Текст книги "Человек над ситуацией"

В отличие от прагматических актов, награждением здесь является само вознаграждаемое действование, и на вопрос: «За чем человек поступает так?» следует ответ: «Чтобы вновь поступать так же!» Таким образом, смысл порождения себя как субъекта заключается именно в том, чтобы существовать в этом качестве впредь, возвращаться к себе, выходя за пределы себя.

Видимо, в этом разгадка заповеди, кажущейся парадоксальной (мы уже цитировали эти строчки в 11 главе, говоря о динамике неизменного и неизменность в динамике имманентного Я):

 
И нужно ни единой долькой
не отступаться от лица,
но быть живым, живым и только,
живым и только – до конца.
 

Б. Пастернак

Начало строфы содержит в себе как бы некое отрицание заключительных двух строк, но противоречие, конечно, мнимое: речь идет о равенстве себе в своей не повторимости.

Предположим, однако, что человек не встречает поддержки в лице другого, активность первого не воспроизводится, не воссоздается другим человеком. Кольцо самоподражания, таким образом, разомкнуто. И тогда на первый план выступает новая форма активности. Имеются в виду действия (предметные, коммуникативные), которые нацелены на стимуляцию резонансных проявлений активности другого лица. В этом случае мы и говорили выше о персонализации как особой форме активности человека. (Другим лицом, опосредствующим этот возврат к себе, может быть и идеальный другой, – в виде вполне конкретного лица, с которым первый вступает в мысленный диалог, или так называемого обобщенного другого). Процессы персонализации так же самоценны, как и процессы порождения индивидом себя в качестве субъекта. Так же как и последний, они замкнуты на себя – возвращаются к себе по восстановленному с их помощью кольцу самоподражания.

Такова гипотетическая модель становления тенденции персонализации в онтогенезе. Но особенности онтогенетического развития правомерно рассматривать как своего рода аналог закономерностей филогенетического развития человека. Среди предпосылок становления человека в филогенезе могут быть выделены следующие: чрезвычайная вариативность поведения особей («незаданность», «размытость» видоспецифических программ и высокая имитативность, подражательность поведения, стимулом к которой является отклонение поведения особи от сложившихся групповых стандартов). Эти предпосылки могут быть названы соответственно факторами вариативности и группового запечатления. Если индивидуальная вариативность поведения составляет потенциал развития сообщества, то групповое запечатление есть путь фиксации наиболее значимых для развития форм. Групповое запечатление должно быть понято не как социальный отбор в духе неоламаркизма, а как воспроизведение вариаций в поведении какого-либо одного члена сообщества актами подражания со стороны других членов сообщества. Если первые проявления индивидуально своеобразного поведения на виду у других не заключают в себе момента направленной трансляции, то на основе подражательных реакций других особей они теперь «транслируются». Здесь – то же кольцо самоподражания (через другого). Таков «старт», таково возможное филогенетическое начало возникновения самого общества.

На ранних стадиях общественного развития существование людей в той мере обеспечивалось сообществом, в какой они сами обеспечивали существование сообщества; то новое, что составляло акт их индивидуального достижения, формируясь в условиях непосредственного взаимодействия индивидов, естественным и необходимым образом превращалось в достижение всего сообщества, так что о каком-либо «отчуждении» результатов индивидуальной деятельности от производителя здесь не может быть и речи. Новации, разумеется, складывались благодаря проявлениям активности отдельных индивидуумов, но уже в момент своего возникновения благоприобретения индивидуальной деятельности выступали для их носителей как «части» общего блага[57]57
  Быть может, поэтому исходный вопрос состоит не в том, почему стремление передать «свое» другому человеку изначально было в обществе, сопровождая и выражая собой факт его (общества) возникновения и воспроизводства. Вопрос в том, почему эта необходимая и естественная связь человека с человеком стала терять свою силу закона вместе с развитием человеческого сообщества.


[Закрыть].

