Текст книги "Синдром Титаника"

Подумать только! Буквально два месяца тому назад мужчина был в полном здравии, а теперь лежит пластом и ходит под себя. Вчера выглядел бодрым пожилым человеком, а сегодня – старик стариком.

«Неужели и ты, – спрашивал себя Левин, – можешь оказаться в подобном положении? Ведь ты одного возраста с ним. Тоже находишься в больнице, хотя пока ходишь, самостоятельно передвигаешься и даже выбираешься на свежий воздух».

Как-то само собой возникли хаотичные мысли о жизни и смерти.

Кто может предвидеть, что случится завтра? Да и наступит ли это завтра вообще? Сегодня человек еще жив, а завтра его уже нет, преставился. Все мы смертны. Рано или поздно каждый из нас покинет этот мир. Другое дело, что многие боятся смерти и хотели бы продлить свою жизнь до бесконечности. Но человек конечен. Конечен в том смысле, что он смертен. Смертен в своей телесности. А его дух? А его душа?

Тут, как говорится, без бутылки не обойдешься. Недаром, и рождение, и смерть часто отмечают бокалом вина или рюмкой водки. В дни рождения пьют за здравие. После смерти человека пьют за упокой его души.

Дух же является своеобразным мостиком между телом и душой. За него не пьют. По его поводу говорят: в здоровом теле здоровый дух. Правда, один современный поэт высказал остроумную мысль, в соответствии с которой, хотя принято считать, что в здоровом теле здоровый дух, на самом деле одно из двух.

Нанизываемые на нить спонтанных размышлений мысли о жизни и смерти начали приобретать некую форму внутреннего запроса к самому себе. Однако дальнейшая рефлексия была прервана женским голосом: – Кефир. Кто будет пить кефир?

С этими словами в палату вошла молодая женщина, которая предлагала желающим кефир. Обычная ежедневная процедура.

Привыкшие к подобному распорядку вечера, Виталий и Николай не только подтвердили свое желание выпить сей напиток на ночь глядя, но и стали подтягиваться к столу, на который молодая женщина собиралась поставить кефир. Левин отказался, поскольку не испытывал никакой потребности отягощать свой желудок на сон грядущий. Сосед крепко спал после ухода жены. Поэтому, оставив для Виталия и Николая по порции кефира, молодая женщина покинула нас и пошла выполнять свои обязанности в другие палаты.

Прерванные раздачей кефира мысли о жизни и смерти растворились в давящей на тело тяжести полусонного состояния, которое начало давать знать о себе. Левин подождал, пока Виталий и Николай снова улеглись на свои кровати.

Первый удовлетворенно крякнул, произнес вслух часто употребляемые им выражения «бляха муха» и «едрить твою мать». Затем перевернулся набок лицом к стене, натянул на себя одеяло и затих.

Второй грузно опустился на кровать, протянул руку к прикроватной тумбочке, что-то достал из нее и положил себе в рот. Потом, сидя на кровати спиной к Виталию, он несколько минут смотрел в пространство перед собой, после чего лег и натянул одеяло до подбородка.

Выждав какое-то время перед тем, как сомкнуть глаза, Левин встал и закрыл дверь, оставленную распахнутой молодой женщиной, которая приносила кефир. С одной стороны, это предотвращало проникновение в палату шума, доносившегося подчас из коридора. С другой стороны, ветерок, гуляющий в палате при одновременно открытой двери и створки окна мог привести к нежелательным последствиям. Неслучайно Николай все время закрывал ближайшее от его кровати окно. Да и для беспомощного мужчины, который спал, не прикрывшись одеялом, сквозняк был ни к чему.

В палате было душно, и воздух оставлял желать лучшего. Поэтому, вернувшись на свое место, Левин открыл пошире створку окна и задернул полностью штору, чтобы поступающий с наружи воздух создавал легкую циркуляцию, необходимую для лучшего сна. Нырнул под простыню и, полежав какое-то время с открытыми глазами, начал растворяться в сновидениях.

