Текст книги "Учение о первенствующем епископе в русском православном богословии в ХХ веке"

Идеи, выраженные в работе отца Сергия Булгакова «У стен Херсониса» (1922), в русском православном богословии XX века стали наиболее близкими к католическому пониманию проблемы примата. Объяснить это можно тем, что в данный период творчества отца Сергия его философские акценты были смещены в сторону максимального рационализма, а восприятие Церкви слишком рационально и основано на институционализме. Булгаков нередко повторяет мысли П.Я.Чаадаева и В.С. Соловьева⁵²⁹, выражая чисто католическую оценку Римского примата и восточного Православия. Удивительным образом Булгаков предвозвещает некоторые католические идеи, которые во второй половине XX столетия получат развитие в экклезиологических документах Римско-Католической Церкви, в частности, в посланиях Папы Иоанна Павла II, посвященных миссии свв. Кирилла и Мефодия и славянским народам⁵³⁰.

Вместе с тем значение указанной работы отца Сергия не следует преувеличивать: Булгаков вскоре отказался от выраженных им идей и никогда сам не публиковал эту работу (впервые она была опубликована спустя много лет после его смерти, в 1991 году, в католическом журнале). В этой связи едва ли можно предполагать прямое влияние Булгакова на развитие католической экклезиологии в XX веке.

Впоследствии отец Сергий вернулся к традиционному для православной экклезиологии взгляду на проблему примата. В своих поздних работах он подчеркивает превосходство единства в Духе Святом над внешним, институциональным централизмом. Он придает большое значение национальному началу и положительно оценивает принцип автокефализма – взаимной независимости «народных Поместных Церквей»⁵³¹ в мировом Православии. Тема первенства Константинопольского престола не занимает в его работах большого места.

Это существенным образом отличает Булгакова от других русских богословов «евлогианской ориентации» и делает его «нетипичным» представителем данной группы.

Ключевое значение для экклезиологических воззрений богословов «евлогианской» ориентации приобрели труды Антона Владимировича Карташева (1875–1960), которого профессор С.В. Троицкий считал одним из главных «идеологов» «Парижского раскола»⁵³².

Выдающийся русский историк, богослов и церковно-общественный деятель, Карташев был убежденным последователем юрисдикции митрополита Евлогия, поэтому тема первенства Константинопольского престола, служения первенствующего епископа в Православной Церкви, занимает в его наследии существенное место⁵³³.

Среди русских богословов именно А.В. Карташеву принадлежала первая попытка осмысления вопросов и проблем, связанных с готовящимся Всеправославным Собором.

В 1923 году, на созванном по инициативе Константинопольского патриарха Мелетия IV (Метаксакиса) «Всеправославном конгрессе»⁵³⁴, Константинопольским Патриархатом было выдвинуто предложение созвать в 1925 году, в 1 600-ю годовщину I Вселенского Собора, Всеправославный Собор «для рассмотрения разных вопросов первостепенной важности, разрешение которых является спешным и абсолютно необходимым»⁵³⁵.

Поместные Православные Церкви, приветствуя саму идею Собора, после изучения предложенных вопросов заявили о необходимости созвать прежде Предсобор из представителей всех Автокефальных Православных Церквей. В 1930 году на Афоне, в Ватопедском монастыре, Межправославной подготовительной комиссией Предсобора был составлен список тем, подлежащих обсуждению на готовящемся Соборе⁵³⁶.

В 1932 году в Париже вышла книга Карташева «На путях к Вселенскому Собору»⁵³⁷. В нее вошли три очерка, посвященные готовящемуся Собору: «Вселенский или Всеправославный?», «Без Русской Церкви» и «Вселенские Соборы и соборность», а также статья о первом Ефесском Соборе 431 года (по поводу его 1500-летия). В предисловии к книге Карташев выражает сожаление о том, что «оглушенное катастрофой, угнетенное тяжелой борьбой за существование православное русское беженство почти не знает о том, что православный Восток готовится к Вселенскому Собору», и излагает читателям свои взгляды на теоретические и практические вопросы, связанные с этой «необычайной перспективой»⁵³⁸.

