Текст книги "В поисках Минотавра"

Митота пятая
Познание

«Как хорошо, что наши органы не умеют говорить!» – думал я на следующее утро в сортире, управляя струей. Представляю, что бы пришлось выслушивать от мочевого пузыря, печени, почек, легких желудка и прочей начинки, особенно на следующий день после весело проведенного времени. Ну да это все было б фигней по сравнению с воплями члена, когда в поле зрения глаз попадалась бы какая-нибудь красотка. Тогда бы пришлось, наверно, носить не только трусы, но и специальные намордники с кляпами для членов и выслушивать такое, пока ссышь… С другой стороны, органам не пришлось бы привлекать к себе наше внимание при помощи боли, а ради этого болтовню кишечника или члена можно было бы и потерпеть. Как говорится…

Так и не решив, что говорится по данному поводу, я вернул своего героя в трусы.

Все-таки душа человеческая анатомически находится где-то между кишечником и мочевым пузырем. А иначе с чего бы на душе становилось легче, когда опорожняешь то или иное? Раз так, то посещение туалета – дело сугубо духовное, и именно туалет является тем самым Истинным Храмом, где мы ближе всего к совершенно непонятной и немыслимой хрени, которую привычно называем богом.

Чихнув, я потерял нить рассуждения.

Пока я облегчался, в комнате свершилось очередное пришествие дракона, и когда я вернулся, он сидел на моей кровати и увлеченно читал или смотрел (не знаю, как называется то, что с ними делают) комиксы.

– Я тут собирался подать тебе кофе в постель, но по дороге напоролся на это, и зачитался, – сообщил он, когда мы поздоровались.

– Тебе понравились комиксы? – удивился я. В том, что никакой кофе он подавать не собирался, я был уверен на все сто.

– А тебе они не нравятся?

– По мне так это чтиво для идиотов. Супергерои, супрзлодеи и прочая хрень…

– А ты, значит, предпочитаешь толстые книги с большим количеством слов и минимумом картинок? – говоря это, он улыбнулся не предвещающей ничего хорошего улыбкой.

– И что тебе в этом не нравится? – решился я принять вызов, тем более что выбора у меня не было.

– Да нет, с этим как раз все в порядке. Кому-то нравится такое соотношение слов и картинок, – он кивнул в сторону комиксов, – тебе другое. Но то, что ты гордишься своим предпочтением… извини, меня это забавляет.

– Почему?

– Возможно, я неправ, но, по моему скромному разумению, кино, музыка, живопись, литература и так далее должны цеплять либо за душу, либо за ум, либо за то и за другое. Поэтому для каждого хорошим является что-то свое… Так вот, лично я за редким исключением нашел между комиксами и высокодуховными творениями только два принципиальных отличия, а именно разницу в соотношении количества слов и картинок и то, что авторы комиксов достаточно адекватно относятся к своим творениям и не претендуют на роль вещателей Абсолютных Истин.

– Но подожди, – попытался я с ним не согласиться.

– Чего ждать? Ты только посмотри на персонажи, которых выводят размышлители о судьбах человечества: кулак-мироед, буржуй-эксплуататор, вечно голодный пролетарий, и бедный крестьянин. А пожиратель евреев Адольф или ростовщик кровопивец жид? Или вечно насылающий из любви к вам понос, золотуху и прочие радости господь, вечно строящий вам козни дьявол. Разводила поп или всегда знающий правду батюшка и все те же опасный идиот ученый и тупой спаситель отечества, мира и человечества. Или бескорыстный вечно ищущий Истину мудрец и опять же вечно сражающийся за свой идеал воин. А также народ как нечто однородное и реально существующее, такая же нация, царь-батюшка, дедушка Ленин, он же главный убивец века, и так далее. В зависимости от предпочтений автора одни и те же «парни» выводятся или хорошими или плохими. Третьего не дано. Причем все эти образы настолько однобокие, плоские и не имеющие ничего общего с реально существующими людьми и положением дел, что по сравнению с ними любые герои комиксов выглядят натуральными. А сюжеты? Пришел пролетарий трах бах дал в челюсть буржую и зажил счастливо с крестьянином под завистливые шипения трусливого обывателя, и худосочного интеллигента. Или наоборот, жил-был счастливый русский народ, которым заботливо управлял Царь-Батюшка-Отец-Родной при помощи патриотов-аристократов и святой церкви, и тут, откуда ни возьмись, свалились с неба на головы народные злодеи-большевики, поубивали заботливых аристократов и фабрикантов, зверски убили семью царскую, надругались над церквями и над служителями бога, а потом принялись издеваться над оставшимися в живых людьми, загоняя их силой в колхозы и прочий социализм.

