины того, что она хочет. Ну?

– А у тебя машинка-то работает?

– Ни одна плюха еще не жаловалась.

– Впрочем, чего это я тебя спрашиваю. Ты же у нас первый был по бабам. Как ты говорил, зовут китайского бабника? Бляо-дун?

– Он самый. А у тебя подружка-то есть?

– Только у дураков нет любовниц. Конечно, есть. Марина это Царева. Повариха моя. Тсс, только ты это… никому. Сам понимаешь.

– Вот. Ее возьмем. Она подругу свою какую-нибудь пристегнет с собой.

– Вы-шел ев-нух на крыль-цо почесать свое… – пропел, было, Иван и тут же поправил самого себя:

– В смысле, подышать воздухом. Можно, конечно, сгонять. Только зачем в Тулу ездить со своим автоматом Калашникова? – начал размышлять он. – Хотя тамошним бабам мы не по кайфу. Мне одна знакомая рассказывала, что тетки на курорт этот в октябре-ноябре любят ездить. У нефтяников как раз в это время вахты заканчиваются. Вот они оттягиваться в Усть-Качку и приезжают. Для одиноких и голодных баб это самый урожай. И это… я, Митяй, вообще-то за безопасный секс.

– Это когда женщина не знает ни твоей фамилии, ни твоего адреса? Я тоже. Весна скоро. Бушует вирус секса. Он начинается с котов. А женщины его разносят и заражают мужиков.

– Я тут недавно жене сказал: дорогая. Как только у меня язык-то повернулся.

– Спьяну, наверное?

– Точно! Она чуть с постели не грохнулась от смеха. Ладно, Митяй, заметано! Уговорил. Поехали. На наш век хватит. Пусть всегда будет мама. Пусть всегда будет лето! Пусть всегда будет отпуск! Пусть всегда будут деньги! Пусть при них буду я!

Они выпили за возможный в ближайшем будущем отдых в одном из лучших курортов России.

– А ты, кстати, привитый? – вдруг, словно что-то вспомнив, спросил Дмитрий.

– Ну да. Я же переболел ковидом.

– Серьезно? А ты где его подцепил? Половым путем?

– Не, не было, – задумался Дементьев, что-то пытаясь вспомнить.

– Тогда алкогольным. До естественного изнеможения организма, – съехидничал гость.

– Возможно. Недели две пластом валялся, слово выговорить не мог. Знаешь, такое состояние странное. Горло будто тисками сжало. Грудь не дышит, как гирей придавило. Ни вздохнуть, ни пернуть. Руки поднять не мог. Лежишь и ждешь медленной смерти. И ни черта не надо. Но вот выжил.

– А с матерью у тебя кто сидеть будет?

– Ксения посидит. Не переломится. Или Маринку попрошу Цареву. Баба она безотказная.

Они еще выпили, глядя в экран телевизора, по которому шел премьерный показ нового сериала про сибирскую Угрюм-реку, чем-то похожую на величавую Камву. Старушка в это время тихо спала, с кем-то разговаривая во сне.

Семь чудес света

– Какая хорошая весна этой зимой, – сказал Колесов, подойдя к окну, за которым была видна новогодняя елка на центральной площади этого небольшого города, мигающая красно-желто-зелеными огнями. Кто-то рядом с ней пускал в небо веселые фейерверки, звучала музыка. Праздник продолжался.

– Нормальная зима нынче, веселая. Теплая только. И снежная очень, – согласился бывший директор. – А весной запахло, это ты точно подметил. Я тоже сегодня в говно наступил.

– А что это у вас город весь перекопан? Строите что-то? Или клад ищете? Снег не убирается. Еле подъехали. Велика Россия, а машину припарковать некуда, – сменил тему разговора Колесов.

– Перекопано потому, что я газ в пекарню провожу. На газу-то в два раза дешевле, чем на электричестве.

– Экономный.

– Я умный и бережливый. Богатый не тот, кто швыряет бабки направо и налево. А тот, кто хорошо их умеет считать. Можно заработать «лимон» баксов и просрать его за один день с блядями в кабаке. Или в казино спустить все за час. А можно в дело изладить, копеечка к копеечке. Понял, Димитрий? – подмигнул он другу. – Это тебе не старьем торговать. Здесь соображать надо.

– Запомню. За это нельзя…

– Верно говоришь. Наливай, барахольщик. Чего сидеть без толку-то?

Они еще раз разлили водку из четвертной, как показывают в кино про зажиточную кулацкую деревню, здоровенной бутылки, которую Дементьев достал из объемистого трехкамерного холодильника. Крякнув, выпили.

– Когда я ем, я глух и нем. Когда я пью, все по хую, – проговорил слегка захмелевший хлебопекарь. – За нас! За нашу дружбу!

