Текст книги "В поисках Минотавра"

Митота девятая
Приснится же такое

– Ты уже ел? – спросил дракон без всякого перехода. – Я бы с удовольствием сейчас что-нибудь сожрал.

– Только кофе и вагинальную смазку, – ответил я.

От кофе, меня не сильно подташнивало.

– Ну за вагинальной смазкой это не ко мне, – истолковал несколько иначе мои слова дракон.

– Да нет, это я уже ел, – рассмеялся я.

– Тогда пойдем куда-нибудь поедим. Пищу какой страны ты хотел бы отведать?

– Мне все равно, – ответил я, чувствуя, как на меня наваливается вековая усталость – так я называю до одури противное состояние, когда кажется, что живешь уже более тысячи лет, и все эти годы давят тебе на плечи. Наваливается оно внезапно, без всяких окриков и предупредительных выстрелов.

– Э, брат, да ты раскис! – совсем как бабушка всплеснув руками, воскликнул дракон.

– Мне все это сносит крышу, – признался я.

– Придется потерпеть. А как ты хотел?

– Я бы хотел жить тихой спокойной жизнью где-нибудь на берегу теплого океана. И чтобы никаких партий и правительств, никаких президентов, никакой политкорректности, демократии и толерантности. Или нет, пусть даже все это будет, но как можно дальше от моей жизни. А в моей жизни, чтобы было немного денег, милое кафе в двух шагах от дома, где можно спокойно поесть и выпить; с десяток кустов марихуаны во дворе; пара-тройка ненавязчивых друзей; любимая женщина; и чтобы у мамы было все хорошо. И чтобы никакая падла не лезла в чужую жизнь!

– Такая мечта стоит того, чтобы о ней мечтать, – согласился дракон. – А пока давай что-нибудь сожрем здесь, на месте, а потом ложись спать. У тебя сегодня экзамен.

– Какой еще к чертям экзамен?

– После. Об этом после.

После так после. В таком состоянии я не любопытен.

Настроившись на чай с какими-нибудь бутербродами, я был приятно удивлен нашим меню, которое включало:

– картошку жареную,

– курицу гриль,

– всякие корейские разности,

– горячий вкусный хлеб,

– свежие овощи,

– пахлаву,

– ройбош.

От обильной трапезы меня настолько разморило, что до дивана я брел уже в полусознательном состоянии, и стоило мне принять горизонтальное положение, как мой организм мгновенно перешел в спящий режим.

Сначала были шаги, голоса, стоны, поскрипывания, крики, завывания и множество других звуков, для которых в человеческих языках еще нет названия. Кроме звуков у меня была способность мыслить, соображать, понимать человеческую речь. Понимать даже те вещи, которые, казалось бы, я никак не мог понимать. Например, значение словосочетания «зеленый кафель». Однако я понимал, что это за дрянь.

Благодаря мышлению и звукам, я знал, что у меня приобретенный в результате автомобильной аварии паралич, понимал, что я неизлечим, как понимал и значение этого приговора: «неизлечим». Также я знал, что лежу в больничной палате, что совершенно не чувствую тела, и реагирую только на звук. Все остальные присущие нормальным людям чувства остались в прошлой, доаварийной жизни, которая почему-то была полностью стерта из моей памяти… хотя нет, не полностью. Ведь «зеленый кафель» и многие другие столь же далекие для меня в моем нынешнем положении понятия, такие, как руки, ноги, ногти, туфли на каблуках и без, свет, ветер, дождь, тепло, холод оставались понятными благодаря доаварийному опыту. А так как я не помнил, каково быть полноценным человеком, я не чувствовал себя ужасно.

