Текст книги "Непридуманные истории из жизни Страны Советов"

 
Товарищ, верь, придет она,
На водку старая цена,
И на закуску будет скидка –
Ушел на пенсию Никитка.
 

Эпоха правления Л.И. Брежнева была названа в советском обществе эпохой застолья и «брежневского застоя». В этот период пьянство процветало, а сам Генеральный секретарь коммунистической партии не отставал от своих подданных, то есть от советского народа. Мне запомнилась его пламенная речь в Минском дворце спорта, посвященная пятидесятилетию компартии БССР. Свое выступление он закончил словами: «Культурная революция в Китае проходит под руководством движения хуйвенбинов[1]1
  Правильно – хунвэйбины («красные охранники»), отряды которых созданы в 1966 году в Китае во время «культурной революции».


[Закрыть]. Однако нам, советским людям, нечего бояться, так как основа этого движения состоит из русского корня, а с китайской приставкой мы уж как-нибудь разберемся». В ответ на это зал разразился смехом и бурными аплодисментами. Торжественный прием по случаю этого праздника продолжился в ресторане «Юбилейный». На этот прием, устроенный честь по чести, Брежнев прибыл под большим «градусом». Когда слово взяла женщина, Леонид Ильич перебил ее и сказал: «Я люблю женщин, всю жизнь был к ним неравнодушен. Я и теперь неравнодушен». Покидая банкет, Леонид Ильич произнес трогательную программную речь: «Дорогие товарищи, мне пора, а вы пейте и смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна». В моей памяти остался еще один эпизод, связанный с этим же банкетом (я был включен в состав обслуживающего персонала как специалист по питанию). Леониду Ильичу налили в рюмку водку, специально в честь его приезда выпущенную, настоенную на реликтовых травах, произраставших во всемирно известном заповеднике Беловежская пуща (от этого названия в то время родился новый бренд «Беловежская водка», который хорошо известен и в настоящее время). Брежнев поднял бокал и спросил у стоящего рядом с ним первого секретаря ЦК компартии Беларуси П.М. Машерова: «А чем мне эту новую, в честь меня созданную водку закусить?» Не растерявшись, Петр Миронович сказал: «Конечно же, белорусским драником». На большом праздничном столе было великое множество яств, среди них дары белорусских рек и озер и охотничьи трофеи всех белорусских лесов, а вот драников белорусских на этом обильном столе не было. И тогда главный шеф-повар, а в то время им был Георгий Иванович Кукарека, стрелой метнулся на кухню, в течение нескольких минут из лежащих на столе двух картофелин приготовил три драника и на дымящейся сковороде поднес их дорогому гостю. Когда Леонид Ильич проглотил сдобренный сметаной первый драник, который как-то незаметно целиком проскользнул в его желудок так быстро, что ему даже не пришлось жевать, что очень удивило Брежнева, он потянулся за вторым драником и спросил:

– А что это за такая приятная и вкусная закуска?

– Белорусский драник, – объяснил ему сидевший рядом П.М. Машеров.

– А кто же это такое вкусное чудо приготовил? – задал вопрос Брежнев. И тогда прямо к Леониду Ильичу подвели в конец растерявшегося Г.И. Кукареку. Генсек внимательно посмотрел на него и произнес неожиданно для всех: «Наградить орденом Трудового Красного Знамени».

Многие из присутствующих решили, что это шутка, но через месяц мы, свидетели этого события, поздравили Георгия Ивановича с высокой наградой. Я был приобщен к «замачиванию» этого ордена как участник этого необычного награждения, которое осталось в моей памяти как удивительный пример доброты и необычной широты русской души, которые порождает застолье, даже у великих и сильных мира сего, что соответствует общеизвестному выражению: «Чего же только по пьянке не бывает». Как видите, поданные в качестве закуски драники расслабили щедрую душу Л.И. Брежнева, и легли в самую точку. Нет, никак не может советский человек без закуски выпивать.