Когда мы спрашиваем себя, что составляет глубинный внутренний импульс к общению, производству общего между людьми, когда мы не считаем возможным теоретически редуцировать стремление вступать в общение к примитивной прагматической формуле «ты – мне, я – тебе» (будь то информационный или эмоциональный обмен), то главный ответ нам подсказывает идея «инобытия» человека в человеке. За нашим стремлением общаться, если только это не утилитарная коммуникация, вырисовывается фундаментальная потребность быть идеально представленным и продолженным в других людях, а за ней, если смотреть в корень, потребность в личном бессмертии. Когда я впервые, на одном из методологических семинаров в овальном зале «давыдовского» Института общей и педагогической психологии АПН СССР, заявил этот тезис, то обратился к общеизвестному силлогизму: «Все люди – смертны» (большая посылка). «Сократ – человек» (малая посылка). Так, следовательно, «Сократ – смертен»? (напрашивающийся вывод). В формальнологическом отношении вывод, разумеется, безупречен. А по сути, коль скоро речь идет именно о Сократе, действительно ли смертен Сократ? «Давайте, – говорил я, обращаясь к аудитории, цитируя любимый девиз Сократа, – давайте исследуем!»

Этот вопрос мы исследовали вместе с А. В. Петровским. «Феномен персонализации, – отмечали мы, – открывает возможность пояснить всегда волновавшую человечество проблему личного бессмертия[58]58
  Здесь и далее использованы материалы вышеназванной статьи «Индивид и его потребность быть личностью» (Петровский А. В., Петровский В. А., 1982).


[Закрыть]. Если личность человека не сводится к представленности ее в телесном субъекте, а продолжается в других людях, то со смертью индивида личность «полностью» не умирает. Вспомним слова А. С. Пушкина: «Нет, весь я не умру… доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Индивид как носитель личности уходит из жизни, но, персонализированный в других людях, он продолжается. В словах «он живет в нас и после смерти» нет ни мистики, ни чистой метафоричности.

Разумеется, личность может быть охарактеризована только в единстве всех трех предложенных аспектов рассмотрения. При этом, определяющей ее характеристикой является активность, которая в интраиндивидном плане выступает в феноменах выхода за рамки ситуативных требований и ролевых предписаний, то есть в «надситуативной», «надролевой» активности; в интериндивидном плане – в поступках, социальных актах; в метаиндивидном плане – в «деяниях».

Понятие «деяние» используется здесь в смысле, близком к его гегелевской трактовке: «Деяние – это, собственно говоря, произведенное изменение и произведенное определение наличного бытия. К поступку же относится только то, что из деяния входит в намерение, иначе говоря, было в сознании, то, следовательно, что воля признает своим» (Гегель, 1971, с. 10).

Следуя логике данного подхода, можно предположить, что если бы мы сумели зафиксировать существенные изменения, которые данный индивид произвел своей реальной предметной деятельностью и общением в других индивидах и, в частности, в самом себе как «другом», что формирует в других идеальную его представленность и продолженность, то мы получили бы наиболее полную его характеристику именно как личности.

В этой связи можно отметить развиваемый А. Г. Асмоловым системнодеятельностный подход, позволивший автору предложить плодотворную концепцию социогенеза личности (Асмолов, 1986).

В рамках этой концепции личность трактуется в аспекте преодоления субъектом отживающих свой век норм и традиций, шаблонов и ролей, предписанных ему обществом. Здесь нам открывается богатая феноменология в собственном смысле и индивидуальности как особой формы и ступени развития личности – «Индивидом рождаются, личностью становятся, индивидуальность отстаивают» (А. Г. Асмолов). В данном случае характеристика субъекта как носителя социально-неадаптивных тенденций сочетается с идеей продуктивной включенности его в развитие человеческого общества. Ценой собственного благополучия, как показывает автор концепции, личность динамизирует общество, формирует альтернативы.

Продолжая наш анализ, отметим, что если подлинную личность метафорически можно трактовать как источник некоего мощного излучения, преобразующего связанных с нею в условиях деятельностного опосредствования людей (излучение может быть полезным и вредным, может лечить и калечить, ускорять и замедлять развитие, становиться причиной различных мутаций и т. д.), то индивида, обделенного личностными характеристиками, можно уподобить нейтрино – элементарной частице, которая, пронизывая любую, сколь угодно плотную среду, не производит в ней никаких – ни полезных, ни вредных – изменений. Такова безличность[59]59
  В. В. Петухов писал о «мничности»… В университетские годы нас разделял с Валерием Петуховым один факультетский курс (я был на курс старше). Временами встречаясь и говоря с ним на всевозможные случайные темы, мы так и не поговорили о главном – о личности, безличности, мничности. Поразительным образом разминулись в семантическом пространстве общих исканий. Теперь, спустя 20 лет после написания книги «Психология неадаптивной активности», и через 5 лет после ухода В. В. Петухова из земной жизни, мне только что и остается «договаривать» с ним в том самом семантическом пространстве, где мы разминулись, и место встречи, увы, изменить нельзя.