Какие-то неуловимые образы то возникали перед ним, то исчезали в догорающем костре остатков дня. Тлеющие угольки-мысли перестали высекать искры. Едва заметные язычки огня окончательно потухли, и наступила непроглядная темнота.

Ночь поглотила обитателей палаты номер 401. Во всяком случае утомленный событиями воскресного дня, Левин полностью растворился в ночном безмолвии. Даже неуловимые образы, возникшие с момента погружения в сон, внезапно исчезли. Видимо, они не хотели будоражить его покой, своей бессознательной организацией создавать всевозможные элементы сновидения. Уставший организм требовал отдыха и был готов к тому, чтобы до утра отключить сознание, на несколько часов блокировать деятельность Я. Внутренняя самоорганизация давала возможность беспробудного отдыха на протяжении всей ночи, составляющей плавный переход от воскресенья к понедельнику.

Самоанализ

День третий, понедельник.

Увы, но внутренняя защита организма в форме беспробудного отдыха на протяжении всей ночи была нарушена рядом воздействий извне. Эти воздействия никак не сказались на Николае, который заранее побеспокоился о том, чтобы провести ночь в объятиях Морфея. Во всяком случае, он мертвецки спал и ни на что не реагировал в отличие от Виталия, который несколько раз просыпался.

Вторжения извне начались с того, что ночной покой был нарушен медсестрой, открывшей дверь в палату. Левин не знал, зачем ей понадобилось приходить. Разбуженный ее приходом, он ничего не успел сообразить, как она уже вышла из палаты, не потрудившись закрыть за собой дверь.

Виталий тоже проснулся, перевернулся на бок и чертыхнулся. Видимо, за свое двухнедельное пребывание в больнице он уже привык к тому, что медсестры приходят в палату не только днем, но и ночью. Бывает так, что больному становится плохо и приходится вызывать дежурную медсестру. Но на этот раз никто из обитателей палаты не взывал к помощи. Медсестра или перепутала палату, или зашла в нее из каких-то только ей ведомых соображений.

Почувствовав через несколько минут легкий сквознячок, Левин встал с кровати и закрыл дверь. В принципе его устраивал струящийся из открытой створки окна поток воздуха, поскольку он смягчал духоту, царящую в палате, и устранял неприятные запахи. Однако он не мог устраниться от ответственности за то, что, оставляя открытой створку окна на ночь и облегчая собственное положение, тем самым подвергал возможному риску Николая и лежащего рядом мужчину, поскольку распахнутая дверь палаты создавала условия для сквозняка.

Прерванный сон внес разлад в самоорганизацию системы защиты организма. Моментально отключиться и снова раствориться в ночи никак не удавалось. Пробужденное сознание тупыми толчками пульсировало и не отпускало. Лишь спустя какое-то время оно отступило под натиском темноты, в результате чего Левин вновь оказался погруженным в безвременье ночного покоя.

Неизвестно, как долго Левин находился в прострации сна, но он снова был прерван звуками извне. На этот раз покой был нарушен Виталием, который пошел в туалет, после чего какое-то время раздавался шум спускаемой из туалетного бачка воды.

Несколько часов спустя, под утро в палату вошла та женщина, которая вечером помогала рядом с Левиным лежащему мужчине. Она решительно разбудила его и спросила, как он себя чувствует. Затем достала из прикроватной тумбочки чистые памперсы и поменяла те, что оказались насквозь мокрыми. Свои действия она сопровождала отнюдь не тихим говорением со своим подопечным. Добросовестно выполняя то, за что ей было заплачено, она меньше всего думала о других больных. Ей просто в голову не приходило вести себя потише, чтобы не разбудить остальных обитателей палаты.

