Текст книги "Непридуманные истории из жизни Страны Советов"

Ошеломляющее впечатление производит имперское мышление, возникшее при Сталине. Оказывается, Советское государство должно базироваться на национальной русской основе. Как же можно тогда подчинять всех белорусов, украинцев, грузинов, армян и другие народы одной общей национальной этике, ведь у каждого веками складывался свой этнический стереотип, своя культура. Сталин очень хорошо усвоил высказывание русского императора Александра III: «У России нет друзей», и поскольку во всех видел ее врагов, целенаправленно стремился к их ликвидации. Надо помнить, что сталинисты внедряли свои идеи в сознание людей многие годы, поэтому для того, чтобы антисталинисты повлияли на общественное сознание, должно пройти не одно десятилетие, нужно, чтобы выросли наши внуки в свободном обществе.

Еще и сейчас такие, как наш знакомый Рябов, являясь защитниками сталинизма, выдвигают аргументы в споре вопреки всем имеющимся фактам, вопреки обнаружившимся массовым захоронениям невинных людей в Куропатах возле Минска, в Катыни Смоленской области или на Калитниковском кладбище в Москве, пытаясь доказать, что кругом были враги, а террор, развязанный большевиками, являлся следствием ожесточенной классовой борьбы, и что в этих могилах покоятся недобитые враги.

О людях принято судить по их делам и поступкам. Наши прежние советские дела мы подарили своим детям, мы жили в советское время и строили свое общество, как умели, точнее, как указывали наши вожди. Вот и построили на костях и крови, как говорят, что выросло, то выросло, а хвастаться-то оказалось нечем, а наши дети – это наше продолжение и плод нашего воспитания. Если детей будем растить, так как растили нас, то наши дети и внуки будут похожи на нас, и они будут совершать те же ошибки, что и мы. Пусть уж они поют не только те песни, что пели мы, а и другие поют песни и читают другие книги. Тогда, может быть, перестанут вспоминать Сталина и забудут его людоедские манеры и нечеловеческие способы управления страной.

Жизнь и приключения Ивана Клюквенного

Я очень часто вспоминаю советские праздники, ушедшие в далекое прошлое, как что-то радостное и светлое. Возможно, эти воспоминания связаны с тем, что мы были молоды и не придавали значения тем политическим символам, которые вкладывала советская власть в их проведение. Просто на душе осталось что-то приятное, радостное, скорее всего это связано с тем, что юность не любит серьезных рассуждений, а так как после долгой холодной зимы наступала весна, а вместе с ней приходил праздник Первомая, нам этот праздник был только в радость. Я вспоминаю, как нарядные толпы людей в этот день двигались с транспарантами, знаменами и портретами коммунистических вождей по широким улицам нашего прекрасного города, молодые нарядные и очень красивые девушки привлекали наши взоры, и в воздухе витало по-настоящему праздничное настроение. Из репродукторов доносились до нас, идущих в колоннах демонстрантов, торжественные первомайские призывы в виде коммунистических лозунгов: «Да здравствует Первомай, праздник советских трудящихся, международный день солидарности трудящихся всего мира!», «Да здравствует славная коммунистическая партия Советского Союза, оплот мира во всем мире!» и так далее. Мы в то время радовались этому торжеству, как дети, и вместе со всеми кричали «Ура». Жизнь казалась веселой и беззаботной, мы были молоды и не вникали в суть первомайских, октябрьских и других пламенных призывов, которые тщательно разрабатывали советские идеологи ко всем советским праздникам, вкладывая особый смысл в эти призывы для всего советского народа. Мы тогда не понимали, что каждый советский праздник преследовал свои политические цели и задачи, в основе которых лежала идеологическая целесообразность, направленная на околпачивание советских людей специфической советской идеологией. Например, первомайский праздник рассматривался как объединение трудящихся всего мира, направленное на свержение капитализма и установление единого «коммунистического рая» на всей планете Земля. Под эту идею выделяли огромные деньги, передавали их зарубежным братским коммунистическим партиям, которые на эти деньги должны были организовывать свержение капитализма. А свой народ при этом грабили. Солидарность трудящихся во всем мире крепла за счет обнищания советского народа, а капитализм спокойно развивался и совершенствовался, а советский народ с каждым годом все туже и туже затягивал пояс, пока он от постоянных затяжек не лопнул, обнажив весь ужас советской действительности. Кроме этого, советские праздники проводились с целью всемирного показа незыблемой мощи СССР. При проведении этих праздников действовали определенные законы и правила, за которыми следили силовые органы. Вот один из таких первомайских праздников остался в моей памяти как тревожное воспоминание чего-то неприятного, неосознанного, но настораживающего, требующего глубокого осмысления.

