Текст книги "Теченье. Книга стихотворений"

Валерий Котеленец
Теченье. Книга стихотворений

© Котеленец В.С., 2022

* * *

Светлой памяти моей жены Татьяны

«И что-то там щёлкает в головах…»

 
И что-то там щёлкает в головах.
И вдруг набегает слеза…
 
 
Поэзия не в словах.
Поэзия между и за.
 

«Под бессмысленным солнцем…»

 
Под бессмысленным солнцем
в миллиард киловатт
я зачем-то живу, без вины виноват.
Под безжалостным небом,
под бездушной луной
я бреду наугад по дороге земной.
 
 
И никто мне не скажет, зачем и куда
меня эта усталая манит звезда,
что мигает вдали, никому не видна,
зеленым-зелена, ледяным-ледяна…
 

«Будто тяга сквозная…»

 
Будто тяга сквозная
волочит по судьбе.
Жизнь прочапал, не зная
ничего о себе.
 
 
Столько горя осилил.
Только счастья – не смог.
То ли ноги носили
мимо нужных дорог?
 
 
Дотащился, блуждая,
до конца бытия…
И дорога – чужая.
И судьба – не своя…
 

«Так и живу. На пиру, как на тризне…»

 
Так и живу. На пиру, как на тризне.
Вот ведь какая фигня.
Это не я оторвался от жизни.
Это она от меня.
 
 
Это она меня, подлая, снова
к пропасти тащит вперёд.
Это не я понаделал такого,
что просто ужас берёт.
 

«Ничего уже не будет никогда…»

 
Ничего уже не будет никогда.
Ни о чём уже не стоит сожалеть.
А в реке такая чёрная вода,
что в неё опасно с берега глядеть.
 
 
Ну и ладно – помирать так помирать.
Ну и чёрт с ней, с этой жизнью растакой.
Отобрали всё, что можно отобрать, –
гордость, совесть, душу, родину, покой.
 
 
Неприкаян, не раскаян, не прощён,
ни во что уже не веруешь, как все.
Только память трепыхается ещё,
как раздавленная птица на шоссе.
 

«Журавли ещё не улетели…»

 
Журавли ещё не улетели.
И не вся попадала листва.
Целый день слоняешься без цели,
бормоча забытые слова.
 
 
Глянешь вдаль – а там туман да морось.
Глянешь вверх – и там просвета нет.
И стреляет под ногами хворост,
будто чей-то чёрный пистолет.
 
 
И какой-то звук невыносимый –
то ли сзади, то ли впереди.
То ли стонут мёрзлые осины.
То ли сердце рвётся из груди.
 

«За каждый вдох, за каждый выдох…»

 
За каждый вдох, за каждый выдох
мне жизнь любить не надоест.
И если Бог меня не выдаст,
то и свинья не съест.
 
 
А Он не выдаст. Он не выдаст!
Иначе всё – напрасный труд.
И каждый вдох. И каждый выдох.
И каждый стук вот тут…
 

«На тысячу эонов…»

 
На тысячу эонов
всего один поэт.
И для него законов
на этом свете нет.
 
 
Ему под небом тесно,
как ангелу – в тюрьме.
Он видит свет небесный
в кромешной этой тьме.
 
 
Он смерть целует в губы.
Он жизнь целует в лоб.
Ему такие любы,
что краше только в гроб.
 
 
Он пишет что захочет.
Он мир скатал в яйцо.
Он вечности хохочет
в прыщавое лицо.
 

«Время не вылечит никого…»

 
Время не вылечит никого –
ни человека, ни зверя, ни гада.
Трудно идти поперёк всего,
а не повдоль, как надо.
 
 
Трудно дышать, не вздымая грудь.
Трудно глядеть сквозь вещи.
Это кривой, но единственный путь.
Это твой рок зловещий.
 
 
Мёртвая рукопись на столе.
Жизнь, утекающая бездарно…
Небо не параллельно земле.
Небо – перпендикулярно.
 

«Когда глаза мои сухи…»

 
Когда глаза мои сухи
и не бежит мороз по коже,
я не могу писать стихи.
И прозу – тоже.
 