В начале 1970-х годов Брежневу предложили ввести «сухой закон» в стране в связи с повальным пьянством советского народа. Леонид Ильич ответил отказом, заявив: «Нет, мы на это не пойдем. Нашему советскому человеку без водки никак нельзя». После смерти Брежнева у руля коммунистической партии и страны стал Ю.В. Андропов, который сразу же завоевал симпатии советского народа тем, что снизил стоимость водки с 6 рублей до 4 рублей 70 копеек. Именно при нем выпускали самую дешевую водку, которая была названа в народе «Андроповка». Слово «водка» досужие головы расшифровывали как: «Вот он добрый какой». В первые дни своей работы новый Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев объявил пьянству бой и, к сожалению, проиграл его. Крепкий напиток к этому времени уже прочно стал в Советском Союзе лекарством от всех болезней и эликсиром счастья. В этом крылась сермяжная непоколебимая правда советской «радостной» жизни. Это было единственное утешение от всех проблем обездоленного народа, который не хотел от него отказываться ни при каких условиях.

Я прошу простить меня, дорогой читатель, что так отклонился от описания персоны моего многоуважаемого коллеги А.Л. Рябова. А дело-то все в том, что он – типичный представитель описанного выше советского народа, точнее той его части, у которой от водки развязывается язык, и ты услышишь о нем такое, чего трезвым он никогда бы не рассказал. Итак, послушаем его.

Рассказ первый. Как я выживал в военных условиях

«Я начал войну, как и многие другие, 22 июня 1941 года в Беларуси. Мне очень повезло – перед началом войны я был призван в ряды Рабоче-крестьяской Красной Армии сразу же после окончания фельдшерского училища в городе Минске. Моя служба проходила в медико-санитарном батальоне, который с первых дней войны занимался эвакуацией раненых. Мне удалось вырваться из кромешного ада на санитарном поезде, который вывозил раненых из охваченной огнем войны Беларуси, и добраться до Москвы. Это был единственный поезд, которому удалось вывезти раненых с поля боя в Беларуси, так как на шестой день войны был захвачен фашистами Минск, а вскоре и вся Беларусь была оккупирована. Благодаря этому составу я избежал верной смерти. Размышления на эту тему однажды натолкнули меня на мысль, что в условиях этой страшной войны это был единственный способ выживания. Думая об этом постоянно, я убеждался в правильности этой мысли, она определила мою дальнейшую стратегию и тактику, направленную на достижение единственной цели – выжить наперекор всему.

Как видите, шеф, я оказался неплохим стратегом. Я сижу перед Вами, пройдя всю войну, живой и невредимый. Я закончил войну в Берлине и за все это время не получил ни одной царапины».

– Аркадий, – обратился я к нему по-свойски, – тебе просто повезло, что ты не был ранен. Таких людей называют счастливчиками, ты один из немногих и скажи спасибо за это Господу, который тебя уберег на этой войне, а орден боевой на твоей груди и множество медалей говорят лично для меня о многом.

Мой собеседник смотрел мне в глаза, а его блуждающая таинственная улыбка в этот момент меня раздражала и была просто не к месту. Почувствовав, видимо, мое настроение, он как бы в продолжение прерванного разговора обратился ко мне:

– Шеф, налейте мне рюмочку. Мне скрывать от Вас нечего. Вы говорите, что мне Бог помог? Помог бы он мне, если бы я сам себе не помог. Никто не уберег бы меня от смерти.

Выпив рюмку и слегка задумавшись, он медленно продолжил свое повествование:

«Так вот, шеф. Тот поезд, первый, с ранеными, который вывез меня из Беларуси, подсказал мне верный путь к спасению. После переформирования наш медико-санитарный батальон был направлен под Сталинград. К этому времени я получил звание старшего лейтенанта медицинской службы. По прибытии к месту дислокации я, чтобы осуществить задуманное, выбрал из десяти приписанных ко мне солдат-санитаров одного, который, по моему мнению, подходил на роль исполнителя моих планов по выживанию. Он был родом из Татарии и звали его Пахомом. Определяющим критерием моего выбора явились два важных обстоятельства, почерпнутые мною из его личного дела. Во-первых, он всю свою сознательную жизнь проработал конюхом в колхозе. Я понимал, что раз он конюх, значит при лошадях. Думаю, что никто не может лучше конюха знать лошадь. Во-вторых, у него была жена и пятеро детей. Я понимал, что если эти факты объединить в единое целое, то вырисовывается тот спасательный мостик, который поможет мне выжить и уцелеть в этой страшной войне. Я был готов к серьезной беседе с Пахомом. Худой, слегка сутуловатый, небольшого роста, жилистый и крепкий в кости Пахом появился передо мной внезапно. Я, задумавшись, не услышал его легкой походки. Он возник передо мной внезапно. Его глуховатый голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Он стоял передо мной по стойке «смирно», выпрямляя свою сгорбившуюся сутулую фигуру в прямую линию:

– По Вашему приказанию прибыл, – доложил он.