Карташев горячо поддерживает «почин главного иерарха Востока» созвать Вселенский Собор и связывает с этим «почином» надежды на пробуждение Православной Церкви от «тысячелетней соборной летаргии» и духовного «расслабления». Однако Карташев видит две главные проблемы, мешающие осуществлению этих перспектив. Первая проблема, по мнению Карташева, заключается в фактической неготовности Православной Церкви к Собору, который действительно имел бы уровень «Вселенского». Вторая проблема – в невозможности Русской Церкви – самой «могущественной части Православия» – в текущих условиях свободно участвовать в работе Собора.

Карташев подвергает сомнению законность титула «Вселенский» для предстоящего Собора, предпочитая до времени именовать его «Всеправославным» или «Великим». Он приводит многочисленные исторические примеры, когда соборы, которые претендовали на статус вселенских, оказались в итоге лишь поместными или даже еретическими. И наоборот – оказались вселенскими, хотя вначале не всеми признавались таковыми. Следуя теории церковной рецепции, Карташев считает, что формальных признаков и желания называться «Вселенским» для Собора недостаточно: нужно еще признание его в таком качестве со стороны всей Церкви – в пространстве и во времени.

Карташев полагает, что восхождение Православной Церкви к новому Вселенскому Собору должно быть постепенным. Всеправославному Собору должны предшествовать местные Соборы внутри каждой автономной Церкви, затем – соборы групп таких Церквей для ликвидации их специфических споров, и затем уже Соборы Всевосточные.

Вселенский Собор требует от участвующих в нем Церквей предварительной подготовки, «чистки от местных слабостей и недостатков». По мнению Карташева, опубликованный список тем предстоящего Собора, включающий в себя второстепенные вопросы и обходящий стороной более неотложные и важные, «показателен, как симптом неготовности Восточных Церквей к Вселенскому Собору»⁵³⁹. Для формирования одного лишь полного списка вопросов и правильной их классификации, по мнению Карташева, нужен Всевосточный Собор на базе ряда местных соборов. Процесс такого поместного соборования в течение некоторого периода времени, разрешая вопросы частные и второстепенные, «просеивал» бы в сознании отдельных Церквей вопросы более крупные, требующие сил и компетенции высшей соборной инстанции.

По мнению Карташева, современной Православной Церкви для осуществления соборного процесса на вселенском уровне до крайности недостает живой и деятельной связи всех национальных автокефальных Церквей в одно стройное целое. Восточная Церковь все еще пребывает в состоянии «расслабленности» – неорганизованности, рассыпанности на несвязанные между собою части. Поместные Церкви были разделены турецкой неволей, местными национальными интересами и стеснениями. Они растеряли знание друг о друге, привычку жить общей жизнью, иметь общий язык – и в переносном, и в буквальном смысле этого слова. «Национализмы и провинциализмы горизонтов, – пишет Карташев, – в них так укоренились, что нужны гигантские усилия для их преодоления. Православные массы привыкли смешивать суть православия с своим национальным бытом и иной быт почти не склонны признавать православным. Некоторые православные народы всю ревность о своей Церкви вкладывают в борьбу с другой православной же Церковью из-за внешних этнографических границ ее юрисдикции, языка и обряда. И особенно в последние, послевоенные годы эти конфликты национально-политического свойства, этот раж автокефализмов и автономизмов разрослись и размножились, внося новые темы раздора в среду и без того исторически разошедшихся между собой Восточных Православных Церквей. Именно сейчас дорога к вселенской гармонии на Востоке засорена новым мусором мелочных междоусобных браней. Перешагнуть через все это, “яко не бывшее”, прямо к Вселенскому Собору едва ли удастся»⁵⁴⁰.

Такое положение дел в мировом Православии, по мнению Карташева, вредит не только всеправославному единству, но и свидетельству Православной Церкви перед католическим миром. К объединительному Собору, на котором теоретически могло бы состояться воссоединение с Римской Церковью на православной основе, не готова сама Православная Церковь: «. Чтобы не в абстракции, а реально обратиться с таким предложением к Римской Церкви, надо иметь на это гораздо больше моральных прав и конкретных данных, чем это имеется в наличности у православного Востока. Мы еще не стоим на путях к такому униональному Вселенскому Собору, не по вине только одного гордого папства, но и по нашей собственной вине. Чтобы состязаться с папством не пустыми словами, а делами и фактами, нужно нам еще осуществить ту самую соборность, которой мы чаще всего всуе хвалимся в теории и не выполняем ее на деле. Мы еще не на путях к Вселенскому Собору, а только на путях к элементарной соборности. Мы еще не готовы к единому соборному фронту перед Западом. Еще не создали и не доказали своего единства на основе соборности, без папской монархии. Еще непрерывно ссоримся, дробимся и распадаемся, справедливо заслуживая “покивание главами” римо-католиков: тебе ли нас критиковать и спасать, когда себя не можешь спасти!..»⁵⁴¹.

