Текст книги "Непридуманные истории из жизни Страны Советов"

То огромное количество узлов, завязанных одной из самых страшных эпох в один большой тугой узел, не развязано и сегодня. Должны пройти столетия, чтобы память о том страшном времени была стерта навсегда. А пока те сорняки, что выросли на той удобренной человеческим потом и кровью земле, перешли в теперешнюю жизнь, прижились в ней и мешают развитию новой жизни.

На моих глазах происходил распад могущественной колониальной империи под названием СССР. Я, наслушавшись за годы жизни советской воинствующей идеологии, ждал от коммунистической партии ответных действий, появления тех героев, которые должны были прийти на помощь разваливающейся и погибающей стране. Это их вспоминал партийный функционер областного масштаба в воспитательной беседе со мной, но ничего этого и в помине не было. Как только коммунистическая партия Советского Союза потеряла графу в советской конституции о главенствующей роли в советском обществе, лопнуло ее могущество, как мыльный пузырь, и ни один руководящий партийный работник не закрыл своей грудью эту амбразуру, как Александр Матросов. Все коммунистические боссы первыми, а за ними и вся партия ринулись, как крысы с тонущего корабля, открещивались от своей причастности к славной и непобедимой коммунистической партии, позорно покидая поле боя. Ни один первый секретарь не умер на пороге своего кабинета, защищая свое право быть руководящей и направляющей силой. Никто из партийных боссов не взял в руки оружие, отстаивая интересы партии. Я вспоминаю, как приехав в один из райкомов партии Беларуси, встретил там своего хорошего знакомого первого секретаря, который остался один в здании райкома на правах охранника здания и имущества райкома. Он в течение недели умолял всех принять на баланс здание райкома и находящиеся в нем ценности. Его голос охрип от напряжения, он остался один во всем здании, а его верный коммунистический коллектив весь разбежался. Такова правда жизни, от нее никуда не уйдешь. Нужна она кому-нибудь или нет – время покажет. Что выросло из советской коммунистической идеологии, то выросло.

Но вернемся к Нине Марковне Жуковой. Узнав правду ее жизни, я все же решил помочь ей получить квартиру. Обдумывая свои дальнейшие действия в этом направлении, я вспомнил, что ко мне как-то раньше как к главному санитарному врачу города обращался директор завода медицинских препаратов с просьбой разрешить расширение существующего здания завода, и мы, изучив его предложение, отклонили его, так как завод находился в центре города, и его дальнейшее расширение, по нашему мнению, было нецелесообразным. Однако случившаяся неприглядная история с Ниной Марковной Жуковой подтолкнула меня на решительные действия иного плана. Я решил исполнить просьбу директора завода при условии сноса стоящей на пути расширения завода маленькой избушки, в которой со всей своей большой семьей бедствовала Н.М. Жукова. Ровно через полгода после этого ее избушка была снесена, а взамен она получила полногабаритную квартиру, в которой, к сожалению, ей самой было отпущено судьбой прожить всего два года. Что касается нашего героя, то получив квартиру и шумно отметив новоселье, он был призван на шесть месяцев на военные сборы. И мы с ним встретились лишь спустя полгода после описываемых событий. Он вошел в мой кабинет, предварительно постучав. Меня удивила его нерешительность, я бы даже сказал стеснительность, его движения в сторону моего стола были робкими. Он стоял у порога моего кабинета, как провинившийся школьник, и только после моего настойчивого приглашения подойти поближе он деликатно, бочком, подошел к моему столу. Я не поверил свои глазам. Передо мной стоял Аркадий Львович Рябов, немного сгорбившийся и какой-то изменившийся. В глаза сразу бросался отпечаток усталости, я бы даже сказал неудовлетворенности на всей его фигуре и лице. В нем отсутствовал тот лоск, к которому мы все привыкли за долгие годы общения с ним. Сразу навскидку трудно даже было сказать, что с ним произошло. И лишь только внимательно присмотревшись к его лицу, я увидел, что с него исчезла та нагловатая улыбка, которая была так неприятна. Его голос потерял вальяжность, раскатистость, а самое главное, из него исчезли поучительные нотки, которые всегда сыпались на собеседника, как из рога изобилия. Говорил он на этот раз мало. Мне показалось, что за эти полгода, что мы с ним не виделись, на военных сборах с ним произошли какие-то события, которые оставили на его облике столь явные отметины. Для того, чтобы разобраться в том, что же с ним произошло, необходимо было, как я понимал, отметить его благополучное возвращение. Я предложил ему вечером сразу же после работы, как обычно в старое доброе время, собраться в Городском доме санитарного просвещения за круглым столом в той же компании, и он сразу же согласился.

