Текст книги "Возьми свою высоту"

Глава 10
Пешая медитация

Я знал, что сегодня нам предстоит ранний подъем, поэтому вчера лег спать пораньше. Но это меня не слишком-то спасло. Вставать не хотелось просто категорически, а уж совершать прочие рутинные действия вроде той же зарядки и умывания – тем более. Но раз надо, то надо.

Этот день в нашей программе был посвящен тренировочному подъему к нижним скалам Ленца. Когда я накануне спросил Калача, почему они так названы, то услышал целую лекцию – и про Ленца, и про Эммануэля. Странно, раньше эта история почему-то прошла мимо меня. А послушать там было про что: как русский царь Николай I отправил на Кавказ экспедицию, чтобы изучить местную природу и получить подробные сведения о ее особенностях и богатствах.

Возглавил эту экспедицию герой войны 1812 года генерал Георгий Эммануэль. Причем экспедиционная команда получилась немаленькой: академики, ученые, путешественники, а к ним в придачу еще почти 1000 человек – казаки и солдаты. Сам Эммануэль как дошел до поляны, названной позже в его честь, так там и остался ждать известий о покорении Эльбруса. Самые оголтелые ученые и путешественники в сопровождении местных гидов и рванули выше и заночевали на отметке 4270 метров. Это значительно выше штурмового лагеря, в котором сейчас находимся мы, там, где лежит снег. И в этой группе было уже меньше полусотни человек.

В самых радужных ожиданиях они провели ночь, а вот наутро проснулись и поняли, что до вершины им не дойти. Всех свалила пресловутая горняшка из-за быстрого и резкого подъема. Об акклиматизации тогда ведь и не думали, и даже не подозревали, что такое может быть. Причем некоторым из-за горной болезни было настолько плохо, что их пришлось спускать вниз волоком. Покорять Эльбрус осталось только четверо самых упорных товарищей: физик Эмилий Ленц, казак, да два проводника. Вот они-то и отправились на штурм, который длился почти девять часов. Без специального оборудования, без солнцезащитных очков, постоянно проваливаясь в снег – они пробирались к своей цели.

Ленц не дошел до самого верха меньше 200 метров. В итоге Эльбрус покорил один из местных проводников, которому по понятным причинам горная болезнь грозила меньше, чем остальным. Причем на финишной прямой он сбросил с себя и торбу с провиантом, и даже собственную бурку. За этим восхождением с поляны наблюдал в подзорную трубу лично генерал Эммануэль, и, когда увидел, что вершина взята, приказал бить в барабаны и стрелять из ружей в честь такого радостного события.

Ленца, кстати, с горы тоже пришлось тащить, идти сам он уже не мог. Тут-то и пригодилась сброшенная бурка, на которой его и поволокли вниз товарищи.

– Как тебе история? – поинтересовался Илья.

– Сильно! – отозвался я. – Чем-то воронку продаж напомнило.

– Воронку продаж? – удивился наставник. – А что это? Просвети, пожалуйста!

Я даже на секунду пришел в замешательство. Надо же, Калач не знает чего-то, что знаю я! И ничуть не стесняется в этом признаться.

– Ну, это такой маркетинговый инструмент, помогающий оценить эффективность продаж. Вот, допустим, про нашу строительную компанию знает 1000 человека. Из них человек восемьсот хотели бы себе что-нибудь построить. Неважно что там: дачу, коттедж, гараж. Реально обладают возможностями для заказа человек сто. Но еще совершенно не факт, что они, во-первых, вообще соберутся в ближайшее время искать строителей, а во-вторых, что они предпочтут воспользоваться именно нашими услугами. Часть из них узнали про нас через Интернет, часть – из рекламы в журнале, еще некоторые – от знакомых. Разные точки входа. На переговоры к нам придет человек пять-десять. А договор мы заключим только с одним-двумя из всей этой 1000 человек. В каждом бизнесе соотношение между этапами разное. Где-то, к примеру, 20, 30, 40 человек выйдут на покупку, но принцип остается общим.