В римском централизме Карташев видит бесспорное преимущество организованности и независимости Церкви: «У Римской Церкви есть единство, и есть сила, вытекающая из этого единства. Ее единство основано на ее специфическом догмате о единоличной монархической власти в Церкви. Опираясь на эту экстерриториальную власть папы, все национальные части ее подчинены давлению местных политик и правительств лишь до известного предела.»⁵⁴².

У Востока этого нет. У него осталась от древности лишь туманная идея «вселенскости», не воплощенная теперь ни в чем, кроме почетного титула Константинопольских патриархов. Когда-то под этим разумелась «экумени» – Ромейская империя и ее глава, «экуменический» – вселенский православный царь, придававший телу Церкви внешнее единство и, по идее, охранявший ее свободу. Однако история безжалостно похитила у Востока эту внешнюю, ненадежную и преходящую опору его «вселенскости» – имперское единство, а взамен ее не оставила ничего. Заполнить этот пробел, оставшийся в системе восточного единства ничем не замещенным, Карташев считает необходимым.

Организационное единство Церкви на вселенском уровне предполагает техническую необходимость вселенского примаса, как и всякий Собор или коллектив требует своего председателя: «Мистика вселенского (уже не в государственном, а чисто церковном смысле) единства, не исключает, а, наоборот, требует организационного, делового, административного воплощения этого единства. И его можно и нужно создать через систему Всеправославных Соборов»⁵⁴³, – пишет Карташев. «Первенство среди равных, т. е. председательство, есть элементарная техническая необходимость правильной организации всякого коллектива, в том числе и правящего органа Вселенской Церкви. И такого устойчивого примаса и председателя мы традиционно имеем в лице Патриарха Вселенского. <…> Не будучи над нами папой в римском догматическом смысле, он должен на правильных основаниях соборности получить силу и возможность играть роль центра и экстерриториальной опоры для поглощаемых и часто порабощаемых отдельными национальностями частей Восточной Церкви»⁵⁴⁴.

Карташев подчеркивает, что православное понимание первенства Вселенского Патриарха не может иметь ничего общего с теорией так называемого восточного папизма. Ссылки последователей данной теории на отдельные исторические прецеденты, как и на общую тенденцию исторического развития Константинопольского Патриархата, Карташев считает «идейным искривлением», поскольку история – не есть каноническая норма: «Истолкование привилегий первенства чести Константинопольского патриарха в смысле создания монархической власти одного сверхъепископа над прочими епископами мы отрицаем, как в прецедентах прошлого, так и в проектах будущего. Это и было бы ересью папства, упразднением веры в благодать соборности и заменой ее иной верой в благодать первосвященнического откровения. Раз мы своей восточной вере в Единого Невидимого Главу Церкви и, следовательно, в соборную богодухновенность не изменяем, то и привилегии Вселенского Патриарха мы принимаем совсем не в смысле папства, а как счастливую традицию истории, избавляющую Восток от всегда изнурительных и лишних споров о первенстве»⁵⁴⁵. По убеждению Карташева, Вселенский Патриарх не должен быть «папой дурного сорта»: такой бюрократической власти ему и не позволит осуществлять ни одна автономная Церковь.

Осуществлению соборности на вселенском уровне, по мнению Карташева, также мешает отсутствие подлинной соборности на уровне Поместных Автокефальных Церквей. «Вселенский Собор, без опоры на поместную соборность, повис бы в воздухе, как вершина пирамиды без основания»⁵⁴⁶, – пишет Карташев. Прежде попыток осуществления соборности на вселенском уровне необходимо построить жизнь на подлинно соборных началах внутри Поместных Церквей: «Мы не в порядке, – пишет Карташев. – И еще до общего собора нам нужно ввести соборный строй во всех своих церквах, этим помочь им освободиться от гнета местной политики и завоевать право на свободное, чисто церковное мнение. Из этих свободных соборных голосов сложится сам собою подлинный, не клерикально-бюрократический, Всеправославный Собор. И нужен не один, а ряд таких Соборов, перманентная периодическая система таких Соборов. Только на этом пути наш Восток может обрести недостающее ему, реальное, а не мечтательное только, единство и силу, вытекающую из такого единства»⁵⁴⁷.