 
Как будто все они во мне
до дна последнего иссякли.
И я ступаю по земле,
как смертный всякий.
 

«Встать и уйти…»

 
Встать и уйти.
И вроде не должен никто ничего никому.
Есть как минимум два пути.
И оба – во тьму.
 
 
Отряд, как всегда, не заметит потери бойца.
Так темна и земна круговерть.
Есть как минимум три варианта конца.
И все они – смерть.
 
 
Не выберешь ношу себе по судьбе.
Бог просто так не подаст никому.
Есть всего лишь одна дорога к себе.
И эта дорога – к Нему.
 

«Все мы медленно сходим с ума…»

 
Все мы медленно сходим с ума.
Даже те, у кого его нет.
Потому что кругом сумасшедшая тьма
и свихнувшийся свет.
 
 
За последней чертой не видать ни черта.
Заколдованный, замкнутый круг.
Потому что внутри у меня темнота
пострашней, чем вокруг.
 
 
Только я ещё всё-таки, кажется, есть.
И с тобой, как ни странно, вдвоём.
Потому что ты намертво здесь –
в умирающем сердце моём.
 

«Время остановилось…»

 
Время остановилось.
И ни туда ни сюда.
Божья ли это милость?
Или беда?
 
 
И ничего не выйдет.
Всё бесполезно впредь.
Чтобы тебя увидеть,
надобно умереть.
 
 
Чтобы тебя услышать,
надо сойти с ума.
Как она хрипло дышит,
страшная эта зима!
 

«Вновь эта боль непомерная…»

 
Вновь эта боль непомерная,
эта слепящая тьма.
В ночи такие, наверное,
люди и сходят с ума.
 
 
Что ты, душа окаянная,
в угол забилась как зверь?
Разве в твои покаяния
кто-то поверит теперь.
 
 
Горькие сны и пророчества.
Памяти чёрствый ломоть…
Может, от одиночества
нас и придумал Господь?
 

«Плывёшь, плывёшь, отчаянно гребя…»

 
Плывёшь, плывёшь, отчаянно гребя.
А жизнь сильней. И сносит по теченью.
И сколько ни обманывай себя,
победа – не твоё предназначенье.
 
 
Но ты плывёшь – бессмысленно и зло.
Но ты гребёшь, хотя надежды нету…
А не грести – куда бы унесло
теченье обезумевшее это?
 

«Посуду мою. И пою…»

 
Посуду мою. И пою.
Всё, что из сердца льётся.
И чем шумнее воду лью,
тем громче мне поётся.
 
 
Пою и мою. И моё
посудомоечное пенье
в тарелок скучное мытьё
привносит смысл и вдохновенье.
 
 
Пою. Но лишь закрою кран,
опять молчу как истукан.
Или беззвучно завываю.
 
 
Как пёс бездомный на луну.
И проклинаю тишину.
И песен тексты забываю.
 

«Когда мы спим, деревья бродят…»

 
Когда мы спим, деревья бродят
по неприкаянной земле.
Их корни места не находят.
И души их скорбят во мгле.
 
 
Скорбят о прошлом и грядущем,
о том, что снегом замело,
тоскуют по эдемским кущам,
не знавшим про добро и зло…
 
 
А утром выглянешь в тревоге
в окно, подёрнутое тьмой…
«Да вон же – ива у дороги…
Вернулась, блудная, домой!»
 

«По жизни недолгой…»

 
По жизни недолгой
проследовав бегло,
я тоже уеду.
Боюсь, навсегда.
 
 
Пишите по адресу:
Адское пекло,
самая жаркая
сковорода.
 

«Во дни тревоги и сомненья…»

 
Во дни тревоги и сомненья,
когда больна душа твоя,
тебя ввергает вдруг в смятенье
триангулярность бытия.
 
 
И в цепенящий ужас транса
бросает, разум оглушив,
несопрягаемость пространства
с амбивалентностью души.
 
 
И мир, доселе конгруэнтный,
инкорпорируется вдруг
и, как разбуженная Этна,
интермиттирует вокруг.
 

