Текст книги "Кто рано встаёт, тот рано умрёт"

– Давай лучше выпьем, – выдвигаю я альтернативу.

– Давай выпьем, друг! – соглашается Эдик. – Сейчас добьем пузырь и ляжем спать.

Теперь вино разливаю я. Мой новый друг не в форме и может пролить драгоценную влагу мимо бокалов. К нам с Эдиком опять присоединяются остальные участники нашей тёплой компании: Кельвин, Селина, Баклажан и Кокос. Никого не забыл? Хотя мне простительно – я же после инсульта.

«Поехали! – Прозт!»

Выпив, Эдик решает отдохнуть, кладёт отяжелевшую от голубцов голову на руки и тут же начинает похрапывать. Сексуально озабоченный Кокос снова нашёптывает сальности Баклажан, утопив свои глаза в глубоком вырезе её балахона. Там есть на что посмотреть. Селина курит. Так я и знал! Кельвин тупо уставился на пустой бокал. Наверное, придумывает, как выгнать всех женщин на женскую половину страны. Оглядываю остальное застолье. Видно плохо. Камин и догорающие свечи дают мало света. Тьма стирает очертания предметов. Всё же разглядел, что Понтип скинула сандали, села на стул по-восточному и стала немного повыше. Эрих горячо о чем-то спорит с сосущим трубку Бахманом, приводя доводы из винографолии. Мари, накручивая на палец локон, внимательно слушает разговор Харди и Никса. Я тоже прислушиваюсь.

Никс:

– Сейчас в нашей студии тринадцать человек. Прямо Иисус Христос и двенадцать апостолов на тайной вечери. Но чёртова дюжина плохое число. Боюсь, что скоро нас останется двенадцать.

Харди:

– А кто же среди нас Иуда?

Никс:

– Можешь без труда и сам догадаться.

Харди:

– На что ты намекаешь, Цедрик?

Никс:

– Сам знаешь.

Харди:

– Ты про Мари, что ли?

Никс:

– Не прикидывайся идиотом!

Харди:

– Не брызгай на меня слюной, Цедрик!

Наверное, в этот момент Никс хочет грязно выругаться, но не умеет. В полемическом задоре молодые люди постепенно повышают голоса. Явно назревает ссора. Соседи начинают обращать на них внимание. Замолкает и недоуменно оглядывается Эрих. Бахман строгим взглядом старается остановить нарушителей спокойствия, но они ничего не замечают. Мари не вмешивается. Видимо, она придерживается мнения, что мужики сами разберутся. Наконец, вышедший из себя Никс хватает со стола стакан и с яростным воплем: «На, получай!» плещет минералкой в лицо Харди. Мокрый красавчик вскакивает со стула, намереваясь оторвать очкастому наглецу уши и повесить себе на шею, но отомстить за унижение ему не позволяет Эрих. Он как клещами сжимает Харди в своих объятиях. Пока жертва худосочного Никса тщетно бьётся в тисках управляющего, Мари, симпатично зарумянившись, выговаривает очкарику, грозя пальчиком у него перед длинным носом. Странно, но мне кажется, что она довольна. На губах Мари мелькает улыбка, в голосе не слышно злости. В конце концов, взбешённый Харди покидает столовую, громко хлопнув дверью вместо «чюсс!».

– Я прошу у всех присутствующих прощения за этот неприятный инцидент, – говорит Бахман, поднявшись с места. – Харди, конечно, мерзавец, но он очень талантлив.

Харди? Интересно, почему Харди? Ссору же затеял Никс.

– Пустяки, Никлас. Я в молодости тоже был огонь, – добродушно отвечает управляющий, отдуваясь.

Лиля многозначительно улыбается мужу. Ясно, что Эрих и сейчас ещё если не пылает, то хотя бы искрит.

Между прочим, пока я отвлекся на поединок, шаловливая ручка Баклажана нашла мое колено и принялась его поглаживать. Отступать мне некуда – позади спит Эдик. «Иде больше не наливать!» – принимаю я жестокое, но справедливое решение. А что ещё делать? Расслабиться и постараться получить удовольствие?