Чтобы разрядить обстановку, я молча кивнул, приглашая сесть со мной рядом. Немножко помолчав для приличия, я по-дружески, неофициально начал с ним беседу:

– Пахом, я тебя пригласил к себе, чтобы выяснить, хочешь ли ты выжить на этой войне? Увидеть своих детей, жену?

Удивленный моими словами, Пахом испуганно смотрел на меня, не понимая смысла сказанных мною слов. Я, пристально глядя в его глаза, повторил вопрос.

– А кто же, товарищ старший лейтенант, не хочет вернуться домой к жене и детям, – полувопросительно ответил он мне, не отводя своих глаз в сторону. Он смотрел на меня с удивлением, пытаясь прочесть в моих глазах скрытый смысл моих слов. Не найдя ответа на свои мысли, он прямо спросил у меня:

– А что для этого надо сделать?

Его голос перешел на шепот, словно он не верил в то, что я ему сказал, понимая, что затеянный мною разговор не должен быть никем услышан, и что он касается только нас двоих.

Я понял его душевные переживания и продолжил разговор.

– Хорошо, Пахом, что ты задал мне этот вопрос. Всегда помни одно, что я твой Бог и спаситель, если будешь слушаться меня и делать все, что я скажу, то вернешься домой живым и здоровым. Ну так что, согласен?

Он молча кивнул головой, преданно глядя мне в глаза, словно надеясь в них прочесть свое спасение в этой войне.

– Так вот, Пахом, главное для меня, что ты согласен, а сейчас слушай внимательно и запоминай, задание я тебе даю нехитрое и не очень для тебя сложное. Ты ведь в лошадях разбираешься?

Услышав слово «лошадь», он как бы воспрянул духом, его глаза ожили, потеплели, и он стал совсем другим.

– Товарищ старший лейтенант, поймите, ведь лошадь для меня почти то же самое, что и вся моя жизнь. Она всегда была и будет для меня самым надежным другом на свете. Вы не смейтесь надо мной. Она ведь только что не говорит, но все понимает, и я ее понимаю. То, что может лошадь, то не может никто. Лошадь никогда не подведет и не обманет. Доверься ей, стань ее добрым другом и она тебя спасет в трудную минуту.

Воспоминания о лошадях преобразили Пахома, сделали его лицо красивым и одухотворенным, его глаза засияли особым светом, а лицо стало по-детски счастливым. Увидев такое превращение Пахома, я понял, что в своем выборе не ошибся. Продолжая дальше разговор с ним, я сказал:

– Так вот, Пахом, слушай и запоминай свое первое и самое главное боевое задание. Мне по штату положена санитарная повозка для перевозки тяжелораненых после оказания им первой медицинской помощи в нашем медсанбате. Ты у меня будешь ездовым санитаром и моим первым помощником. Условия нашей с тобой работы очень просты, но они обязательны как дополнение к условиям нашего с тобой договора и дальнейших дружеских отношений. Лошади должны быть всегда накормлены, напоены и оседланы днем и ночью – заруби себе на носу. В этом заключается залог как твоей, так и моей жизни. Ты должен все это хорошо усвоить и неукоснительно выполнять. Ну так что, согласен с моими условиями? – Пахом ответил мне радостной улыбкой. – Если так, то садись в «Газик» и поехали в бывшую немецкую колонию подбирать для нашей работы лошадей.

С этого момента и начался у нас с Пахомом процесс выживания.

Шеф, нам пора с Вами выпить еще рюмочку. Я Вам постараюсь доказать, что человек – творец собственного счастья».