Песнь о великой вселенской брани

 
…И вот мы встали к плечу плечом –
Балда, Емеля, Иван-дурак…
Но нам не выдюжить нипочём –
со всех сторон обступает враг.
 
 
Иван-царевич уже давно
собрал манатки – и след простыл.
От супостата в глазах темно.
И Змей Горыныч заходит в тыл…
 
 
Ох, не хватает у нас мощей!
Ох, все мы, братцы, поляжем тут!
А на подмогу врагам Кощей
с Поганым Идолищем идут.
 
 
Сверкает саблями вражья рать,
грохочут ядра, свистит свинец…
И так не хочется помирать.
А в этой сказке плохой конец.
 
 
Но минет время, и в некий час
бойцы другие отмстят за нас.
И встретят ворога бок о бок
Жучка, внучка и Колобок.
 

«О чём говорить ещё?..»

 
О чём говорить ещё?
Всё сказано. И давно.
Весна по стеклу течёт,
просачиваясь в окно.
 
 
Всё сказано обо всём.
И даже больше всего.
Я даже не помню совсем
голоса твоего.
 
 
И слов уже больше нет.
И снов уже больше нет.
Темно – зажигаю свет.
Светло – выключаю свет.
 
 
И мысль в голове одна.
Но страшно глядеть на карниз.
Течёт по стеклу весна
и скатывается вниз.
 

«Мы с тобой хотели счастья…»

 
Мы с тобой хотели счастья.
Мы его и получили.
Только что-то больно мало –
уместится в кулаке.
Это всё не в нашей власти.
Это всё не в нашей силе.
Это просто нашептала
жизнь на птичьем языке.
 
 
Мы, конечно же, не против,
что любовь не просит хлеба.
И судьба для нас, конечно,
никакой такой не враг.
Только этот дом напротив
загораживает небо.
Только этот снег кромешный
не закончится никак.
 

«Ночь за окном завывает натужно…»

 
Ночь за окном завывает натужно,
ищет кого-то во мгле…
Нам с тобой ничего не нужно
на нелюдимой земле.
 
 
Пусть наше время не в нашей власти,
но до последнего дня
нам ничего не нужно для счастья,
кроме тебя и меня.
 

«Не уходи прочь…»

Т. К.

 
Не уходи прочь.
Не исчезай в тень.
Время моё – ночь.
Время твоё – день.
 
 
Я не сойду с ума –
просто скажи: «Нет!»
В сердце моём – тьма.
В сердце твоём – свет.
 
 
Только не откажись.
Только позволь сметь.
И возвести жизнь.
И прокляни смерть.
 

«Никто ни в чём не виноват…»

 
«Никто ни в чём не виноват.
Никто не должен никому.
У каждого свой личный ад
и путь к нему.
И кем бы ни был ты рождён
на свете непростом,
уйдёшь, за всё вознаграждён
кладбищенским крестом…»
 
 
Так говорят тебе они.
Но ты их из себя гони.
И ноги уноси.
 
 
Беги того, кто слеп и глух.
Ищи того, в ком Божий дух.
Верь. Бойся. И проси…
 

«Когда на землю упадёт…»

 
Когда на землю упадёт
безумная луна,
моя душа твою найдёт
и выплывет со дна.
 
 
Над бездной гибельной скользя,
мы встретим свет иной.
Но душам по двое нельзя.
Им должно по одной.
 
 
И навсегда порвётся нас
связующая нить…
 
 
А что мешает нам сейчас
терпеть, прощать, любить?..
 

«Это жизнь. Она такая…»

 
Это жизнь. Она такая.
Что с неё возьмёшь?
То как медный грош сверкает,
то бросает в дрожь.
То черным-черна, как сажа,
то светлым-светла…
 
 
А потом не вспомнишь даже,
что она была.
 

«Демоны одолели…»

 
Демоны одолели.
Лезут со всех сторон.
Я отбиваюсь еле,
как от шальных ворон.
 
 
Вроде живём по вере,
совесть блюдём и честь.
Мы же не очень звери,
в нас и другое есть.
 