Рассказ четвертый. Служба на флоте

Мы давно не виделись, но наше застолье на этот раз началось не с приветственных слов, а как пьянка самых закоренелых алкашей. Мы, молча, не чокаясь, поглощали спиртное и терпеливо ждали от нашего героя очередной исповеди, так как весь его необычный вид и те изменения, которые произошли во всем его облике и в поведении, свидетельствовали о том, что он переживает какое-то внутреннее потрясение, причина которого известна пока что лишь ему самому. В этой ситуации только сам наш герой лично мог прояснить нам свое теперешнее состояние, поэтому мы с нетерпением ждали от него очередных откровений. Наконец он созрел для разговора. Прервав затянувшееся молчание, он сказал:

– Интересно, так долго не виделись, а все молчат, как будто воды в рот набрали. Ведь прошло целых полгода, как мы расстались. Я скажу Вам, шеф, откровенно, что от Вас такого свинства по отношению к моей персоне я не ожидал. Вы мне скажите, чем это я заслужил, находясь в рядах Советской армии, что в мое отсутствие, без меня, меня переизбрали. Я за время нахождения в Военно-морском флоте СССР потерял должность секретаря партийной организации. Как Вам это нравится? Я Вам заявляю, что это так не оставлю и как честный коммунист буду писать во все органы, жаловаться на Вас и дойду до ЦК КПСС, но свое доброе имя восстановлю.

Он раскраснелся, глаза его горели ненавистью ко мне, они метали в мою сторону гром и молнии и отражали весь трагизм произошедшего события. Я только сейчас понял, что потеря им партийной должности в его понимании являлась для него крахом, ибо теперь он потерял власть над людьми, а для него потеря власти означала полную гибель и моральную, и физическую. Перестав быть партийным руководителем, он лишился права заходить ко мне, как хозяин, диктующий мне свои правила поведения. Ведь до этого он никогда не стучал в дверь моего кабинета и не спрашивал разрешения войти. Именно с этого момента, потеряв партийную должность, он превратился в обыкновенного фельдшера, помощника санитарного врача, которых тьма. Он лишился возможности командовать и поучать жизни работающих с ним рядом сотрудников. Вот в чем крылись перемены его поведения и душевного состояния, а градус принятого на его душу спиртного выбросил в мой адрес накопившийся в нем яд и в очередной раз обнажил его сущность. Я спокойно встретил приступ его агрессии словами:

– Аркадий, успокойся. Твое переизбрание инициировал райком партии, а как это произошло, думаю, ты лучше меня знаешь. Ведь партия никогда не ошибается в кадровых вопросах и принимает решения самостоятельно. Ей советчики вроде меня вовсе не нужны. Тем более, что мне предложили вступить в партию недавно и я еще не прошел кандидатского стажа. Как я в таком случае могу влиять не решение партии? Опомнись и лучше расскажи нам поподробнее о своей службе, может мы все вместе и найдем причину случившегося переизбрания и поправим это дело в обратную сторону. А пока я могу тебе сказать то, что знаю. Ты оставил, уходя в армию, вместо себя своего заместителя Иванова исполнять временно твои обязанности. Ты же лучше меня знаешь прекрасное отношение к тебе руководства райкома партии, который курировал нашу организацию. Поэтому речь о твоем переизбрании вообще не могла никому прийти в голову, но в это дело вмешался непонятный для меня случай. Исполняющего твои обязанности Иванова неожиданно пригласили в райком партии и предложили провести партийное собрание с целью переизбрания секретаря партийной организации, так как по полученным из военкомата данным, А.Л. Рябов был включен приказом главнокомандующего Военно-морскими силами СССР в кадровый состав флота на постоянно действующей основе. Получив такие сведения, райком и дал команду на твое переизбрание. Вместо тебя стал Иванов, поэтому твой необоснованный выпад в мой адрес считаю несправедливым и не подлежащим дальнейшему обсуждению.

