Текст книги "Синдром Титаника"

Левин уже не прислушивался к их рассказам. Лежал на кровати и пытался абстрагироваться от того, что происходило в палате. Через некоторое время их говорение превратилось для него в некий фон, не вызывающий никакого раздражения. Скорее, напротив, своей монотонностью он убаюкивал. Укачивал на волнах звучания, пока не перестал восприниматься вообще.

То ли Левин соскользнул в царство Морфея. То ли всех обитателей палаты начал одолевать сон. Как бы там ни было, но вскоре все разговоры прекратились. Ночь претендовала на то, чтобы вступить в свои права. Она накрыла Левина темным покрывалом и забрала в свои объятия.

Смысл болезни

День пятый, среда.

Нельзя сказать, что Левин беспробудно проспал до утра. Как и в предшествующие ночи, сон прерывался различными шумами. Приход медсестры в палату, смена памперсов у беспомощного соседа, шарканье ног по полу идущих в туалетную комнату пациентов, шум воды от слива и заполнения бачка – все это разрывало ткань сна, которая то распадалась, то снова штопалась нитками различных образов. Правда, эти образы не складывались в какую-либо картину. Тем не менее они отвлекли от воспоминаний и переживаний минувшего, позволяли отдохнуть, насколько это было возможно.

Окончательно проснувшись после обращения медсестры «Мальчики, кому градусник?», Левин полежал еще в кровати какое-то время, то открывая, то смежая веки. Внутри начали перебранку лентяй и деятель.

– Лежи! Чего вставать в такую рань! – шептал ленивый.

– Поднимай свой зад с кровати! – толкал деятель.

– До завтрака еще много времени. Успеется.

– Нечего лежать! Раз проснулся, так начинай действовать.

– Куда спешить? Никто не гонит. Расслабься!

– Не поддавайся лени! Не слушай ее! Собери волю в кулак и займись зарядкой!

– Пошли ко всем чертям этого деятеля. Пусть здоровые машут руками и ногами! А тебя положили в больницу. Вот и лежи спокойно, выздоравливай!

– Поддашься лени – не вылезешь из больницы. Она в сговоре с болезнью. Гони ее прочь от себя.

– Чего дергаться зря! Тебе ни к чему лишние физические нагрузки. Начнешь делать гимнастику, а вдруг прихватит сердце. Хватит кондрашка – спохватишься. Но будет поздно.

– Не стращай и не пугай! Свяжешься с тобой, лентяй, последуешь твоему совету и пиши пропало. Будешь всю оставшуюся жизнь отлеживать бока. Совсем захиреешь.

– Полежи еще чуток! Совсем немножко. Потом встанешь и спокойно пойдешь на завтрак, – уговаривал лентяй.

– И не думай. Открывай глаза и одевайся! Раз решил выкарабкиваться из болезни, так и действуй незамедлительно, – убеждал деятель.

Под напором деятеля ленивый отступил. Левин встал с кровати, натянул на себя джинсы и пошел в туалетную комнату. Вернувшись, раскрыл пошире створку окна, вобрал в себя порцию свежего воздуха и начал делать, не спеша, отдельные элементы того комплекса упражнений, который обычно выполнял дома каждое утро. Делал их медленно, с остановками. Повороты тела и головы выполнял плавно. Движения рук и ног – как в замедленном кадре. Прислушавшись к тому, что происходило внутри и, не обнаружив ничего подозрительного, осторожно сделал несколько отжиманий от пола.

Пока делал зарядку, палата стала пробуждаться. Открыв глаза и увидев происходящее, Виталий посмотрел на Левина, как на сумасшедшего. Николай безразличным взглядом скользнул по его обнаженному торсу и снова закрыл глаза. Станислав, чья кровать была ближе всех к тому месту, где он делал зарядку, спросонья ничего не понял. Но через несколько секунд он встал со своей кровати, дотянулся рукой до створки второго окна и открыл ее. Потом, почесав затылок, снова лег, повернувшись лицом к окну. Лишь Борис, который лежал у задней стенки в том же ряду кроватей, где располагалась и кровать Левина, приподнялся, подложил под спину подушку и молча наблюдал за совершаемыми телодвижениями.