 
Праведное, святое,
ангельскому под стать.
Махонькое такое.
Выпорхнет – не поймать.
 

Полустанок

 
Смеркается. Сыро и зябко.
Крест-накрест обвита платком,
в тужурке оранжевой бабка
из будки выходит с флажком.
 
 
Состав прогрохочет. И снова
на сто километров – одна.
Заварит чайку травяного
в консервной жестянке она.
 
 
И цедит с тоской отрешённой.
И шепчет: «Господь сохрани…»
И – словно пустые вагоны –
за окнами тянутся дни.
 

«Заросла душа быльём…»

 
Заросла душа быльём,
что дремучий скит.
Третий глаз во лбу твоём
беспробудно спит.
 
 
Не кляни от жизни злой
этот белый свет.
Между небом и землёй
расстоянья нет.
 
 
Между горним и земным
только Божий дух,
лёгкий пар, летучий дым,
невесомый пух…
 

«Ещё ютится в теле дух…»

 
Ещё ютится в теле дух.
Не выдохся. Живёт.
Вот доживём до белых мух,
а дальше – как пойдёт.
 
 
Насущный хлеб свой днесь жуём.
Едим свой горький мёд.
Вот до капели доживём,
а там – как Бог пошлёт.
 
 
Пусть мир безжалостен и груб,
не нам судиться с ним.
Вот доживём до судных труб,
а дальше – поглядим.
 

«Между тобой и мной…»

Татьяне

 
Между тобой и мной
нет расстоянья.
Ближе, чем я и ты,
только лишь ты и я.
Ты снизошла с небес
как воздаянье
в оторопь моего
скудного бытия.
 
 
Тёмная высь поёт
ангелов голосами.
Не чересчур ли жизнь
милостива со мной?
Чем расплачусь теперь
я с небесами?
Кровью своей? Душой?
Жизнью самой?
 
 
Я бы сказал тебе,
что без тебя сдохну,
если б имела смысл
слов шелуха,
если бы из груди
не уходил воздух,
если бы не пере…
хватывало дыха…
 

«Какая б жизнь ни приключилась…»

 
Какая б жизнь ни приключилась,
с концом счастливым или без,
мы примем всё как Божью милость,
как воздаяние небес.
 
 
И всё равно мы будем вместе,
деля и жизнь, и смерть свою.
Я буду ждать на том же месте,
под тем же деревом в Раю.
 

Предтеча

 
Ранится о плоть
хрупкая душа.
Смерть не побороть,
если жить греша.
 
 
Если в сердце свет –
не пугайся ран.
Тяжесть лет и бед
смоет Иордан.
 
 
Всё – лишь тлен и прах
суеты земной.
Если в сердце страх –
не ходи за мной!
 
 
Если в сердце зло –
выжигай огнём.
Я пришёл светло
возвестить о Нём.
 
 
Я пришёл встречать.
И горит во мгле
Божия печать
на Его челе.
 

«Сколько ещё испытаний…»

 
Сколько ещё испытаний
нам одолеть предстоит,
прежде чем сердце устанет
и навсегда отболит,
прежде чем душу разбудит
свет неземной, и она
выпорхнет и забудет
лица, глаза, имена…
 

«Какое счастье – быть счастливым…»

 
Какое счастье – быть счастливым
назло всему
и взглядом пристально-пытливым
вперяться в тьму,
и понимать, что даже камень
внутри живой,
и что добро не с кулаками,
а с головой.
 

«Нет ничего родней…»

 
Нет ничего родней
этой безумной страны.
Нет ничего больней
этой извечной вины.
 
 
Невыносимый стыд.
Пожизненно. Навсегда.
Родина нас простит.
Отечество – никогда.
 

«Я не был на войне…»

 
Я не был на войне.
Поэтому и не
могу писать о ней,
о чёртовой войне.
 
 
О мире, говорят,
пиши… Да вот беда –
на нём я тоже
не был никогда.
 

«Истина перед ложью…»

 
Истина перед ложью
выстоит, став сильней.
Всё на ладони Божьей.
Вот он и я на ней.
 