После моих слов он сразу успокоился и как-то сник. На его губах появилась характерная, раздражающая меня улыбка. И он пробормотал слова извинения в мой адрес:

– Шеф, извините меня, уж очень нервы напряжены. Этот косяк в моей жизни, как я понял, произошел по моей собственной вине. Я это только сейчас понял. Налейте мне водки, видно не зря говорят, что человек сам себе самый большой враг на свете. Эти слова полностью можно отнести ко мне.

Все началось с призывного пункта, когда военком полковник подошел ко мне и спросил:

– Как смотришь, Рябов, если мы тебя направим на флот на подводную лодку в качестве военфельдшера. Ты для нас самая подходящая фигура. Во-первых, коммунист, фронтовик, орденоносец, прошел всю войну, воевал под Сталинградом, под юбку бабскую не прятался, всегда вел себя достойно. Пользуешься заслуженным авторитетом, возглавляешь партийную организацию, райком тобой доволен. Ты по всем статьям подходишь, и на тебя у меня все допуски к секретам есть. Помоги мне временно закрыть образовавшуюся вакансию на подлодке, так как их фельдшера особисты отстранили от службы и у них образовался недокомплект, а впереди – учения и кроме тебя нет никакой кандидатуры, кто бы им подошел. Выручай, брат, соглашайся, я в долгу не останусь. Подлодка – это тебе не медсанбат. Там все для тебя будет в новинку, много интересного увидишь и узнаешь. Может, и в загранку попадешь. Полгода пролетят незаметно, а за это время они подготовят тебе достойную замену. Я тебе обещаю, что эти военные сборы для тебя последние, мы тебя больше трогать не будем, да и райком просил, чтобы мы от тебя отстали. Ну так как?

И я, как последний дурак, согласился. Вы же знаете, шеф, меня, я очень люблю людей, и открывающиеся перспективы захватили меня своей новизной, неизведанными морскими впечатлениями. Ведь я ни разу не был на море и только видел его один раз всего и то издали. В общем, дал я на свою голову, как сейчас это понимаю, свое согласие, и довольный военком отправил меня в дальнее путешествие в город Мурманск. Именно там меня и определили на подводную лодку. Я о ней рассказывать не буду, так как я давал подписку о неразглашении военной тайны. А вот о моей жизни на ней и службе своей с удовольствием Вам расскажу.

Моя служба на флоте началась со встречи с командиром подлодки. Высокий, стройный, в ослепительно белом кителе с золотыми погонами, при морском кортике и со звездой Героя Советского Союза он был неотразим. Перед моей встречей с ним он изучил мое личное дело досконально, и оно, как я думаю, произвело на него хорошее впечатление. Я представился. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Я ознакомился в Вашим личным делом, Вы нам подходите. Учитывая, что Вы фронтовик, я учить Вас, что Вам делать у нас, не собираюсь. Народ наш здоровый, крепкий и молодой, поэтому все Ваше внимание должно быть нацелено на организацию рационального питания наших подводников. Как я понял из Вашего личного дела, Вы занимаетесь вопросами питания.

– Так точно, – вскочил я.

– В таком случае, принимайте на себя камбуз и следите за питанием нашего коллектива, чтобы все были довольны качеством пищи, которая по своей сути определяет моральный климат в целом всей нашей команды. Я уверен, что полноценное и рациональное питание наряду с морской выучкой играет свою важную роль в обеспечении жизнеспособности всего нашего экипажа, в поднятии боевого духа, так что я отношу питание моряков к одной из важнейших задач. Учитывая Ваш боевой опыт и фронтовую закалку, не сомневаюсь, что с морскими особенностями и специфическими порядками, установленными морским уставом на нашей субмарине, Вы справитесь достойно.

Из его слов я понял все, кроме того, что я должен был принять на себя камбуз. Это слово было для меня незнакомым, поэтому как только он закончил, я задал командиру свой первый вопрос:

– Товарищ полковник, я не понимаю, что обозначает слово «камбуз» и с чем его едят, и как мне его взять на себя.

– Товарищ Рябов, – широко улыбаясь, промолвил командир. – С нашего разговора начинается Ваша служба и учеба флотской разговорной речи, вернее морской терминологии. Запомните, во-первых, я не полковник, а со вчерашнего дня мне присвоено звание капитана первого ранга. Камбуз по-флотски – это огневая кухня. А вообще, в Ваше подчинение поступает весь пищевой блок. Вы с этой минуты являетесь в нем полновластным хозяином. В Вашу задачу входит обеспечить его бесперебойную работу на должном уровне. Матросы и офицеры должны быть довольны качеством приготовления пищи, эта пища должна дарить всему нашему экипажу хорошее настроение и здоровье. Вам это понятно?