А дело было так. Наш институт, как и все другие советские учреждения, готовился к демонстрации, связанной с первомайскими праздниками. Заранее проинструктированные райкомом партии ответственные исполнители по утвержденным парткомом спискам выдавали атрибуты к празднованию: плакаты, знамена и портреты советских вождей. Мне предназначалось нести портрет члена Политбюро. Этот портрет для меня получил по моей просьбе мой хороший знакомый по фамилии Иван Клюквенный. Он относился к категории особых людей. Он был неудачником по жизни. Я как-то об этом забыл и попросил его получить вместо меня причитающийся мне портрет. Так вот Клюквенный и принес мне портрет члена Политбюро Д.А. Кунаева и торжественно пытался мне его вручить. Однако я от него отказался. Я сказал: «Ваня, я не хочу нести портрет этого человека. Я о нем ничего не знаю, да и знать не хочу. Сделай для меня доброе дело, поменяй мне этот портрет на нашего белоруса, тоже члена Политбюро А.А. Громыко. Это хоть наш земляк, и я буду знать, за что я его целый день таскать буду». Любопытный до ужаса по своей природе Ваня просил меня рассказать о Громыко. А я и в самом деле не знал ничего как о Кунаеве, так и о Громыко. Просто во имя братской национальной солидарности я решил нести портрет Громыко. Я не знаю, убедили Ваню мои слова или нет, но я вскоре увидел его в действии. Для того, чтобы вы, дорогие читатели, поняли дальнейшие события, я хочу обратить Ваше внимание на Ваню Клюквенного. Во-первых, на его смешную фамилию – каждый, кто ее слышал, задавал вопрос: «Ваня, объясни, откуда взялась твоя фамилия. Тебя что, в клюкве нашли?» На что Ваня всегда отвечал примерно так: «Вот попробуете на вкус, тогда и поймете». Многим было невдомек искать в его словах правду, но уж слишком кислой и горькой была его жизнь. Он постоянно попадал в нелепые истории, часто терял работу и когда окончательно садился на мель, приходил ко мне просить помощи. Он работал со мной рядом, я его устроил в свою лабораторию после очередной случившейся с ним неприятности. В общем, Ваня Клюквенный был невезучим горемыкой по жизни. Он всегда проваливался на ровном месте, но я на какое-то время это забыл, поэтому и попросил сделать для меня одолжение – поменять портрет Кунаева на портрет Громыко.

Вскоре я услышал радостный голос Вани, который своим мощным баритоном перекрывал первомайские призывы, раздающиеся из громкоговорителя: «Люди добрые, – кричал он, – меняю Кунаева на Громыко». Вскоре голос его как бы захлебнулся и пропал, а его фигуру заслонили строящиеся в колонны ряды демонстрантов. Через некоторое время я увидел Ваню в сопровождении двух штатских, высоких, атлетически сложенных молодцев, которые с двух сторон вели его под руки, а он им что-то объяснял, показывая пальцем в мою сторону. Одетая на них гражданская одежда не скрывала, а даже наоборот, подчеркивала их профессиональную выправку. Вскоре я вновь услышал голос Вани: «Вот, это он меня попросил». Стоявший от Вани справа молодой человек быстрым шагом подошел ко мне и спросил:

– Вы знаете его? – указывая кивком головы на Ваню.

– Кого? – спросил я.

– Вот этого болотного чмыря, – и он грозно указал, чуть ли не тыкая в лицо Вани указательным пальцем.