Левин закончил комплекс упражнений, немного постоял у окна, подышал свежим воздухом, струящимся через открытую створку. Затем, прихватив с собой зубную щетку, зубную пасту и полотенце, направился в душевую комнату. После завершения процедур вышел в коридор, чтобы совершить небольшой променад перед тем, как идти на завтрак.

После ночного покоя больница снова начала приходить в движение, следуя своему привычному расписанию. По коридору ходили медсестры и обслуживающий персонал, наводящий чистоту в кабинетах врачей и во всех палатах. Двери с шумом открывались и закрывались. Две пожилые женщины-пациентки так же, как и Левин, прогуливались по коридору. Пациенты пробуждались и настраивались на завтрак. Большинство из них ждали сигнала, когда раздатчица, совершая большой круг по коридору и заглядывая в палаты, ровным голосом оповещала о начале завтрака.

Как правило, утром пациенты медленно и постепенно шли в столовую. Одни из них, пережив неспокойную ночь или, напротив, заснув мертвецким сном, никак не могли отойти от ночных видений. Другие пациенты сдавали анализы, что необходимо было сделать натощак. Поэтому с началом завтрака в столовой не было такого наплыва пациентов, как это подчас случалось в обед или ужин. Некоторые столы были не заняты, за остальными сидело по одному или по два человека. И только в редких случаях оказывалось, что стол был полностью занят.

Левин позавтракал в одиночестве. Без знакомых дам, которые или все еще приводили себя в порядок, или ходили по кабинетам, сдавая анализы. Не спеша позавтракал и вышел из столовой, чтобы отнести в свою палату кружку и ложку.

Зная дальнейший распорядок дня и то, что пройдет, по крайней мере, не меньше часа или двух, прежде чем лечащий врач будет иметь возможность добраться до палаты, Левин покинул ее в надежде устроиться в райском уголке. В нем никого не было, и он по-прежнему манил своим уютом и свежим воздухом. Направившись туда, как и в предшествующий день, он обосновался на кожаном кресле и расслабился. Можно было спокойно продолжить самоанализ.

Вчера в своих воспоминаниях ему удалось дойти до того случая, который произошел в школьные годы и который был связан с переломом ноги. Последствия этого случая органически вписывались в ту длинную цепочку, конечное звено которой упиралось в аритмо-генный коллапс, приведший его в больницу несколько дней тому назад.

Пытаясь понять, почему произошел подобный срыв, он снова начал погружаться в прошлое. Постепенно, будто нанизанные на тонкую нить, воспоминания детства всплывали на поверхность сознания.

Прежде всего, он вспомнил, что, помимо того, что у него была сломана нога в детстве, его ногам всегда доставалось значительно больше, чем остальным частям тела. Та же нога пострадала и в другой раз. Левин забыл детали того, как и почему это случилось, но только однажды чуть ниже места перелома в ткань ноги каким-то образом вонзилось металлическое перо от ручки, которой в те времена пользовались все ученики, выполняя письменные задания. Была ли это его собственная ручка, которая по неосторожности оказалась воткнутой в ногу, точнее, металлическое перо от нее, или она принадлежала другому ученику, и почему ею была нанесена рана – это не удалось обнаружить в уголках памяти. Но, если внимательно присмотреться, то едва заметный след от этой раны остался на ноге до сих пор.

Кстати, современному поколению детей неведомо, какими орудиями труда пользовались их деды, а возможно, и некоторые отцы. Рожденные, что называется с мышкой в руке и умеющие с раннего возраста пользоваться компьютером, они никогда не видели ни чернильниц, способных вылиться на одежду, ни ручек с металлическими перьями, таящими в себе потенциальную угрозу. Но в те далекие времена на уроках чистописания все школьники старательно выводили этими ручками свои каракули. И не только на уроках чистописания. Подобные ручки были неотъемлемым атрибутом любого школьника. Их носили в пеналах, укладывали в особые углубления на школьных партах, а дома, если родители не следили, они валялись порой, где попало.

Досталось и второй ноге. На ней в детстве по неосторожности был сделан глубокий порез, шрам от которого сохранился до сих пор. История банальная. Левин сидел во дворе и перочинным ножиком строгал небольшого размера палку. Делал из нее дудочку, из которой при удачно завершенной работе можно было извлекать звуки и даже наигрывать примитивные мелодии. Он так увлекся своей работой, что, делая очередной срез, полоснул ножиком не по палке, а по своей ноге. Резкая боль в ноге и брызнувшая во все стороны кровь заставили прервать занятие. Особых последствий не было, и он не помнил того, как происходило заживление. Но факт остается фактом, а вместе с ним и шрам как напоминание о том, что к чему может привести неосторожное обращение с перочинным ножом.