– Надо же! – восхитился Илья. – Да, определенно, тут самая прямая ассоциация напрашивается. Изначально такая толпа в экспедицию собралась, а до вершины добрался только один. А еще что тебя зацепило?

– То, что именем Эммануэля названа поляна, где располагался базовый лагерь. Именем Ленца – скалы, мимо которых они карабкались наверх. А имя того единственного человека, который все-таки дошел, никакой достопримечательности не присвоено. Где справедливость?

– Ну, имя его, положим, не забыто, памятники стоят. Да и при жизни за свою самоотверженность он был щедро вознагражден из царской казны. А достопримечательности называли все-таки не по имени исполнителя, а по имени старшего в группе. Из той четверки самым именитым, а значит, старшим, был именно физик Ленц. Поэтому и скалы Ленца.

– Все равно, – поморщился я. – Есть в этом что-то неправильное.

Виноват не человек, а его безвыходное положение.

Будучи уже не первые сутки в горах, я понял, что мое мышление изменилось. Я то лениво обдумывал что-то, то ощущал в голове звенящую пустоту. Тело как будто сопротивлялось мне. Я помнил заветы Отшельника – не злоупотреблять жалостью к себе, но вопрос: «Зачем тебе нужно восхождение?» – застрял у меня в голове.

Это все горы виноваты, их влияние. Они словно выдавливают человека, стряхивают его с себя. Нашептывают на ухо темной ночью: а ты спустись, сразу же станет легче. И жизнь новыми красками заиграет, и кислорода будет вдоволь. Зачем тебе лезть вверх? Зачем страдать и мучиться?

– Между прочим, – сообщил Калач, когда мы крепили поверх ботинок специальные крючья-кошки, чтобы не скользить по снегу, – в горах лучший способ взбодриться – это физическая деятельность. Остановился – накатывает пессимизм. Поднялся, что-то сделал – настроение стремится вверх. Так что не кисни, сейчас пойдем, и тебе станет легче.

Вот это да! Я и не заметил, как сказал вслух то, о чем думал. Самоконтроль, похоже, начинает мне отказывать. Ладно, уж тренировочное восхождение до нижних скал я как-нибудь осилю. А там и видно будет, стоит ли замахиваться на что-то большее или нет.

Шли мы с Ильей в связке, он впереди, я сзади. С собой взяли лишь термос с горячим травяным чаем – подарком Отшельника, мой пеммикан и очередные хитро сделанные чипсы. Даже боюсь предположить, из чего они изготовлены наставником на этот раз.

Перед глазами размеренно маячили ботинки Калача. Сначала меня это дико раздражало. Казалось, что наставник нарочно идет слишком медленно. Мысленно я уже не раз и не два переложил из кармана в карман свой камешек недовольства, тщетно пытаясь придумать, что же хорошего есть в этой ситуации, и за что мне стоило бы поблагодарить Илью. Нас в пути даже обогнала одна небольшая группа из четырех человек! Их силуэты давно исчезли далеко впереди, а мы как два пенсионера чинно тащились вверх по склону.

Калач, конечно, был прав, когда сказал, что хандра развеется, стоит только начать двигаться. Вот только ничего не упомянул о том, что ей на смену придут злость и желание догнать своего наставника, чтобы высказать все, что я думаю о таких вот тихоходах. Теперь я не удивлен тому, что он планирует потратить на сегодняшнее восхождение пять-шесть часов. Еще бы! А если ползти еще медленнее, и шаг короче делать, тогда мы туда и вовсе к позднему вечеру доберемся! А если не мелочиться и встать на четвереньки, то к завтрашнему дню.

Впрочем, где-то через полчаса я, продолжая наблюдать за ярко-синими ботинками Калача, впал в особое состояние, чем-то сродни медитации. Все вокруг перестало меня особо волновать, остались только вот эти ботинки и мое размеренное дыхание. Я не знал, как далеко мы отошли от штурмового лагеря, на какой отметке сейчас находимся и сколько нам еще предстоит идти. Есть путь, есть цель – и есть движение. Называется: я и мой друг самосвал. Мне нравилось думать, что я вовремя успел прыгнуть за руль и сейчас уверенно направляю тяжелую машину вверх. Я сам по чуть-чуть, но туда, куда надо. И это было чертовски приятное чувство! Нет растерянности, преследовавшей меня последние месяцы, нет страха. Только движение вперед.