Я был, наверно, чем-то вроде бестелесного призрака или сознания, обитающего в нигде, но никак не человеком. Благодаря наличию слуха и разума я мог воспринимать пространство, и в этом пространстве были только мысли и звуки, причем звуки уже превращенные в мысли. Это распределенное в пространстве звукомыслие было местом моего обитания, моим миром, моей вселенной, в которой не было больше ничего, даже времени. Только пространство, мысли, звуки и вечность…

Несмотря на столь убогое устройство моей персональной вселенной я жил весьма бурной социальной жизнью. Началом моего дня был поистине ужасающий грохот, который устраивали санитарки в больничном коридоре. Затем, за шваберно-ведерной разведкой шли основные силы – просыпался этаж. Люди шли в туалет, на процедуры, на завтрак… Они наполняли мою вселенную таким обилием звуков, что я с трудом протискивался сквозь них в погоне за заинтересовавшей меня мыслью.

Затем в мою палату приходили люди, которые что-то там делали с моим телом, чтобы на нем не появлялись пролежни, и чтобы связки не так быстро ссыхались, превращая меня в нелепо свернувшуюся куклу.

Когда они уходили, я вновь погружался в мир звуков в коридоре, периодически проваливаясь в сон. Во сне я ходил, ездил на машине, занимался любовью, от кого-то убегал, за кем-то гнался и делал еще массу обычных для нормальных людей вещей. После пробуждения эти действия превращались в пустые слова, так как мое бодрствующее сознание категорически отказывалось понимать происходившее во сне.

Были дни, когда после ухода тех, кто работал с моим телом, я был предоставлен сам себе до следующего утра, но обычно ко мне приходили гости.

Чаще всех приходила Наденька. Для меня она была красивым, печальным голосом. Она приходила, чтобы пожаловаться на судьбу, чтобы быть выслушанной хотя бы таким овощем, как я. Она рассказывала о своем муже, который, напиваясь, избивал ее и дочку. Сейчас ее дочка зарабатывает на жизнь в одном из турецких борделей. Пару раз в неделю она звонит матери по телефону, рассказывает, что у нее все хорошо. Присылает иногда подарки и деньги. А недавно прислала ей кофточку. Сказав про кофточку, она разрыдалась, долго плакала, а потом ушла, даже не рассказав, как обстоят дела с ее сыном. У него какое-то генетическое заболевание, поэтому он растет чем-то вроде меня, правда, он может сам ходить.

Чуть реже забегала заведующая отделением. Она открывала форточку и, куря в окно, рассказывала о тяготах и лишениях своей работы, о том, какой идиот у нас главный врач, о том, что он вымогает, что медикаментов нет, а подчиненные один краше другого.

Приходили и другие люди. Много-много людей, которым не с кем было поделиться своими бедами или наоборот своими удачами и тайными победами. Так что я больше кого бы то ни было из окружающих знал, что в действительности происходит вокруг, да и в душе у каждого исповедующегося мне человека.

Ночами ко мне частенько приходили дежуранты. Они гремели стеклом, хихикали, кашляли, скрипели соседней кроватью и стонали сквозь стиснутые зубы, чтобы сильно не шуметь.

Нередко я ловил себя на мыслях о том, каково это видеть, слышать, обонять, осязать, чувствовать свое тело, уметь ходить, двигать руками, головой, ногами… Каково это трахаться, целоваться, чувствовать дуновение ветерка, мерзнуть или наоборот, чувствовать вкус еды… Как я завидовал при этом нормальным людям, как хотел быть таким, как они… А потом я вспоминал про боль, вспоминал их крики, которые говорили мне о том, что многие из этих страдальцев могли бы позавидовать моему бесчувствию, если бы они знали о моем существовании. И тогда я начинал себя успокаивать, что в моем положении есть не только минусы, но и плюсы.

Сначала в тот день все шло, как обычно. Потом в моей вселенной возникло движение. В ней появилось нечто столь огромное, что по размерам его наверно можно было бы сопоставить с галактикой. Эта галактика приближалась или же притягивала меня к себе – с точки зрения физики это одно и то же. И когда я был совсем уже рядом с этой махиной, она взорвалась, и поток освободившейся в результате взрыва энергии захватил меня и в мгновение ока отбросил от центра взрыва на огромное расстояние. Ощущение скорости, а я несся со скоростью света, было непередаваемо. Это было блаженство в самом своем естестве. Как было бы здорово лететь вот так до самой смерти!