Но это еще не все. С раннего детства его ноги доставляли беспокойство не только ему, но и маме. Дело в том, что у него был ревматизм ног.

Как и каким образом он его приобрел? Было ли это следствием какого-либо заболевания? Или он страдал им с момента рождения?

Этого он не знал. В семье не было принято говорить о причинах болезни. Во всяком случае, он не помнит, чтобы мама сообщала, когда врачи обнаружили это заболевание и с чем оно было связано. Разумеется, если бы была такая возможность, то сегодня он расспросил бы маму обо всем этом. Но, к сожалению, она умерла 36 лет тому назад, когда он еще не был практикующим психоаналитиком, не придавал особого значения «мелочам жизни» и не понимал того, что именно они сказываются и на нашем здоровье, и на наших взаимоотношениях с окружающими людьми.

Но в памяти сохранились общие картины тех страданий, которые пришлось перенести в раннем детстве. Он хорошо помнит, что вечерами, когда его укладывали спать, он долго хныкал и плакал от тех болей, которые доставляли ему ноги. Они так болели, что маме приходилось гладить их и сидеть рядом со ним до тех пор, пока боль не отступала, и он не засыпал. Мама не делала профессиональный массаж. Да она и не умела этого делать, поскольку работала в школе учителем русского языка и литературы. Она просто гладила их и ласковым прикосновением теплых рук пыталась успокоить. Вытащить изнутри тела своего маленького сына наружу ту боль, от которой он страдал и которая не давала ему покоя.

В памяти не отложилось точное время, когда подобные целебные процедуры начались и когда они закончились. Но сохранились отчетливые воспоминания о том, как маме приходилось успокаивать сына не только вечерами, когда его укладывали спать, но и по ночам, когда он внезапно просыпался от болей и не засыпал до тех пор, пока мамины руки не снимали эти боли. В то время ему было пять – шесть лет. Во всяком случае хорошо запомнился именно этот период раннего детства.

Нельзя точно сказать, кто надоумил Левина начать закаляться. Вряд ли подобная инициатива исходила от маленького ребенка. Возможно, посоветовали врачи. Не исключено и то, что, видя страдания ребенка, бабушка или мама сами решили прибегнуть к народным средствам. Но с какого-то момента и на протяжении долгого времени он стал закаляться.

Процедура закалки была простой. В таз наливалась холодная вода. Он садился на табуретку и опускал ноги в таз. В самом начале бабушка или мама регулировала температуру воды – от теплой до холодной. Следили за временем проведения процедуры. Однако в дальнейшем эта каждодневная процедура стала для него настолько привычной и необременительной, что он совершал ее самостоятельно.

Прошли годы закалки, после чего ревматизм ног отступил. Более того, Левин стал легко переносить любую холодную погоду. Став юношей, а потом и зрелым мужчиной, никогда не носил утепленную обувь. Даже тогда, когда на улице было 20–25 градусов мороза, всегда ходил в обычных ботинках. Подобная закалка помогла и во время службы в армии. По сравнению с другими парнями, которые не только страдали от холода, но даже обмораживали ноги зимой, находясь в карауле, он легко переносил любую минусовую температуру. Мерзли руки, пощипывало щеки и нос, но с ногами всегда было все в порядке.

В начале 1990-х годов, когда Левину было уже пятьдесят лет, он ездил в двухнедельную научную командировку в Эвенкию. Во время командировки, пришедшейся на конец февраля – начало марта, температура воздуха колебалась между 43–45 градусов мороза. Большую часть он провел в Туре, в комфортабельных условиях, если иметь в виду паровое отопление, которое было далеко не во всех домах. Но на три дня ездил в небольшое поселение, где жил в домике метеорологов. Печка, железная кровать, расположенный в пятнадцати метрах от домика дощатый туалет. Впервые в жизни воочию видел, как ртутный столбик в градуснике показывал пятьдесят один градус мороза. Перенес сравнительно легко. Борода постоянно была в сосульках, но ноги не мерзли, поскольку местное руководство снабдило его на эти три дня унтами. Зато, когда он вернулся в Туру, где температура воздуха была всего сорок три градуса, он спокойно мог пройтись по улицам в довольно легких ботинках, не чувствуя никакого холода.