А потом я поймал себя на том, что ко мне вновь возвращается контроль над моим телом и сознанием, и это напрямую завязано на то, как я дышу. Да, я знаю, что здесь, на этой высоте, где совсем рядом проплывают над ущельем облака, крайне мало кислорода. Но каждый его глоток полностью усваивается моим организмом, каждой его клеточкой. И все эти клетки слаженно работают, потому что я – чертовски сложный биологический механизм. И это – круто!

Меж тем местный климат нас не слишком баловал, решив показать свой капризный норов. Сначала налетел безумно противный ветер, и я трижды порадовался, что глаза надежно защищены очками, а лицо – толстым слоем крема. Затем похолодало, прошел короткий мелкий дождь, а еще через какое-то время столь же внезапно стало жарко, когда нас начало припекать показавшееся из-за туч солнце.

Видимо, на ассоциациях с погодой в голове зазвучала любимая песня моей мамы, чей день рождения приходился как раз на это время: «Апрель, апрель – непостоянный месяц, он на тебя характером похож. То солнца луч смеется в поднебесье, то снег и дождь, то снег и дождь». На дворе, конечно, был не апрель, а вполне себе лето, но вот во всем остальном – полное совпадение. И солнце, и снег, и дождь – и все, считай, одновременно. Не заскучаешь.

Через какое-то время мы, к моему удивлению, нагнали тех торопыг. Видимо, у ребят что-то не ладилось, так как они стояли чуть в стороне от тропы и о чем-то оживленно беседовали. Вид у них при этом был весьма мрачный. Когда мы подошли поближе, я услышал:

– Это не мое! Вообще не мое, я понял. Я не смогу подняться. Мы еще даже до промежуточной точки не дошли, а меня уже трясет, как в лихорадке. Нет, даже не уговаривайте! Я поворачиваю обратно, а вы как хотите. Это вообще изначально была не моя идея…

Не знаю, что ответили отчаявшемуся парню его товарищи, потому что мы с Ильей уже миновали их импровизированную стоянку, но я вдруг словил сразу парочку инсайтов.

Этот мужчина, с пеной у рта убеждающий сейчас свою компанию, что он здесь случайный человек, которому надо срочно повернуть обратно, напомнил мне самого себя. Я ведь тоже до последнего колебался, стоит ли соглашаться на восхождение, и только когда Илья поставил вопрос ребром, наконец-то определился и ответил «да». А вторая догадка касалась нашего темпа движения: медленно, но верно. Эта четверка, покинув штурмовой лагерь, обменивалась шуточками, успевала фотографировать друг друга на мобильники и шустро карабкалась вверх. Но в итоге они выдохлись, а у одного и вовсе началась истерика. Потому что это горы. Потому что чем выше – тем меньше кислорода, тем более экономными и выверенными должны быть движения.

Когда мы поднялись к нижним скалам Ленца, цели нашей сегодняшней вылазки, я поначалу даже и не поверил, что мы на месте, и эта монотонная пешая медитация окончена. Мои внутренние часы окончательно сбились. Скажи мне Илья, что нам надо идти дальше – и я бы пошел, не задумываясь.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовался наставник.

– Замечательно, – ответил я, ничуть не покривив душой.

– Тогда есть два варианта. Можем прямо сейчас перекусить, а можем попробовать подняться еще на полторы-две сотни метров, постоять там, а потом спуститься сюда и все-таки поесть. Что выбираешь?

– Давай поднимемся, мне без разницы.

– Ты не слишком вымотался?

– Ну, определенная усталость, конечно, есть, но я ожидал гораздо худшего.

– Тогда пошли!

И мы, отхлебнув по глотку бодрящего чая, продолжили путь. Где-то глубоко внутри я чувствовал гордость за себя: мало того, что я безо всяких эксцессов дошел сюда, так еще и не отказался от дополнительного приключения. Кто молодец? Я молодец!