Водевиль окончен, в Нашем Городке уже ночь, в столовой совсем темно. Во тьме мелькают красные точки сигарет. Народ наелся, напился – курит. Лиля уносит давно уснувшую Алинку и приносит ещё несколько свечей. Становится чуть светлее. Вообще-то пора и честь знать. Я чувствую, что сильно устал, но темпераментная Баклажан вцепилась в моё колено и просто так не отпустит. Хорошо одному Эдику – сейчас выспится; потом сможет хоть всю ночь куролесить.

– Расскажите нам что-нибудь интересное о Замке. Какую-нибудь древнюю легенду, связанную с этим местом, – просит управляющего Селина. Выпитое вино и ночной сумрак настроили её на романтический лад.

Эрих морщит лоб.

– Что же вам рассказать? Впрочем, может быть, легенду о Полоумной Марии?

– Кто такая Полоумная Мария? – задает вопрос Селина.

– И что значит «полоумная»? – спрашивает Кокос.

Эрих оглядывает притихших гостей.

– Это, действительно, очень старое предание. Уже несколько столетий рассказывают историю про привидение сумасшедшей старухи, так называемой Полоумной Марии. О ней даже есть запись в средневековой летописи Нашего Городка, которая хранится в замковой библиотеке. В записи говорится о Марии – дочери одного придворного. Она была так прекрасна, что в неё влюбился королевский сын. Король разгневался на принца и сослал Марию в наш Замок. Долгие годы она стояла в башне и с тоской смотрела на Майн. Всё ждала своего возлюбленного. Но он быстро забыл о ней. В конце жизни Мария сошла с ума и повесилась. С тех пор её призрак бродит тёмными ночами по Замку и ищет своего неверного принца. Тот, кто встретит привидение, должен его поцеловать, а иначе умрёт на месте. Вот такая история про Полоумную Марию.

– Какая страшная сказка, – зябко ёжится Селина. Я вижу, что с лица Понтип легенда о Полоумной Марии стёрла постоянную улыбку. Рассказ Эриха произвёл впечатление и на Баклажана. Африканка даже оставляет моё колено в покое.

– А известно, в каком помещении Замка жила эта Полоумная Мария? – спрашивает Бахман.

Эрих отвечает с заметной неохотой:

– Полоумная Мария состарилась в той самой комнате, где на время выставки разместилась Мари. Там даже сохранился крюк, на котором повесилась эта несчастная.

– Какой ужас! – закрывает себе рот обеими руками Селина. – Я ни за что бы не стала жить в таком жутком месте.

– Эрих, зачем ты всех пугаешь? – недовольно вмешивается Лиля. – Не верьте ему, девочки. Он любит страху нагнать.

– Послушай, Мари. Если ты боишься, я могу поменяться с тобой комнатами, – предлагает Урсула.

Мари звонко смеётся.

– Спасибо, дорогая Урсула, но я не верю в привидения. Там мне вполне удобно. И как знать? Может быть, мы с Полоумной Марией найдём общий язык? Вдруг я сама ведьма и по ночам катаюсь на завитке поросячьего хвостика? Правда, папа?

Бахман молчит, пыхтя трубкой как локомотив. Позже я много раз вспоминал эти слова красавицы, но той ночью не обратил на них внимания.

После затянувшегося ужина долго измеряю наношагами дорогу в свою башню. Наконец, забираюсь по лестнице в комнату, роняю себя в кровать и всё: заблудился во сне.

Глава 5

Протяжный звон колокола заставляет меня открыть один глаз. Кажется правый. Умная мысль, видимо, догонявшая меня ещё со вчерашнего вечера и утром, наконец-то, догнавшая, дятлом долбится в сонной голове: «Нельзя себя так запускать».

Открываю второй глаз, смотрю на часы. Шесть. Боже, какая рань! В комнате холодно и сыро. Впрочем, в марте среди груды камней это нормально. К тому же вчера мне было не до обогревателя. Переворачиваюсь на другой бок, но сна уже нет. Дятел в голове вспугнул. Значит, пора заканчивать с тюленингом и вставать.

Поднимаю себя с постели, одеваюсь, чувствуя недомогание – я же ещё не ел, слезаю вниз в коридор, иду в санузел. Делаю там всё, что положено делать по утрам, принимаю душ и, уже бодро напевая себе под нос «фа-фа, ля-ля», плетусь на завтрак.

Несмотря на раннее утро в столовой царит деловой настрой. Лиля бегает с посудой, Алинка, одетая в короткие штанишки и кофточку, прыгает на цыпочках у мамки на дороге. Эрих и Бахман пьют кофе, намечая план сегодняшних действий. Остальные участники выставки мирно завтракают. Нет только Мари, Харди и Никса.