Вспомнился эпизод, относящийся ко времени пребывания в Эвенкии и поразивший его своей абсурдностью. Он летел на каком-то маленьком, допотопном самолете из Туры в небольшое поселение. В салоне самолета находились еще три пассажира, включая женщину с грудным ребенком, которая, как выяснилось, возвращалась к себе домой после больницы, в которой ее ребенок проходил курс лечения.

Трудно себе представить, но внутри самолета было около сорока градусов мороза. Полет длился полтора часа. Привыкшие к подобному положению дел местные жители были одеты соответствующим образом. Перед полетом глава администрации Туры снабдил Левина унтами и теплой одеждой. Так что он стойко переносил временные трудности, хотя порой зуб на зуб не попадал. Но как такое могли выдержать грудной ребенок и кормящая мать, которая держала бутылочку с молоком под верхней одеждой у себя на груди и дважды доставала ее и давала своему малышу?

– Неужели нет никакой другой возможности для доставки вас из больницы домой, как только в таком самолете? – спросил он женщину. – Подобный холод не для ребенка, только что выписавшегося из больницы.

– Наверное, нет, – спокойно и как-то равнодушно ответила кормящая мать.

– А если ребенок простудится и снова заболеет?

– Опять полетим в больницу, подлечимся, – невозмутимо проговорила она.

В то время Левин с недоумением и даже возмущением воспринял эту информацию. Позднее, когда наблюдал сопливых малышей, шмыгающих носом, но весело гоняющихся в 50-градусный мороз за покрытыми густой шерстью щенками, а также обитателей маленького поселения, спящих вокруг печки в дощатых домах, восприятие происходящего не было столь острым. Не менее любопытным было то, что подобный самолет летал чуть ли ни один раз в неделю, ни в одном магазине, включая Туру, не было в свободной продаже водки, которая продавалась в то время только по особым талонам, но некоторые мужички в том поселении были навеселе, а одного из них он видел даже в стельку пьяным.

Совершив некоторое отклонение не в столь уж отдаленное прошлое, воспоминания Левина вновь вернулись к детскому периоду жизни. Они вытаскивали из памяти различные сюжеты, относящиеся к раннему детству – от перелома ноги и ранки, нанесенной пером ученической ручки, до глубокого пореза и ревматизма ног. И вдруг произошло что-то вроде огненной вспышки. Где-то глубоко внутри дал знать о себе, казалось бы, давно потухший вулкан. Он выбросил на поверхность сознания кусок лавы. Той лавы воспоминания, которая начала вбирать в себя ранее обнаруженные звенья цепи, одним концом упирающейся в аритмогенный синдром.

«И как же забыл про это, – недоуменно спрашивал себя Левин. – Все элементарно, Ватсон».

И действительно, аритмогенный синдром другим своим концом уперся в то, что до сих пор не приходило на ум. Дело в том, что в детстве у него были какие-то проблемы с сердцем. Разумеется, сам он ничего не чувствовал, но врачи запретили ему купаться. Точнее, можно было заходить в речку или озеро лишь на такую глубину, где вода не доходила до груди. Эти ограничения врезались в память, но за давностью времени оставались вытесненными в глубине души на протяжении многих десятилетий.

Ни точно, ни приблизительно Левин не знал, какие проблемы с сердцем были у него в раннем детстве. Время было тяжелое. Великая Отечественная война накладывала заметный отпечаток не только на тех, кто сражался на фронте или трудился в тылу, но и на детях, вопреки всему появлявшихся на свет в то время.

У родителей Левина несколько лет не было детей, несмотря на то, что они хотели их иметь. И вот долгожданная беременность и последующее рождение ребенка. Очевидно, зачатие произошло сразу или буквально несколько дней спустя после объявления о нападении Германии на нашу страну.

Удивительный факт, подталкивающий к размышлению о загадочности человеческой природы. У двух любящих друг друга людей есть страстное желание иметь ребенка. Но в силу физиологических проблем нет возможности его реализовать. И вдруг стресс. Начало войны может оказаться концом сексуального общения между любящей парой, поскольку фронт или другие обстоятельства жизни способны надолго, если не навечно, прервать реальное, а не воображаемое общение между ними. Стресс дает толчок к запуску перестройки организма, в результате чего наступает долгожданная беременность.