Разбуженный ее приходом, Левин молча лежал на своей кровати. Специфический запах снова заполнил палату. Находясь рядом с мужчиной, которому меняли памперсы, ему ничего не оставалось другого, как повернуться к окну и ждать завершения гигиенической процедуры.

Наконец, женщина завершила свою работу. Выходя из палаты и закрывая дверь, она так громко стукнула ею, что даже Николай, до этого лишь слегка похрапывающий, неожиданно издал гортанный звук. Скорее всего, стук двери ворвался в его сновидение и, преобразовавшись во что-то иное, вызывал у него соответствующую реакцию. Быть может, ему приснилось нечто страшное. Тем не менее он не проснулся.

Левин посмотрел на часы. Было около шести утра. К восьми следовало отнести на анализ склянку, которую вечером принесла медсестра. Поскольку сон был так неожиданно прерван, он решил воспользоваться данной ситуацией. Встал, оделся, пошел в туалет, затем, стараясь не шуметь и придержав дверь, вышел в коридор. Нашел то место, о котором говорила медсестра, и оставил там свою склянку. После этого вернулся в палату и снова лег на кровать.

Как ни странно, но, несмотря на неоднократное прерывание сна, он не чувствовал себя разбитым. Спать уже не хотелось, сознание заявило о своих правах, а различные мысли стали все отчетливее кружиться в его голове. Неожиданно на стыке бессознательного и сознания появилось нечто такое, что стало приобретать рифмованные очертания. Прежние мысли и чувства, которые возникли вечером предшествующего дня и касались переживаний, связанных с видом лежащего рядом беспомощного мужчины, с неотвратимостью завладели им. Они не только требовали выхода из подполья внутреннего мира, но и со всей силой рвались наружу.

Захваченный игрой поэтического порыва, он взял с прикроватной тумбочки планшетного вида блокнот, о котором позаботилась жена и который накануне передала дочь. Стал поспешно записывать вирши, сами собой складывающиеся в голове.

Этот процесс был прерван открывшейся в палату дверью. Вошедшая медсестра бодрым голосом возвестила: – Мальчики, кому градусник?

Никто в палате не пошевелился. Все оставались лежать на своих кроватях. Спали, как младенцы. Лишь Левин, сидя на кровати, отрицательно мотнул головой, после чего медсестра спокойно удалилась из палаты. История повторилась точь в точь, как это было и в прошлое утро.

Отвлеченные приходом медсестры, мои мысли вновь обрели некую стройность и превратились в следующий продукт утреннего творчества.

 

Дед из реанимации

Тихо, без нотации
Из реанимации
Привезли соседа,
Не молодого, деда.
 
 
Памперсы, клеёнка.
С каталки, как ребенка,
Подняли, уложили.
Вот до чего дожили!
 
 
Дед раньше бегал резво,
На жизнь смотрел так трезво.
Теперь же будет сниться
Тринадцатая больница.
 
 
Обычная больница.
В ней можно всем лечиться.
Но чтоб была награда,
Иметь здоровье надо.
 
 
В палате напряжёнка.
У старика-ребенка,
Который, как скелет,
Сил для здоровья нет.
 

Из коридора больницы стал доноситься шум. Ходячие больные выходили из своих палат, чтобы отнести именные склянки, которые чуть позднее поступят в лабораторию, где будет произведен анализ их мочи.

Отложив в сторону свои записи, Левин занялся гигиеническими процедурами. Утро понедельника возвещало о необходимости привести в бодрое состояние тело и дух. До завтрака надо сдать на анализ кровь, а потом предстоит встреча с лечащим врачом, который оценит его физическое состояние и определит, как долго ему предстоит находиться на лечении в больнице.

Почистив зубы и совершив легкое омовение, Левин вышел из палаты. Нашел кабинет, где предстояло сдать на анализ кровь. Около этого кабинета уже находилось человек семь – восемь. Все женщины. Большинство из них сидели на стульях возле кабинета. Двое стояли, прислонившись к стенке.