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»

Завидев меня, Баклажан в том же рыжем парике и зелёном балахоне машет рукой, приглашая на свободное место рядом с собой. Другой рукой она отталкивает Кокоса, жмущегося к ней с другой стороны. Делаю вид, что не замечаю пылкую африканку и сажусь рядом с помятым Эдиком. На этот раз напротив меня устроилась Урсула в оранжевой майке. Она едва заметно кивает мне и возвращается к яичнице с ветчиной. Ну и ладно.

– Пока тебя не было, Эрих предложил нам помирить Харди и Никса, – сообщает мне Эдик. – Я тоже думаю, что пацанам надо помочь.

– А что на это сказал ваш корифей?

– Наш уважаемый доктор Бахман лишь кивнул.

В столовую Мари вводит за руки надутых Харди и Никса. Оба молодых человека стараются не смотреть друг на друга. Улыбающаяся Мари подводит их к Бахману. В это утро девушка чудо как хороша. Хотя на ней обычные бледно-голубые джинсы и свободный бордовый свитер до колен, но настоящую красоту ничем не испортишь. Её русые волосы заплетены в одну толстую косу.

Бахман встаёт со стула, расправляет кости, вынимает трубку изо рта и нудным, как шотландская волынка, голосом произносит:

– Коллеги! Я прошу вас во имя нашего великого дела забыть о своих раздорах и здесь перед всеми пожать друг другу руки. Наша выставка – это праздник. Не нужно омрачать его личной неприязнью. Вы – люди искусства. Вы должны быть выше этого.

Мари сама соединяет упирающиеся ладони соперников. Харди и Никс неохотно обмениваются холодным рукопожатием. Дружеским его уж точно не назовёшь. Впрочем, обычное дело: вечером перебранка, а утром братание. Остальные люди искусства хлопают в ладоши. Эдик ехидно шепчет мне в ухо:

– Миру мир, войне пиписька!

– Золотые слова, герр Трепнау, – соглашаюсь я с приятелем. – Такие слова хоть к ране прикладывай.

После завтрака отправляю себя гулять вокруг Замка, а то Марина будет ругаться. Погода не очень: ветрено. Несмотря на то, что с реки тянет прохладой, природа оптимизма не теряет. Птицы занимаются устройством летних дач, травка зеленеет, солнышко блестит. Выхожу на террасу. Сорока метрами ниже находиться замковая автостоянка. На ней уже стоят двухэтажные туристические автобусы. Несколько разноцветных легковушек художников разнообразят невыразительный пейзаж. За автостоянкой тянется пустынная набережная Майна. С террасы на автостоянку можно спуститься по узкой каменной лестнице, украшенной тяжёлыми вазами с декоративными растениями, но все жители Нашего Городка знают, что туда же ведёт подземный ход из подвала Замка. Правда, ход с обеих сторон постоянно закрыт чугунными решётками, запертыми на висячие замки.

Остановившись на террасе, задираю голову вверх и глазею на башенный кран, торчащий над острыми крышами. Этот кран уже стал неотъемлемой частью ландшафта, как гора с Тремя Крестами. Кстати о Трех Крестах. Кто не знает: в окрестностях Нашего Городка есть высокая гора, на вершине которой в незапамятные времена были установлены три высоченных чёрных креста. Говорят, что это портал в другой мир. Ворота из Яви в Навь. Правда это или нет – не скажу, не знаю. Уж не взыщите. За что купил, за то и продаю.

Оказывается, я зря задираю голову. Через секунду теряю равновесие. Баланс между верхом и низом нарушен и мне необходимо присесть. Хорошо ещё, что баланс нарушился возле мраморной скамьи, а то бы я свалился как куль. Осторожно сажаю себя на ледяную скамью, постепенно возвращаю своему миру устойчивость. В холодном небе плавает звук колокола. От него веет тоской и одиночеством. В голову лезут дурацкие мысли.

Религия уговаривает меня любить Отца Небесного, но как можно любить кого-то, с кем не знаком? Мне говорят, что Он создал мир, в котором я живу. Доказательством служит то, что этот мир существует. Согласно такой логике я должен любить и полулегендарного царского воеводу, который основал мой родной город на Урале. Город ведь тоже существует. Мне говорят, что Он твой Отец, поэтому ты должен его любить и почитать. А кто тогда тот беспомощный старичок, который в эти минуты далеко отсюда изводит своими причудами Агафона? Я люблю этого старичка.