Тут есть, над чем подумать. Но, остановившись на мгновение, Левин вновь мысленно перенесся в тот ранний период детства, когда ему запретили заходить в глубокую воду. Не исключено, что его появление на свет во время Великой Отечественной войны сопровождалось такими проблемами, которые сразу ослабили младенческий организм. Переживания беременной матери, ее тревога за мужа, отсутствие витаминов, ограниченность питания из-за нехватки продуктов, страх перед оккупацией, вынужденное оставление родного дома, эвакуация и неопределенность будущего – все это не могло не сказаться на родах, которые, как мама говорила, когда он стал взрослым, были довольно тяжелыми. Родился младенец с пороком сердца, врожденным или приобретенным год спустя после рождения, когда остался без отца. Во всяком случае, судя по всему, запрет на то, чтобы не заходить далеко в воду, проистекает отсюда. Тогда врач, вероятно, констатировал неполадки с сердцем и просил соблюдать его рекомендации по поводу купания в реке.

Будучи вполне подвижным ребенком, Левин вряд ли соблюдал этот запрет, поскольку хотелось плескаться в реке вместе с другими детьми. Сперва мылся холодной водой и растирал тело полотенцем. В возрасте где-то от шести до восьми лет научился плавать. Он даже помнит, как мама учила его плавать на озере, в то летнее время, когда она работала в пионерском лагере воспитателем, а он находился вместе с ней в младшем отряде. Держа его за руку, она заходила в воду по грудь, поворачивала лицом к берегу и отпускала руку. Он барахтался, пыхтел изо всех сил, чтобы преодолеть, возможно, метр или полтора метра, отделяющие его от берега. Так постепенно научился плавать.

В школьные годы, подобно моим сверстникам, особенно летом он пользовался значительной свободой. Как угорелый, носился не только по двору, но и по улицам того городка, в котором жил, возвратившись с мамой и бабушкой из эвакуации. Целыми днями пропадал на реке, загорал и купался. Когда был нарушен запрет на купание, неизвестно, но в возрасте восьми – десяти лет он вовсю не только плавал, но и нырял с головой и мог сравнительно долго находиться под водой.

У детей были свои игры и забавы на реке, о которых не знали родители. Одна из любимых – игра в салки. Но салить кого-то из играющих можно только тогда, когда ты находишься под водой. Плывешь, набираешь в грудь побольше воздуха, уходишь под воду на глубину и стараешься уплыть куда-то в сторону, где тебя водящий не сможет достать. На воде все держатся недалеко друг от друга. Но, как только водящий пытается нырнуть под тебя, ты насколько хватит воздуха и сил, руками и ногами гребешь в сторону.

Еще одна игра, очень опасная, состояла в том, что находили «утопленника», садились на него и плыли по реке. Утопленник – это одно из намокших бревен, которые сплавляли по реке. Все бревна плывут по воде, а утопленник или совсем скрыт под водой, или над водой торчит только один его конец, в то время как другой находится в глубине или касается дна реки в том месте, где мелко. Найдешь утопленника, оседлаешь его и плывешь по реке, размахивая свободными руками. Правда, под воздействием течения и воронок полузатонувшее бревно крутится. На нем не так-то легко удержаться. Бывали случаи, когда сорванцы срывались с такого бревна. Уходили под воду и стукались головой об это бревно при всплытии на поверхность. Доходило до смертельного исхода, поэтому родители строго запрещали подобные игры. Однако сорванцы забывали о наказах родителей и, увлекшись, бросались, сломя голову, на поиски новых приключений.

Была и еще одна забава, доставляющая проказникам удовольствие. У взрослых все происходящее вызывало волнение, беспокойство, тревогу. Эта «детская забава» заключалась в следующем.

На реке в разных местах были сделаны запани. Это специальные сооружения, представляющие собой деревянный настил, точнее, соединенные между собой железными скобами бревна. Запань могла простираться с одного берега на другой или ограничивалась одним берегом, но уходила на несколько метров вперед, иногда достигая середины реки. На настиле запани вырезались окна, предназначенные для определенных целей. В частности, некоторые женщины охотно пользовались запанями для стирки белья. Они приносили тазики с водой и располагались у вырезанных окон. Стирали и полоскали белье. При необходимости расстилали его на запани и колотили по нему палками.