«Тренировка в поместной соборности» есть не только школа: это «приобретение зрелости по существу и права по существу на участие в соборности вселенской»⁵⁴⁸. Собор – это «не игра в формальную парадность, а завершение реально выношенной соборной думы всей Церкви»⁵⁴⁹, – утверждает Карташев.

Суть соборности, по убеждению Карташева, заключена не в форме, а в реальности ее содержания. Собор есть до некоторой степени «формальное, механическое сооружение с риском не совпасть с органической потребностью живого лона Церкви»⁵⁵⁰. Реальная соборность немыслима без живого единства епископата и паствы: «Один механизм голосования епископов, оторванных от живой мысли своих церквей, был бы действием римского клерикализма, видящего в иерархии командующее начальство, а в пастве послушных подданных. Отрава этого неправославного клерикализма очень еще сильна в сознании большей части клира и мирян в наших церквах. Ее изгнание из восточного церковного организма возможно только в процессе неослабевающей практики соборования на всех ступенях церковной жизни и работы»⁵⁵¹.

Для осуществления вселенской соборности, по убеждению Карташева, необходима развернутая полностью снизу доверху соборная система, которая должна дойти до трона Вселенского Патриарха и окружить его. Карташев одним из первых русских богословов предлагает конкретную организационную форму осуществления всеправославного единства – постоянный межправославный координационный орган при Константинопольском патриархе с участием в нем представителей всех Автокефальных Церквей: «Восходя концентрически от соборов местных к Собору Всевосточному, мы должны закрепить это все православное соборное достижение не только в виде периодичности таких Соборов, но и в виде перманентного междусоборного органа по подобию практики междусъездных комитетов мировых конференций. Такой Всевосточный σύνοδος ἐνδημοῦσα, состоящий из делегатов – апокрисиариев всех Церквей, может периодически заседать и в разных географических пунктах, около разных автокефальных примасов, ради символизации братской солидарности, но преимущественная его резиденция должна быть около своего старейшего председателя, Константинопольского патриарха»⁵⁵².

Организация такого постоянного экстерриториального межправославного Синода при Константинопольском патриархе, по мнению Карташева, сделает Поместные Церкви более свободными от давления местных светских правительств и будет способствовать лучшей координации совместной деятельности Поместных Церквей в интересах вселенского Православия: «Опираясь на этот всеправославный и экстерриториальный соборный орган, каждая автокефальная Церковь будет защищать себя им от крайних посягательств на свободу Церкви ее светского правительства. У нее будет перманентная высшая инстанция во всех нужных случаях, ведущая ее быстро и непосредственно к соприкосновению с Собором всех братских Церквей, на пороге всегда возможного Вселенского Собора. У Патриарха Вселенского, с другой стороны, через такой общецерковный Синод будет сосредоточиваться отраженный пульс жизни всех Восточных Православных Церквей. И ему будет открыта возможность отечески влиять на ход их жизни в интересах Православия как целого. Лишь тогда он станет не титулярно, а реально “Вселенским Патриархом”. У него прибудет реальной правящей власти без греха догмата папства, а у Церквей прибудет свободы от провинциализмов. Дух вселенскости будет организован в деловую систему единства, на началах животворящей соборности. Восток выйдет из анархии и докажет не пустыми словами, а делом, что можно иметь видимое единство Церкви и силу этого единства, не впадая в ересь папства. Вот для чего нам нужно правильное достижение неложного, подлинного Всевосточного Собора с вытекающей из него реорганизацией всего строя православного Востока…»⁵⁵³.

Карташев признает, что создание постоянного Синода при Константинопольском патриархе как высшего всеправославного координирующего органа потребует действительной реорганизации всего церковного строя Православной Церкви, которое невозможно без проведения Всеправославного Собора.

Вторая причина, по которой Карташев считает проведение Вселенского Собора преждевременным, заключается в невозможности полноценного участия в нем страждущей Русской Церкви. Карташев говорит об особом «первородстве» Русской Церкви в современном православном восточном мире, ее исключительном количественном и качественном «весе» среди прочих Поместных Церквей. По мнению Карташева, «решать какие-нибудь большие вопросы всего Православия без Русской Церкви значит в некотором смысле решать их без хозяина»⁵⁵⁴.