Левин занял очередь и присоединился к тем, кто подпирал стенку. Одна из женщин сообщила, что придется подождать, поскольку пока нет медсестры, которая берет на анализ кровь. Она также сказала, что в понедельник приходится ждать своей очереди, поскольку в субботу и в воскресенье медицинский персонал в основном, кроме, разумеется, дежурных врачей и сестер, отдыхает, в то время как пациенты поступают в больницу беспрерывно. В другие дни недели очереди, как правило, нет или она не столь большая, как сегодня.

В коридоре становилось все оживленнее. Стали появляться врачи и медсестры. Пациенты из других палат занимали очередь, чтобы сдать кровь. Через какое-то время к кабинету подошли Виталий и Николай, заняли очередь и куда-то ушли – то ли вернулись в палату, то ли пошли покурить.

Минут через двадцать медсестра стала приглашать в кабинет пациентов. На одно из освободившихся мест села пожилая женщина, которая была явно не в лучшей форме. Поскольку многие из находящихся перед кабинетом женщин были в аналогичном положении, то все они терпеливо ждали своей очереди. Однако присевшая на стул женщина выглядела настолько изможденной и слабой по сравнению с другими, дожидавшимися своей очереди, что Левину стало не по себе.

Прошло еще несколько минут, и в очереди перед Левиным осталась та женщина, за которой он занял очередь для сдачи крови. В это время вернулся Николай и остановился около него. Поскольку подошла очередь Левина, он обратился к присутствующим и спросил, не будут ли они возражать, если он пропустит вперед себя изможденную и ослабленную женщину. Никто не возражал, за исключением Николая, который что-то буркнул себе под нос. Точнее, он не высказал никакого возражения, но весь вид его свидетельствовал о недовольстве тем, что Левин пропускает женщину, которая стояла в очереди после него.

Женщина поблагодарила и вошла в кабинет. Через несколько минут в этом кабинете оказался и Левин. Медсестра быстро, профессионально и совершенно безболезненно воткнула иголку в вену и взяла кровь на анализ. Левин покинул кабинет, мысленно сказав про себя, что одной процедурой меньше.

Голос другого тембра, не прежний возвестил о начале завтрака. Вернувшись в свою палату и прихватив ложку с кружкой, Левин направился в столовую. Обнаружил, что завтрак раздает новая раздатчица.

Поскольку часть пациентов стояла в очереди на сдачу крови, то в столовой было много свободных мест. Тех милых дам, с которыми Левин познакомился вчера, не было видно. Поэтому, сев за свободный стол, он позавтракал в гордом одиночестве, после чего вернулся в палату, чтобы вымыть кружку и ложку.

Немного подумав, все же решил принять то лекарство, которое с вечера лежало на прикроватной тумбочке. Оставаться в палате не было никакого смысла. По сравнению с коридором воздух в палате был насыщен специфическими запахами, не располагающими к длительному пребыванию в ней. Прогуляться по территории больницы Левин не мог, поскольку приближалось время обхода пациентов лечащими врачами и, следовательно, больные должны были находиться в своих палатах. Оставалась только одна возможность – выйти в коридор и возле своей палаты дожидаться того, когда придет лечащий врач.

Левин так и сделал. Чтобы не мешать царящему движению в коридоре, сел на один из стульев, расположенных у стены напротив палаты. Отрешиться от происходящего и предаться своим мыслям, не было никакой возможности. Зато можно было наблюдать за броуновским движением, имеющим место утром в понедельник, когда городская больница начала работать по своему привычному графику, отличному от субботнего и воскресного.

Сравнительно недалеко от того места, где он приземлился, находилась комната, предназначенная для врачей. Левину было видно, как некоторые из них спешили на работу, на ходу разговаривая с теми, кто встречался в коридоре. Одни врачи спешно заходили в эту комнату, другие, ранее прибывшие, напротив, выходили из нее и куда-то шли по своим делам. Некоторые из них выходили на лестницу, чтобы попасть на другой этаж.