Я встал по стойке «смирно» и ответил:

– Так точно, товарищ капитан первого ранга.

Понимаете, шеф, я был страшно рад всему тому, что сказал командир. Его слова легли точно в цель. Ведь я – пищевик санитарной службы до мозга костей. Кто лучше меня знает эту работу? Я искренне поблагодарил капитана за то, что он мне доверил управление камбузом. В ответ на мои слова благодарности он снова улыбнулся в свои прокуренные усы и мягким, совсем не официальным голосом отдал мне свое первое распоряжение, которое звучало не как приказ, а как просьба:

– Аркадий Львович, – уважительно обратился он ко мне, – завтра выходной день, и у меня намечен праздник в связи с присвоением мне очередного звания капитана первого ранга. Вы не смогли бы этот праздник организовать по всей форме и накрыть праздничный стол на двадцать пять человек в нашей кают-компании.

Услышав эти слова, я про себя подумал: единственное, что я в жизни умею делать – это накрывать столы. За мою долгую деятельность в системе санитарно-эпидемиологической службы я побывал на многих банкетах и принимал непосредственное участие в многочисленных торжественных мероприятиях, посвященных многим событиям. На этих праздниках я перепробовал тысячи блюд, изучил множество кулинарных рецептов и умел лично своими руками превращать обычные продукты в деликатесы. Я за время своей работы узнал много кулинарных тайн и готов был, получив широкие полномочия у руководства камбуза, на деле доказать свое мастерство и свой профессионализм. Увидев на моем лице непреклонную решимость и готовность выполнить на «отлично» порученное мне дело, капитан разрешил мне незамедлительно приступить к моим новым служебным обязанностям. Итак, шеф, свою деятельность на подлодке я начал с кухни, то есть, если выражаться по-флотски, с камбуза.

Выстроив всех своих подчиненных в одну линию и объявив им всем аврал, я устроил повару такой «шмон», и такую выволочку, какой он в жизни не видел. Вы помните, шеф, как я проверял в Вашем присутствии столовую, расположенную по улице Харьковской, после чего она месяц не работала, а заведующий производством после проверки попал от страха с расстройством желудка на больничную койку. В этом долбаном камбузе я нашел столько недостатков, что их хватило бы на всю Одессу, как любила говорить моя покойная мама. Дрожащий от испуга повар, назвавшийся коком, – это я уже потом узнал, что поваров по-флотски называют странным именем кок – стал заикаться и не смог мне ничего путного объяснить, как он докатился до такого беспредела. После этой проверки я его отстранил от работы в камбузе и списал в обычные матросы. Подобрав на его место двух смышленых молодых ребят, начал с нуля обучать их поварскому искусству. После наведения идеального порядка в камбузе я приступил к выполнению конкретного задания, для чего провел тщательную тотальную ревизию всех складских помещений и хранящихся в них запасов продовольствия и пришел в полный восторг. Количество хранящихся продуктов, относящихся к классу деликатесов, зашкаливало мое воображение. Ни один из наших лучших минских ресторанов ни в какое сравнение не шел с тем богатством, которое я обнаружил здесь. Одних только деликатесных сортов рыбы я насчитал более шестнадцати, не говоря о солидных запасах крабов, икры паюсной кетовой, а также морского гребешка. С таким количеством обнаруженных мной продуктов задание капитана, как я понял, было вполне выполнимо. Особое внимание я уделил ревизии посуды, хорошо понимая, что сервировка стола придает не только аппетитный вид самой еде, но блеск посуды и ее формы должны радовать глаз каждого приглашенного к праздничному столу. Из имеющейся посуды я отобрал только то, что притягивало взгляд. Вы же понимаете, я в этом толк знаю. Готовясь к торжеству, я обращал внимание на каждую мелочь, добиваясь совершенства и гармонии подаваемых к столу закусок и приправ. Я с любовью вставлял маслины вместо глаз молодым поросятам, фаршированным по морскому обычаю гречневой кашей, проделывал прочие кулинарные фокусы. К вечеру все приготовления были закончены. Осмотрев предстоящее поле «праздничной битвы», я остался доволен своей работой и отправился докладывать командиру. Я отрапортовал ему, что его задание мною выполнено. После моего доклада капитан решил лично осмотреть и оценить мою работу. Подойдя к празднично накрытому столу, он потерял дар речи. Он долго смотрел на крутые горки и пирамиды салатов, выделанные с художественной фантазией из овощей и фруктов, стоявшие как солдаты на параде, в окружении удивительно красивых, как будто живых представителей морей и океанов. Накрытый мною стол впечатлял. Он никого не мог оставить равнодушным и произвел на командира сильное впечатление. Однако его удивительная выдержка не оставила его и на этот раз. Он произнес всего несколько слов:

– Товарищ Рябов, я доволен. Вы, оказывается, большой мастер, я приглашаю Вас быть сегодня моим гостем. Все, что я увидел на праздничном столе, хочется не только попробовать, но и даже потрогать руками. Это большое искусство, а Вы, я еще раз повторяю, большой мастер.

С этими словами он вышел из кают-компании, а я бросился к себе в каюту, чтобы успеть переодеться к торжеству. Ровно в девятнадцать часов по московскому времени я, вытянувшись по стойке «смирно», встречал у входа в кают-компанию командира и его гостей. За это время я успел не только переодеться, но отпечатать список приглашенных и распределить в соответствии со званиями их места за столом. Для себя я наметил место в самом конце стола, чтобы следить за порядком и в любую минуту владеть ситуацией. Я понимал, что мое место с краю, так как я попал на это мероприятие совершенно случайно. Командир мог меня не пригласить, но уж раз пригласил, то я должен по-прежнему выполнять свои обязанности, следить за порядком, очередностью подаваемых блюд и как можно меньше мозолить глаза приглашенному обществу. Главное для меня было не высовываться и руководствоваться известной одесской поговоркой: «Высовывайся, высовывайся, морда будет еще та». Конечно, мне было любопытно наблюдать за всей этой компанией, но так как я был официально приглашен, возле меня стоял столовый прибор, поэтому мне пришлось выступать в роли и наблюдателя, и гостя. По команде капитана были наполнены бокалы и поступила новая команда: «Пить до дна». Пить надо было, в самом деле, до дна, так как замачивалась еще одна звездочка к погону – такова была традиция, и чтобы не нарушать ее, мне пришлось три раза подряд до дна опорожнить свой бокал. Я слегка поплыл, а это ведь было только начало торжества, и я решил, чтобы окончательно не наделать глупостей, выбыть из этой игры преждевременно, так как не надеялся на то, что мне удастся сохранить силы, чтобы довести это праздничное мероприятие до полной своей победы. Приняв такое решение, я после третьего тоста, как говорят моряки, «лег в дрейф», нырнул на глубину, то есть затаился под столом. В этом маневре для меня таилось спасение, так как накал торжества возрастал, а мне надо было осмотреться и сохранять трезвый ум, немного передохнуть и поближе познакомиться с офицерским составом подлодки. Выбранная мною позиция полностью отвечала моим планам и давала мне большие преимущества перед всеми остальными. Под столом я был незаметен, а сам слышал все разговоры, был в курсе всего того, что происходило за столом, а главное, в огромной компании я был один, и никто не мешал мне думать.