«Пейзанки с визгом мочатся в кустах»!

Мыслители совсем не желают замечать однобокость, искусственность и натужность своих построений и не только продолжают играть в социальный тетрис, рассовывая персонажей по соответствующим ячейкам классификационных таблиц, но и пытаются воплотить свою пургу в жизнь. Вот только жизнь – штука объемная, да и человеческая природа, которую почему-то принято игнорировать, дает о себе знать. В результате все их преобразования заканчиваются тем, чем и должны закончиться по определению: резней и победой идиотизма над здравым смыслом.

Но эти мыслители хотя бы пытаются думать о вещах пусть и непонятых, но осязаемых и существующих рядом, в том же пространственно-временном континууме, тогда как другие вообще позарились на сущность вселенского бытия. Имея об устройстве мира лишь догадки и смутные представления, то есть, не имея для своих выводов никаких оснований, они умудряются городить одни умопомрачительные словесные нагромождения на другие, упиваясь собственной крутостью, и считают всю эту хрень либо процессом познания бытия, либо откровением самого господа бога. Как будто можно умничая познать мир!

Хотя с другой стороны, если использовать слово познание в том смысле, в каком библейские мужи познавали своих жен, то господа мыслители более чем правы, так как в этом случае их деятельность действительно можно назвать познанием себя, своих мозгов и мозгов публики.

– А как же Ницше, Шопенгауэр, Макиавелли? – выпалил я первые пришедшие мне в голову имена.

– Я же говорю: за редкими исключениями. Ну да не стоит эта тема того, чтобы тратить на нее свое время. А заговорил я о познании потому, что сегодня мы идем с тобой познавать.

– И что мы будем познавать?

– Не что, а кого. Сегодня мы будем познавать божественных красавиц мадам Евы.

– Мы что, идем в бордель?

– Только не вздумай произнести это слово в присутствии мадам Евы или ее красавиц! Бордель… скажешь тоже.

– Но разве…

– Бордель – это то, что творится тут у вас, а у мадам Евы – Дворец познания. Уяснил?

– Уяснил.

– Тогда легкий завтрак, тщательный душ и подготовка к познанию. Прежде чем идти к мадам Еве тебя надо привести в божественный вид.

– Надеюсь, ты не собираешься прибивать меня к кресту.

– Да нет, это частный случай. Я даже не собираюсь наряжать тебя в длинную рубаху и приделывать за головой сиденье от унитаза, – поддержал он шутку. – И постарайся не пользоваться никакими ароматизаторами!

– А это еще почему? – удивился я.

– Благородный муж, а других туда не пускают, пахнуть должен благородно. У тебя же нет ничего, что хоть отдаленно может напоминать благородный аромат.

– Так я себя особо благородным и не ощущаю, – признался я.

– Ничего, пока ты со мной, твое благородство вне подозрений.

Пока я принимал душ, дракон приготовил омлет и заварил чай.

– Что надевать? – спросил я, выходя из душа.

– Подобающего одеяния у тебя все равно нет, так что надевай все, что хочешь. В любом случае сначала тебя придется приодеть.

Всем, что хочу, оказались футболка, потрепанные джинсы и шлепанцы. Последний предмет гардероба дракон резко отверг.

– Надень что-нибудь такое, в чем не испачкаешь ноги.

Носки и растоптанные туфли его устроили.

– Пошли, – сказал он, небрежно окинув меня взглядом.

Несмотря на то, что я был готов к встрече с любой, даже самой что ни на есть фантастической реальностью, место, куда нас на этот раз занесло с драконом… Только представьте себе тихую, утопающую в зелени улицу. Под ногами прекрасно подогнанный друг к другу камень. В воздухе никакого бензина. Вместо него аромат прелых листьев и цветов. На улице только гуляющие люди. Никакой спешки, никакой суеты. По обе стороны милые, не более шести этажей в высоту дома с красивыми, узнаваемыми фасадами. И никакого асфальта, никакого рэпа, никакой бухающей на всю улицу музыки и диких воплей недополовозрелых особей… Эта улица существовала как бы вне времени и вне пространства. Она завораживала, вызывала восхищение… у нее был свой характер, своя неповторимая атмосфера… Тишина и покой подействовали на меня так, что я полностью расслабился душой. Впервые за всю свою жизнь я не боялся, не ждал нападения, или агрессии, не был готов непонятно к чему… Впервые в своей жизни я был абсолютно беззаботен и совершенно счастлив.