Защищая первенство Константинопольского патриарха, Карташев, тем не менее, критически отзывается об отдельных шагах Константинополя, направленных на попытку провести Вселенский Собор без полноценного участия в нем Русской Церкви. Проводя аналогию с тем, как современный политический мир использует ослабление России, устраивая свои интересы без России и против нее, Карташев высказывает мысль о том, что «и вселенская квалификация предстоящего Собора, при явном отсутствии голоса Русской Церкви, не может не быть опасной как для законных интересов этой Церкви, так и для полноты и совершенства самых соборных решений»⁵⁵⁵. Стоит отметить, что данная мысль Карташева в контексте неудавшегося в 2016 году Всеправославного Собора на Крите звучит сегодня особенно актуально.

Карташев критикует Константинополь за то, что на Предсоборное Совещание им были приглашены на равных основаниях представители законной патриаршей Церкви, управляемой митрополитом Сергием, и самочинной обновленческой церкви, организованной коммунистическим правительством. Карташев дает понять, что эта «недопустимая для Церквей якобы неспособность различить правого от виноватого, православного от раскольника», вызов на Собор как православных, так и раскольников на «канонически абсурдном начале равноправия» есть неуважение к законной Русской Церкви. В этой допущенной, якобы случайной «небрежности» Константинополя Карташев усматривает осознанную политику: иначе Константинопольская Церковь должна была бы пригласить к участию в Совещании также и Болгарскую Церковь, с которой она на тот момент находилась в состоянии схизмы. Карташев считает правомерным отказ Русской Церкви от участия в работе Совещания на подобных условиях: «…Мы еще уверены твердо в том, что, как ни порабощена Русская Церковь, но она сама не унизит себя до уравнения ее канонической непрочности с ее раскольниками и не согласится на такое канонически нелепое и оскорбительное представительство»⁵⁵⁶.

Для полноценного канонического представительства на Соборе своих Церквей епископы, по убеждению Карташева, должны быть, во-первых, свободными в своем волеизъявлении и, во-вторых, должны находиться в живой связи с паствой своих Церквей, «носить ее в своем сердце». Ни первому, ни второму условию Русская Церковь на тот момент удовлетворить не могла. Голос делегатов из «советской тюрьмы» по понятным причинам не мог быть свободным. По мнению Карташева, делегаты, живущие за пределами СССР, к каким бы фракциям эмигрантской Церкви они не принадлежали, также были не вправе представлять голос Русской Церкви, поскольку пастырски они не были связаны «с телом Церкви-мученицы». Карташев полагает, что для текущего момента «лучше во всех отношениях полное отсутствие суррогатных представительств великой Русский Церкви на Соборе, чем псевдопредставительство, которое ангажировало бы на будущее время Русскую Церковь и связывало ее с постановлениями Собора, на которые она не может реально повлиять»⁵⁵⁷. Карташев признает полезным и желательным совещательное участие в соборной работе наблюдателей из числа русских иерархов, однако полагает, что Русская Церковь в целом должна остаться не связанной постановлениями Собора до дней ее освобождения и свободного волеизъявления. «Хорошее никогда признать не поздно, а от обязательств, клонящихся к ущербу Русской Церкви, ее надо уберечь»⁵⁵⁸, – мудро заключает Карташев.

Положительная оценка рассмотренной книге Карташева «На путях к Вселенскому Собору» была дана Н. Афанасьевым в журнале «Путь»⁵⁵⁹: «Нельзя не согласиться с автором в его основном отношении к будущему Вселенскому Собору: намерение собрать Вселенский Собор является положительным фактом и само по себе свидетельствует о возрождении соборности в Церкви, но поспешный его созыв в настоящее время вселяет тревогу и ставит вопрос о том, будет ли Собор “во благовремение”, – пишет Афанасьев. – Вселенский Собор нельзя рассматривать как учреждение, которое в силу разных причин прекратило свою деятельность и может быть вновь вызвано к жизни. Вселенский Собор есть высшее выражение соборности в Церкви, следовательно, он предполагает наличие соборной деятельности Поместных Церквей. Между тем эта последняя весьма слабо развита в Православной Церкви.»⁵⁶⁰.