[Закрыть] – характеристика индивида, безразличного для других людей; человека, от которого «не жарко и не холодно», чье присутствие или отсутствие ничего не меняет в их жизни, не преобразует их поведение и тем самым лишает его самого личности.

Напомним также, что, изменяя других, личность тем самым изменяет себя и что ее вклады в других есть изменение и преобразование ее собственных личностных характеристик: «Через других мы становимся самими собой», – как об этом писал Л. С. Выготский.

В единстве с потребностью персонализации, являющейся источником активности субъекта, в качестве ее предпосылки и результата выступает социально генерированная, собственно человеческая способность «быть личностью». Как и всякая способность, она, прежде всего, дана субъекту в своей исключительности – как индивидуальное своеобразие, выделяющее его среди окружающих и, в известном смысле противопоставляющее его другим людям, как возможность передать, адресовать им свою неповторимость, особенность, непохожесть. Очевиден драматизм судьбы человека, который в силу внешних условий и обстоятельств лишен возможности реализовать свою потребность в персонализации.

Но бывает и так, что у человека вообще атрофирована или сведена к минимуму способность быть личностью, либо она приобретает откровенно уродливые формы. Последовательно придерживаясь принципа: «Я сам по себе – я вас не трогаю, и вы меня не трогайте, я – не чета вам всем! – яркая индивидуальность, и меня с собой не равняйте», такой человек, в конечном счете, деперсонализируется, перестает быть личностью. Парадокс: выпячивая себя, свою самость, такой человек лишается в глазах других индивидуальности, теряет «свое лицо», стирается в сознании окружающих, не внося в них сколько-нибудь значимых вкладов. «Пустое место» – говорим мы, а пустота, как известно, своей индивидуальности не имеет.

Иногда, напротив, мы наделяем другого человека чертами, придающими ему вес и значительность, яркость и неповторимость, ощущаем духовную общность с ним, душевный резонанс и т. д. и т. п., но потом вдруг оказывается, что субъектность другого есть проекция нашей собственной, что именно мы – источник «особых достоинств» значимого для нас другого, и что сама эта значимость есть результат наших собственных вкладов в него, да и только. И тогда возникает отчетливое ощущение пустоты, из которой, как известно, ничего кроме пустоты не построишь:

 
Я сотворил тебя из пустоты,
В себя одел и под себя примерил,
Но пустотой внутри осталась ты,
А я в тебя, как Бог в людей, поверил…
 

Так писал когда-то, в студенческие годы, мой друг, однокурсник, Александр Асмолов, который ныне хорошо известен своими работами по теории индивидуальности.

Помимо индивидуального в способности персонализации заключено и всеобщее. Оно проявляется в передаче окружающим людям элементов социально-духовного целого, образцов поведения, норм, психологических орудий и вместе с тем собственной активности субъекта.

Все сказанное позволяет содержательно охарактеризовать активность личности со стороны производства нового для себя, которое превращается в новое для всех, а потом – в известное всем, а далее, возможно, – уже лишенное привкуса новизны. Здесь перед нами особый синтез надситуативной активности (как движения индивидуальной деятельности) и персонализации – синтез в широком смысле творчества и общения.

Индивид, таким образом, достигает своей представленности и продолженности в других людях чертами своей субъектности, полагает себя в других как отраженный субъект.

Глава 18. Кризис неотраженности

Каждый из нас в той или иной степени «невозвращенец» – из страны «зазеркалья». «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется, и нам сочувствие дается, как нам дается благодать…» – так писал Тютчев о даре сочувствия, столь же редкостном, как дары свыше, и столь же мало зависящем от нас персонально.

