Текст книги "Непридуманные истории из жизни Страны Советов"

Подлый мент

Я взволнованно мерил шагами свой служебный кабинет, и при всем моем расположении к собеседнику даже рассердился.

– К сожалению, Вашу просьбу выполнить не могу. Помочь поступить в университет! Вы можете мне сказать, какое отношение я имею к университету? Я знаю только его месторасположение. И никак не пойму, почему Вы ко мне пришли с такой необычной просьбой?

Мой старый друг Николай Федорович Стародубцев смущенно улыбнулся, поправил съехавший на бок галстук и, как-то стыдливо пряча глаза, промолвил:

– Пойми ты, мы же с тобой живем в стране, в которой законы работают только в одну сторону. Если мы друг другу не будем помогать, то никогда не выживем. На этом и зиждется понятие дружбы. А меня обратиться к тебе заставила нужда. Я от этого человека, за которого пришел просить, очень завишу, а ему надо обязательно поступить в университет. Это мой участковый. Ведь меня недавно по болезни списали на работу в домоуправление и поставили на должность главного инженера. Ты же не хуже меня знаешь положение дел в нашем коммунальном хозяйстве. Посмотри, первое место по жалобам от трудящихся в нашей стране всегда приходится на коммунальщиков и это не удивительно – участок обслуживания у меня большой. Домов много, а мусора еще больше, а убирать некому. У меня на балансе числится три инвалида. Ну что они могут сделать? А участковый капитан Скворцов так меня задолбал, что сил моих не осталось. Каждую неделю штрафы выписывает, а зарплата у меня маленькая. Жена моя Катя болеет, а детей надо кормить, а я из-за этого Скворцова уже второй месяц зарплату не получаю – извел штрафами. Сам он молодой, сильный, бегает, как лось, по моему участку. И каждую неделю оформляет штраф. Недавно у меня с ним разговор произошел. Он откуда-то узнал, что в прежние времена я в партийных органах работал. Прицепился ко мне, как смола, и говорит: «Помоги поступить на заочный юридический факультет. И я от тебя тогда отстану». Я сам уже постарел, физически ослабел и подумал, что кроме тебя, мне просить больше некого.

Николай Федорович вдруг закрыл лицо руками, и я увидел, как по его щеке потекли слезы обиды и беспомощности. В таком состоянии я его увидел впервые. Меня охватило чувство жалости к этому большому и когда-то сильному человеку, который в трудную для меня минуту подставил мне свое плечо.

Был такой период в моей жизни, когда меня по анонимке снимали с работы, исключали из партии и издевались, обвиняя в грехах, которые я не совершал. И вчерашние друзья, увидев меня, переходили на противоположную сторону улицы, а вечером или поздно ночью, чтобы никто не видел, приходили и клялись в своей любви ко мне. Напичканное ложью и лицемерием советское общество жило по своим, никому не известным законам, которые выработала сталинская эпоха, возвевшая ложь и лицемерие в ранг государственной политики. А вот этот человек, занимая в то время серьезную партийную должность, не побоялся. Он пришел тогда в партийные органы и сказал: «Я, коммунист с большим партийным стажем, знаю этого человека и верю ему. Вы разберитесь, прежде чем рубить с плеча, проверьте, сопоставьте все факты. Если он сказал, что не брал этих подарков, значит не брал. Вы еще раз разберитесь». Я вспомнил ту неприглядную историю, в которую попал и которой предшествовала моя командировка в узбекскую область Андижан.

Я был туда направлен для ликвидации эпидемии холеры. Азиатская холера относится к тяжелым и особо опасным инфекционным заболеваниям – заболевшие им не имеют шансов на спасение. Сегодняшняя встреча со Стародубцевым напомнила мне ту непростую ситуацию, в которую я тогда попал. Средняя Азия, жуткая жара, отсутствие воды и всяких контактов с местным населением. На ликвидацию холерной вспышки мне в помощь были приданы спецподразделения внутренних войск. С их помощью мы организовывали карантинные мероприятия, проводили ежедневные подворные обходы для выявления заболевших и умерших. Однако все наши усилия сводились на нет. И хотя мы работали в круглосуточном режиме, оставляя на сон не боле двух часов, количество заболевших и умерших не уменьшалось. Это было связано с тем, что местное население по мусульманским обычаям хоронило своих близких в день их смерти, заражаясь от умерших этим опасным заболеванием. Я искал выход из сложившегося тупика. И в конце концов решил обратиться к священнослужителю – мулле. Войдя рано утром в его дом, я был приглашен к столу на чаепитие по восточному ритуалу. Здесь, на Востоке, деловой разговор любой важности начинается только тогда, когда гость утолит жажду. В этом обычае кроется восточная мудрость: «Посиди, подумай хорошенько, о чем будешь говорить. Ты ведь пришел в гости к уважаемому человеку. Наберись терпения. И тогда Аллах направит твои мысли в нужное русло». Я молча выпил 8 пиал чая. Мулла невысокого роста в белоснежной чалме угощал на правах хозяина чаем, не задавая мне никаких вопросов. Я выдержал восточный церемониал, а после выпитой восьмой пиалы чая перевернул пиалу вверх дном, что обозначало: спасибо, я утолил жажду и готов начать серьезный разговор. Мулла кивнул мне головой, разрешая сказать слово, и я начал свою речь так:

– В Андижане беда, пришла холера. Это страшная эпидемия, много людей умирает.

Выслушав меня, мулла сложил молитвенно руки и заметил:

– На все воля Аллаха. Аллах дал – Аллах взял. На то его священная воля.

Я объяснил, что я пришел к нему как врач и я никоим образом не вмешиваюсь в дела Аллаха, но я прошу у него помощи, прошу чтобы он объяснил населению опасность заражения от умерших и запретил родственникам захоранивать своих покойников, а доверил этот ритуал мне и моим коллегам. И если этого не сделать, то умрут все. Выслушав мою взволнованную речь, мулла сказал:

– Начальник, а ты зачем ко мне пришел? Ты, видимо, перепутал дороги? Ты иди к советской власти, в исполком, и пускай она тебе помогает.

Произнеся эти слова, он в упор посмотрел на меня, медленно перебирая руками четки. Я выдержал его пристальный взгляд, а затем сказал после некоторой паузы:

– Я пришел именно к Вам по зову своего сердца, глубоко понимая, что Аллах руководит всем на небе, а Вы на этой грешной земле являетесь его заместителем. Поэтому я и пришел к Вам посоветоваться, надеясь, что в данном вопросе мне никто, кроме Вас, помощь не окажет.

Выслушав меня, он важно кивнул головой и сказал:

– Хоп, – что означало «хорошо», – иди с миром и с Аллахом на устах. Наши люди отныне своих умерших родственников хоронить не будут.

С этого момента мы сами выявляли и кремировали умерших, и эпидемия холеры отступила, пошла на убыль, а потом и вовсе прекратилась. Командировка моя заканчивалась, поставленная мне задача была выполнена. Оставались считанные дни до отъезда в Москву. Совершенно неожиданно для меня я был приглашен первым секретарем ЦК компартии Узбекистана Ш.Р. Рашидовым на торжественное мероприятие, среди приглашенных было много именитых гостей. Моя работа по ликвидации вспышки холеры в Узбекистане была отмечена на этом торжестве, где я получил в качестве подарков из рук Рашидова хрустальную вазу и национальный халат с тюбетейкой.

В Советском Союзе действовал запрет на информацию по особо опасным заболеваниям, они были покрыты глубокой тайной. Советский народ ни об одной эпидемии не знал, об этом не писали газеты, не сообщало радио. И такая ситуация существовала до последнего дня советской власти в СССР, так как действовал ленинский декрет, запрещающий всякую информацию об этих заболеваниях. Этот декрет был подписан еще в 1918 году, во время гражданской войны. Поводом послужила эпидемия сыпного тифа, и Ленину пришла в голову идея запретить на международном уровне обмен информацией по особо опасным заболеваниям, так как он посчитал, что, зная количество заболевших, можно вычислить количество боеспособных красноармейцев. Этот нелепый по своей сути декрет мешал развитию дружеских отношений СССР с другими странами. Поэтому церемония моего награждения, как и все, связанное с эпидемией, держалась в строгом секрете. Но как бы там ни было, я получил подарки, в мой адрес были сказаны слова благодарности, а утром, рассматривая подаренные мне презенты, я обнаружил в халате и тюбетейке вшитые золотые украшения. Понимая суровую советскую действительность, и реальную опасность, в которую попал, проклиная Рашидова за «подставу», я, в полном смысле этого слова, со всех ног бросился бежать в ЦК компартии Узбекистана, захватив подарки, с единственным желанием – как можно скорее избавиться от них и вернуть их обратно Рашидову.