Вздыхаю. Впрочем, зачем я напрасно волнуюсь? Нас окружает множество нелепиц, которых мы не замечаем. Кто придумал, например, что Киев – мать городов русских? Киев же мужского рода.

Сижу, лениво поглядываю по сторонам. Здесь тихо, шумные экскурсанты пока сюда не добрались. Сейчас Лиля водит их по помпезным залам западного крыла. Это долгая история. Там есть на что посмотреть.

Тихий рокот справа привлекает моё внимание. Поворачиваю голову. Это робот-газонокосильщик, похожий на плоский пылесос, подстригает лужайку. Умная машинка трудолюбиво ползает по мокрой траве и уперевшись носом в край участка, разворачивается назад. Господи, до чего дошёл прогресс!

Надо заметить, что немцы вообще не любят напрягаться. Например, они никогда не носят в руках тяжёлые сумки и пакеты. Такое правило. Если увидите подобного бедолагу, будьте уверены – это иностранец.

Рассеяно барабаню пальцами по скамье. На моём тайном языке это означает: «А не пора бы тебе домой, болезный?» Подчиняюсь своему тайному языку, встаю и двигаю себя в обратном направлении. Как робот-газонокосильщик.

Едва забираюсь в свою комнату, звонит мой мобильник. Это Катя – Маринина сестра. Женщина в оковах обожания его величества императора «Иди, жри!». Любой его каприз – закон для подневольной Кати. Безусловный, как гравитация.

– Халло, Вадим!

– Халло, Катя! Как дела? Как поживает твой пёс?

Катя обижается:

– Про какого пса ты говоришь? У меня кот.

Я примирительно бормочу:

– Не сердись. Должен же я был проверить.

Катя не сердится. Она вообще-то добрая, если, конечно, не задевать «Иди, жри!».

– Марина мне позвонила и попросила передать, чтобы ты не забыл сегодня съездить на «фенишки». Утром она не смогла до тебя дозвониться.

Хлябь твою твердь! Я ничего не слышал. Видимо Маринка звонила мне, когда я грезил на скамье.

– Сейчас свяжусь с Федей, – обещаю я, – и договорюсь с ним.

– Тогда ладно. Чюссхен!

– Привет коту. Чюсс!

Звоню Феде, отрываю его от работы.

«Халло! – Халло!»

Узнаю, что сегодня Федя работает до полудня и, как близкий родственник и отзывчивый по натуре человек, согласен отвезти меня на «фенишки».

– После ленча я буду ждать тебя у ворот.

– О’кей!

– О’кей, чюсс!

– Чюсс!

Смотрю на часы. Пока трепался по телефону, наступило время ленча. Просто удивительно, как быстро пролетает жизнь. Оказывается, даже по германскому счёту. Так не успеешь оглянуться, а уже «всё пройдет, как с белых яблонь дым». Сергей Есенин.

На этот раз завтрак Геракла состоит не только из овечьего сыра и оливок. Для негераклов Лиля приготовила ещё какое-то неаппетитное блюдо с овощами. В полутемной столовой несколько художников торопливо едят, пьют чай, кофе или минералку. Набираются вдохновения. Жирный Кокос сверкает лысиной рядом с Почемутто. Вижу плешивого Кельвина с элегантной бабочкой на шее. Селина рассказывает Понтип об одарённом мальчике Мирко. Но многие отсутствуют: Урсула, Баклажан, Никс, Мари, Харди. Видимо, не могут оторваться от работы. Бахмана и управляющего Замком тоже не видно. Алинка, наверное, в детском саду.

Я пристраиваю себя между Эдиком и Круглым Ыном. Эдик вертит в руках скучный стакан с чаем. Круглощёкий кореец невозмутимо уминает тушеные овощи. Круглый Ын явно не Геракл. А вот я кладу в рот кусочек овечьего сыра. И вообще, сейчас время жевать, а не говорить.

Слышу, как мобильник Эдика начинает требовать по-русски: «Эй, возьми трубку. Мама звонит!» Слыхали? Мама звонит! Я же говорю: «Матриархат!»