Но мое движение начало замедляться, и спустя каких-то несколько кальп, сознание остановилось, а потом начало двигаться назад, навстречу все еще мощному энергетическому потоку. По мере моего приближения к эпицентру взрыва, встречный энергетический ветер становился сильнее. Постепенно он достиг такой силы, что мысли больше не могли удерживаться в сознании. Они устремились прочь вместе со звуками. Мое сознание стало пустым, и энергетические потоки могли теперь легко сквозь него проходить. Ему больше ничего не мешало войти в эпицентр взрыва и там растаять. Мое сознание умерло, и вместе с ним умер я. Ничего не было чудеснее этой смерти! И если бы я был твердо уверен, что реальная смерть хоть отдаленно напоминает пережитую мной, я бы убил себя, не задумываясь, при первой же возможности. Вот только настоящая смерть вполне может оказаться совсем не такой, и что самое отвратительное, есть вероятность столкнуться после смерти с боженькой, наверняка припасшим каких-нибудь пакостей, чтобы отравлять нам и посмертное существование! Как же я ненавидел его, думая о том, что он может испортить мне не только жизнь, но и смерть, лишив меня блаженства абсолютного небытия.

К сожалению, моя смерть оказалось не вечной, и сознание вновь вернулось в привычный мир, а перевернувшее все во мне событие кануло в вечности прошлого, оставив меня у разбитого корыта.

Прошло сколько-то там минут, часов дней или лет. Мне не спалось, и я привычно вслушивался в ночные звуки. А что еще делать, если ничего больше не остается? Я лежал, слушал звуки и… поймал себя на том, что они свободно проходят сквозь мое сознание, как раньше сквозь него проходили энергетические потоки, когда оно стало пустым. Звуки приходили в меня, были какое-то время во мне, а потом уходили… И это было… прикольно хотя бы потому, что это было чем-то новым. Я наблюдал, как звуки проходят сквозь меня, не оставляя в сознании даже ряби, и в моем сознании появилась мысль: а что если взять и оседлать какой-нибудь звук? Сразу же после этой мысли звуки подхватили меня и понесли за собой.

Вырвавшись из плена собственной вселенной, я очутился в океане сознания, который психологи нередко называют коллективным бессознательным, а эзотерики – коллективным разумом. Отдельные сознания, которые мы воспринимаем в качестве своих «я» являются волнами этого океана. Я был его глубинным обитателем. Я предпочитал плавать там, где живут такие твари, о существовании которых мы зачастую даже не подозреваем. Там я встретил боженьку. Он оказался одним из тех паразитов, которых порождает в своем невежестве толпа, питая их своими вожделениями и страхами. При ближайшем рассмотрении он оказался трусливым и жалким. Единственным его интересом является поток энергетической жратвы, которым его кормят толпы верующих своими молитвами, мыслями, страхами… Вот только единственный ли это бог?

Еще там были твари, которые забрели к нам в океан сознания откуда-то извне. Рассмотреть мне их не удалось – при моем появлении они стремительно исчезали в темных водах сознания, стараясь не попадаться никому на глаза…

Признаюсь, мне было не до них. В этом океане я был нормальным, полноценным существом, так как сознание мое не было повреждено, а тело здесь не играло никакой роли. Более того, нормальному человеку чтобы сюда попасть требовалось, прежде всего, отключить ощущения тела, что за меня сделала авария.

Но и это было не все. Однажды, как обычно, ко мне забрела очередная парочка, воспользоваться тем, что соседняя кровать пустует. Самец, судя по его наглому поведению, был или хотел показаться бывалым гостем, а вот самка…

– А он точно не соображает? – робко спросила она.

– Да какой там ему соображать! – ответил он. – Это же овощ, кабачок обыкновенный. Вот смотри.