– Так что тут строят-то у вас, кроме газопровода твоего? – спросил Колесов, махом осушив граненую стопку, закусив ее хрустящим соленым огурцом.

Он решил снова переменить тему.

– Мэр барагозит что-то. Общественный центр какой-то. Короче, развернулся новый градоначальник. Аквапарк еще заложили недавно на том месте, где центр торговый должен был быть. Под себя прибирает. Кому он на хрен нужен, этот аквапарк? – неожиданно разошелся Иван. – Бабок там не заработаешь. Я хотел этот ТРЦ сам застолбить. Прикидываешь, какая там была бы для моей пекарни пропускная способность? Жуть! Все – в одном магазине, все – в одном месте!

– Догадываюсь. А что мы, кстати, пьем?

– Нравится?

– Ну да. Крепкая. «Фантазер» что ли?

– Вспомнил? Как мы зажигали после работы на фабричонке нашей, а?! Вот были времена!

– Согласен, – вспомнил былое Дмитрий Колесов.

– А ты помнишь, как мы однажды на футбол пошли? Наши тогда еще во второй лиге были? ЦСКА дернули в кубке страны? Ну? Бутылек взяли. Смешали с фантой. На стадионе замахнули все это дело. Потом догоняться пошли в бар на Солдатова. Кому-то морду еще набили по дороге? Телок в баре сняли. Тоже футбольными фанатками были.

– Не припоминаю.

– Ну, не помнишь – не надо. Но «фантазер» – это прошлый век. В прямом смысле. А это самогон, – указал он на бутылку. – Са-мо-гон! Сам гоню по собственному рецепту. Самогон прошел у меня, как говорится, огонь, воду и медные трубы. Божья слеза. Венец творенья. Первый поцелуй.

– Раньше за самогонку в тюрьму можно было угодить. А теперь самогонные аппараты чуть не в каждом магазе продаются. Никогда бы не подумал, что ты самогонку варишь.

– Я теперь ем хлеб, который сам пеку, и пью водку, которую сам произвожу. Почти как натуральное хозяйство. Производство ее наладить думаю. Была же когда-то «Смирновская» водка, на весь мир славилась. Теперь будет «Дементьевская» какая-нибудь крепкая настойка. Градусов на шестьдесят. И пиво свое варить буду. «Дементьевское светлое», лагер, на солоде с ячменем. А не то говно, которое продают.

– Да-а. Широко шагаешь, Дементий. Самогон – это не выход, – сказал Дмитрий, отпив рюмку и оценив по достоинству содержимое ее.

– Не понял? Какой выход?

– Это вход в удивительный мир ярких красок и безудержного веселья! Алкоголь, вообще, как Интернет, он способствует обмену информацией и объединяет совершенно разных людей.

– Точно! Еще хочу ферму присовокупить, чтоб мясо, значит, прямо на стол. И тепличный комбинат хочу изладить. Чтоб овощи круглый год. В бизнесе главное, Митюня, не щелкать хлебалом. Иначе пропадешь.

– Есть рыночная экономика, а есть рюмочная, – рассматривая на свет рюмку с самогоном, сказал Колесов. – Водка, когда ее пьют, ума не прибавляет. Она проверяет, есть ли он. У тебя его немерено. Слушай, а ты рассол не хочешь шлепать?

– Какой рассол? – не понял предприниматель Дементьев.

– Капустный или огуречный. В банках, как пиво. С бодунища знаешь, как классно! Отбоя от алкашей не будет, ручаюсь.

– Это мысль, Митяй, – подумав некоторое время, сказал Иван. – Надо будет подумать. Представляешь, в понедельник утром идет работяга на свой завод, башка трещит, во рту мухи трахаются. А тут замахнул у проходной баночку рассола – и как огурчик! Запатентую, тебя в соавторы возьму. Но ты тоже сопли-то не жуй. Давай магазин свой открывай здесь. Жители Берегового ценят предметы старины и охотно их покупают. Жить стали лучше, одним словом, жить стали веселее.

– Подумать надо.

– Сейчас много громовских помещений продается. Я тут присмотрел одно для твоей рухляди. В самом центре. С мэром я договорюсь, мужик он нормальный. Молодой только еще. Сороковник всего. И команда у него вся такая же молодая. Говорят, одноклассники сплошные.

– Кругова-я порука ма-жет, как ко-поть? – пропел Колесов. – Рука руку моет? Ворон ворону?

– Если бабок не хватит, кредит возьмешь. С этим сейчас просто. Новый филиал демидовского банка недавно открыли. Ставки льготные, проценты мизерные. Ну, так что, старьевщик? Я, собственно, ради этого тебя и позвал.