– Это моя жена Танюшка, – сообщает мне Эдик, хотя я не спрашивал. Начинается обычное воркование мужа и жены. Объяснения, оправдания, обещания с одной стороны. Упреки, претензии и слёзы с другой. Ну, как всегда. Жёны со стажем любят такие разговоры. Я не слушаю. Меня больше занимают вчерашние слова Бахмана о Харди: «Он, конечно, козёл, но очень талантливый». Что-то в этом роде.

Почему-то меня напрягает, что в реакции Бахмана на вчерашнюю ссору молодых людей нет логики. Скандал устроил Никс, но виноватым Бахман посчитал Харди – того самого красавчика по которому сохнет Мари. Что-то в этом не так. Хотя, какое мне собственно дело до чужих судеб? Со своей бы нормально разобраться.

Мысленно отмахиваюсь от Бахмана, от неясной ночной тени в коридоре, от вопроса, почему Эрих был одет в полночь и от других головоломок. Машинально стучу кончиками пальцев по столу На моём тайном языке это означает: «Не гоняй напрасно ветер, чудик».

Если вовремя не остановиться, то так недолго и с Полоумной Марией столкнуться у себя в башне. Начнёшь бояться в зеркало смотреть. Вдруг из-за твоего уха выглянет жуткое лицо да как хрюкнет! Нет уж! Мне нужно сосредоточиться на недописанном романе, а не на чертовщине из заплесневелых летописей. В старину народ был суеверным. Ещё и не такие страсти-мордасти сочинял.

Рядом со мной Эдик, наконец, делает то, что до него делали пятнадцать тысяч поколений мужей. Он уверенно врёт в трубку:

– Я должен идти, родная. Меня зовёт руководитель. Нет, без меня не обойдётся. Ты же знаешь, что доктор Бахман без моего одобрения шагу не ступит. Я перезвоню тебе, золотко. Да, стофунтово. Целую.

Эдик облегчённо переводит дух, запихивая мобильник в карман. Я усмехаюсь про себя. Тоже мне, великий мистификатор! Однако ведь сработало. Хотя, почему бы и нет? Если срабатывало с пятнадцатью тысячами поколений жён, то почему бы не сработало с Танюшкой?

Смотрю на время. Поднимаю себя со стула. Пора ехать на «фенишки», иначе Сашу в скором времени ожидает экономическая лепёшка. Обустройство квартиры требует больше денег, чем у него есть. На еду и пиво с друзьями по выходным практически ничего не остаётся.

Миную офис с гомонящей на разных языках толпой желающих приобрести на память сувенирную бутылочку замкового вина. По пути сочувственно киваю Эриху, которому приходится крутиться тут одному. Бургомистр не выделяет средств на продавца, а у Лили своих хлопот невпроворот.

Выхожу из Замка на улицу. Ёжусь в тонкой ветровке под пронизывающим ветром с Майна. Утром такого ветра не было. У ворот фотографируются туристы. Большинство из них составляют пенсионеры. Аккуратные старички и старушки громко восхищаются стенами и башнями Замка, рекой, холмами, окружающими Наш Городок. Вид действительно живописный.

Федя точен. Он уже ждёт меня в белом внедорожнике. Жмём руки (Халло! – Халло!) и вперёд за зипунами! Несмотря на то, что в населённых пунктах Германии разрешена скорость до пятидесяти километров в час, Федя ведёт машину гораздо медленнее. Родственник постепенно багровеет и тихо матерится, но держится на границе тридцати километров в час. Я его понимаю. Как-то Марина получила по почте квитанцию об оплате штрафа за превышение скорости. Её «щёлкнула» видеокамера неподалёку от Песталоцциштрассе. Причём прибор зафиксировал скорость в сорок три километра в час. Марина написала гневное письмо в полицию с требованием объяснить, в чём было её нарушение, так как вдоль всей улицы нет ни одного знака ограничивающего скорость. Ей любезно ответили, что городской совет на днях установил скорость движения в Нашем Городе не выше тридцати километров в час, поэтому знаки нужны только там, где разрешено ездить быстрее. Как известно, незнание законов не освобождает от ответственности. Пришлось штраф заплатить.