Кто-нибудь из сорванцов разыгрывал из себя мальчишку, не умеющего плавать и попавшего в беду. Он шел по запани, подходил к женщинам, и, сделав вид, что потерял равновесие, с криком и всплесками рук падал в вырезанное окно. Те женщины, которые видели это, бросались на помощь. Но сорванец уходил в глубину и пропадал. Женщины начинали бить тревогу, кричали, что тонет ребенок, звали на помощь. Пока у запани начинали собираться проходящие мимо люди, сорванец проплывал под запанью, выныривал где-нибудь поодаль от окна, в которое упал, и присоединялся к тем, кто бил тревогу. Знающие об этой проделке другие мальчишки находились рядом, подключались к спасению утопающего и исподволь подсмеивались над бедными женщинами, забившими тревогу. Потом мальчишки пересказывали друг другу, что творилось на запани, и как было, по их мнению, смешно смотреть на то, что происходило.

Разумеется, с позиций взрослого человека, все это выглядело чудовищно. Но тогда никто из мальчишек не думал о последствиях. И если кто-то не решался на подобный подвиг, то просто подыгрывал тем, кто непосредственно участвовал в проделке.

Стало быть, обнаружилась следующая длинная цепочка, простирающаяся от рождения до того дня, когда Левин оказался в больнице. В развернутом виде она состояла из следующих звеньев: «порок сердца – ревматизм ног – перелом ноги и колотые, резаные раны на обеих ногах – поврежденный мениск – перелом фаланги пальца на ноге – образование двух тромбов (хронического и нового) – медикаментозное лечение – возможные переживания – аритмогенный коллапс, связанный с мерцательной аритмией». Вот такая длинная цепочка заболеваний и несчастных случаев, которая в конечном счете привела к тому, что Левин был доставлен на «скорой помощи» в городскую больницу.

Не исключено, что последовательность звеньев в этой цепочке выглядит несколько иначе. Например, порок сердца не был врожденным, а оказался приобретенным как следствие болезни ревматизма ног или какого-либо другого заболевания в детском возрасте. Но как бы там ни было, именно проявившаяся в детстве аритмия сердца время от времени давала знать о себе и во взрослом возрасте, хотя в целом молодой организм выдерживал определенные, подчас значительные физические нагрузки.

Левину удалось путем закаливания сначала избавиться от ревматизма ног, а позднее добиться того, чтобы плавать в реке, нырять под воду и находиться там настолько долго, насколько хватало дыхания. Он не чувствовал работы своего сердца и не ощущал возможных его сбоев. Но …

«Стоп, – сказал он сам себе. – Ведь и в школьные годы возникали некоторые проблемы. Вспомни, с чем тебе приходилось сталкиваться!»

И он вспомнил, что в 5-м и 6-м классе испытывал трудности со сдачей зачетов на уроке физкультуры. Неплохо бегал на короткие дистанции, но не справлялся с длинными. Зимой никак не мог пройти на лыжах три километра, чтобы уложиться во время и выполнить соответствующий норматив. Лет в тринадцать однажды жарким летом упал на улице без сознания. Потом кто-то из «доброжелателей» передал его маме, что видел его настолько пьяным, что он лежал на тротуаре. Мама не поверила рассказу «доброжелателя», но расспрашивала о случившемся. Затем он еще два раза оказывался в бессознательном состоянии. Один раз, когда ему было семнадцать лет, другой раз в возрасте 35 лет.

После этого он на протяжении трех с половиной десятилетий ни разу не оказывался в подобном состоянии. В промежутке 15–30 лет по мере возможности занимался спортом.

В юношеские годы участвовал в городских и областных соревнованиях, получил третий разряд по волейболу и первый юношеский по баскетболу. Неплохо для того времени прыгал в длину и высоту.

В армии увлекся ручным мечом, продолжал играть в баскетбол. Пока служил три года в армии, научился довольно сносно бегать на километровую дистанцию. Каждый день солдат выгоняли утром на зарядку, и они в теплую погоду с обнаженным торсом, в плохую в гимнастерке, одетые в кирзовые сапоги, бегали по нескольку километров.

Позднее, когда он уже учился в университете, во время 1-го и 2-го года обучения играл в баскетбол, волейбол и выступал на соревнованиях по бегу на дистанцию один километр. Ему нравилось пристраиваться к какому-нибудь спортсмену, бежать позади него, а потом, за несколько метров до финиша делать такой рывок, который обеспечивал победу.