Наверно, он сделал что-то нехорошее или оскорбительное, потому что она после короткой паузы воскликнула:

– Прекрати! Это же живой человек!

– Только юридически, – ответил он. – Я вообще не понимаю, зачем таких держат. Усыпляли бы, да и дело с концом.

О, как же я был с ним согласен! Ведь всего лишь один укол отделял меня от того блаженства, которое я испытал, умерев тогда на время.

– Нельзя так говорить, грех! – испугалась и от этого возмутилась она.

– Хорошо, давай грешить по-другому.

– Я не могу при нем, он смотрит.

– Да ничего он не смотрит! А так и тем более.

– Какой же ты, – в ее голосе прозвучало наигранное негодование. На самом деле ей понравилось, что он вытворил на этот раз. Когда у тебя есть только слух, хочешь не хочешь, начинаешь улавливать малейшие нюансы.

– Давай, или я трахну его.

– Прекрати…

Послышалась обычная в таком деле возня, затем ритмичные поскрипывания, стоны… Пока они занимались своим делом на соседней кушетке, я случайно нашел его волну. В ней не было ничего особого, никаких отличий от других волн, но что-то внутри меня подсказало, что эта волна и есть его сознание, и что если я всплыву…

Я всплыл, получив при этом такой удар по сознанию, что оно на какое-то время полностью дезориентировалось. А потом, придя в себя, я понял, что произошло. Я смог войти в его сознание и ощутить все, что ощущает нормальный человек. Вы только представьте, что несколько лет вас держали в каком-нибудь темном подвале, а потом выпустили на яркий солнечный свет. Только меня сенсорным ударом наградили все органы чувств за исключением разве что слуха.

Поняв это (разумеется, тогда я рассуждал, используя иные, доступные мне понятия), я решил в следующий раз во время исповеди попробовать медленно войти в чужое сознание, и у меня получилось! Я не только забрался в сознание Наденьки, но и смог видеть ее глазами, чувствовать ее руками, дышать ее легкими. Я понял, чего был лишен, и, поняв это, возненавидел тех, кто лишает таких несчастных, как я права на быструю смерть. По сравнению с этими гуманистами даже нацистские преступники, даже палачи инквизиции, даже любые палачи мне кажутся ангелами! Надеюсь, для этих гуманистов кто-нибудь придумает ад, в котором они смогут испытать на себе те радости, на которые обрекли несчастных вроде меня.

Обретя способность чувствовать чужими органами чувств, я легко научился тому, что не удавалось никому из нормальных или полноценных людей. Я смог воспринимать мир органами чувств всех мыслимых и немыслимых существ. Я мог быть кем угодно: человеком, собакой, кошкой, летучей мышью, муравьем, червем, амебой… Правда, я был всего лишь наблюдателем, пассажиром, шпионом в чужом сознании, но после вечности бездействия…

А вскоре я научился ими управлять.

Я был в сознании Наденьки. Мы шли с ней по улице, заходили в магазины, смотрели на кучу красивых всякостей… Нам было хорошо, пока мы не пришли домой. Там был пьяный муж. Не помню, что ему не понравилось, но он начал орать на нее во всю глотку, а потом не столько больно, сколько унизительно хлестать воняющими какой-то гадостью руками по щекам. Она просто стояла перед ним и покорно сносила издевательства… Тогда я схватил ее рукой что-то тяжелое с тумбочки или стола и со всей силы ударил его по голове. Сначала он от неожиданности опешил, а потом… Уж лучше бы я этого не делал. Правда, когда Надя в следующий раз пришла ко мне на исповедь, я понял, что она довольна, что смогла хоть раз дать этому уроду отпор. Довольна, несмотря на последствия.

Тогда я решился. Я нашел его волну. Он снова был пьян и снова искал повод, чтобы над ней надругаться, вот только на этот раз его ждала другая забава. Я привел его на кухню, положил его руками на стол разделочную доску, нашел кухонный топорик, затем спустил штаны, положил член и яйца на разделочную доску и со всей силы ударил по ним топором.