А если нам не дается, если нам все-таки не дано ощутить себя отраженным, вернувшимся в свое «Я»?

Становиться субъектом, отражаться в других, возвращаться к себе – такова «норма» существования субъекта, его благополучия, состоятельности. Но если это кольцо самоподражания размыкается, возникает кризис – той или иной степени тяжести. А выходов из кризисов, как известно, два: рост, развитие или распад, деструкция.

Мы рассмотрим два возрастных сюжета, затрагивающих проблему «нормы» развития. В обоих случаях речь идет о межсубъектных отношениях. Но в одном случае мы реконструируем логику собственно развития личности, а во втором – ее деформации и деструкции.

Эта часть работы посвятим конструированию одной из возможных моделей развивающейся личности при переходе от детства к взрослости[60]60
  Фрагменты статьи Петровского В. А. «К построению модели развития личности в переходном возрасте» из сборника «Проблемы мотивации обществен но-полезной деятельности школьников» (1984).


[Закрыть].

Под теоретической моделью какого-либо объекта мы понимаем систему взаимосвязанных гипотез, которые в составе той или иной теории воспроизводят логику функционирования данного объекта. Иначе говоря, выступают как объяснительные по отношению к его эмпирическим обнаружениям. На основе модели не только интерпретируется некоторый известный круг явлений, но и дается прогноз относительно возможных проявлений моделируемого объекта. Исследователь, таким образом, расширяет свои эвристические возможности, проводя рассуждения «на модели» и принимая ее (условно и временно) за моделируемый объект с тем, чтобы предвосхищать его вероятную динамику.

К сожалению, в возрастной и педагогической психологии принцип теоретического моделирования развит крайне бедно (за вычетом, пожалуй, великого исключения из этого общего правила в виде генетической эпистемологии Жана Пиаже). Существующие «стадиальные» психологические обобщения при всей их изощренности в значительной мере описательны и, как правило, не ориентированы на теоретическую имитацию необходимого характера соответствующих эмпирических обнаружений личностного роста субъекта. В этом от ношении показательна в целом интересная и в дидактическом отношении полезная книга В. Ф. Моргуна и Н. Ю. Ткачевой (Моргун, Ткачева, 1981). Авторы, оперируя большим массивом информации и проявляя значительную изобретательность в схематизации материалов, накопленных трудами многочисленных психологов, не вычленяют какой-либо особой логики в этом материале – логики, которая бы обладала объяснительной силой. Наведение «порядка» извне – в целях схематизации и дидактики – задача в высшей степени полезная и важная, но она составляет лишь первый предварительный этап распознавания внутренней логики, внутреннего порядка в изучаемой группе фактов.

Необходимо сделать еще одно разъяснение. Мы выделяем задачу построения теоретической модели реально происходящего, а не моделей подходов к изучению происходящего, иначе говоря, моделей методологии психологического исследования и интерпретации фактов развития. Учет этих моделей – «парадигм» – также составляет важное методологическое условие решения указанной проблемы. Однако построение собственно теоретической модели развития – совершенно особая задача, не сливающаяся с методологической проблематикой, хотя и базирующаяся на ней.

Среди методологических предпосылок построения интересующей нас модели отметим следующие. Область определения критериев развития личности и выделения соответствующей модели есть область интра-, интер– и мета-субъективных проявлений индивидуальности. Специальный анализ показал, что в центре внимания исследователей должны быть не сами по себе особенности общего психологического развития (такие как, например, особенности восприятия, памяти, мышления и т. п.), не сознание и даже не самосознание как таковое, а характер включенности психических процессов, со стояний, свойств индивидуальности, в контекст реализуемых ею отношений и связей. Следовательно, оценку развития личности следует строить на фундаменте таких категорий анализа, которые шире классических категорий индивидуальной психологии. Лишь в этом случае личность откроется как надындивидуальное образование. Между тем, именно такой путь исследования и диагностики уровня развития личности до сих пор был закрыт для анализа. На этом широком пути исследованию подлежат:

1. Соотношение содержаний самосознания подростка и его (подростка) идеальной представленности в жизнедеятельности других людей.