По тому, как эти перемещения оказывались все более активным, стало очевидным, что через какое-то время лечащие врачи пойдут по палатам. Но до слуха Левина дошел разговор двух врачей, из которого можно было составить представление о том, что их визит к своим подопечным произойдет еще не скоро.

– Ты пойдешь на утреннюю конференцию? – застегивая белый халат, спросил один из них другого.

– Не хочется, но ничего не поделаешь, – обреченно ответил другой.

– И не говори, – заметил первый. – Столько накопилось дел, а вместо того, чтобы разобраться с ними, придется выслушивать какие-то разглагольствования.

– Может быть, плюнуть на все и не ходить.

– Попробуй. Правда, рискуешь тем, что вообще останешься не у дел.

– Ладно, пошли.

Двое врачей вышли из коридора на лестницу, чтобы вовремя успеть к началу конференции.

Провожая их глазами, Левин вспомнил ту картину, с которой сталкивался в поликлинике, куда иногда приходилось ходить на прием к врачу. Были такие случаи, когда подолгу сидел в ожидании приема. И не потому, что перед ним сидели такие же бедолаги, то есть была очередь. А в силу того, что принимающий врач отсутствовал в часы приема, а находящаяся в кабинете медсестра поясняла: «Придется подождать, так как врач на летучке» или «Его вызвали к главврачу».

По коридору больницы сновали медсестры, санитарки, уборщицы. Они выполняли свои обязанности. Каждый был занят своим непосредственным делом. Из палат выходили и возвращались обратно пациенты. Они ожидали своих лечащих врачей.

Наблюдая за происходящим, Левин предположил, что пройдет не меньше часа, прежде чем врачи начнут свой обход палат. Чтобы скоротать это время в более комфортабельных условиях, решил пойти в тот отсек для платных пациентов, где можно было избежать мелькающих фигур, лиц и посидеть в тиши. Однако, взглянув в конец коридора, понял, что, к сожалению, из этого ничего не выйдет.

Только сейчас заметил, что перед тем отсеком, за которым начинается больничный рай, стоит кровать. Лежащая на ней полная женщина с трудом встала с кровати, перебирая одетыми на ноги тапочками прошла в отсек и села в кожаное кресло. Второе кресло возле журнального столика не было занято и можно было бы последовать за этой женщиной. Однако Левину показалось неудобным вторгаться в пространство человека, удобно устроившегося в мягком кресле.

Левин остался сидеть на своем месте, и лишь одна мысль промелькнула в голове: «Интересно, эту женщину положили на стоящую перед отсеком кровать потому, что она встала на очередь в платную палату или в данном отделении вообще нет свободных мест».

Не успел он прийти к какому-то выводу, как тут же два внутренних голоса заговорили почти одновременно:

– Какая тебе разница! – заметил равнодушный.

– Хотелось бы знать, – подал реплику заинтересованный.

– Знать что?

– Просто знать, как обстоят дела в больнице.

– Ты что, инспектор? Не суй свой нос не в свое дело, – посоветовал равнодушный.

– Я и не сую. Лишь наблюдаю за происходящим, – запротестовал заинтересованный.

– Ты же видел, что вчера возле реанимационного отделения в коридоре лежали мужчина и женщина. Значит, все переполнено и мест свободных нет. А почему это происходит, не твоего ума дело.

– Но в нашей палате два свободных места. И на одно из них можно было бы положить того похожего на бомжа мужчину, который лежит в коридоре у стенки напротив реанимационного отделения.

– Знаешь что. Нечего лезть в чужой монастырь со своим уставом.

– Здесь тебе не монастырь, а государственная больница.

– А какая разница, – безразлично и отрешенно промолвил равнодушный.