К моему глубокому сожалению магазин готового платья, а мы шли именно туда, находился всего в двух кварталах от нашей резиденции. Он занимал весь первый этаж за вычетом общего холла, ведущего к лифту и лестнице, несколько помпезного пятиэтажного здания. Над лишенной следов сигнализации или иных средств защиты простой стеклянной дверью висела скромная вывеска, на которой было написано всего одно слово: «Шмуль». Входная дверь в здание тоже была стеклянной и тоже без малейшего намека на средства безопасности, поэтому я спросил дракона:

– Здесь что, все это не охраняется?

– Тут охрана не требуется, – ответил он, толкая дверь в магазин, куда мы и вошли под приятный звон колокольчика.

Буквально через секунду из недр магазина вынырнул чем-то похожий на Бельмондо мужчина лет шестидесяти. На его лице сияла приветливая улыбка, которая совсем не выглядела искусственной. Одет он был в белоснежную рубашку, черный костюм и черные туфли, но, несмотря на это, его вид нисколько не ассоциировался с похоронно-кладбищенской темой.

– Чем могу быть полезен господам? – спросил он приятным баритоном.

– Привет, Шмуль, – ответил дракон. – Давненько мы не видались.

– Господин дракон, – обрадовался Шмуль, – шаббат-шолом!

– Познакомься, Шмуль. Это…

– Константин, – представился я, видя, что дракон не помнит мое имя.

– Очень приятно, молодой человек, – ответил Шмуль. – Чем могу помочь?

– У Константина сегодня важная встреча. Сегодня перед ним открываются врата в сокровищницу мадам Евы, – пояснил за меня дракон.

– О! – благоговейно произнес Шмуль.

– Надеюсь, у тебя найдется что-нибудь для нас по этому случаю?

– А разве у Шмуля когда-нибудь чего-то не находилось?

– Ты прав. Похоже, у тебя нет разве что недостатков.

– Ну… – замялся Шмуль. Затем опять скрылся в недрах магазина.

Его не было минут пять. Вернувшись, он сообщил:

– Вам, – дракону, – в примерочную справа, а вам сюда, – сказал он мне, распахивая занавеску в примерочной слева.

Там меня ждал полный комплект одежды: трусы черные, майка белая, рубашка белая, костюм сочно-синий, но не пошлых тонов, носки и туфли черные. Шмуль как знал, что я терпеть не могу трусы плавками и уж тем более стринги. Обычно я покупаю ситцевые семейки размера на три больше, чем надо. Кому-то это может показаться неэстетичным, зато в них я чувствую себя, как дома. Трусы, которые приготовил для меня Шмуль, чем-то напоминали боксерские. Они были приятно мягкими на ощупь и на теле сидели так, что я их не чувствовал. Размер был идеально мой. Все остальное тоже было, как по мне сшито. Костюм сидел идеально. Это был мой единственный костюм, который не перекашивало, стоило сесть или поднять вверх руку. Если бы не рожа, в этом костюме я был бы похож на аристократа в минимум пятидесятом поколении, но рожа… она выдавала во мне коренного аксайчанина, кем я, собственно, и был.

Дракон в сером костюме от Шмуля выглядел настоящим драконом. Явись он предо мной в первый раз в таком виде, у меня бы ни на мгновение не возникло никаких сомнений. Разумеется, внешне он оставался таким, как обычно, но костюму каким-то чудом удалось передать его истинную драконью сущность.

– А куда свои вещи? – спросил я.

– Они остаются здесь. Таковы правила заведения, – ответил дракон.

– Надеюсь, вы не возражаете? – участливо спросил Шмуль.

– Нисколько. Разве что представить себе не могу, зачем они вам нужны.

– А это моя маленькая профессиональная тайна.

Поблагодарив Шмуля, мы вышли из магазина.