Когда мы дошли до средних скал Ленца, мой энтузиазм изрядно поиссяк. Плюс фоном, причем назойливым и откровенно мешающим, возникла головная боль – не то чтоб сильная, но очень неприятная. Я сообщил об этом наставнику. Тот в ответ кивнул.

– Да, я тоже чувствую легкое головокружение, – признался Илья. – Все потому, что у нас с тобой пока что недостаточная для этой высоты акклиматизация. Поэтому предлагаю здесь не задерживаться, а спуститься к нижним скалам. Там однозначно будет полегче.

Спуск у нас получился бодрым: мне показалось, что он занял в четыре раза меньше времени, чем подъем. На привале мне и впрямь полегчало: голова пришла в норму, исчезли противно мельтешащие перед глазами серебряные мушки. Да и зевать я начал пореже, а то там наверху, казалось, что еще немного, и я себе вывихну челюсть.

Импровизированные бутерброды из пеммикана и чипсов в тот момент показались вкуснее обеда в любом пятизвездочном ресторане. То ли я настолько успел проголодаться, то ли за эти дни вкусовое восприятие серьезно изменилось, но я наслаждался буквально каждым кусочком, каждой крошкой этой немудреной закуски. Даже Калач не стал отказываться от мяса и отдал должное моему пеммикану: видимо, в горах не до диеты, а здоровый мужской организм свое требует. Между делом Илья еще и отметил, что тот получился очень ароматным и сытным, заодно подсказал на будущее рецепт пеммикана с брусникой. Странное сочетание, но нужно будет как-нибудь попробовать.

О том, что здесь опасная зона, напоминали памятные таблички на скалах с именами погибших альпинистов. Порой тут гибли даже целые группы. Эльбрус уже не казался мне «детским садом». Табличек оказалось неожиданно много, и я про себя твердо решил во всех вопросах, связанных с восхождением, безоговорочно слушаться Илью. Похоже, я еще очень многого не знаю про горы и про то, как следует себя здесь вести, и каждый новый день меня в этом убеждает. Кто бы, к примеру, мог подумать, что черепаший ход окажется столь эффективным? А мы ведь благодаря ему безо всяких проблем добрались сюда.

К тому моменту, как мы перешли к запланированной тренировке, снизу показалась та самая четверка торопыг. Значит, все-таки убедили свое слабое звено продолжить путь. Долго же им пришлось его уговаривать! Мы вон успели уже и до средних скал дойти, и спуститься, и перекусить, а они только-только сюда поднимаются.

Выглядели они злыми и, что греха таить, измученными. Да, это, конечно, нехорошо, но в глубине души я испытывал злорадство. Почему-то слишком уж зацепило меня то, что нас сегодня так напоказ обогнали, чуть ли не красуясь тем, как они бодро бегут. Ну и зачем, спрашивается, было так поступать?

Пока Илья учил меня правильно падать в снег и скользить по склону, расположившиеся на привале парни разве что шеи не вывернули: так им было любопытно, чем это мы тут занимаемся.

– Подожди, они что, сами без инструктора в гору полезли? – улучив минутку, тихо спросил я Илью, так, чтобы нас не услышала компания. – Из них никто не выглядит, как бывалый альпинист.

– Похоже на то, – грустно кивнул мой наставник. – Запретить им восхождение, конечно, никто не может, но ребята сильно рискуют. Под снегом ледник, везде трещины. Никогда не угадаешь, когда оступишься и попадешь в такую. Поэтому и ходят здесь в связке и на некотором расстоянии друг от друга, чтобы, если упал один, второй смог бы его удержать. Элементарные правила безопасности, иначе твое имя может внезапно оказаться на новой табличке на этой скале. Это, конечно, память, и, возможно, даже на века, но что-то мне подсказывает, любой из тех, кто здесь упомянут, предпочел бы обойтись без нее и остаться в живых. Ладно, авось ребята на нас посмотрят и до чего-то додумаются. Давай повторим приемы самозадержания на склоне…

Вдоволь накувыркавшись в снегу после инструктажа, мы отправились обратно. Вот сейчас я мог со всей уверенностью сказать, что действительно устал. Но это была приятная честная усталость. Я сделал все, что было запланировано, и, по словам Ильи, да и по собственным ощущениям, очень неплохо при этом держался. Как же замечательно, что завтра у нас день отдыха!