Афанасьев готов согласиться с предложением Карташева о предоставлении Константинопольскому патриарху особого положения и особых полномочий среди православных иерархов, но считает это предложение трудноосуществимым на практике. По мнению Афанасьева, на это могут не согласиться Поместные Церкви. Афанасьев допускает, что вселенская первенствующая роль в новых условиях может быть передана какому-либо другому лицу или коллективному органу: «Возможно, что это было бы наиболее легким выходом, но практически он как раз наименее осуществим: вряд ли на это пойдут в настоящих условиях Поместные Церкви. Кажется, что правильнее тот путь, на который вступил сам Константинопольский патриарх: предварительные совещания глав отдельных Поместных Церквей. На этих совещаниях просинодах главные иерархи должны уже сами прийти к соглашению, кому из них будет поручено созвать Собор и выработать программу. Возможно, что созыв Собора будет поручен Константинопольскому патриарху, но не исключена возможность, что такое совещание облечет этим правом какое-нибудь другое лицо или изберет специальный орган»⁵⁶¹.

Афанасьев положительно отзывается и о «ценном очерке» Карташева «Без Русской Церкви», посвященному вопросу участия Русской Церкви в будущем Соборе.

К теме особой роли, принадлежащей Русской Церкви в будущем мирового Православия, Карташев вновь обращается в 1934 году в статье «Церковь в ее историческом исполнении», вышедшей в 47-м номере журнала «Путь»⁵⁶². Карташев выражает уверенность в том, что историческая миссия Русской Церкви заключается – ни много ни мало – в «возглавлении всего православия»⁵⁶³. «Русская Церковь в составе Восточных Православных Церквей играет особую, исключительную роль»⁵⁶⁴, – пишет Карташев. Несмотря на то что Русская Церковь «почти заколочена в гробу большевиками», Карташев уверен, что «историческое будущее Православия впредь провиденциально связано с силами, заложенными в Русской Церкви. Расцвет этих сил, которого мы ждем особенно по освобождении от насильственного ига безбожной красной диктатуры, несомненно увлечет, как и до сих пор увлекал, и всех других наших православных собратьев. Что Русская Церковь есть гегемон Православия, это знает всякий, кто хотя одним глазом мог наблюдать и сравнивать Церкви Востока»⁵⁶⁵.

Преимущество Русской Церкви над чтимыми за древность, но ослабевшими греческими патриархатами, по мнению Карташева, не есть только лишь «арифметическое и статистическое», но одновременно и качественное. Русская Церковь, считает Карташев, «является историческим и духовным восполнением колоссальных потерь, понесенных древним греческим христианством. Она восстанавливает нарушенное завоевателем-исламом равновесие сил Восточного Православия»⁵⁶⁶. По мнению Карташева, в русском народе, в России и ее Церкви, Восточное Православие получило тот «биологический резерв», который оно потеряло с одряхлением и угасанием эллинской нации.

Качественное преимущество Русской Церкви Карташев видит в особом «даре культурной всемирности», который Карташев, однако, затрудняется рационально определить. Согласно Карташеву, этот дар не есть простое следствие государственного могущества (хотя обычно им и сопутствуется). Это – «некая духовная невесомость, придающая бесспорное превосходство тому, кому она дана Провидением»⁵⁶⁷. Больше всего она проявляется «в очаровании искусств, литературы, в богатстве, силе, гибкости, тонкости и изяществе языка»⁵⁶⁸.

По мнению Карташева, «после тысячелетия цветения на дрожжах греческой культуры, Православие теперь проходит тысячелетие возрождения на основе новой, молодой, жизнеспособной, плодоносящей и также всемирной русской культуры»⁵⁶⁹. Карташев отмечает особенную красоту русских храмов, литургическое благочестие народа, миссионерские успехи Русской Церкви, высокий уровень русской богословской науки и творческой богословской мысли, а также «почти неведомое другим Православным Церквам выдающееся участие в русском богословии мирян и светских писателей» (А.С. Хомякова, В.С. Соловьева других)⁵⁷⁰.

К сожалению, указанные Карташевым достижения русской православной культуры относились скорее к ее прошлому, чем к настоящему. Мысли Карташева «о великом мировом призвании нашей культуры и нашей Церкви, матерински воспитавшей эту культуру»⁵⁷¹, были навеяны «мечтой о Третьем Риме последнего на земле Православия», которую сам Карташев назвал «первой и единственной любовью русской души»⁵⁷². Вместе с тем Карташев пророчески связывает грядущее исполнение Русской Церковью своего всемирного предназначения с ее «неотразимым самосвидетельством», явленном в сонме ее канонизированных и еще не канонизированных святых, с тысячами «новейших мучеников, принесенных в жертву кровавому Молоху коммунизма»⁵⁷³. «Это небесная слава Русской Церкви и ее благодатная сила, вдохновляющая ее к совершению ее исторической миссии – возглавления всего Православия»⁵⁷⁴, – пишет Карташев.