Лицо Аркадия Львовича раскраснелось от выпитого и воспоминаний о прошлом. Я понимал его рассуждения – это было желание под действием алкоголя очистить свою душу. Обдумывая сказанное им, я вспомнил слова из священного писания, что тот, кто исповедуется не перед священнослужителем, ставит задачу перед собой не столько очистить душу свою, сколько испакостить твою. Я не был священнослужителем и в его пьяной исповеди не нуждался, но мне было интересно провести грань между желаемым и не желаемым. И чтобы провести ее, эту грань, я вынужден был слушать эти откровения, потому что в них раскрывается суть души исповедуемого. Ведь речь шла о моем подчиненном, которого я приблизил к себе, и я должен был до конца разобраться в нем, а потом уже решать по пути ли мне с ним. Я слушал молча откровения Аркадия Львовича, подливая в наши рюмки водку. Мои действия нисколько не мешали ему рассказывать о тех далеких событиях и о своем участии в них.

«…Итак, после нашего разговора Пахом стал моим спасительным «санитарным поездом», а раненых не надо было искать. Их подвозили в наш медсанбат днем и ночью, ведь шла жестокая бескомпромиссная война. И в этой смертельной схватке никто не надеялся на пощаду. Я понимал, чтобы придуманный мною спасительный поезд мог маневрировать, я должен был ориентироваться и в пространстве, и в постоянно меняющейся сложной фронтовой обстановке. Поэтому в качестве помощников в моем плане выживания первое место занимали полковые разведчики, так как они лучше всех знали фронтовую обстановку и дальнейшие действия врага. На этой почве я установил с разведчиками дружественные отношения. В этом мне помогало наличие неограниченных запасов стратегического сырья в виде медицинского спирта. В условиях суровой военной действительности медицинский спирт приобретал огромную жизненную силу, так как становился важным фактором выживания. Хочу отметить, что опыт Великой Отечественной войны показал, что хотя в рядах Красной армии количество раненых было выше, чем в немецкой армии, у нас от шока умерло гораздо меньше солдат и офицеров, чем в армии нашего противника. Миллионы жизней советских солдат и офицеров спасли никому не известные девушки-санинструкторы, в задачу которых входило оказание первой медицинской помощи на поле боя. Это они, эти молодые девочки в любую погоду под вражеским обстрелом подползали к раненому и вливали в него фронтовые сто грамм, которые помогали ему выжить. Да и сегодня алкоголь остается самым могучим антишоковым средством, а в условиях военного лихолетия он спасал от холода и слякоти, от мерзопакостных условий фронтовой жизни, от только что пережитых смертельных опасностей. Все перечисленные невзгоды подстерегали прежде всего разведчиков. Это они первыми встречаются с врагом лицом к лицу и лучше их никто не ориентируется в сложной боевой обстановке, их видение складывающихся ситуаций на фронте было тем спасательным кругом, который все время помогал нам с Пахомом на нашем «санитарном поезде» вывозить себя и раненых в безопасное место. Разведчики давно протоптали дорогу в наш медсанбат. Они приходили к нам регулярно перед уходом в тыл врага, а вернувшись назад, оставшиеся в живых приходили ко мне помянуть павших на поле боя своих товарищей. Благодаря непрекращающимся запасам спирта я точно знал предполагаемые действия противника и принимал свои меры для спасения. Если я получал от разведчиков сведения о том, что температура в радиусе действия нашего батальона поднимается (у нас с ними был такой пароль), я срочно вызывал Пахома, грузил на нашу санитарную бричку тяжелораненых и увозил их в тыл во фронтовой госпиталь для оказания им оперативной квалифицированной медицинской помощи.

Госпиталь находился на расстоянии шести километров от нашего медсанбата. Дорога до госпиталя растягивалась практически на целый день. Сдав раненых, я по рации связывался с полковыми разведчиками, которые имели свои позывные, и получал от них исчерпывающие сведения: «Аркадий, атаки фашистов все отбиты, ждем тебя с нетерпением». Получив благоприятные известия, загрузив наш «поезд» выздоравливающими, мы с Пахомом отправлялись в обратный путь. Однажды я потерял бдительность и чуть не поплатился за это своей жизнью».

Я наливал постоянно в рюмки водку, боясь остановить процесс исповеди Аркадия Львовича. Я вникал в каждое его слово, и меня все время мучило любопытство: до чего же может дойти человек в своем стремлении выжить и можно ли какой-нибудь меркой измерить глубину его падения. Лицо мое для собеседника оставалось непроницаемым, он чувствовал себя легко и непринужденно, рассказывая о своем изощренном способе выживания, с наслаждением выпивая водку и комфортно закусывая каждую очередную рюмку хрустящими под его крепкими зубами малосольными огурчиками.

«А дело было так.