Начало службы на флоте мне нравилось. Во-первых, это не фронт и не казарма, у меня собственная каюта, любимое дело, которым я всю свою сознательную жизнь занимаюсь, оно обещало мне на время службы сытую и довольную жизнь. Только надо было постараться и стать для командира подлодки незаменимым винтиком, и тогда все будет в порядке. А торжество тем временем двигалось по намеченному плану. Выпили за упавшую на погон звезду, а после этого, как принято, первый тост произнес секретарь партийной организации. Меня это очень обрадовало, после его выступления я понял, что советская власть везде одна, как на суше, так и на море, а коммунистическая партия была везде бессменным рулевым и ее руководящая роль была видна на любом мероприятии. Примерно через час после моего «глубинного маневра» ко мне начали присоединяться единомышленники. Они, в отличие от меня, попав к Бахусу в объятия, падали под стол поочередно без лишнего шума и суеты. Вскоре все пространство под столом заполнилось до отказа. Пересчитав количество выпавших в осадок гостей, я осторожно покинул свою «бухту спасения». Я поднялся на прежнее место, оглядел внимательно поле брани и, убедившись, что мои усилия не пропали даром, я остался доволен – почти все было съедено и выпито. Почти все гости лежали под столом, а на стуле за столом спал командир. Он, в отличие от своих подчиненных, отдыхал на собственном стуле. Оценив сложившуюся обстановку, я приказал своим подчиненным осторожно и аккуратно, чтобы не потревожить сон спящих гостей, накрыть стол заново. В течение часа дружная команда коков под моим чутким руководством воспроизводила точную копию тех блюд, которые красовались раньше, и мне показалось, что повторно накрытый стол выглядел даже более торжественно и нарядно по сравнению с прежним, и я в этом не ошибся. Командир, очнувшись и увидев накрытый стол, высоко оценил мои старания. Он подошел ко мне и сказал: «Всякое видел в жизни, но ты, старший лейтенант, удивил даже меня, морского волка, и я этого никогда не забуду».

Пиршество продолжалось, и я вдруг нежданно-негаданно попал в центр происходящих событий, так как командир произнес тост в мою честь. Он сказал: «Товарищи офицеры, я хочу обратить ваше внимание на старшего лейтенанта медицинской службы Рябова Аркадия Львовича, который направлен к нам для прохождения военных сборов в качестве военфельдшера. Вы сегодня все познакомились с его кулинарным волшебством, он превратил нашу торжественную встречу в настоящий праздник. Наша кают-компания за всю историю совместного плавания такого праздничного стола никогда не видела. Аркадий Львович Рябов фронтовик-орденоносец. Он свою преданность родине доказал в тяжелые годы Великой Отечественной войны. Я бы сегодня хотел от имени нашего коллектива поблагодарить его за то, что он для нас сделал. И просить его дать согласие остаться в нашем коллективе на постоянной основе. То есть вернуть его из запасников к нам, в кадровую службу Военно-морского флота СССР. Все вскочили и трижды прокричали «Ура».

После выступления командира началась пьяная суматоха. Каждый из сидящих за столом выступал и говорил добрые слова в мой адрес, а я, охваченный вниманием со всех сторон, потерял бдительность и пил наравне со всеми за каждый тост в мою честь, не думая о том, что утром будет ждать горькое похмелье. Просто в пьяном угаре забыл мудрую одесскую пословицу: «Высовывайся, высовывайся, морда будет еще та». В конечном итоге я наклюкался так, как когда-то с разведчиками, когда чудом остался жив. Не думая о последствиях, я торжественно дал перед всеми свое согласие остаться навечно на этой подлодке в Военно-морском флоте СССР. Слово «навечно», которое вырвалось тогда из моей пьяной глотки, имело пророческий смысл, потому что лежа под столом во второй раз, я услышал разговор командира с парторгом:

– Смотрите, Иван Филиппович, – говорил командир, – какие люди живут рядом с нами. Нет, мы по-на стоящему не ценим наших людей. Вот фронтовик Рябов, дал согласие идти с нами до конца, а ведь перед нами стоит непростая боевая задача и мы в это мирное время можем все погибнуть, так как разразившийся Карибский кризис – это не фунт изюма, но никто из нас об этом не думает, так как Родина для всех нас дороже жизни.

Представляете, шеф, что я испытал, услышав этот смертельный приговор для себя. Я впал в отчаяние. Меня могла спасти лишь надежда на то, что все были пьяны и на другой день никто ничего не вспомнит о том, что было вчера. Я провел тревожную ночь, не сомкнув глаз в тяжелых раздумьях, что же ждет меня завтра. На следующий день наступила расплата за мое легкомыслие и пьяную глупость. Меня пригласили на заседание парткома, на котором присутствовало одиннадцать человек из вчерашней компании. Я шел на это сборище, как на эшафот. Слушался единственный вопрос – рассматривалось устное заявление старшего лейтенанта медицинской службы Рябова Аркадия Львовича о зачислении его, то есть меня, в кадровую службу Военно-морского флота СССР. Я вглядывался в лица сидящих членов партийного бюро со страхом, совершенно не узнавая никого из них. Вчерашний праздник для них больше не существовал, он ушел в далекое прошлое. Передо мной сидели мужественные и строгие офицеры, выполняющие свой воинский долг, которые рассматривали мою пьяную вчерашнюю просьбу со всей серьезностью и ответственностью. Секретарь партийного бюро сказал:

– Товарищи, мы должны обсудить очень серьезный кадровый вопрос, связанный с просьбой лейтенанта медицинской службы Рябова о зачислении его в наш коллектив. Нашей подлодке, как вы знаете, поручено трудное правительственное задание, и поэтому просьба фронтовика коммуниста Рябова может быть удовлетворена лишь после тщательного обсуждения всеми членами бюро его кандидатуры. Поступило предложение выступить товарищу Рябову по обсуждаемому вопросу.