Организм закалился настолько, что он купался в Неве, где вода довольно холодная. На одном из первых курсов они с другом-студентом, каждое утро перед началом занятий в университете бегали на стрелку и купались. Только в первых числах ноября закончили купальный сезон, хотя, как выяснилось потом, каждый из них испытывал дискомфорт, хотел прекратить экзекуцию, но не желал первым признаваться в этом.

В последующие годы, увлекшись наукой, он уже не принимал никакого участия в спортивных соревнованиях. Но ежедневно занимался гантелями, гимнастикой, не гнушался значительными физическими нагрузками, в том числе и связанными с ношением тяжелых сумок с продуктами, предназначенными для семьи, в которой росли трое детей.

И вот 35 лет спустя, на семьдесят первом году жизни еще один, но такой значительный сбой организма. Ему предшествовал ряд обстоятельств, отнюдь не способствующих стабилизации организма. Напротив, эти обстоятельства в совокупности настолько вмешались в его самоорганизацию и настолько подорвали его стойкость, что ему ничего не оставалось, как предпринять крайнюю предохранительную меру.

То, что произошло с ним, врачи классифицировали как аритмогенный коллапс. Они по-своему правы, если учесть только внешние проявления организма. И врач «скорой помощи», и терапевт в больнице основывались на тех знаниях, которые они приобрели в процессе своего обучения в медицинском вузе и на практике в рамках своей профессиональной деятельности.

Внешние симптомы болезни зафиксированы. Диагноз поставлен. Назначен соответствующий курс медикаментозного лечения. Что до выявления истинной причины того, почему организм человека дал такой сбой, то это не входит в прямые обязанности врачей, основное внимание которых сосредоточено на соматических симптомах. Да и большинство врачей, имеющих ту или иную специализацию, обладают определенными знаниями и навыками, относящимися к отдельным частям и органам тела, его физиологическим функциям, психическому состоянию человека. Поэтому в их представлении речь идет, как правило, о соматических, психических или психосоматических заболеваниях как таковых, рассмотренных под углом зрения приобретенной специализации, безотносительно к истории жизни пациента. К истории всей его жизни, а не только той краткой истории болезни, которая зафиксирована в медицинской карте.

Вместе с тем самоанализ показывает, насколько тесно переплетены между собой различные ситуации и события, вплетающиеся в канву истории жизни человека и оказывающие влияние на его физическое и психическое состояние. Насколько значимы они в плане формирования и поддержания его состояния духа. Какие звенья могут входить в ту цепочку событий и происшествий, которые сказываются на его заболеваниях.

Исходя из самоанализа, Левин назвал происшедшее с ним синдромом Титаника.

Катастрофа с «Титаником» хорошо известна. Один из самых величественных лайнеров начала ХХ века натолкнулся в открытом океане на айсберг и затонул. Погибло более тысячи человек. Оставшиеся в живых донесли до потомков свои впечатления о том, как это произошло и каким чудом им удалось спастись, в то время как многих пассажиров этого прекрасного лайнера постигла печальная участь.

Итак, причина катастрофы – случайное столкновение «Титаника» с айсбергом. Никто не мог предположить, что такое возможно. Не потому, что на пути следования лайнера не могли попасться дрейфующие по океану айсберги различных размеров. А потому, что при создании «Титаника» в техническом отношении было предусмотрено все то, что обеспечивало не только комфорт пассажиров, особенно первого класса, но и безопасность всех, находящихся на его борту. В то время это был самый большой, самый красивый, самый надежный лайнер в мире.

Судя по техническим данным, «Титаник» мог долго бороздить просторы морей и океанов, поражая не одно поколение людей своими гигантскими размерами и вызывая восхищение. Однако напластование ряда событий и «мелочей жизни» перечеркнули не только триумф инженерной мысли, но и нарциссическую самоуверенность человека в своем могуществе. Переплетение различных случайностей в своей совокупности и предопределили гибель «Титаника». Эти случайности имели под собой реальную почву и отличались определенной закономерностью. Взятые сами по себе, по отдельности они не составляли угрозу «Титанику». Во всяком случае, не столь масштабную катастрофу. Но в тесном переплетении друг с другом именно они привели к трагедии, унесшей жизни 1513 человек.