Пришли ко мне разведчики всей группой перед началом операции в немецком тылу, чтобы принять перед походом к «Гансам» сто граммов и успокоить свою душу и нервы. Когда выпили по первой и командир разведгруппы лейтенант Казаков дал команду всем идущим в тыл врага сдать боевые награды – по существующим правилам все награды перед походом во вражеский тыл сдавались командиру, а он их передавал в особый отдел, где они хранились до возвращения разведчиков. Я с грустью наблюдал, как ребята снимали со своей груди боевые ордена и медали. А у меня в то время не было ни одной боевой награды, и такая на меня напала тоска, такая зависть, что я не выдержал и махнул вместе со всеми полкружки «спиртяги». Через несколько минут в моей голове зашумело, а в груди начало разливаться благодатное тепло, а потом на меня навалилось отчаяние и в голове промелькнула мысль: «А чем я хуже этих ребят-разведчиков? Ведь у меня есть все то же, что и у них: глаза, руки, ноги и уши. Так чем же я от них отличаюсь?» Я стал бормотать, что кому-то в этой жизни везет, а кому-то и нет, кого-то совсем никто не замечает. Командир разведчиков, услышав мои отчаянные жалобные слова, внимательно посмотрел на меня и вдруг сказал: «Я командир, я принимаю решение и я беру тебя с собой в нашу поисковую группу, которая прямо сейчас отправляется в тыл врага. Как смотрите на это, товарищи?» – обратился он к остальным разведчикам. Все дружно поддержали решение командира.

Я в течение нескольких минут переоделся в комбинезон, натянул на себя маскировочный халат. Командир проверил мое снаряжение, заставил меня попрыгать перед строем разведчиков и, убедившись, что мое снаряжение надежно укрыто в складках комбинезона и ничто не бренчит при движении, дал команду «вперед».

По-пластунски я дополз с группой разведчиков до нейтральной полосы, и вдруг со всех сторон ударили немецкие пулеметы. Над головой в черном небе повисли ослепительные белые ракеты, сразу стало светло, как днем, и мои ягодичные мышцы вдруг неожиданно перестали сокращаться. Я пытался пошевелить ими, но ничего не получалось, они меня не слушались. Я напрягал все силы, но сдвинуться с места был не в состоянии. Липкий пот заливал глаза и тек по моему телу. От напряжения мне показалось, что у меня по спине течет кровь. Я решил, что тяжело ранен и умираю. В это время ко мне подполз командир, он замыкал движение отряда. Увидев полную мою беспомощность он зашептал мне на ухо:

– Аркадий, возвращайся назад.

Я ему ответил:

– Спасибо, командир, я пожалуй поползу обратно.

И я, проклиная все на свете, особенно свою минутную слабость, обвиняя во всем только себя, двинулся в обратный путь. Перед нашими окопами меня остановил властный голос часового:

– Стой, кто идет, стрелять буду.

– Товарищ, промямлил я осипшим и прерывающимся от нервной дрожи голосом, – я военфельдшер, старший лейтенант медицинской службы Рябов, провожал разведчиков до нейтральной полосы. А вдруг бы кого-нибудь из разведчиков ранило?

– А, проходи, лейтенант.

Придя в медсанбат, я молча, в одиночку впервые в жизни надрался до чертиков, проклиная свою глупость, из-за которой чуть было не погиб».

После этого неприятного рассказа мне захотелось узнать всю правду о «славных подвигах» старшего лейтенанта медицинской службы Аркадия Львовича Рябова, я ведь хорошо понимал, что война для этого «боевого офицера» на этом не закончилась. Встретились мы вновь с Аркадием Львовичем в Городском доме санитарного просвещения. В нем размещались курсы по подготовке работников общественного питания и торговли. На этих курсах мы проводили занятия по санитарному минимуму, а после занятий всегда накрывался стол для дружеских бесед. Изучив характер Аркадия Львовича и его способность после принятого алкоголя рассказывать о своей жизни горькую правду, мы с Н.П. Морозом, директором курсов по санитарному минимуму, с нетерпением ждали момента, когда Аркадий Львович Рябов дозревал до необходимой кондиции и можно было ему задавать интересующие нас вопросы. Нам очень хотелось узнать, за какие ж такие подвиги старший лейтенант Рябов получил орден Боевого Красного Знамени.