Часа за полтора мы спустились вниз. Первым делом я с огромным наслаждением переобулся из горных ботинок в обычные кроссовки. Илья предупредил, чтобы я был аккуратнее на камнях, поскольку защиты нет, а подвернуть голеностоп здесь проще простого.

После сытной еды меня слегка разморило. Я сидел на пенке, смотрел на облака, плывущие, казалось, совсем рядом на уровне глаз, и тихонько задремывал.

– А у меня для тебя новое задание, – внезапно огорошил меня подсевший рядом Калач. – И тебе для него вновь понадобится блокнот.

– Опять писать что-то придется? И много? – поинтересовался я, поскольку в данный момент совсем не испытывал желания чем-то заниматься.

– Это уж как пойдет, – улыбнулся Илья. – Если во вкус войдешь, то много. А может, и одной страничкой ограничишься.

– Умеешь ты заинтриговывать! – я повернулся лицом к наставнику. – И что же на этот раз?

– Просто напиши, ради чего ты просыпаешься каждое утро.

Я секунду помолчал, переваривая услышанное, а потом спросил:

– То есть ты хочешь узнать, в чем смысл моей жизни? Ведь я все правильно понял на этот раз?

– Это не я, – улыбнулся Калач. – Это ты хочешь узнать, ради чего ты живешь. А чтобы тебе было от чего отталкиваться, когда будешь его выполнять, подумай над тем, каким стимулом в жизни мужчины является женщина. На что он готов ради нее.

– А! Ну тогда я уже знаю, что напишу.

– Отлично! Ну и подумай заодно про свои доспехи из убеждений…

Аудиодневник Владислава. Четвертая запись

Илья, похоже, хочет, чтобы у меня мозги вскипели: мы почти весь остаток вечера убили на то, что обсуждали, как наши убеждения превращаются в доспехи, а доспех становится окостеневшим панцирем. Ну и, соответственно, никуда уже из себя человека не выпускает, просто перекрывает ему рост.

Поначалу я не слишком врубился в тему. Илья мне уже и басню про лисицу и виноград припоминал, и чего только не делал. Короче, для себя я вывел так: доспехи бывают разными, но от этого они доспехами быть не перестают. Лиса не захотела чувствовать себя лузером с растолстевшей талией, который даже до винограда допрыгнуть не в силах. Поэтому заявила, дескать, не очень-то и хотелось. В итоге самооценка по-прежнему на высоте, а талия ширится дальше, ведь никаких выводов из ситуации не сделано.

Был у Ильи еще пример про двоечника, который с гордостью всем рассказывает, что он не выучил уроки, потому что волонтерил в собачьем приюте. То, что приют никуда не денется, а уроки – такая штука, которую надо выполнить к определенному сроку, двоечник в упор не видит. Для себя он – молодец, о животных заботится, пусть даже в ущерб учебе. Но всем вокруг давно ясно, что он просто лентяй, не умеющий планировать свое время.

А потом мне вдруг предложили вот сразу, без размышлений, сказать все, что я думаю о своих бывших друзьях. И не стесняться в выражениях. И даже про камешек недовольства пока забыть. Вот прямо лепить правду-матку как есть.

Ох, как я развернулся! Все припомнил. И как они меня за глаза обсуждали, когда думали, что я их не слышу. И как Марик вечно цеплялся с этим дурацким кальяном, хотя прекрасно знал, что у меня от него потом голова гудит. Как парни пытались меня на слабо взять, смогу ли очередную красотку на интим склонить. Как тащили к себе, не слушая никаких отговорок, могли даже в разгар производственного совещания позвонить, или когда я на стройке в котловане торчу. Приходилось все бросать на полдороге и ехать к ним. А зачем, спрашивается? Кому это было нужно?..