Так я узнал, что такое боль, настолько сильная, что от нее теряешь сознание.

«В следующий раз надо будет выскочить за мгновение до финала», – решил я, придя в себя.

Так началась эпоха игры с людьми. Я чувствовал себя если не богом, то, как минимум, дьяволом. Я мог вселиться в пилота и кайфовать, понимая, что одно мое движение, и эти люди пополнят собой статистику погибших в несчастных случаях. Я мог сколько угодно участвовать в войнах, – для меня они были всего лишь чем-то вроде компьютерных стрелялок, – и буквально купаться в адреналиновом море без малейшей угрозы для себя. Я ел самые изысканные кушанья во всех ресторанах мира; охотился на антилоп, находясь в шкуре льва, исследовал океанские глубины в теле глубоководных чудовищ… А как я занимался любовью! Вы даже представить себе не можете, каково это, трахаться, будучи слизнем или майским жуком, или богомолом! По сравнению с этим пресловутые ежики отдыхают. Кстати ежиком я тоже побывал во время секса, так что ответ на этот извечный вопрос мне известен не со стороны.

А еще я помогал таким же несчастным, каким был до этого прорыва сознания. Обнаружив мечтающего покончить со страданиями калеку, я находил руку, которая ему помогала. При этом у меня не было и тени сомнения по поводу того, хорошо ли я поступаю. Я помогал людям, и люди были мне благодарны. Они были счастливы, что наконец-то их страдания оборвутся, и они перестанут быть привязанными к своим отказавшим телам.

Потом я вновь вернулся в океан коллективного разума. И дело не в пресыщении – я не получил и малой доли доступных теперь мне впечатлений. Просто я вдруг понял, что все это обрушившееся на меня многообразие ощущений есть не более чем такая же тюрьма сознания, как и первая моя вселенная. За всем этим должно быть что-то еще, еще одна дверь к еще большей свободе, к еще более захватывающим впечатлениям, к еще более невообразимым возможностям. Я приступил к поискам преодоления, толком не понимая, что и как я должен преодолеть. Я был в точности, как герой русских сказок, которому предстояло идти туда – не знаю куда, и искать то – не знаю что. И я шел, и искал. Я бороздил океан сознания, искал различных гуру и святых, вот только их сознания походили не на вместилища разума, а на городские помойки, столько в них было всякого дерьма.

Изредка я, правда, нарывался на поистине удивительные сознания, но туда для меня был вход закрыт, как рыбе в небесную синеву.

Когда я понял, что надо делать, я долго мысленно смеялся над тем, что именно простота и очевидность ответа не позволяли мне его быстро найти. Точно также подслеповатые люди нередко ищут по всему дому очки, которые находятся у них на лице.

Подобно тому, как звуки при правильном настрое открыли мне двери в океан бессознательного, правильный настрой на тишину откроет искомые двери. Вот только где ее взять, тишину, если повсюду нас окружают звуки? Ответ на этот вопрос тоже оказался простым и очевидным: тишина – это пространство звука. Об этом очень красиво говорил в свое время Ошо, сравнивая небо с покоем ума, а облака с мыслями. В моем случае облаками были звуки, а небо – тишиной. Для того чтобы услышать истинную тишину, мне нужно было суметь вклиниться между звуками, как корню растения между камнями, а потом, по мере роста увеличивать паузу, заполняя ее собой.

На деле это оказалось не так просто, как на словах. Потребовалась еще одна вечность, прежде чем я смог сначала услышать паузу, потом сосредоточить на ней свое внимание, потом пропустить ее сквозь себя. Когда я смог-таки оседлать тишину, передо мной появилась она, так самая дама, которой я целовал туфли в самом начале путешествия по лабиринту.

На этот раз она стояла на страже у искомых ворот.

– Да ты смотри, какой ты шустрый! – воскликнула она, увидев меня.

– Мне надо туда, внутрь, – жалобно попросил я.

– Ты еще не готов, – рассмеялась она.

– Но я же нашел дорогу.