Управляющий делами ЦК компартии Узбекистана, к которому мне удалось пробиться, внимательно выслушал мою взволнованную речь. С каким-то удивлением и весьма неодобрительно поглядел на меня, помолчал немного, подумал и спросил:

– Вы желаете от этих сувениров, подаренных Вам лично Рашидовым, отказаться? Я Вас правильно понял?

Я утвердительно кивнул.

– В таком случае подождите, – сказал он и быстро вышел из кабинета.

Вскоре я был приглашен к Рашидову. За столом сидел человек в узбекской тюбетейке с двумя золотыми звездами на груди. Он смотрел на меня с холодным каменным лицом, на котором застыла маска непроницаемости. Не поздоровавшись, и как бы глядя в пространство куда-то мимо меня, он спросил:

– Тебе что, этого мало?

Я посмотрел на его указательный палец, на котором ярко сверкало кольцо с бриллиантом, и увидел лежащие на противоположном столе принесенные мною злополучный халат и тюбетейку. Я произнес слова благодарности за столь дорогие подарки и наотрез отказался их принять. Я объяснил, что не могу их взять, потому что ничего плохого не сделал узбекскому народу, чтобы меня в Москве за эти подарки расстреляли. Выслушав мой ответ, он улыбнулся, его полумертвые глаза ожили.

– Может быть, ты хочешь баранов? – спросил он у меня.

От волнения мне показалось, что это он назвал меня бараном. И чтобы прекратить унизительный для меня разговор, я молча кивнул головой.

– Хорошо, – сказал он, – иди.

Я уходил от него, пятясь до самых дверей, получив на этот счет предварительный инструктаж – оказывается, по восточному обычаю нельзя было повернуться спиной к первому лицу. Выйдя из здания ЦК, я с облегчением вздохнул и отправился в гостиницу. На следующий день утром ко мне пришел необычный гость, который от имени Рашидова предложил мне принять в подарок триста баранов. Выслушав эту нелепицу, я подумал, что заместитель управляющего делами ЦК компартии Узбекистана решил со мной пошутить. Однако увидев на моем лице улыбку недоверия, он подвел меня к окну и сказал:

– Видишь, на площади стадо овец, они твои. Это тебе взамен того, что ты вернул. Тебе подарил наш хозяин, дорогой и любимый отец нашей нации товарищ Рашидов. Увидев внушительную отару овец, я от удивления опешил и спросил:

– А что я с ними буду делать? Ведь я через несколько дней улетаю в Москву.

Нисколько не смутившись, он сказал:

– Профессор, один баран стоит триста рублей. Я с Вашего позволения их немедленно продам и к Вашему отъезду передам деньги.

Я внимательно посмотрел на него и подумал про себя: «Везет же мне, однако, из огня, как говориться, да в полымя». Мне внезапно пришли в голову известные пушкинские строки: «Так вот где таилась погибель моя». Убежал я от золота, а нарвался на взятку, замаскированную в виде баранов. И то, и другое из рук Рашидова было для меня, говоря по-народному, хрен редьки не слаще. И за что ко мне такая любовь от главного лидера Узбекистана? В моей голове родился встречный план. Я сказал:

– Если я Вас правильно понял, – то бараны мои. И я имею право с ними делать все, что захочу.

Заместитель управляющего делами ЦК сладко улыбнулся моим словам, видно, решив для себя, что задание хозяина он выполнил на «отлично». В ответ на мой вопрос он сказал:

– Конечно, бараны Ваши. Слово нашего хозяина для нас всех является законом.

– Ну, хорошо. Мои, так мои. А раз мои, так я могу делать с ними, что захочу?

– Вы правильно поняли.

– Так вот слушайте, я решил Вам подарить двести девяносто семь баранов, а трех баранов зажарьте и проводите нас в Москву. И я и мои товарищи будут Вам весьма признательны.

Пораженный моими словами, и в то же время обрадованный заместитель управделами ЦК пытался мне поцеловать руку, а затем со словами благодарности удалился. После прощального вечера мы покинули гостеприимный и щедрый Узбекистан, который вскоре вновь мне о себе напомнил вызовом в прокуратуру к заместителю генерального прокурора СССР по фамилии Сороко по поступившей на меня анонимке, в которой утверждалось, что я, находясь в командировке в Узбекистане, получил от Рашидова тюбетейку с халатом, в которых был вшит почти килограмм чистого золота. От этой напасти спас меня Николай Федорович Стародубцев, который не побоялся на всех уровнях заступиться за меня. Он сумел заставить прокуратуру найти свидетелей, которые подтвердили, что и тюбетейку, и халат я сдал хозяину лично в руки, что меня и спасло от того громкого узбекского дела, в которое меня хотели втравить мои анонимные «доброжелатели».