Одну из грандиозных исторических «неудач» христианства Карташев видит в отсутствии единства Церкви, которое проявляется в междоусобных войнах между различными христианскими исповеданиями, недостатке живого единства между Поместными Православными Церквами. Вину за отпадение от всеправославного единства Армянской, Сирийской и Коптской Церквей, вековую борьбу Поместных Православных Церквей за независимость «от греков» Карташев возлагает на «греческий национализм и империализм»⁵⁷⁵. По мнению Карташева, Православная Церковь не выработала для своего исторического существования достаточно независимой от нации и государства организационной формулы. Она доверчиво влилась со времени Константина Великого в форму бытия позднеримской (фактически греческой) нации и империи и через это стеснила свои сверхнациональные, кафолические, миссионерские достижения. Отталкивание от греческого национализма и империализма было важнейшей причиной отпадения от единства Церкви в древности – по поводу догматических споров – целого ряда национальных Церквей. Это же отталкивание породило в лоне самой Православной Церкви вековую борьбу с Церковью Греческой ее миссионерских дочерей за их каноническую независимость от греков.

«Боролись с греками от древних времен до наших дней, с разной степенью огорчений и ожесточений, не только канонически, но иногда и вооруженно, грузины, болгары, сербы, русские, румыны, арабы, – пишет Карташев. – Спасался этим ценный принцип национальных, местных церковных свобод. Но в эти отвоеванные автокефалии влился и вековой осадок взаимных отчуждений, лишающий Восточную Церковь ее живого единства. Автокефальные Церкви общаются между собой в еще более слабой степени, чем самые нации государства. Вопрос об их сближении и соборной кооперации есть больной и очередной вопрос настоящего момента»⁵⁷⁶. Осуждая провинциальный, «уездный» изоляционизм и национализм современных автокефальных Церквей, в том числе Греческих, Карташев, тем не менее, говорит о ценности сохранения принципа национальных, местных церковных свобод.

В 1934 году в журнале «Путь» выходит статья Карташева «Церковь и национальность»⁵⁷⁷. В ней Карташев отмечает, что вопрос о месте в Церкви национального начала, несмотря на его огромное значение и жизненную важность, еще не нашел в Церкви своего соборного разрешения. Это привело к утверждению господствующего типа церковного национализма, проявляющегося в «оправдании узких, местных политик благословениями Церкви. Вместо трагической требовательности, предъявленной аскетической Церковью к язычески натуральной сфере национальных мотивов и страстей, мы являемся зрителями не только церковной снисходительности и терпимости к морально несовершенным путям национальной политики, но и прямого им услужения, вплоть до соблазнительного оппортунизма и сервилизма»⁵⁷⁸, – пишет Карташев.

Церковь никогда не отрицала национальное начало в подлинном его виде: «Национальное начало, как и начало, индивидуальное и частное, есть святое начало разнообразия и Божьей красоты в этом мире, – пишет Карташев. – Церковь имела правильный инстинкт, культивируя гениальное и творческое начало национальной дифференциации»⁵⁷⁹. Однако век ХIХ и, особенно, век XX были ознаменованы появлением языческого, антихристианского по своему духу «зоологического» национализма, с которым Церковь уже не вправе мириться. По мнению Карташева, в этих условиях Церковь должна усиленно позаботиться о своей максимальной независимости. Положительное свойство римско-католической системы Карташев видит в том, что она «дает драгоценную опору местным церковным борцам против неевангельского язычества в защиту независимости и достоинства Церкви»⁵⁸⁰. Данное свойство, по мнению Карташева, вполне может быть реализовано и в системе Восточно-Православных Церквей: «монархии» патриархатов уже возвышаются над узкими границами отдельных государств и национальностей. Дальнейшие организационные задачи Православных Церквей Карташев видит в «собирании разрозненных по мелким национальным дробям отдельных автокефальных Церквей, de facto подчиненных и иногда порабощенных государству, в организованные соборные союзы, могущие поставить отдельные Церкви в несколько приподнятое положение над своими нациями»⁵⁸¹.