– Большая разница, – ответствовал заинтересованный, отметив про себя игру слов, ассоциативно восходящую к телевизионной передаче «Большая разница». Пока внутренние голоса равнодушного и заинтересованного продолжали неожиданно возникшую перепалку, внимание Левина привлек исходящий извне женский голос.

– Представляешь, – в трех – четырех метрах от него говорила одна медсестра другой, – я все делала так, как об этом просила Ирина Петровна. Положила на прикроватную тумбочку одного из пациентов 412 палаты именно те лекарства, которые она ему прописала. Но вчера вечером ему стало хуже и дежурному врачу – а это была Ксения Павловна – пришлось принимать экстренные меры. А когда Ирина Петровна узнала об этом, то вместо того, чтобы поблагодарить Ксению, она набросилась на нее и повела себя так, будто держит Бога за одно место.

– Ей не привыкать, – заметила другая медсестра. – Тоже мне командирша! Лучше бы командовала у себя дома, а не здесь, в больнице.

– Мало того, она и мне нагрубила. Чуть ли не обвинила в том, что я могла перепутать лекарства и дать пациенту то, что предназначалось для другого больного. И надо же такое выдумать.

– Настоящая стерва! Мужик-то ушел от нее, вот она и бесится, срывается на других людях.

– Как ушел? Да ты что! Я и не знала. Вроде бы муж у нее толковый и спокойный.

– Я подробностей не знаю, но краем уха слышала, что он вроде бы застукал ее с каким-то другим мужиком.

– Это за ней водится. Падкая на передок.

– А какой мужик это выдержит! Кажется, бросил ее. Поэтому она сейчас сама не своя.

– Тем не менее это не дает ей права унижать других людей. Надо же до такого додуматься! Обвинить меня в том, что я будто бы перепутала лекарства!

– Не переживай. Если бы от тебя ушел мужик, ты бы еще не то сделала. Так что плюнь и разотри.

– Ладно, разбежались, а то дел невпроворот.

Две медсестры разошлись в разные стороны, каждая заспешила на свое рабочее место.

Став невольным свидетелем этого разговора, Левин лишь отметил про себя, что ничто человеческое не чуждо медицинским работникам. Они, как и все прочие смертные, подвержены обычным переживаниям и пересудам. Точно так же, как и многие люди иных профессий, медсестры способны любить и ненавидеть, возмущаться и негодовать, обсуждать и осуждать вышестоящих. Другое дело, что их переживания, настроения и проблемы в семейной жизни могут так сказываться на профессиональной деятельности, что это отражается на жизни пациентов.

Левин продолжал сидеть возле своей палаты, наблюдая за происходящим и погружаясь в атмосферу больничных будней. Его взгляд бесцельно блуждал по коридору, снующим туда и сюда медсестрам, обслуживающему персоналу. Он скользнул по стенам, потолку и дверям палат. Скользнул и зацепился на чем-то таком, что подтолкнуло к некоторым размышлениям.

В самом деле, отделение больницы, в которой находился Левин, отличалось безукоризненной чистотой. Нет ни обшарпанных стен, не покосившихся дверных проемов, ни грязных пятен на полу, ни осыпающейся штукатурки на потолке. Все выглядит так, как будто недавно был ремонт. Да и в той палате, где он провел два дня и две ночи, все свидетельствовало о надлежащем порядке. Чистые туалет и душевая, нормальные краны, нет гудящих от напора воды и изношенности труб. Не элитная московская спецбольница. Обычная городская, но не в пример тем, которые требуют капитального ремонта. Если бы во всех городах и селах были такие больницы! Но нередко можно видеть по телевидению такие запущенные, убогие помещения, о которых не поворачивается язык говорить, что это больницы.

Так что в отношении чистоты и порядка та больница, в которой он оказался, а точнее, отделение, в котором он находился в данный момент, вполне отвечает требованиям, предъявляемым ко всем учреждениям подобного рода.