Поэтому приход Стародубцева и его необычная просьба напомнили мне о тех далеких перепетиях, которые имели место в моей непростой жизни. Я ничего не забыл, и именно эти воспоминания заставили меня по-человечески взглянуть на его просьбу. Ведь тогда, когда мне было плохо, Николай Федорович меня защитил. А сейчас он обратился ко мне исходя из чисто советских понятий о дружбе и товариществе. Он хорошо понимал, что хотя я и не работаю в университете, но возможно у меня есть хоть какие-нибудь зацепки, которые помогут решить его проблему в лице ставшего уже мне ненавистным человека по фамилии Скворцов.

Я серьезно задумался и стал вспоминать своих знакомых, к которым бы я мог обратиться со столь необычной просьбой по оказанию помощи какому-то капитану Скворцову, которого я вообще не знал. Но решение этого вопроса избавляло Стародубцева от милицейского вымогателя, который своими штрафными санкциями практически лишил семью моего друга заработной платы. В советское время жаловаться на сотрудника милиции было очень опасно. Да и кто мог принять во внимание жалобу работника коммунальной службы. Любая жалоба коммунальщика была бы отвергнута. Заведомо было известно, что проходимец Скворцов будет всегда прав, а жалобщик Стародубцев закончит свою жизнь плохо. Понимая эту возникшую, казалось бы на ровном месте, советскую несуразицу, я решил, что надо на этого капитана посмотреть, чтобы самому убедиться в том, о чем пока только думал. Хорошо зная своего друга Стародубцева как человека серьезного и ответственного, который не понаслышке знает советскую партийную систему и все тонкости советской жизни, я понимал, что его обращение ко мне было продиктовано опытом, так как другого пути решения своей проблемы он не видел. Хотя я это хорошо понимал, но чисто по-человечески мне хотелось набить морду этому негодяю, капитану Скворцову. Взвесив все за и против, я стал искать пути решения поступления Скворцова в университет.

По советским законам обучение было бесплатным, а при поступлении в высшее учебное заведение решающим фактором были знания абитуриента, но по факту еще больший вес имели связи его близких в партийных и советских органах, которые назывались на народном языке «блатом». В широком смысле, под этим словом понимали доступ к людям, имеющим устойчивые связи в высшем эшелоне власти, которые могли влиять на те или другие жизненные обстоятельства членов советского общества. К этим высшим эшелонам власти, кроме советских и партийных руководителей, относились торговые работники, которые сами ничего в советском обществе не создавали, но распределяли дефициты и поэтому могли влиять на принятие тех или иных решений, а также правоохранительная и судебная система, которая непосредственно контактировала и пересекалась со всеми руководящими структурами советского общества, так как помогала сохранять равновесие между основными действующими системами. Правоохранительная и судебная системы действовали по образу и подобию хищной рыбы – щуки, которая, поедая малька, поддерживала на постоянном уровне рыбные ресурсы. В народе существовала поговорка, что блат – выше совнаркома. В советское время бытовал тост, который точно все расставлял на свои места. Вот представьте себе красиво накрытый стол, изобилующий деликатесами, в то время, как в магазинах ничего нельзя было купить. И за таким столом обычно встречались партийные и советские работники, руководители торговли, сотрудники ОБХСС и приравненные к ним чиновники. Ведущий произносил тост. Он всегда говорил примерно одно и то же: «Давайте выпьем за то, чтобы у нас все было и за это нам ничего не было». Этот тост точно определял сложившуюся ситуацию в советском обществе, он объединял всех представителей советской элиты в единое целое. Перебирая в своей памяти людей, к которым бы я мог обратиться по просьбе моего друга, я вспомнил об одной интересной встрече, которая надолго осталась в моей памяти.