 
Маленький да плюгавый.
Явно не Аполлон.
Не избалован славой.
Доблестью обделён.
 
 
Да и умишком – тоже.
В общем – ни в зуб ногой…
Но для чего ж я, Боже,
сдался Тебе такой?
 
 
Или я зря доселе
сетовал, жизнь кляня?
И для какой-то цели
Ты приберёг меня?
 

«Я долго тебя искал…»

 
Я долго тебя искал,
сквозь снеги идя и дожди,
среди нелюдимых скал,
оскаленных бездн среди,
кричал безответно в ночь,
пытаясь тебя найти,
не в силах тебе помочь,
не в силах тебя спасти…
 
 
Вернулся назад ни с чем
в тревожного утра тишь.
А ты на моём плече,
во сне улыбаясь, спишь.
 

«Потому что я тебя люблю…»

 
потому что я тебя люблю
потому что воду пью с лица
потому что жизнь с тобой делю
потому что только до конца
потому что Обь ломает лёд
потому что падает звезда
потому что время нас убьёт
потому что больше никогда
 

«Лампе настольной…»

 
Лампе настольной
не осветить всей тьмы
этого мира.
Три метра – её предел.
Лампе подобно,
тщимся светить и мы.
Но слишком тускл наш удел.
Вот и попробуй,
всю осознав тщету,
тут не сойти с ума.
Сколько отпущено нам
на свету –
знает лишь тьма сама.
Только Господь
не даёт заблудиться мне
и озвереть от тоски.
А чтобы тебя отыскать во тьме –
хватит руки.
 

«…тем более жизнь и никто никому не судья…»

 
…тем более жизнь и никто никому не судья
и твой розмарин ни на что уже больше не годен
возьми подорожник он вытянет боль из груди
вот видишь легчает а ты говорила не надо
уже на востоке встаёт молодая звезда
ей имя полынь и оно означает спасенье
идём же туда где нас ангелы ждут у ворот
и твой подорожник тебе уже больше не нужен
мы жили напрасно зато не напрасно уйдём
дай руку свою мы уже никогда не вернёмся
на пажити боли на стогны безвидной земли
и больше никто никогда ни за что не посмеет
ни ныне ни присно ни вечно тем более смерть…
 

«Единственные, важные слова…»

 
Единственные, важные слова
тебе сказать тогда я не сумел.
Быть может, ты была б ещё жива.
И был иным печальный твой удел.
 
 
Но мир непререкаемо суров.
И мы его исправить не смогли.
И даже Бог таких не знает слов,
чтоб мёртвых поднимать из-под земли.
 

«И на вершине, и на дне…»

 
И на вершине, и на дне,
во тьме ночной и днём
Господь нуждается во мне,
и я нуждаюсь в Нём.
 
 
Не поддаётся духу плоть.
Но мы её смирим.
Со мной повсюду мой Господь.
И я повсюду с Ним.
 
 
Когда ж архангел вострубит
конец пути сего,
Господь за всё меня простит.
И я прощу Его.
 

«И спросит один из нас…»

 
И спросит один из нас:
«А был ли покойный человеком?
И был ли он вообще?..»
 
 
А что я смогу ответить
забитым землёю ртом?
 

«И ничего не будет – счастья, величия, славы…»

 
И ничего не будет – счастья, величия, славы…
Всё смывает бесследно Леты слепая вода.
Всё пожирает время – зверь стотысячеглавый,
жалкие кости былого выплёвывая иногда.
 
 
Как ни крути, в итоге этой бодяги длинной,
вымученной, нелепой, сляпанной вкривь и вкось,
тот, кто слепил всё это, скомкает в длани глину,
грустно вздохнёт и скажет:
«Снова не удалось!..»
 