2. Этическая оценка актов взаимодействия в системах «подросток– подросток», «подросток – взрослый», «подрос ток – младшие дети».

3. Определение меры ответственности (предвидения и контроля) подростка за результаты и последствия своих поступков.

Специальную цель исследования составляет анализ потребности «быть личностью» – потребности персонализации (под потребностью персонализации подразумевается потребность быть идеально представленным и продолженным в других людях и в себе как в «другом», что обеспечивает индивиду переживание социальной значимости, или, как мы говорим, своей «личностности»). Важность исследования в направлении отмеченной цели продиктована тем, что возрастная динамика этой потребности (условий ее актуализации, способов удовлетворения, эффектов реализации), по-видимому, обусловливает своеобразие соответствующих возрастных этапов. Имен но в связи с разработкой этой проблемы нами и была намечена теоретическая модель развивающейся личности на этапе перехода от детства к взрослости.

Логические контуры этой модели были заложены в наших предшествующих разработках. Возрастное развитие описывалось в виде чередования фаз, каждая из которых характеризовалась специфическим процессуальным наполнением основных «целей», «средств» и «результатов» жизнедеятельности субъекта, в которой порождалась его способность «быть личностью». Уточненным в новой модели является то обстоятельство, что потребность и способность «быть личностью» оказываются соотнесенными в пределах одной модели. Отчетливее выступает и деятельностная обусловленность связи между способностью и потребностью «быть личностью». Более жестко в новой модели прослеживается необходимость чередования фаз личностного развития. Так, категория «результат» естественным образом соединена с категорией «источник развития». В новой модели мы, таким образом, приходим к следующей наиболее абстрактной схеме описания развития: … – (результат) источник – цель – средство – результат (источник) – … (Петровский В. А., 1984, 1996в, с. 255). Каждая фаза развития характеризуется своеобразным единством перечисленных моментов, которое отличает ее от другой фазы развития. В то же время опорные категории результат-источник, цель, средство не только содержательно специфичны, но и инвариантны относительно различных рассматриваемых звеньев онтогенеза.

Источник личностно образующей формы активности описывается нами на всех анализируемых фазах онтогенеза единообразно: как противоречие («расхождение», «диспаратность») между двумя Я субъекта. Одно из них – описанное в философской и психологической литературе триединство «Эго», «Я-концепции» и «Самости». В настоящей работе мы будем говорить о ней обобщенно: о Я в собственных глазах индивида или еще – «эзотерическом» Я субъекта, не забывая, однако, о его сложном строении. Другое Я – практически еще не открытое и не освоенное в специальной литературе, однако, по-видимому, не менее действенное и реальное, чем первое. Это – предполагаемый индивидом образ его Я в глазах другого индивида, других людей, гипотетическое собственное Я в глазах другого. Оно может быть также названо «иммерсивным Я» (от «immersio» – погружение), а также – «экзотерическое» Я. В первом приближении иммерсивное Я выступает перед нами в виде «ожидаемых» оценок личности в группе – при их описании и измерении могут быть использованы идеи и оригинальная методика С. А. Будасси (см. Пуни, 1977); однако термин «ожидаемые», пожалуй, в данном случае не вполне адекватен: речь должна идти не об ожидаемой оценке, а именно об иммерсивной оценке – непосредственно переживаемой индивидом, как бы погружен ной в восприятие других людей оценке с их стороны его собственного Я. Индивид не «ждет» оценки – она всегда для него уже есть (речь, понятно, не идет об адекватности иммерсивных оценок действительным оценкам, которые дает индивиду та или иная социальная общность).

Как можно видеть, здесь формулируется основная гипотеза, касающаяся строения сознания развивающейся личности. Эта гипотеза состоит в том, что в со знании субъекта присутствует особая инстанция – «Я в глазах другого» (иммерсивное Я). И эта особая инстанция обла дает регулятивной функцией по отношению к организации собственной активности данного индивида. Принятие этой гипотезы связано со всей совокупностью положений, развиваемых нами при разработке проблемы личности в аспекте персонализации.

Далее предполагается, что, начиная с подросткового возраста, в сознании индивида находит отражение действительное противоречие развития, состоящее в несовпадении «Я в себе и для себя» и «Я в другом и для другого» (во всей множественности форм идеальной представленности индивида в жизнедеятельности других людей).