Когда я выдохся, Илья участливо посмотрел на меня, а потом привел еще один пример. Вернее, народную поговорку, что блудливая свекровь невестке не верит. Когда человек со своей кривой меркой ко всем остальным подходит и во всех видит ровно то, чем отличается сам. Когда пропойца ругает коллегу, что тот вечером в пятницу домой торопится – ведь напьется же! Когда размалеванная баба в трамвае громогласно отчитывает юную девушку за яркий цвет помады.

А потом он просто меня добил. Потому что велел еще раз вспомнить, что именно не нравилось в моих друзьях. Только учитывать при этом, что не нравится мне в них ровно то, что есть во мне самом. Как ушат холодной воды на голову вылил.

Короче, сижу, вспоминаю. И ничуть меня эти новые знания не радуют. Потому что если так посмотреть, то получается, что я – самовлюбленный эгоист, которому плевать на окружающих, который готов играть их чувствами просто шутки ради. И да, я завидую тем, кто успешнее меня. Не знаю, как теперь засну после такого. Все, конец записи.

Глава 11
Как решит гора

Я уже привык к тому, что просыпаюсь здесь, мягко говоря, не в лучшем настроении. Но на сей раз с удивлением отметил, что хандрить особого желания нет, несмотря на то, что вчера я открыл в себе не самые светлые стороны. Да и спал я как сурок, безо всяких сновидений.

Я сделал упражнения, не забыв добавить по одному разу к каждому повтору, умылся, мы с Ильей позавтракали и, посовещавшись, отправились к так полюбившемуся мне озеру с водой восхитительного цвета. Теперь нам надо было беречь силы, ведь сегодня в полночь, если гора позволит, мы начнем наше восхождение, а она могла и не пустить, как мы уже убедились на опыте той самой первой группы, которую я тогда утром провожал завистливым взглядом с поляны Эммануэля.

Ребята должны были отправиться на штурм этой ночью, чтобы к 15:00 успеть вернуться обратно, так как вероятность, что погода испортится в это время, резко возрастала. А рисковать понапрасну собственным здоровью и жизнью, понятное дело, никто не хотел. Но, услышав прогноз, гиды решили выждать еще день. И совершенно не прогадали, как выяснилось. Сильный дождь, сменившийся снегом, да все это в сопровождении шквалистого ветра – нет, в такую погоду лучше сидеть в лагере. Тем более что все обычно закладывают запасной день на случай вот таких вот неприятных курьезов.

– Интересно, а нас гора пустит? – спросил я Илью.

– Вполне вероятно, – пожал он плечами. – Скорее да, чем нет, но тут уже от нас мало что зависит. А значит, и переживать не из-за чего.

– То есть? – удивился я.

– Если бы теоретически мы наколдовали бы себе хорошую погоду, то в наших эмоциях по данному поводу еще был бы смысл. Но у нас такой возможности влияния нет, если, конечно, не впадать в излишнюю эзотерику и не воображать то, чего не может быть. А следовательно, зачем себя расстраивать заранее, или питать ложные надежды там, где не стоит?

– А я всегда считал, что надежда – это хорошее чувство.

– И да, и нет, – задумчиво отозвался Калач. – Кстати, помнишь, мы вчера говорили про доспехи из убеждений? Так вот, надежда может стать частью такого доспеха.

– И навредить человеку? Но как? Прости, в упор не представляю себе такую ситуацию.

– Представь себе семью, у которой есть традиция передавать свое ремесло следующим поколениям. Военные семьи, династии ремесленников. Когда, скажем, дед служил, сын служит, и от внука в будущем ждут, что он отправится в военное училище. А внуку эта ваша армия – как козе баян. Он хочет обычной светской жизни. Быть менеджером, офисным клерком, да чертом с рогами, лишь бы не на плацу шаг печатать. Но родители-то до последнего надеются! А в итоге, когда все предсказуемо летит кувырком, начинается драма на ровном месте. Все друг на друга обижены, всем плохо. Хотя казалось бы: и что такого? Каждый волен сам выбирать свой путь. Но родители сначала предпочли об этом позабыть под предлогом «у нас все мужчины в роду делают так и никак иначе», потом долго надеялись, что все пройдет без сучка и задоринки. А в итоге расписываются в своей неспособности понять настоящие потребности ребенка и калечат жизнь и ему, и себе из-за сущей ерунды.