«Кто-то останется строчкой…»

 
Кто-то останется строчкой.
Кто-то останется словом…
 
 
А кто-то останется точкой,
после которой
всё начинается снова…
 

«Когда работаешь метлой…»

 
Когда работаешь метлой
или совковою лопатой,
не думаешь о жизни злой
и о судьбе своей горбатой,
и не клянёшь мирскую ложь,
и человечество не хаешь,
а просто-напросто скребёшь,
а просто-напросто махаешь.
Особенно когда снега
завалят город по колено.
Гребёшь, не помня ни фига
о суете и доле бренной,
о кредиторах и долгах,
о распоясавшейся власти…
До слёз в сияющих глазах,
до просветления,
до счастья…
 

«Поэт не должен быть счастливым…»

 
Поэт не должен быть счастливым.
Он не для этого рождён.
Его удел – больным и сирым
брести куда-то под дождём.
 
 
И чтоб его вела кривая
и очень скользкая стезя,
и вьюга пела, завывая…
Ему без этого нельзя.
 
 
Поэт не должен быть богатым,
успешным, бравым и лихим.
Голодным и слегка поддатым
обязан он писать стихи.
 
 
И чтоб его терзали беды.
И чтоб снедали страх и стыд…
А пораженье от победы
румяный критик отличит.
 

«Февраль… Но плакать нет причины…»

 
Февраль… Но плакать нет причины.
А для любви причин не счесть.
Мы снимем душные личины
и станем теми, кто мы есть.
 
 
Святыми, чистыми… И даже –
без угрызений и вины…
Февраль… Но нет чернил в продаже –
таких, какие нам нужны…
 

«Ничего не происходит…»

 
Ничего не происходит
в нашей маленькой судьбе.
Ничего не происходит.
Просто жизнь идёт себе.
 
 
По долинам и по взгорьям,
по лесам и по полям.
Пополам с обычным горем
и с бедою пополам.
 
 
Ничего не происходит.
Просто жизнь себе идёт.
Просто-напросто проходит.
И пройдёт уже вот-вот.
 

«А молодость слепа…»

 
А молодость слепа
и глупостью чревата.
Но знаньем таковым
мы души не спасём.
Я виноват лишь в том,
в чём ты не виновата.
А это значит, что
я виноват во всём.
 
 
За счастье и любовь
мы задолжали миру.
Вон видишь – там, в ночи –
летящая звезда…
Она красна как кровь.
Её зовут Нибиру.
Она настигла нас.
Она летит сюда…
 

«И упаду я на…»

 
И упаду я на
шар этот голубой.
И кончится война
меня с самим собой.
И вся эта фигня –
то бишь и тьма и свет…
Поскольку без меня
ни тьмы, ни света нет.
 

«Живи, живи, живи, пока…»

 
Живи, живи, живи, пока
по небу ходят облака
и порознь, и гуртом.
 
 
Люби, люби, люби, пока
в твоей руке моя рука.
И после. И потом.
 

«Всё кончится когда-нибудь. Увы…»

 
Всё кончится когда-нибудь. Увы.
Нет вечного на бренном этом свете.
Всё кончится – и я, и ты, и вы,
и эти облака, и звёзды эти.
 
 
Всё кончится в один ужасный час,
без всякого суда и приговора.
Всё кончится, не спрашивая нас –
внезапно, вдруг… и, может, очень скоро.
 
 
И жуткий гул раздастся в вышине.
И разлетится вдребезги фрамуга…
 
 
А мы с тобой лежим спина к спине
и дуемся зачем-то друг на друга.
 

«Только ты меня понимаешь из многих одна…»

 
Только ты меня понимаешь из многих одна.
А другим на меня плевать, как говорится, слюной.
Если взять и в нить её вытянуть всю, то она
раз пятнадцать шар опояшет земной.
 
 
Ну и ладно, пускай уже, если хотят, плюют.
Ко всему мы давно привыкли на этой земле.
Лишь бы дома всегда царили мир да уют.
Да голова была в холоде, а ноги в тепле.
 
 
Лишь бы чужими вдруг не сделаться нам,
лишь бы, как изначально ведётся на свете сем,
солнца шар каждый раз поднимался бы по утрам
и ни разу не закатился бы насовсем.
 

«Любовь ещё не повод…»

 
Любовь ещё не повод
переходить на «ты».
На мудреца любого
довольно простоты.
И хитрости довольно,
и подлости – вполне.
 
 
Ты падаешь не больно,
а больно – мне.
 