– Ну что, как говорится, в человеке должно быть все прекрасно: и душа, и тело, и ебало. Вот им родимым мы теперь и займемся, – сообщил дракон и взял курс на милый домик через дорогу с вывеской, на которой были нарисованы ножницы и бритва. Нарисованы они были так, как обычно рисуют масонский угольник и циркуль.

Парикмахерская была словно для нас создана. Уютное помещение, два кресла и ни одного клиента. Заправляла этим хозяйством милая женщина лет пятидесяти.

– Здравствуй, Вера, – сказал ей дракон, когда мы вошли.

Никогда бы не подумал, что столько любви и нежности можно вместить в два слова. В ответ она бросилась ему на шею.

– Прошу сюда, – услышал я приятный женский голос.

Глядя на столь эмоциональную встречу, я и не заметил, как ко мне подошла барышня лет двадцати с копейками. Я послушно сел в кресло. Сколько я себя помню, я всегда любил, когда нежные женские руки занимались моими волосами. Здесь я улетел на второй минуте матча. Возвращение из нирваны совпало с сушкой и укладкой, – похоже, мое мнение о том, как меня стричь, мастерицу не интересовало даже из вежливости.

После стрижки меня ждали маникюр (ногти я попросил не красить даже бесцветным лаком) и педикюр. Короче говоря, через пару часов я вышел из парикмахерской новой копейкой. Вот только у дракона на этот счет было другое мнение.

– Так как ты не дареный конь, нам сюда, – сказал он у входа в стоматологический кабинет.

– А может не надо? – взмолился я.

Вместо ответа он так на меня посмотрел, что я безропотно вошел внутрь. Там меня, тоже ни о чем не спрашивая, усадили в кресло…

Несмотря на то, что боли не было вообще, вспоминать, не говоря уже о том, чтобы описывать стоматологическую часть подготовки к встрече с прекрасным мне совершенно не хочется.

– Ну вот, теперь ты готов, – решил наконец-то дракон и щелкнул пальцами.

В тот же миг возле нас остановилось непонятно какими судьбами оказавшееся там такси.

– К мадам Еве, – распорядился дракон, когда мы сели в машину.

– Понял, – ответил водитель.

В машине дракон толкнул речь о философии:

– Представь себе такую картину, – рассказывал он. – Среди просторов Неведомого есть населенный людьми остров. Окружает его непроглядный Вечный Туман Незнания. А называется тот остров Известное, и, как следует из его названия, состоит он из того, что известно населяющим его людям.

Главным занятием одних островитян является составление карт Неведомого, написание многих томов о том, из чего оно, по их мнению, состоит, создание красочных картин, призывающих островитян оставить свои домашние дела и отправиться в ту часть Неведомого, где, по мнению владельцев карт и картин, находится настоящий рай, где жизнь будет великолепной, и даже смерть не посмеет ее прервать. Только карты у этих умельцев разные, да и о местоположении Страны Всеобщего Блаженства у каждого из них свое представление. Иногда некоторым из них удавалось сорвать с места какое-то количество народа и увести в закрытую Вечным Туманом даль Неведомого. Но ничего хорошего из этого пока не получалось. Называют этих людей островитяне философами. И хотя многие островитяне нихрена не понимают, какой им от философов толк, философов справно кормят.

Другая группа людей занимается тем, что медленно, миллиметр за миллиметром увеличивает площадь своего острова, превращая Неведомое по крупицам в Известное. Этих людей островитяне зовут учеными.

Остальные, а их на острове подавляющее большинство, занимаются делами житейскими: сеют, пашут, ткут, куют, строят и так далее. Их называют обывателями.

Временами, заинтересовавшись картой какого-нибудь философа, обыватель подходит к нему. Тогда философ начинает расхваливать свое детище.

«Посмотри, – говорит он, – какая у меня карта красивая да ладная! Посмотри, какой я нашел прямой путь, как прорисовал все детали, какие использовал цвета. Не карта, а загляденье».

«Так то оно так, – смущенно почесываясь, отвечает ему обыватель, – но скажи мне, ты сам-то там бывал? Ходил ли ты теми местами? Видел ли собственными глазами те чудеса, о которых рассказываешь?»

«Я видел их глазами своего ума, а это не глаза презренной плоти!» – гордо заявляет философ.