– Нашел, но пока что только во сне и только благодаря аламуту.

– Но ведь нашел!

Ответом мне стал ее смех, который заставил меня проснуться. Проснувшись, я не сразу сообразил, что я Костя Борзяк, ассистент дракона, что я лег вздремнуть после бессонной ночи на диване в доме-музее, что я никогда не был парализован, что та жизнь была сном…

– Не бери в голову, – услышал я голос дракона, – это все аламут.

– Все было, как на самом деле…

– А все и было на самом деле, только во сне. Не бери в голову. Соберись. Тебя сегодня ждет экзамен.

– Какой еще экзамен?

– Самый серьезный в твоей жизни. Я же уже говорил.

Митота десятая
Экзамен

Ты должен предельно серьезно отнестись к предстоящему экзамену, – предупредил в очередной раз дракон, когда мы выходили из дома. – Ты должен быть готов.

– Как я могу быть готов, если даже понятия не имею о том, что это за экзамен? – в очередной раз повторил я свой вопрос.

– Я тоже этого не знаю, – в очередной раз ответил дракон, и я в очередной раз ему не поверил. – Это будет сто процентная импровизация как для тебя, так и для экзаменаторов. Как в дзэн-эзотерическом туризме.

– А раз так, то я не могу быть готовым по определению.

– Тут уж позволь с тобой не согласиться. Ты можешь явиться на экзамен, как вялоопущенный член, а можешь прийти в прекрасной форме, готовым встретиться с любой неожиданностью и суметь максимально эффективно отреагировать на предложенную ситуацию.

– И как ты собираешься превращать меня в гордо поднятый член?

– Для начала я предлагаю прогуляться пешком, что мы уже делаем. Затем мы вкусно поедим и выпьем настоящего бодрящего чая в китайском ресторане, а потом ты пойдешь на экзамен.

Возражений у меня по поводу плана действий не было, и, исчерпав эту тему, дракон перешел к следующей.

– Сегодня я получил письмо от какого-то шизофреника по фамилии Михайлов, – включил он режим монолога. – И знаешь, что этот придурок пишет? Он утверждает, что жизнь – это процесс выкачивания энергии, чем-то напоминающий процесс пищеварения. По его словам ваша, да, наверно, и наша вселенная – это огромнейшая пищеварительная система, в которой мы все перевариваемся одновременно. То есть реальный мир существует где-то там, за пределами вселенной, и он состоит из энергетических образований. На эти образования охотится тот, чью пищеварительную систему люди ошибочно называют вселенной или объективным миром. При этом охотится он примерно так же, как и киты на планктон, то есть крупным оптом.

Заглотив жертву, этот вселенский Гаргантюа окружает ее пищеварительными соками, которые высасывают из нее энергию. При этом сама жертва и другие ставшие кормом существа воспринимают это дело как рождение, взросление, а потом и старение. Когда последняя энергия оказывается высосанной, остаются не переваренные остатки в виде трупа.

Причем это только мой пересказ выглядит коряво. Оригинал напечатан на 20 листах 12-м шрифтом. Там все логично и обосновано, где нужно вставлены цитаты, расчеты и выкладки. То есть человек не просто написал фигню, а сделал это обстоятельно, грамотно, перелопатив кучу литературы.

Разговаривая, мы вышли из дома через апартаменты дракона и неторопливо пошли по красивой, выложенной плиткой алее, утопающей в цветущих деревьях, кустах и клумбах. Аллея напоминала что-то из детства, какую-то из поездок на море, но какую, я так и не вспомнил.

– А нахрена ты вообще это читаешь? – спросил я.

– Так многие почитаемые истины на деле оказываются таким же бредом, вот только их бедовость или менее очевидна, или слишком много экспертов подтвердило истинность этих истин. Причем от подобной писанины тоже пользу можно найти. Например, читая сочинение Михайлова, я понял, почему идеологи так не любят обывателей.

– Да? И почему же?