«Грусть уходит и приходит…»

 
Грусть уходит и приходит,
расставаться не спеша.
Грусть уходит и приходит,
снова душу вороша.
 
 
Грусть приходит и уходит
на недолгий выходной.
Грусть приходит и уходит.
А печаль всегда со мной.
 
 
Грусть – неверная особа.
Грусти медный грош цена.
А печаль верна до гроба.
До последнего верна.
 

«Не тот это город. И полночь не та…»

Не тот это город…

Б. Пастернак

 
Не тот это город. И полночь не та.
Не та в темноте гомонит гопота.
Сирены не те завывают всю ночь.
И кто-то не тот умоляет помочь.
 
 
Не тот это город. Планета не та.
Не тот сумасшедший, летящий с моста.
Не та непотребная баба в кустах.
Не те безысходность, безверие, страх.
 
 
Не тот это голос, вопящий в мозгу:
«Я больше уже не могу! Не могу!..»
И жизнь, притворяющаяся живой.
И сгинувший где-то её вестовой.
 

«Уползла черепаха. Уплыли киты…»

 
Уползла черепаха. Уплыли киты.
И повисла Земля посреди пустоты.
 
 
На верёвочке тоненькой в Божьей руке…
на бечёвке… на ниточке… на волоске…
 
 
И любому кретину картина ясна:
отвернёмся от Бога – и всем хана…
 

«Вот и стоишь ты, убитый тоской…»

 
Вот и стоишь ты, убитый тоской,
перед житейской пучиной.
Снова твой невод с травою морской
да тиной.
 
 
Мечешься, бьёшься о пирс головой,
стонешь: «О Боже!..»
 
 
А может быть, тина вот эта с травой
дороже?..
 

«Истина жизни ужасно проста…»

 
Истина жизни ужасно проста.
Проще уже не бывает.
Знает её лишь один из ста.
Да, протрезвев, забывает.
 
 
Но ещё долго, условно живой,
бродит с разъятой душою,
вертит гремучею головой,
в небо глядит чужое…
 

«Мать моя и отец…»

 
Мать моя и отец
никогда не любили друг друга.
Просто так сложилась
причудливая судьба.
Просто в жизни
им так приходилось туго,
что в одиночку – труба.
Годом раньше
сгинуло чудище обло,
миллионы невинных
угробившее зазря…
 
 
Город Асино.
Томская область.
Тысяча девятьсот пятьдесят четвёртый.
Первое сентября…
 

«Этот снег ещё растает…»

 
Этот снег ещё растает.
Этот бред ещё пройдёт.
Этот день ещё настанет.
Этот свет ещё взойдёт.
 
 
Эта жизнь ещё устанет
бить ключом по голове.
Эта смерть ещё отстанет
и заблудится в траве.
 

«Пространство октября заполнено листвой…»

 
Пространство октября заполнено листвой
под самую завязку.
Так низко облака ползут над головой.
Так время медленно и вязко.
 
 
Не парься, что зима уже за тем углом.
Туда ещё живым добраться надо.
Всё вопиет о том, что жизнь – сплошной облом.
А ты талдычишь тупо, что награда.
 
 
Забудься и забудь. На лавке посиди.
На небо погляди без грусти и укора.
Туда тебе ещё не надобно идти.
Туда ещё не скоро.
 
 
Но как ты ни крути, а жизнь опять права.
Она тебе задаст ёщё задачи.
И время неразменно, как листва.
И нету сдачи.
 

«Всё пройдёт. И мы пройдём…»

 
Всё пройдёт. И мы пройдём,
низойдём во мрак.
Только глупая любовь
не пройдёт никак.
И останется бродить
по пустой земле,
выть на мёртвую луну
и скулить во мгле.
 

«Ты скажешь мне слово…»

 
Ты скажешь мне слово,
а я тебе – два.
А там – огребёшься считать.
У нас ведь, у русских,
особая стать
и твёрдая голова.
 
 
И рвётся наружу
взбесившийся зверь,
не видя вокруг ничего…
 
 
А слово уже
и не вспомнишь теперь,
что было в начале всего.