Подчеркиваем, что за этим несовпадением стоят действительные трудности персонализации, подлинная проблемность трансляции себя другому. Это противоречие, будучи переживаемым, есть особое потребностное состояние, которое (в терминах А. Н. Леонтьева) опредмечивается в конкретных группах, тех социальных общностях, в которых оказывается индивид, обусловливая появление особой цели персонализации – преодолеть это противоречие. Итак, следующая категория, в которой продолжается описание развития, это категория цели.

Рис. 18.1. Базовое противоречие развития в самосознании личности (между «Я в себе и для себя» и «Я в другом и для другого»). Стрелочки символизируют противоречие между инстанциями самосознания

Цель описывается в самом общем и широком смысле – как желаемый (потребный) результат активности, как то, что предвосхищается субъектом и направляет его деятельность. В данном случае имеется в виду побуждение субъекта «полагать себя в другом», «персонализироваться». Общим, для всех рассматриваемых возрастов, является стремление индивида быть идеально представленным в других людях согласно своей собственной мере – вызывать у других то от ношение к себе, которое соответствует его собственному положительному отношению к себе, когда любое свойство характера, интеллекта, физического развития и т. п., в той мере, в какой переживается как обладающее социальной значимостью и ценностью, актуализирует потребность персонализации и «предъявляется» в общении со значимыми другими.

Определяющая цель развития личности – быть значимым другим для значимого другого (других). В теоретической модели должна быть выдержана специфика реализации этой цели на разных этапах онтогенеза. Ее осуществление производится в деятельности и общении, следовательно, необходимо указать способы (средства) персонализации индивида в значимой социальной общности.

Третья категория – средство. Этим термином мы обозначаем деятельностные и коммуникативные акты, осуществляемые в направлении удовлетворения ведущих побуждений субъекта. Само по себе первое не имеет ценности без второго, что подчеркивает вспомогательный, инструментальный характер этих актов. В качестве таких актов мы предлагаем рассматривать, точнее, включаем в модель, идентификацию индивида с реальными или воображаемыми людьми, значимыми для той общности лиц, в которой стремится быть персонализированным он сам.

Наконец, категория результата является итоговой характеристикой развития личности на определенной фазе онтогенеза, выражающая достигнутый уровень преодоления оппозиции Я собственное и Я иммерсивное. Эта завершающая характеристика является вместе с тем и начальной по отношению к последующей фазе развития (и перед нами, таким образом, новый источник развития).

С опорой на эти общие черты модели, опишем конкретные гипотетические (модельные) характеристики подросткового и юношеского возрастов и перехода к взрослости.

Подростковый возраст. Исходное противоречие, лежащее в основе специфически подростковых проявлений развития личности, их источник, есть переживаемое подростком противоречие между его собственными представлениями о своей потенциальной значимости в качестве субъекта общественной жизни, полноправного члена общества и воспринимаемой им (как правило, низкой) оценкой его личностного потенциала окружающими. Общественное мнение о возможностях подростка, о его реальных интересах, вкусах, притязаниях, об интеллектуальных возможностях, о границах допусти мой ответственности отстает от подлинных темпов развития личности в переходном возрасте. Возникает конфликт «неперсонализированности»; расхождение между собственными и чужими представлениями о себе впер вые становится фактом сознания индивида, и оно переживается в виде оппозиции Я потенциальное и Я наличное. Первое безоговорочно относится к своим собственным представлениям о себе, второе – к мнению всех остальных. В силу того, что, как предполагается, эти два образа Я – собственное и иммерсивное – равным образом и единовременно представлены в сознании, сопоставимы для него по своей значимости и действенности, то у подростка возникает внутренний импульс к преодолению этого противоречия, что и означает актуализацию потребности персонализации.