«Глаза ума – это хорошо, – с сомнением в голосе говорит обыватель, – но вот потрогать бы что-то оттуда руками. А то вдруг на самом деле ничего там такого и нет?»

«Так ты сначала определись с тем, что есть твое „на самом деле“, и можно ли верить рукам? Да и как ты можешь ставить свои немытые руки выше прозрения моего ума?! Ты, не знающий даже что означает слово „предикат“, а также тезис и антитезис?»

От этих слов обыватель обычно бежит прочь, а философ, фыркая презрительно, кричит ему вслед:

«Да что ты вообще понимаешь, быдло ты неотесанное!»

И вновь принимается дорисовывать разные яркие детали на своей карте.

Мне было не до речей дракона. Я с ужасом думал, что совершенно не представляю, как там следует себя вести. Я не только ни разу не был в борделе, но никогда не имел дел с проститутками. Так уж вышло, что мне хватало бесплатной любви и рук. Здесь же мне предстояло знакомство с обитателями борделя высшего класса, которые…

С другой стороны, какое мне в принципе дело, какое я оставлю там о себе впечатление, тем более что второй раз я вряд ли когда там окажусь? Убил бы того, кто вложил в нас это рефлекторное желание нравиться посторонним людям, из-за которого мы то и дело попадаем впросак. Почему мы всегда стесняемся официантов, продавцов, прохожих… то есть тех, чьим мнением мы без всякого для себя ущерба могли бы пренебречь? Могли бы, но из-за этой совершенно идиотской особенности нашего характера, мы готовы из кожи вон лезть, чтобы оставить после себя хорошее впечатление там, где это совершенно не обязательно делать, и наоборот, так и норовим без малейшего стеснения показать свою скотскую сущность наиболее родным, близким нам людям, в хороших отношениях с которыми мы заинтересованы в первую очередь.

За размышлениями я пропустил, когда очаровательный городской пейзаж сменили сельские просторы. Теперь мы ехали среди лугов, на которых мирно кто-то кого-то пас. Дорога была не по-российски заасфальтированной, и не просто заасфальтированной, а заасфальтированной идеально. Вскоре мы подъехали к одному из тех домов, какие показывают в фильмах о жизни состоятельных британцев.

Дверь нам открыл одетый во фрак слуга.

– Госпожа Ева нас ждет, – сообщил ему дракон.

– Входите, господа, – ответил он. – Она на веранде. Пьет чай. Прошу вас.

Несмотря на свои «под пятьдесят», Ева выглядела аппетитно. Хорошо сохранившаяся, красивая, элегантная, с естественными прекрасными манерами, она скорее была похожа на аристократку, чем на содержательницу борделя, тем более что никаких красоток в обозримом пространстве не было.

– Здравствуйте, господа, прошу к столу, – сказала она, когда мы вошли, – желаете чаю?

– С удовольствием, – ответил дракон, целуя ее красивую руку. – Позволь представить тебе…

– Константин, – назвался я, видя, что дракон как всегда не может вспомнить мое имя.

– Очень приятно, – ответила она, подавая руку, которую я неловко поцеловал.

– Думаешь, он готов пройти лабиринт? – спросила она, прервав начавшийся между ними разговор «о ценах на овес», во время которого дракон шутил в духе Уайльда.

– Есть только один способ в этом убедиться, – ответил дракон.

– Перейдем к делу?

– Ради этого мы и прибыли.

– Тогда приступим. Держите, – она протянула мне красивую деревянную коробочку размером с половину спичечной.

Открыв ее, я обнаружил внутри темно-коричневый шарик примерно полсантиметра диаметром.

– Вы должны это принять, – сказала Ева.

– А это что? – спросил я, не желая брать в рот незнакомый предмет.

– Эта пилюля откроет перед вами дверь в лабиринт. Без нее не получится.

– Пей. Это – черный аламут, – пояснил дракон.

– Тот самый?! – вырвалось у меня.

Моя реакция заставила дракона и Еву рассмеяться.

– С некоторыми доработками. Мы же не террориста-смертника готовим, – сказала она.

– Пей давай, – нетерпеливо приказал дракон.

Разумеется, я выпил. Разве можно отказываться от таких предложений? Ведь черный аламут это фирменный наркотик Хасана ибн Саббаха, при помощи которого он отделял семена от плевел, вербуя своих последователей.

Короче говоря, я принял аламут, и…