Я молча пожал плечами, ответив, что вижу его впервые – я ведь тогда не задумался над серьезностью положения. И в ту же секунду я увидел окровавленное и испуганное лицо Вани, сбитого с ног ударом кулака в лицо. Он пытался встать на ноги, а я, ошеломленный и раздавленный увиденным, услышал: «Скажи спасибо, урод, что слишком много людей, а то мы тебе показали бы кузькину мать». Я протянул Ване руку, помогая встать на ноги. Намочил платок водкой (у нас у каждого, принимавшего участие в советских праздниках, в кармане была припрятана бутылка водки), тщательно промыл и продезинфицировал разбитые Ванины губы и нос, взял в руки ставший для меня непосильной обузой портрет Кунаева и крича «ура» от обиды, но никак не от восторга, двинулся, подхваченный толпой, навстречу Первомаю, который с этой минуты больше меня не радовал. Уже после этой злополучной демонстрации мы сидели с Ваней вдвоем в нашей лаборатории и пытались прогнать водкой образовавшийся горький осадок, оставшийся от праздника солидарности трудящихся. Немного успокоившись, Ваня у меня спросил:

– Вы что, сразу меня не узнали?

Я ему мрачно ответил:

– Нет, прости меня, Ваня, я просто неудачно пошутил, а эти ребята мою шутку не оценили, и в результате ты пострадал.

Отношение к портретам вождей, так же как и к их личностям, у советских людей было неуважительное, так как советский человек о руководителях партии и правительства судил по той жизни, которую последователи марксизма подарили трудовому народу. Народ старался, получив в руки портрет вождя, все ему сказать, что о нем думает, и поэтому неприличные надписи на портретах, пририсованные усы или бороды, а также выколотые глаза были обычным явлением. Именно поэтому так расправились с Ваней представители правоохранительных органов. Таким образом Ваня в очередной раз потерял работу, так как ребята, с которыми я так неудачно пошутил, проверили Ванины документы, а отдел кадров, не объясняя причины, отправил его в бессрочный отпуск, выдал «волчий билет», из-за которого он в советском обществе превратился в изгоя, которого нигде не брали на работу. Поставленное на его биографию антисоветское клеймо было залогом защиты советского общества от проникновения в него чуждых элементов. Так моя безобидная шутка превратила Ваню в антисоветчика, и я, чувствуя себя виноватым, решил приложить максимум усилий и помочь Ивану Клюквенному реабилитировать себя в глазах советского общества.

В этой связи я отправился к человеку, который, по моим соображениям, мог оказать нам помощь. Этот человек обладал большими связями, которые в советское время были дороже денег, что подтверждает ходившая в то время такая поговорка «Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей» (Аджубей женился на дочери Н.С. Хрущева и стал главным редактором одной из центральных газет). Таким всесильным человеком, по моему мнению, был начальник четвертого управления нашего министерства, которого я хорошо знал и которому было под силу «разрулить» возникшую ситуацию с Ваней Клюквенным. Начальник четвертого управления, выслушав меня, согласился помочь, так как верил мне и той характеристике, которую я дал Ивану Клюквенному. Представляя Ваню, я сказал: «Спокойный, уравновешенный, инициативный, надежный в исполнении приказов и поручений, исходящих от вышестоящих начальников. Услужливый, всегда готовый прийти на помощь ближнему, не требующий особой опеки и внимания. К тому же очень трудолюбив и старателен в исполнении служебного долга». Это была в целом положительная характеристика, однако я не стал скрывать единственного отрицательного фактора, того, что Ваня – неудачник по жизни, и все, за что он ни берется, у него получается наперекосяк, как в ставшей крылатой присказке В.С. Черномырдина, бывшего российского премьера: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Как бы там ни было, я свою вину искупил, и Ваня с моей помощью получил должность главного врача Дома престарелых для пенсионеров союзного значения. Для тех, кто впервые об этом слышит, объясняю, что в советском обществе все люди делились на почетных членов общества и непочетных. В то время бытовало слово «номенклатурный[2]2
  От латинского nomenclature – перечень. В разговорной речи советских граждан обозначало людей из особого списка, то есть перечня, привилегированных.