Потребность персонализации, основанная на конфликте неперсонализированности, реализуется подростком через идентификацию с теми людьми, которые, по мнению подрост ка, достаточно признаны в круге значимых для него других. В данном случае идентификация есть средство развития. Заметим, что бытует мнение, будто бы подросток непременно стремится быть похожим на взрослого, «быть как взрослый». Но это в общем случае не так! Подросток ищет сходства и с теми, кто значим для взрослых, способен оказать влияние на них, быть в их глазах позитивно или негативно значимым лицом. «Быть таким, как тот, с кем считаются, или не могут не считаться взрослые!» – характеристика, значительно более близкая подростковому возрасту, чем, возможно, цель «быть как взрослый». В субъективном плане потребность персонализации выступает как мотивация общественного самоутверждения личности. Бесспорные преимущества – в плане развития личности – имеет включение подростков в деятельность социально-значимую, «общественно-полезную» (Фельдштейн, 1985), в противоположность стихийно складывающимся формам взаимодействия в системе «подросток – социум». Однако, при всех очевидных «плюсах» специальным образом организованной просоциальной активности как личностнообразующей, не говоря уже о стихийных объединениях и взаимодействиях в них, противоречие «Я в себе и для себя» и «Я в другом и для другого» в самосознании подростка не исчезает, но воспроизводится на новом витке.

Рис. 18.2. Абстрактная схема описания развития субъекта: И – источник; Ц – цель; С – средство; Р – результат

Стремясь «быть собой» в глазах других, доказать свою значимость и для этого отождествляя себя с теми, кто значим, подросток сам все больше превращается в «другого», и все меньше, глядя на себя со стороны, кажется себе «собой». Оборотной стороной успеха в доказательстве своего равенства другим оказывается чувство утраты своего неравенства им. Подчеркиваем: речь идет о «Я в другом и для другого», то есть о том, как переживает подросток свою представленность в сознании других людей, как реконструирует в своем сознании взгляд, брошенный «со стороны». Что же касается собственного представления о себе, эзотерического Я индивида, то тут чувству самоутраты нет места; наоборот, в собственных своих глазах индивид не только не перестает быть собой, не только не растворяет свое Я в окружающих, но – в самом ходе идентификации с ними – все отчетливее начинает отличать себя от них, открывает свою «неидентичность». Противоречие «Я в себе и для себя» и «Я в другом и для другого» выступает теперь в форме противоречия Я уникального («оригинального»), фиксируемого в высказываниях вроде «я не похож на других», «я не такой, как все» и Я обычного (заурядного) – «я – как все». Вырисовывается новая ступень возрастного развития – юность.

Юношеский возраст. Итак, кризис «неперсонализованности», послуживший внутренним динамическим фактором развития личности в подростковом возрасте, теперь уступает место новому источнику роста личности: «Я не похож на других» ↔ «Я – как все» (противоречие Я уникального и Я заурядного). Общеизвестно: «Счастье – когда тебя понимают»; добавим: «Несчастье – когда тебя понимают все» (это, порой, остро переживают подростки). Данное противоречие порождает новую цель: персонализироваться в значимых других своим несходством с ними. Но в чем это несходство? Это еще должно быть осознано! Необходимо, чтобы действительно было что-то, чем подросток смог бы отличаться от окружающих, что-то, в чем мог бы противопоставить себя окружающим (а иначе как обрести значимость в их глазах?). Он должен стать иным, чем они, мы бы сказали – «другим» в глазах «другого». Эта задача отчасти обесценивает прежнюю подражательную активность.

Следы ее, впрочем, еще остаются. Однако модели для подражания изыскиваются на стороне. Ближний круг общения в этом отношении утрачивает свою привлекательность. Некоторые подростки примеряют на себя готовые роли, «проигрываемые» представителями других групп. Фанаты отождествляют себя со звездами эстрады, копируют их поведение, облик, наряды. Более парадоксален, но объясним с тех же позиций феномен идеализации заведомо неперсонализированных, «отверженных», «непризнанных», интерес к антигерою и т. д.

Действительный путь развития (средство) состоит, однако, не в том, чтобы использовать уже имеющиеся варианты и шаблоны поведения (или «переворачивать», «перелицовывать») их, а в том, чтобы осознать себя в своей исключительности, непохожести на других. Конструируя свое идеальное Я, молодые люди стремятся строить свое поведение в соответствии со своим новым представлением о себе. Строя «свое другое», личность отвергает (отталкивает от себя) всевозможные «чужие» Я. Естественно назвать данную ступень личностно образующего движения самоопределением личности.