– Попробую объяснить на примере уринотерапии. Ты читал пособия по уринотерапии?

Я поморщился.

– Так вот, там все рассказано, показано, обосновано, разложено по полочкам с цифрами, фотографиями и прочими доказательствами. Куча народу регулярно пьет мочу, еще больше людей выпивают от случая к случаю. И все они твердят, как это здорово. Казалось бы, что еще надо, но нет, находятся тупые обыватели, которые на все это заявляют: «Да ну пить мочу! Эту гадость?». Идеологи им: «Но послушайте, все ведь логично. Вот свидетельства, вот доказательства, вот логика. Попробуйте опровергнуть. Слабо?» А обыватель на это отвечает: «Может, с логической точки зрения все выглядит и так, но я эту гадость пить не хочу. Да и зря что ли тело выссало ее из себя?» И готовый к любым контраргументам и контрдоводам, готовый вставить тысячу умных слов против любой критики идеолог оказывается бессильным против обывательского: «Возможно, вы и тысячу раз правы, но я эту гадость пить не хочу. Почему? Потому, что это – гадость. Не хочу и все».

И обывателю глубоко наплевать, какой гадостью его хотят напоить: религиозной, большевистской, фашистской, толерантно-политкорректной или какой еще, для него оно все едино: гадость.

– Тогда откуда войны, революции и крещения?

– От недостаточной обывательности общества. Слишком мало еще у вас обывателей, и слишком еще не укоренились они в этой роли. Да и всякие разводилы-идеологи постоянно сбивают всех с панталыку, объявляя обывательщину чем-то позорным и недостойным, тогда как именно она, обывательская позиция неоднократно спасала вас от еще более отвратительной мочи, чем та, которой вас уже напоили господа идеологи. Нам сюда, – сказал он, направившись к массивной двери под дерево с солидной ручкой на первом этаже обычного пятиэтажного дома. У двери была кнопка звонка. Вывеской там и не пахло.

– Странный какой-то ресторан, – заметил я вслух.

– Это закрытое заведение. Только для своих, – пояснил дракон, нажимая на кнопку звонка.

Буквально в тот же миг дверь открылась, и на пороге появился головорез со шрамом через все лицо, больше похожий на карибского пирата, чем на метрдотеля. На нем были черные брюки, черные туфли, черный смокинг, белая рубашка, белая манишка и черная бабочка. Смотрелся на нем этот костюм более чем нелепо, хотя носил он его так, словно в нем родился.

– Прошу вас, – сказал он.

Внутри ресторан тоже не был похож на ресторан. За входной дверью начинался узкий коридор, который вывел нас в круглое помещение с рядом одинаковых дверей на равном расстоянии друг от друга.

– Прошу сюда, – сказал метрдотель, открывая одну из них.

Как он их различает? – подумал я. – Наверно так же, как родители близнецов.

За дверью была милая кабинка с удобными креслами. Едва мы сели за стол, как к нам, предварительно постучав, словно мы тут могли уже начать заниматься любовью, прибыл официант. Это был здоровенный негр с густой шевелюрой. На китайца он смахивал еще меньше, чем мы.

– Что угодно господам? – спросил он без акцента.

– Поесть и выпить чаю, – ответил дракон.

– Понял.

– А что, меню здесь не подают? – удивленно поинтересовался я, когда официант ушел.

– Забудь. Они лучше тебя знают, что тебе нужно, – ответил дракон и тут же перевел разговор на другую тему. – Я тут заметил одну странную штуку. Альтернативная история у вас есть, как жанр, а вот альтернативной географии почему-то нет.

– А это как?

– Да точно также. Только отправляется человек, скажем, не во Францию, какой бы она была в случае победы нацистов, а в Москву или Нью-Йорк, но не в нынешние, а в альтернативные, существующие только в голове автора.

– Ну так у нас любая география альтернативная. Даже самая что ни на есть географическая. Как говорил кто-то из путешественников, картам верить нельзя. Даже игральным. А нет у нас дофига чего. Я, например, не встречал ежиков в рекламе шампуня.