Подъезжаем к железнодорожному вокзалу. Это красивое современное здание появилось совсем недавно. Год назад старенький вокзал снесли и на его месте моментально возвели модерновое строение с магазинами, кафе, удобным залом ожидания, подземным переходом к платформам, лифтами для инвалидов-колясочников, автоматами по продаже билетов. Собственно, весь район, прилегающий к вокзалу, построен уже после войны. Он был полностью уничтожен бомбардировками союзной авиации. В местных газетах писали, что при строительстве вокзала было найдено несколько неразорвавшихся авиабомб.

Федя высаживает меня возле узкого прохода между домами, ведущего к «фенишкам», а сам отъезжает на парковку у ближайшего магазина. Сжимая в кулаке пару пакетов, топаю по проходу. Городской социальный центр занимает скромный двухэтажный домик в середине прямоугольника жилых домов. На первом этаже находится продуктовый магазин, на втором – вещевой. У дверей дежурит уродливый мужик инвалидно-бездомного облика. Пропускает малоимущих в рай. Там они обретают благодать. Марина мне говорила, что в социальном центре трудоустроены исключительно инвалиды. Оно и видно.

На моё счастье сегодня очереди нет. Я подхожу к бомжеватому мужику, который следит, чтобы на «фенишки» не проник кто-нибудь с пулемётом в штанине, показываю ему пропуск и беспрепятственно попадаю внутрь. К моим услугам большой выбор почти просроченных продуктов из магазинов. Народа немного. Несколько мусульманских женщин в платках бродят среди полок, разглядывая товар. Пожилая интеллигентная дама (по виду из России) роется в груде пластиковых упаковок с нарезанной колбасой. Пара небритых потрепанных цыган радостно набирает в грязный мешок картошку из большого ящика. Глядя на них, понимаешь, что для счастья достаточно стать бедным, голодным, бездомным, гонимым, а потом просто в тепле пожрать и искупаться.

Складываю в свои пакеты сыр, рыбу, сосиски, масло, молоко, хлеб, сладкие булочки, абрикосы, сливы, бананы, печенье, шоколад, йогурт. Это для Саши. Парень – молодой, как бамбук, растущий организм. Для себя беру большую банку с растворимым кофе, сливки и таблетки заменителя сахара. Сахар я не ем. Фрау Половинкин считает, что у меня в организме нарушен баланс: избыток углеводов. Так как баланс – это всё, теперь я употребляю только подсластитель.

На выходе плачý пятьдесят евроцентов уродливой особе с широкой спиной уборщицы. Во дворе опускаю тяжёлые пакеты на землю, звоню Феде, чтобы подъезжал. Над моей головой через весь двор весело перекрикиваются две подружки. Девчонки лет двадцати в небрежной упаковке выглядывают из мансардных окошек противоположных домов и что-то горланят друг другу. Я невольно прислушиваюсь. И кто придумал, что немецкий язык грубый? Наоборот, мягкий и певучий. «Tinaa! Wo sind die Kondoomee?22
  Тина! Где презервативы? (нем.)


[Закрыть]» Слыхали? Не язык, а музыка!

Выхожу на улицу, оглядываюсь. Странно. Федя заставляет себя ждать. Это на него не похоже. Я начинаю было нервничать, но через несколько минут белый мерседес всё же появляется из-за поворота. Внедорожник тормозит возле меня. Я кладу громоздкие пакеты на заднее сиденье и сажаю себя рядом с водителем.

– Извини. Я немного задержался, – говорит Федя, трогаясь с места. – Квас пил. Ты хочешь попробовать русского кваса? Вот прямо сейчас?

Я удивленно смотрю на Федю. И попадаю под его влияние.

– Хочешь.

Мы сворачиваем в боковую улочку и по ней выезжаем на маленькую тихую площадь. Посреди площади стоит знакомая с детства жёлтая металлическая бочка. Её круглые бока украшает надпись по-русски «Квасс». Именно так – с двумя «с». Возле бочки курит на табуретке толстая баба в белом халате поверх пуховика.

– Прикинь, Вадим, что я тут надыбал, – с торжеством восклицает Федя. – Настоящий русский квас из настоящей русской бочки!

Глазам своим не верю. Квас в марте?!

– А беляши здесь не продают? – спрашиваю я Федю. Человеку же всегда хочется большего. Впрочем, может быть, это у меня белковое голодание после завтрака Геракла.

– Беляши есть в русском магазине. Будешь пробовать квас?