Как-то однажды ко мне пришел человек с депутатским значком Верховного Совета на груди и прямо при входе заявил: «Я – член правительства, ректор университета, а санитарная служба – враг советского народа». Я в то время занимал должность главного врача городской санэпидстанции. Выяснилось, что его ко мне направили из горисполкома. Он задумал строительство общежития для студентов, а пятно будущей застройки вплотную соприкасалось с глубоководной питьевой скважиной, которая принадлежала городу. Одна часть скважины давала питьевую воду городу, а вторая ее часть обеспечивала нужды банно-прачечного комбината. Естественно, что решение по этому вопросу должен был принять горисполком, который решил не портить отношения с ректором университета, и поэтому его направили ко мне. Его «приветственные слова» в адрес санитарной службы свидетельствовали о том, что его в исполкоме настроили против меня, зная из санитарного законодательства, что строительство не совместимо с питьевой скважиной и поэтому в его просьбе ему будет отказано. Ректор университета в исполкомовских интригах не разбирался, и у нас с ним при встрече произошел жесткий, но конструктивный разговор. Я ему объяснил, что строительство намеченного объекта не зависит от меня, скважина принадлежит городу, и горисполком должен для себя решить этот вопрос: или эту скважину закрыть и разрешить строительство, или ее не закрывать и отказать в строительстве. А санитарная служба должна поступать в соответствии с имеющимся законодательством и она никогда не выступала в роли врага своего собственного народа. Мы «разрулили» тогда этот вопрос. Эта встреча в дальнейшем подтвердила мою правоту и мы сохранили с ректором нормальные человеческие отношения. Вспомнив этот эпизод, я принял решение отправиться в качестве просителя к ректору университета, чтобы оказать помощь моему другу и определить на учебу сотрудника милиции капитана Скворцова. С сегодняшней позиции мое решение кажется смешным, но советская действительность имела свой неповторимый колорит и свои особенности, которые до сих пор не понятны и вызывают удивление у всех тех, кто с этой системой не сталкивался.

В этой связи мне, наконец, представилась возможность познакомиться с героем этого рассказа милицейским вымогателем советского покроя капитаном Скворцовым. Он предстал передо мной во всей красе – с фигурой супермена, высокий, стройный, подтянутый, с наглой ухмылкой на лице и выражением вседозволенности, с начищенными до золотого блеска кокардой на фуражке и пуговицами на форменном кителе, радовали взгляд его хорошо отутюженные брюки. Но начатый мною разговор с ним никак не клеился. Парень на мои вопросы отвечал односложно, из его ответов невозможно было разобраться в его душевных и интеллектуальных качествах. Однако он своего не упускал. Он очень хорошо знал, что ему надо получить от меня, и двигался в этом направлении, как танк, пытаясь определить мою значимость в решении необходимого для него вопроса. Его напыщенный внешний вид не произвел на меня никакого впечатления, так как я, глядя в его лицо, видел, прежде всего, скупые слезы моего друга и одно только это вызывало негативное отношение к этой персоне. У меня возникло необъяснимое чувство протеста, вся моя суть отвергала этого человека. Но, тем не менее, превозмогая отвращение к нему, вопреки моим эмоциям я во имя своего друга отправился с этим милицейским субъектом на заранее намеченную встречу с ректором университета. Я понимал, что поступаю вопреки своим принципам, но остановить заведенную пружину было уже не в моих силах.

Я отбросил последние сомнения и вошел в кабинет ректора. Встреча, на мое счастье, была короткой и крайне деловой. Ректор куда-то торопился, едва выслушав мою просьбу, он вызвал ответственного секретаря приемной комиссии и сказал: «Иван Николаевич, добавь к секретному списку из ЦК фамилию этого товарища, – кивнув головой в сторону Скворцова, – а Вы меня извините, бегу срочно на совещание к первому». И ушел своей легкой походкой. На этом прием закончился. Ответственный секретарь внимательно выслушал Скворцова, записал его фамилию в свой кондуит, принял от него соответствующие документы и, прощаясь, заметил: «Экзамен завтра ровно в десять утра, письменный русский язык. Не забудьте захватить с собой две ручки с одинаковыми чернилами. Это очень важно». И, откланявшись, нас покинул. На этом наше путешествие с капитаном Скворцовым, к счастью, закончилось, но у меня от общения с ним остался надолго неприятный осадок. Отделаться, однако, от капитана оказалось не так-то просто.

Через месяц он посетил меня и, улыбаясь своей нагловатой улыбкой, сообщил, что зачислен на первый курс заочного юридического факультета. А пришел ко мне, чтобы определиться с очень важным вопросом – он хотел выразить благодарность всем тем, кто участвовал в его поступлении в университет. Я внимательно его выслушал, прежде чем с ним распрощаться навсегда (а такое желание у меня возникло еще раньше, после первой встречи с ним), однако, несмотря на это, я решил задать ему несколько вопросов. Меня интересовал необычный механизм поступления в университет, о котором, по-моему, Скворцов хорошо был осведомлен, иначе бы он не искал окольных путей для проникновения в это учреждение.