– А это как?

– А так. Чешет по лесу ежик, весь такой кучерявый или уложенный. Навстречу ему другой, нормальный. Увидел первого, сел на жопу, открыл пасть, типа, охренеть! А второй ему и говорит: «И ничего не охренеть. Я попробовал сегодня средство для волос такое-то. И слоган: «Шампунь такой-то. Любые волосы покорны!»

Подали еду. Что-то неидентифицируемое, но необычайно вкусное.

– Простите, может вам принести вилку? – спросил меня официант.

– Спасибо, – ответил я, но я буду есть куайцзы.

– Приятного аппетита, – пожелал он, улыбнулся и удалился.

Поняв двусмысленность сказанной мной фразы, я тоже улыбнулся. Дракона поразило другое.

– Ты знаешь, как эта дрянь называется? – удивился он.

– Недавно я читал о них в энциклопедии.

– Да? И что там пишут?

– Появились эти штуки не менее трех тысяч лет назад. По легенде придумал их предок Юй, пытаясь достать из котла горячее мясо. Одноразовые палочки являются аналогом нашей пластиковой посуды. Нормальные китайцы используют многоразовые, которые нередко бывают настоящим произведением искусства. А в шестом и седьмом веках знать пользовалась серебряными палочки, так как у них считалось, что серебро меняет цвет при соприкосновении с ядом. Вот, собственно, и все, что я знаю.

Кстати, есть палочками только на первый взгляд трудно. У меня, например, получилось есть ими с первого раза. Главное, чтобы был тот, кто покажет, как их правильно держать и принцип движения, а так почти то же самое, что брать еду пальцами.

Немного труднее есть при помощи ножа и вилки, но это тоже далеко не китайская грамота. Для обучения этому искусству потребуется съесть какую-то дюжину отбивных. Чтобы понять принцип действия, возьмите кусочек хлеба, варенье и намажьте пальцем варенье на хлеб. Если вы правша, то для выполнения этого задания вы возьмете хлеб левой рукой, а указательным пальцем правой руки зачерпнете варенье. Теперь представьте, что левая рука у вас оснащена когтями для накалывания или набирания пищи, а ноготь указательного пальца правой руки позволяет легко разрезать пищу, и вы получите нож и вилку. Вилка у вас в левой руке, а нож в правой. При этом вилкой вы либо черпаете еду, либо накалываете, а ножом нагребаете или отрезаете лишнее. Главный секрет заключается в умении брать не больше пищи, чем удержится на вилке, чтобы она не плюхнулась на юбку или штаны, и не больше, чем можно положить в рот, не разевая пасть по самые гланды. Разумеется, прежде чем пытаться так есть публично, следует потренироваться дома. Вот, собственно, и вся премудрость.

– Какой предпочитаете чай? – спросил официант, когда с едой было покончено.

– Моего друга сегодня ждет серьезный экзамен, – сказал дракон.

– Тогда «Весна четырех сезонов».

– Хороший?

– Отличнейший.

– Давайте.

Чай принесла барышня ростовской наружности. Выглядела она незапоминающейся. Зато чайные прибамбасы… Думаю, о них стоит сказать несколько слов. Начну с доски (китайские названия вылетели из головы). Весьма удобное, надо сказать, изобретение. Та, что принесли нам, выглядела, как маленький, около 10 сантиметров высотой столик с решетчатым верхом, бортами и поддоном. Чайник был стеклянный маленький, меньше, чем на полстакана воды. Кроме чайника была похожая на европейскую соусницу «чаша справедливости», «клюшки для гольфа», – это уже я дал такое названия стаканчику с различными деревянными штучками, – посудина для сухого чая и чайные пары.

Сначала барышня дала нам посудину с сухой заваркой, чтобы мы могли ее понюхать. Чай пах цветами, но не как опрысканные одеколоном опилки, какие продаются в супермаркетах, а вкусно и благородно. Цвета он был бирюзового и был свернут в шарики.