Я задумался. Нет, в моей семье такого точно не было, у нас все родственники занимались кто чем. Были и продавцы, и научные работники, и те самые менеджеры, и инженеры. Но я прекрасно понимал, о чем мне толкует Илья, потому что подобная драма произошла с моей школьной подругой, которая наотрез отказалась идти в медицинский вуз по стопам своих предков. Ох, какой же был скандал! Она психанула, нашла себе работу и ушла из дома. Высшее образование получила то, которое хотела, но далеко не сразу. И училась на заочке, так как иначе не смогла бы себя содержать. Не знаю, как там сейчас обстоят дела, давно с ней не общался. Но несколько лет назад она все еще была в ссоре с родителями и очень на них злилась. Думаю, и они на нее тоже. Хотя действительно: и что тут такого-то?

– Последнее дело – стараться оправдать чьи-то надежды и ожидания, – неожиданно вырвалось у меня.

– Да, все так, – подтвердил Илья. – У каждого своя жизнь. И отвечать в ней можно только за себя. А за детей – лишь до тех пор, пока они не встанут на ноги. Мы должны уважать чужой выбор, даже если это выбор твоего собственного ребенка, с которым ты по ряду причин не согласен. Кстати, а расскажешь мне про своего отца?

О, тут я мог говорить часами! Батя всегда был для меня настоящим авторитетом – даже тогда, когда тайком от мамы мы катались с ним с горки, раздобыв на ближайшей помойке пару кусков картона, а потом вверх тормашками улетали в сугроб. Мы ходили с ним в мини-походы, удили рыбу, строили города из песка, слушали песни. Именно папа, а не мама, научил меня пришивать оторвавшиеся от рубашки пуговицы. Потому что непорядок, если мужик сам себя обслужить не может, как он мне объяснял. А гордиться своей бытовой беспомощностью – глупо. Эх, давненько я к родителям в гости не выбирался. Все некогда да некогда, дела да дела. Непорядок. А уж сколько они своих внуков не видели!

Илья внимательно выслушал меня, а потом спросил:

– Как думаешь, твой сын сможет рассказать о тебе что-нибудь подобное, когда вырастет?

Тут я почувствовал, будто мне дали под дых. Вот как Калач умудряется находить самые болезненные точки и так прицельно бить по ним?! Да ничего мой сын обо мне не расскажет. Потому что нечего там рассказывать. Папа уходил рано, приходил поздно, часто вообще жил не с нами. Иногда ругался с мамой. Все!

Все, что происходит в жизни, случается не с тобой, а для тебя.

Я не знал, что нравится моему ребенку, какую еду он любит, кем мечтает стать, когда вырастет. Для меня он был несмышленышем, которому надо было сначала вовремя менять памперсы, а дальше – следить за тем, чтобы не взял в рот какую-нибудь гадость и не навредил себе во время игры. И с этим, как мне казалось, лучше всего справится его мама, пока я занимаюсь чем-то действительно важным. Например, зарабатываю деньги.

Но ведь мой собственный отец, вернувшись с работы, когда я был примерно в том же возрасте, в каком сейчас находится мой сын, сажал меня на колени и долгими вечерами рассказывал всякие удивительные истории о земле и людях. Так я впервые услышал имя командора Кусто, узнал, что у земли есть два полюса – Северный и Южный. Как сейчас помню, очень удивился, что Африка – это не выдуманная Корнеем Чуковским страна, а целый континент, на котором по большей части живут люди с черным цветом кожи. И что они тоже очень разные, как и мы, светлокожие. А еще есть те, у кого красная кожа и желтая кожа! И даже лиловая кожа бывает, оказывается! Ох, сколько же таких вот открытий подарили мне беседы с отцом! Папу не смущало то, что я ничего не знаю об этом мире, то, что я маленький, глупый и даже зубы себе еще толком чистить не научился. Он был терпелив со мной, всегда доброжелателен. Никогда я не слышал от него «отстань» или «отцепись, не до тебя сейчас».