– Посмотрим. Ладно, давай выпьем за семь чудес света.

– За пирамиды, что ли, со сфинксами? Никогда не видал их. Я же в Египте-то не был. Они, говорят, маленькие?

– Нет, не за пирамиды, мы ведь не фараоны египетские, не мумии высохшие. А за то, чтобы всегда видеть, слышать, чувствовать, говорить, думать, радоваться и любить!

– Ты, Дмитро, не старьевщик, ты прирожденный оратор! Давай.

Часть 3. То же время, наши дни. Береговой

Хороший вопрос

В кабинете начальника полиции рано утром раздался телефонный звонок. Рабочий день еще не начался. Беспокоил дежурный.

– Товарищ полковник, к вам тут женщина одна очень просится, говорит, что у нее есть заявление очень важное, – сообщил он.

– Отправь ее к дежурному следователю. Кто у нас сегодня дежурит? – недовольно спросил начальник.

– Кайгородов.

– Вот и отправь ее к нему.

– Она вас очень просит. Очень важно, говорит, чуть не ревет.

– Ладно, – согласился, посмотрев на часы, начальник полиции города Береговой Максим Эдуардович Перышев. – Давай ее сюда.

Посетительницей была пожилая женщина. Она была чем-то очень сильно взволнована. Тихо поздоровалась, робко и осторожно вошла в кабинет и присела на край стула, на который ей указал полковник.

– Товарищ генерал… – начала взволнованно женщина.

– Полковник.

– Извините, товарищ полковник.

– Что у вас? Говорите, я вас слушаю. Говорите.

– Я недавно мужа схоронила.

– Примите соболезнования, – искренне посочувствовал полицейский.

– Так вот, там один из работников кладбища… кем он работает, я не знаю, он… Я его сразу узнала, хоть и не до того мне было, сами понимаете. Я его как увидела, сразу обомлела, как током меня дернуло. И сегодня сразу к вам, как девять дней прошло.

– То есть?

– Он это, товарищ начальник.

– Кто – он? – попробовал уточнить полковник Перышев.

– Ломакин, убивец.

– Поподробнее, пожалуйста. Кто такой Ломакин, какой убивец?

– Его к расстрелу приговорили очень много лет назад. Я тогда только-только на комбинат устроилась. На целлюлозно-бумажный. В тарный цех.

– Я ничего не понимаю.

– В тот день я в ночную работала, на скользящем графике, – начала рассказывать женщина, – а Маринка с Гульнарой на танцы пошли в ДК Ленина. Суббота была, как сейчас помню. А после танцев они домой, в общагу, то есть, пошли через парк, так короче. Он их там и поджидал. Ну и…

После этих слов посетительница вдруг разревелась. Достала платок, вытерла им глаза. Перышев налил ей воду и подал стакан.

– Выпейте и успокойтесь.

– Спасибо. Он это. Если не верите, то можете проверить – у него еще палец был сломан на левой руке. Маринка сломала, наверное, когда защищалась. Про это прокурор сказал на суде в подтверждение доказательств, что это он их убил. И еще у него родинка на шее, с левой стороны, вот тут, – показала она, – с копейку размером.

– И вы его так сразу и запомнили?

– Да. Я на суде на первом ряду сидела. А скамья подсудимых близко была. Его я хорошо разглядела. На всю жизнь запомнила изверга такого.

– Продолжайте.

– Гульку-то он сразу убил, ножом зарезал, а Маринку сначала снасильничал, потом, это самое, задушил ремнем от ее сумочки. А затем этот мерзавец, душегуб проклятый, бутылку, простите, вставил туда… ну… это…

– Понятно.

– Я этот суд на всю жизнь запомнила. Они моими подругами были, – снова заплакала женщина. – В одном цехе на комбинате работали, в одной комнате жили. Ломакин этот тоже у нас на комбинате работал. В соседнем цеху. В картонном. Только-только устроился. Тихий был такой, будто мешком пыльным из-за угла пришибленный. В общежитии у нас жил, на мужском этаже. Его тогда за это к расстрелу приговорили, – сбивчиво проговорила посетительница.

– Так вы говорите, что он живой, – удивился Перышев.

– Он это, товарищ полковник, он. На чем угодно поклянусь, – упорно настаивала женщина.

– Значит, говорите, на кладбище работает?

– Да, там. На новом. Только не копальщиком, а в крематории вроде бы.

– Ломакин фамилия его?

– Да. Ломакин. Он это.

– Хорошо. Проверим. Сейчас в приемной на мое имя напишите заявление и все подробно изложите.

Он включил селектор и приказал секретарю:

– Кайгородова ко мне. Срочно!