Но есть, к сожалению, один важный нюанс. Судя по всему, ремонт в больнице осуществлялся таким образом, чтобы создать элементарные удобства и для больных, и для медицинских работников. Однако никто не подумал о том шуме, который возникает при закрытии дверей в палатах. Дело в том, что для стерильности коридоров и палат, а также для удобства помещений использовались отделочные материалы из пластика. Они радуют глаз обитателей и долго остаются чистыми. Однако пластиковые двери создают такой шум при закрывании, который не может не отражаться на состоянии больных. Особенно это сказывается ночью, когда в больнице должны создаваться условия для соблюдения тишины.

Если бы руководителям больницы и тем, кто делал ремонт, довелось провести здесь несколько ночей, то они бы на себе прочувствовали всю прелесть пластиковых дверей, способных своим шумом разбудить любого, кто не принял снотворное или предпочитает обходиться вообще без него. Его двухдневное пребывание в больничной палате наглядно продемонстрировало, что это действительно так. Во всяком случае для чутко спящих людей пластиковые двери оказываются источником повышенного шума, не только воздействующего на их сон, но и вызывающего раздражение.

Поддержание стерильности и чистоты в больнице, само по себе необходимое и похвальное дело, еще не служит залогом создания такого психологического климата для больных, который всецело способствовал бы их выздоровлению. В этом отношении добросовестно выполняющие свои обязанности медсестры и обслуживающий персонал больницы совершенно не задумываются над некоторыми своими действиями. Действиями, сопровождающимися нарушением тишины в больничных палатах (громкое хлопанье дверью, оставление их настежь открытыми, что приводит к сквознякам, неосторожное вхождение в палату в ночное время, приводящее подчас к прерыванию сна многих обитателей палаты).

Левину вспомнился один случай, произошедший при посещении санатория для ветеранов войны, находящихся в нем на постоянном проживании. Прекрасный санаторий, один из лучших в Москве, а, может быть, и во всей стране. Он представляет собой коммунистический рай. Ветераны находятся в нем на полном обеспечении государства и, казалось бы, ни в чем не нуждаются. Полное обеспечение не только постельными принадлежностями, но и одеждой, вплоть до нижнего белья, платьев, костюмов, курток, головных уборов и обуви. То есть тот коммунистический рай, который когда-то обещали партийные и государственные руководители всем жителям Советского Союза.

И действительно. На территории санатория все так обустроено, что в хорошую погоду можно гулять целый день, дышать свежим воздухом и любоваться природой. Ухоженные деревья, подстриженные кусты, красивые клумбы с цветами, журчащий фонтан, чистые дорожки, уютные уголки с удобными скамейками, окутанные зеленью беседки. Внутри помещения чистота, порядок и красота. Ковровые дорожки, уютные комнаты на одного или двух человек, просторные коридоры, уголки с креслами, диванами и комнатными цветами. Похожая на ресторан столовая, вкусная и разнообразная еда. В том отделении пансионата, где довелось побывать Левину, стерильная чистота. Нет никаких старческих запахов, с которыми нередко сталкиваешься в квартирах, где проживают люди преклонного возраста. Нянечки регулярно и тщательно моют своих подопечных и меняют им как постельное, так и личное белье.

Заведующая этим отделением с гордостью говорила о своих достижениях в области гигиены, чистоты и порядка:

– Видели бы вы, что здесь было до моего прихода. Запахи такие, хоть нос зажимай и беги на улицу. За время своего заведования я навела в отделении такой порядок, что нигде нет ни пылинки. Все старички и старушки ухоженные и опрятно одеты.

Однако вскоре Левин понял, что чистота и порядок достигаются в этом отделении за счет ограничения свободы постоянно проживающих здесь пожилых людей. Их не поддерживают в том, чтобы они сами ходили есть в столовую или на прогулку. Заведующая отделением придерживается такой политики, в соответствии с которой лучше приносить еду пожилым людям в комнаты и ограничивать их свободу передвижения, чем нести ответственность за то, чтобы с ними, не дай Бог, что-нибудь случилось.