[Закрыть] работник». За годы советской власти в обществе появилась особая каста важных и неприкасаемых людей. Их объединяло понятие «почетная советская номенклатура». В свою очередь эта каста делилась на прикрепленных и неприкрепленных, что обозначало создание особой когорты людей, пользующихся весьма привилегированными условиями. Это разделение придумал товарищ Сталин после проведения интересного эксперимента над советским обществом, после чего он создал серию «шарашек», закрытых от советского общества конструкторских бюро.

В тридцатые-сороковые годы XX века практически весь научный труд для армии, специальных органов был сосредоточен в таких «шарашках», относящихся к советскому тюремному Гулагу, в учреждениях, где под конвоем, за пайку хлеба и чашку каши лучшие советские умы создавали чудо-технику, которую за большие деньги не могли создать известные всему миру Дюпоны и Локхиды. Через «шарашку» прошли известный авиаконструктор А.Н. Туполев и создатель космических ракет С.П. Королев, а также многие тысячи других ученых-изобретателей. Безжалостный сталинский эксперимент, поставленный над советским народом в предвоенные годы в лагере смертников, показал, что человек, способный выполнить какую-то работу, выполнит ее одинаково хорошо и за маленькую зарплату, и за большую. Это открытие касалось только умственного труда, так как с физическим трудом дело обстояло абсолютно иначе. В этом случае роль играл уровень мотивации – чем выше оплачивается труд, тем выше производительность индивида. То есть эксперимент показал, что за деньги человека можно заставить быстрее работать физически (например, грузить тяжелые грузы или копать землю), однако, если человек не имеет художественного дара, он никогда не нарисует картину, так как не сможет этого сделать, сколько бы денег ему ни предлагали. Если подопытный в сталинском эксперименте был способен решать умственные задачи, то на эти решения у него уходило одинаковое затраченное время, и на конечный результат никакое вознаграждение у интеллектуалов не влияло. Результаты этого чудовищного эксперимента легли в основу всей сталинской политики, а исполнители и участники «научного опыта» были уничтожены в лагере смертников вблизи Салехарда еще в тридцатые годы. Исходя из этого эксперимента советская власть оплачивала и оценивала труд каждого члена советского общества, поэтому советским рабочим платили намного больше чем инженерам, а еще очень большие деньги давали за преданность. Так вот номенклатурные работники, которые за свою преданность Сталину до конца своей жизни получали большие деньги, включая всевозможные подачки от советской власти в виде дополнительных денежных конвертов к зарплате, к отдыху, ко всем советским праздникам – все они прикреплялись к специальным распределителям, в которых получали специальные пайки по минимальной стоимости и специальные лекарства. Для них были открыты закрытого типа специальные больницы и специальные дома для персональных пенсионеров. Такие подачки сыпались на номенклатурных работников, как из рога изобилия, до самого конца их трудовой деятельности. Специальная номенклатура высшей категории пользовалась этими льготами до самой смерти, а даже в случае таковой для них отводили специальные кладбища типа Красной площади в Москве. Таким образом, даже умерший человек из номенклатуры относился к категории спецмертвых и к ним обычные советские граждане даже близко не подпускались ни в живом и ни в мертвом виде. Этими же льготами пользовались и члены семей номенклатурных работников. Для всех этих преданных специальных тружеников за их беззаветную преданность выделяли специальные дома и особые дачи для отдыха, а также пансионаты и дома для одиноких престарелых пенсионеров союзного значения. Вот в таком предназначенном для престарелых спецпенсионеров пансионате образовалась вакансия главного врача, которая по моей просьбе и была предложена неудачнику по жизни Ивану Клюквенному. Он дал согласие и был утвержден в должности. После этого назначения я впервые успокоился, искренне пожелал удачи Ивану на новом месте работы. Однако через год после этого назначения Иван Клюквенный был арестован и осужден на десять лет специальных лагерей. А причины его трагической судьбы стали мне известны спустя много лет.