Вы представляете, шеф, как я вляпался по собственной глупости. Погибнуть в мирное время ни за что ни про что, как говорят ни за понюшку табака. Но мне некуда было деваться. Я встал и сказал то, что думал:

– Товарищи офицеры, отпустите меня, как больного и старого человека к моей жене Фране. А то если она узнает о том, что я остался на подводной лодке, она оденет на мою дурную голову помойное ведро.

И вдруг раздался смех. Смеялись все, только одному мне было совсем не смешно. Командир поднял руку, смех прекратился:

– Скажите, Аркадий Львович, в какой организации вы работаете на гражданке?

– Товарищ капитан первого ранга, – отрапортовал я, – в городской санитарно-эпидемиологической станции. В должности помощника санитарного врача по гигиене питания.

– И какой у Вас месячный оклад? – задал мне второй вопрос капитан.

– Сто двадцать рублей.

– И Вы живы при таком окладе?

– Я не только жив, товарищ капитан первого ранга, но и даже бываю пьян.

На этом закончилась моя боевая служба в Военно-морском флоте СССР…

Выслушав очередную исповедь Аркадия Львовича Рябова, я понял, что те изменения, которые произошли в нем за это время, что мы не виделись, не связаны с его службой в Военно-морском флоте, а явились результатом потери партийной должности в нашем учреждении. Он, потеряв должность секретаря партийной организации, потерял и точку опоры в своей никчемной жизни и поэтому по-настоящему растерялся. Думаю, что командир подлодки, преждевременно приняв решение зачислить Рябова в кадровый состав Военно-морского флота, получил на это согласие командования, которое поторопилось об этом сообщить в военкомат. А военком известил об этом районный комитет партии, который и принял решение о переизбрании секретаря партийной организации городской санэпидстанции. Эта жизненная трагедия, обрушившаяся на голову нашего героя, отъявленного лицемера, показалась мне удивительно схожей со всем чудовищным коммунистическим обманом, который привел к развалу советской страны. И чем больше я слышал откровений Аркадия Львовича, тем быстрее мне хотелось с ним расстаться. И я, откровенно говоря, собирался поставить точку в наших с ним отношениях, тем более, что случившиеся обстоятельства смены секретаря нашей первичной партийной организации облегчали мне мою задач у, ограждая меня от повседневных встреч с ним, поэтому я мысленно прощался с ним в очередной раз после его последнего рассказа о безупречной службе во флоте. Однако все закончилось совсем не так, как я планировал, и дело заключалось в количестве выпитого. Видимо, хватив лишнего и крепко опьянев от очередной порции спиртного, он вдруг встал в боевую позу и уставив в мое лицо черные широко раскрытые глаза, неожиданно для меня произнес слова, от которых у меня все похолодело внутри.

– А ты знаешь, шеф, как приятно целиться в человеческий лоб из нагана? И поймав испуганный бегающий взгляд очередной жертвы медленно нажать на спусковой крючок…. Я ведь, когда приводил приговор в исполнение, если рядом не было начальства, никогда не стрелял в затылок, как было положено по инструкции, я всегда стрелял в переносицу. Это меня очень расслабляло.

От его слов мне стало сразу нехорошо, заныло сердце, я почувствовал резкую слабость. Я, чтобы справиться со своим состоянием, стал присматривать какой-нибудь предмет потяжелее, чтобы в случае чего успеть защититься. После его жутких слов я почувствовал себя так, как будто вместо его глаз на меня в упор было наведено дуло пистолета. Такое состояние было до тех пор, пока он не отвел обезумевшие от водки глаза в сторону. Выпив еще одну рюмку спирта и успокоившись, он начал последний, очень страшный по сути рассказ.