Я еле сдержался, чтоб не застонать. Я уже не смогу стать своим детям настоящим другом. Я сам загнал себя на позицию банкомата с ножками. Так они будут ко мне относиться и дальше. Папа – дай это и то, спасибо, пошел нафиг, не мешайся под ногами. И не потому, что они какие-то монстры, нет! Монстр здесь – только я и никто другой. А я-то еще винил Марину, когда она пыталась достучаться до меня, объяснить, что я не прав. Считал ее истеричкой и скандалисткой, а она просто отчаялась, так как перепробовала все доступные ей способы поговорить с тем, кто по определению становится глух, как только речь заходит о том, чтобы выбрать между семьей и друзьями.

Друзья… Такая жертва, и ради кого? Ради тех, кто меня высмеивал? Кто за мой счет заказывал деликатесы и дорогое бухло, но при этом даже ни разу не поблагодарил, потому что в нашей компании это считалось чем-то само собой разумеющимся. Даже когда я предпочел бы поехать домой и провести вечер с женой и детьми, я как зомби тащился в кальянную, только бы никого не обидеть. Чужих людей не обидеть! А чего там в это время близким людям нужно, так это дело десятое, они же и потерпеть могут! Только вот терпение их оказалось не безграничным…

– Никогда не поздно изменить свою жизнь, – тихо произнес Илья, дипломатично не глядя в мою сторону и отвернувшись к горному озеру. – Неотвратимость – это всего лишь игры нашего ума. Поэтому не стоит так на этом циклиться. Это мало того что бессмысленно, так еще и вредно.

– Боюсь, я уже безнадежно опоздал. Упустил самое важное. Моя семья меня не примет обратно и не простит. Я сам их оттолкнул от себя.

– Ты вновь лихорадочно пытаешься собрать себе броню, которая тебе не нужна.

– И каким это образом? Честное слово, это последнее, о чем я сейчас думаю, – признался я.

– И тем не менее! Нынче ты уверяешь себя, что поезд ушел, совершенные ошибки непоправимы, нужно готовиться к самому худшему. Ведь так?

– Ну допустим. И что?

– А знаешь, для чего нужна тебе эта броня на самом деле?

– Просвети, пожалуйста. Тем более повторюсь: я никакой брони в упор не вижу.

– Тебе нужны эти оправдания для того, чтобы ничего не менять в жизни. Ведь если решить, что твои усилия бессмысленны, то их можно не совершать. А если их не совершать, у тебя статус-кво, все остается так, как было раньше. А значит, можно вволю страдать, получая от этого массу вторичных бонусов. Авось кто пожалеет, по головке бедняжку погладит.

– Мне не нужна ничья жалость! – рявкнул я. – Моя семья – это только моя проблема и ничья больше. И рассказывать каждому встречному-поперечному о том, как я накосячил, я не собираюсь. Так о каких бонусах может идти речь?!

– Ты сейчас злишься, потому что уже не получил ту порцию жалости, на которую подсознательно рассчитывал, – вздохнул Калач. – Тебе были нужны моральные поглаживания. Дескать, ну так сложилось, ты не слишком-то и виноват, просто такое вот неудачное стечение обстоятельств. Это естественная психологическая защита. Помнишь лису и виноград? Двоечника и собачий питомник? Никто из них не стал менять что-либо в своей жизни. Каждый предпочел придумать подходящую отговорку, чтобы объяснить, почему и так сгодится. И пока до них что-то не дойдет, они будут ходить по этому порочному кругу. Продолжать, как ты выражаешься, косячить, затем оправдывать свои действия любой мало-мальски красивой причиной, но ни на йоту ничего не менять. Вот и подумай, так ли тебе дорого то, что ты с таким жаром сейчас защищаешь?