Рассказ Ивана Клюквенного

Он сидел передо мной похудевший, бледный, с вымороженным от стужи и лютых соликамских морозов лицом и рассказывал о том, как дошел до лагерной зековской жизни.

Все в его новой деятельности в должности главного врача дома персональных пенсионеров союзного значения начиналось хорошо. Его подопечные – заслуженные «бывшие» встретили его доброжелательно. У него с ними даже установились доверительные отношения. С первых часов своей деятельности он сделал много полезного для своих милых стариков: улучшил питание, заключив дополнительные договора на поставку овощей и фруктов из близлежащих колхозов, наладил бесперебойную подачу свежего молока и сметаны. Развел в прилегающем к пансионату озере карася и карпа и создал все условия для полноценной рыбалки. В голове у Клюквенного появилось много планов и проектов, которые захватили его целиком. Все было хорошо до тех пор, пока не умер его постоялец, пенсионер союзного значения Егоров. Его смерть была обычной, никто в этой смерти Клюквенного не обвинял, так как умерший дожил до преклонного возраста, ушел из жизни легко и спокойно, но именно с этого момента и начались неурядицы лично для Ивана как главного врача. Смерть Егорова выявила существенный недостаток – для пенсионеров союзного значения не было предусмотрено никаких ритуальных услуг. Но самая главная проблема заключалась в том, что в советское время нигде в сельской местности не продавались гробы. Потратив на поиски гроба несколько дней, он вынужден был обратиться к председателю ближайшего колхоза и с его разрешения сделал спецзаказ. Поэтому только лишь на пятые сутки удалось с причитающимися почестями похоронить спецумершего.

«Все предусмотрела советская власть, – рассказывал мне с горечью Иван Клюквенный, – кроме гробов». А через две недели повторилась эта же история еще с двумя номенклатурными пациентами. И тут Ваня не сплошал, не пал духом, понимая, что жизнь и смерть идут всегда рядом. Возраст его подопечных был преклонным, и он для будущих покойников решил заказать гробы на длительную перспективу. Размышления о жизни и смерти заставили Клюквенного задать самому себе вопрос – за что умершие люди, при жизни верой и правдой служившие советской власти, должны после своей смерти зависеть от каких-то гробов. Из-за отсутствия этих деревянных ящиков они, мертвые, должны в очереди ждать, когда их похоронят. Такая перспектива пагубно отражалась на всем коллективе дома престарелых. Многие из подопечных записывались на прием к главному врачу, приносили жалобы, приговаривая: «Мы что, не заслужили гробов, и до каких пор это безобразие будет продолжаться?» Чтобы предотвратить брожение в коллективе и выправить сложившееся положение, Клюквенный для себя принял окончательное решение: сразу заказать сто гробов на перспективу с доставкой их к месту назначения. Теперь-то он понимал, что допустил серьезную стратегическую ошибку. В наличии в его пансионате числилось сто восемьдесят персональных пенсионеров, а он заказал всего сто гробов, и таким образом образовался, как говорили в Советском Союзе, дефицит. Получалось, что всему коллективу дома престарелых привезенных гробов не хватало. Каждый персональный пенсионер старался захватить себе персональный гроб. Наиболее проворные и быстрые в этом преуспели, а восемьдесят человек остались ни с чем. Они-то и написали в ЦК КПСС коллективную жалобу о том, что персональные пенсионеры, добросовестно отслужившие советской власти, не заслужили гробов. Всякий дефицит в советском обществе вызывал, конечно, жалобы, поэтому коллективная жалоба, написанная пенсионерами, заканчивалась следующими словами: «Помогите персональным пенсионерам союзного значения приобрести гробы». Получив такое послание, в ЦК КПСС не на шутку перепугались, для выяснения вопроса была создана правительственная комиссия, ее выводы были неутешительными. Виновным в этом инциденте оказался главный врач Иван Клюквенный. За нарушение служебной этики его исключили из партийных рядов, а за дискредитацию советской власти отправили рубить лес в соликамские лагеря на долгие десять лет.

Услышав этот рассказ, я окончательно понял, что если уж по жизни человеку не везет, ему никто не поможет, а дефицит по-советски всегда заканчивался плохо.