– Какая-нибудь старушка пойдет в столовую, подвернет ногу и упадет. А кто будет отвечать? Весь спрос с меня. На прогулке тоже может всякое случится. За каждым не уследишь. Лучше пусть сидят по своим комнатам чистенькие и ухоженные. Да многие из них настолько привыкают к такому образу жизни, что предпочитают лежать на кровати. Пусть лучше спят, чем бродят по коридорам и мешают работать.

Такая откровенность заведующей отделением поражала. Для нее главным было поддерживать чистоту и создавать такую атмосферу проживания пожилых людей, чтобы они меньше доставляли беспокойства.

– Чистота, покой – это замечательно. Но разве не нуждаются пожилые люди в активной деятельности? – осторожно спросил Левин заведующую отделением.

– А чего им не хватает? – в свою очередь спросила она. – Живут, как у Христа за пазухой. Навоевались, наработались. А теперь пусть отдыхают.

– Но для продления жизни человека необходим активный, а не пассивный отдых, – заметил он.

– Попадаются тут слишком активные ветераны. – парировала она. – Но они доставляют столько хлопот, что лучше бы сидели в своих комнатах и не мельтешили перед глазами.

Левин недоуменно взглянул на заведующую отделением, которая комфортно расположилась в своем кабинете. Перед ней на журнальном столике стояли бутерброды с красной икрой и копченой колбасой, коробка шоколадных конфет, изысканные чашки и кофейник. Сама она была преисполнена гордости от того, что навела в отделении тот порядок, который ей представлялся правильным и единственно возможным.

Удивительно, что, находясь на работе, она не испытывала никакого стеснения от того, как была разодета. Замысловатая прическа свидетельствовала о том, что она недавно побывала у дорогого парикмахера. Почти на всех пальцах рук массивные дорогие кольца. В ушах большие золотые сережки. На шее кулон и цепочка явно из золота высшей пробы.

«Нарядилась, как новогодняя ёлка, – подумал Левин про себя. – Интересно, что испытывают ее подчиненные, когда видят ее дорогие украшения. Неужели она сама не понимает, что блистать своими украшениями перед коллегами, обслуживающим персоналом, постоянно проживающими здесь пожилыми людьми и их родственниками, которые навещают своих близких, – верх неприличия. Пансионат для ветеранов войны – не концертный зал и не светское мероприятие, где можно выставить напоказ свое богатство».

– Тут на днях, – как ни в чем не бывало продолжала заведующая отделением, – в моем отделении произошло ЧП. В пансионат приехали артисты, которые выступали перед теми, кто смог прийти в зал. Все было нормально. Но после того, как артисты уехали, мы недосчитались одной старушки. Оказывается, она вышла вместе с ними за территорию пансионата. Хорошо, что через час ее обнаружили в метро. Шустрая старушка добралась до ближайшей станции, но не знала, что делать дальше. А если бы она потерялась! Ведь большинство из постоянно здесь проживающих страдают маразмом. Так что мне их активность ни к чему.

Позднее Левин узнал, что заведующая данным отделением осуществляет такое лечение по поддержанию сносного состояния своих подопечных, в результате которого они лежат в основном в палате и теряют подвижность. Ветеранам войны дают снотворное и различные успокаивающие лекарства, в результате чего они становятся тихими, послушными, бездеятельными. От особенно активных и подвижных стараются «избавляться», переводя их в другие специализированные лечебные учреждения, например, в психиатрическую лечебницу.

Вместо того чтобы организовать различные кружки, где проживающие в пансионате пожилые люди могли бы проявить свои умения и активно задействовать свои умственные способности и опорно-двигательные навыки, в том отделении, в котором побывал Левин, предпочитают избегать каких-либо активных действий, способствующих подвижному образу жизни. Терапия ограничивается назначением успокаивающих лекарств, что вполне устраивает заведующую этим отделением.