Про беляши – чистая правда. Кто не знает: у нас в городе работают три русских магазина. Там продают и беляши. Вынимаю себя из внедорожника, покупаю минимальную порцию черного как деготь пенистого напитка. Федя стоит рядом и с интересом смотрит на мое лицо. Баба в халате тоже с интересом смотрит. А лицо никак не может решить – пить или не пить.

Наконец, делаю глоток ледяной жидкости и сразу вспоминаю свою прошлую смерть. Газы чуть не отрывают нос. Ртом надолго завладевает отвратительная кислятина. Напиток для самоубийц. Что-то тут Федя не дотянул или очень давно не пил квас из бочки. Эта дрянь действительно «квасс». Всё без обмана. Как корабль назовешь, так оно и поплывёт.

– Ну, как тебе? – спрашивает Федя. – Забористая вещь!

– Знаешь, дело вкуса, – отплёвываюсь я. – По мне так уж лучше берёзовый сок с мякотью.

Федя ржёт, откинув назад голову.

Возвращаемся к Замку.

– Мне звонила Марина, – говорит Федя, пока мы стоим перед пешеходной зеброй, по которой неспешно плывёт африканка в два раза больше Баклажана. Вокруг необъятной маммы танцует визжащий хоровод курчавых ребятишек. Их папуасистость зашкаливает. Новые баварцы.

– И что?

– Сестрёнка просила свозить тебя к Половинкиной. Давай завтра с утра?

– Давай.

Через несколько минут Федя останавливается у замковых ворот, где всё так же толпятся туристы. Я выбираюсь наружу, прижимая к груди кофе, сливки и подсластитель. Федя машет мне на прощание рукой. Машу в ответ банкой кофе. «Чюсс! – Чюсс!» Родственник жмёт на газ и исчезает. Мы договорились, что вечером он отвезёт пакеты с продуктами Саше.

В Замке продолжается аврал. Стучат молотки, воют свёрла, орут люди.

Трудовой десант живописцев готовит свои шедевры к выставке. Им нужно торопиться. До открытия остаётся всего лишь два дня.

Мне торопиться некуда. Обед сегодня, но ещё не скоро. Добираюсь до своей комнаты, ставлю добычу на книжную полку, сажусь к ноутбуку. Проверяю почту. Ого! Власти прислали что-то интересное. Разбираю длинный текст, состоящий из непролазных канцелярских оборотов. Под текстом стоит печать и чья-то подпись. А, понял! Это решение о признании меня на пятьдесят процентов нетрудоспособным. Ну, вот. Теперь я официальный инвалид.

Постановляю отметить это дело в узком кругу, то есть сам с собой. Хочу налить себе кофе, но термос пуст. Огорчаюсь: термос постоянно меня подводит! Значит, придётся ползти в столовую. Кроме того, горло всё ещё мучит кислятина от «квасса». Уж лучше пить «кровь Микки Мауса» – кока-колу. Хотя я и живуч как клоп, но после кружки такого «квасса», боюсь, мне придётся усаживаться на облаке и думать: «Что же я натворил?»

Отправляю себя за кипятком. Кофе теперь у меня есть свой. В коридоре натыкаюсь на Иду и Урсулу. С трудом дыша, женщины тащат навстречу мне большущую картину, закрытую тряпкой. Урсула в оранжевой майке, Баклажан в зелёном балахоне и рыжем парике набекрень. Я прижимаюсь к стене, пропуская их, но художницы останавливаются возле меня. Они ставят картину на пол, и Урсула говорит, отдуваясь:

– Как хорошо, что мы вас встретили, герр писатель. Помогите нам донести эту тяжесть до столовой.

О, нет! Мне становится неловко. Наверное, даже краснею от стыда. Разумеется, в душе я глубоко поддерживаю и широко одобряю аксиому о том, что мужчины должны носить женщин на руках вместе с их ношей вот только в реале помочь Урсуле и Иде ничем не могу. Вынужден отменить гуманизм.

– Мне очень жаль, но я болею.

Сам чувствую, что мямлю неубедительно. Урсула окидывает меня презрительным взглядом и раздраженно бормочет: «Мужчины! У них вечно что-нибудь болит! Берись, Ида!»

Женщины отрывают картину от пола и, пыхтя, тащат её дальше. Мне уже не до кофе. Возвращаюсь в свою холодную светёлку в башне, со злостью бросаю пустой термос на кровать, включаю ноутбук. Обойдусь без допинга! Всё равно горячий, ароматный, крепкий кофе невероятно вреден. Это доказали британские учёные. Лучше буду работать над романом, который прославит моё имя в веках. Впрочем, нищие всегда мечтают о будущем, а богатые живут настоящим.

Могу признаться, почему я пишу именно романы. По-моему только крупные произведения существуют долгое время, а малые формы быстро исчезают. Люди во всём мире до сих пор читают романы Сервантеса, Свифта, Дефо, Льва Толстого, Дюма, Шолохова. Тот же Гоголь больше известен «Мёртвыми душами», а не «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Правда его «Вий» продолжают читать и даже экранизировать, но с ним-то понятно – атмосферный ужастик, как сейчас говорит поколение воспитанное попкорном.

От благородных намерений меня отвлекает мобильник. Звонит Марина.

– Поздравляю, дорогой.

– С чем? – недоумеваю я. До моего дня рождения ещё далеко.

– Сегодня же Всемирный день писателя.

Точно! Я совсем забыл об этом. Хорошо, что Марина ничего не забывает.

– Спасибо, милая.

– А ты таблетки утром выпил? – меняет тон жена.

Я выкручиваюсь:

– Мне некогда было. Я же ездил на «фенишки». Выпью в обед.

– Ты, как дитё малое! – возмущается Марина. – Обязательно в обед прими таблетки. Я позвоню Лиле и попрошу её проследить за тобой.

– Ну, Мариночка! Не надо звонить Лиле, – хнычу я. Даже самому противно. – Честное слово, я их скоро выпью!

– Обещаешь?

– Клянусь! Всё будет чётко.

– Посмотрим. Да! И не забудь завтра сдать кровь у Половинкиной!

– Сдам. Меня Федя отвезёт.

Торопливо прощаюсь с любимой женой, пока она ещё чего-нибудь не вспомнила.

Опять погружаюсь в свой роман. Больше меня никто не беспокоит и до обеда время пролетает незаметно. Опять оказываюсь в комнате только тогда, когда совсем позабытый желудок напоминает о себе жалобным урчанием. Смотрю на часы – пора на борщ со сметаной. С сожалением прерываюсь на середине главы. Термос пускает солнечный зайчик мне в глаза. Забираю его с кровати. Так и быть, предатель, пойдёшь со мной. Если вдуматься, то кофе не такой уж и вредный напиток. Это доказали другие британские учёные.

Обед проходит без эксцессов. Народу немного. Справа от холодного камина к стене прислонена картина, которую принесли Урсула и Баклажан. Картина по-прежнему закрыта тряпкой. На сегодня в столовой установлен сухой закон, и никто больше минералкой не брызгается. Хотя, если придерживаться концепции, что наша реальность – это всего лишь дедушкин сундук набитый хорошими и плохими вещами, то замковое вино скорее вещь хорошая. Только не нужно делать из вина культ карго.

Недалеко от меня сидит Кельвин Рихтер. Он намазывает масло на хлеб, а потом тщательно удаляет масло с хлеба обратно в маслёнку – холестерин! Кельвин отказался от борща и лакомится чем-то похожим на овечий выкидыш, запивая эту пакость молоком. Я надеюсь, что плешивый консультант хорошенько продрищется и, наконец, узнает, для чего мужику нужна задница.

Но я отвлёкся. Брошенная на полдороги глава романа не даёт мне покоя, поэтому я, не вступая в общение с творческими людьми, торопливо съедаю борщ, наливаю в термос кипяток и лечу обратно. «Лечу» – это, конечно, гипербола – стилистическая фигура явного и намеренного преувеличения, с целью усиления выразительности и подчёркивания сказанной мысли.

В комнате завариваю себе кофе. Потом, с наслаждением прихлёбывая ароматный допинг, заканчиваю главу. Пробегаю глазами готовый текст ещё раз и устало откидываюсь на спинку стула. За окнами вечереет. В пасмурном небе висит бледный лунный диск. Сил больше нет. Решаю принять ванну. В Замке я ещё ни разу не мылся. Спускаюсь в сумрачный коридор, захожу в санузел. Включаю свет, набираю горячей воды, раздеваюсь, закрываю ванну шторкой, чтобы не разглядывать унитаз и ложусь. Мягкая истома охватывает тело. Вода успокаивает и расслабляет. Я кайфую.