Чтобы окончательно разобраться в этом вопросе, я попросил у него:

– Расскажите подробности Вашего поступления. Ведь я человек несведущий.

Он улыбнулся и сказал:

– Ну что ж, профессор, запоминайте. Я трижды пытался поступить на юридический факультет, но с треском проваливался. А вот мой приятель, у которого папа работал в ЦК и который гораздо хуже меня успевал в школе, поступил сразу в числе первых. Я досконально изучил этот вопрос и могу Вам сказать, что партийная номенклатура изобрела свою «серую» схему поступления в престижные высшие учебные заведения. Для номенклатурных детей ежегодно готовятся списки, и доверенное лицо ЦК лично передает их ректору, который хорошо понимает, что его благополучие на руководящем посту будет зависеть от этих списков. Поэтому он подбирает на должность ответственного секретаря приемной комиссии такого человека, который обеспечит строжайшую тайну попавших в секретный список фамилий и их стопроцентное попадание в высшее учебное заведение. За эту работу ответственный секретарь получит свой кусок пирога. Таких людей, которые успешно справлялись с порученной им секретной миссией, выдвигали на партийные должности и они пожизненно пользовались высоким доверием руководства. Вот и я благодаря Вам попал в такой секретный список. Вы же помните, что меня ответственный секретарь приемной комиссии попросил на первый письменный экзамен по русскому языку принести две ручки с одинаковыми чернилами. Как Вы думаете, профессор, для чего?

Я неопределенно пожал плечами. Мой собеседник торжествующе посмотрел на меня и сказал:

– Для того, чтобы исправлять после экзамена возможные допущенные мной ошибки. Ведь я в сочинении на первом экзамене по русскому языку сделал двадцать две ошибки, которые мы вместе с преподавателем аккуратно исправили. А на трех подряд устных экзаменах я даже рта не открывал и получил по всем предметам «отлично». Так я набрал высший проходной балл и поступил.

Я был ошеломлен этим рассказом, у меня от возмущения заныло сердце и мне захотелось немедленно избавиться от этого человека и я ему прямо сказал об этом:

– Ну так вот, капитан, дело сделано. Вы поступили. Мой друг через меня Вам помог, я прошу Вас отстать от моего друга, прекратить его преследовать еженедельными штрафами. Мы свои обещания выполнили и давайте на этом этапе друг с другом расстанемся.

К моему удивлению, в ответ на мои слова капитан встал со стула, выпрямился во весь свой богатырский рост и воинственно заявил:

– Вы не волнуйтесь, наша договоренность вступила в силу с момента зачисления меня в университет. Я сразу вычеркнул из своего списка домоуправление, в котором работает Ваш Стародубцев. И меня больше нисколько Ваш друг не интересует, так что о нем нечего больше говорить, а вот Вы должны мне помочь. Это связано с тем, что Вы меня представили ректору, а через него и всей приемной комиссии. Мне надо поблагодарить всех людей, которые участвовали в моем поступлении, для меня это очень важно, так как в дальнейшем все Ваши усилия могут пропасть и грош будет цена моему поступлению, ведь эти люди, которые меня приняли в университет, сразу же, на первой сессии, поставят мне несколько двоек и меня отчислят. Вы же должны помнить, что у меня отец не работает в ЦК и об этом знает не только ответственный секретарь, но и вся его команда. Поэтому я пришел к Вам, чтобы с Вами согласовать свои дальнейшие шаги в этом направлении. То есть Вы меня приручили и Вы в ответе за это.

Удивленный его извращенной логикой, я сказал:

– Я не понимаю, что Вы от меня хотите? Я не собираюсь за Вас кого бы-то ни было благодарить. По моему, существует один общепринятый ритуал благодарности для тех, кто Вам помог, вот и отпразднуйте Ваше поступление. Однако этот вопрос касается лично Вас, и решайте его сами без моего участия и на этом давайте расстанемся.

Он пробормотал в мой адрес слова благодарности и с этим ушел. Через неделю после этого разговора мне позвонил ответственный секретарь приемной комиссии и сказал:

– Ваш подопечный обратился ко мне с просьбой отметить его поступление. Я по этому вопросу посоветовался с ректором, и он предложил мне с Вами переговорить. Учитывая то, что ректор знает только Вас, это мероприятие может состояться лишь при том условии, что Вы примете в нем участие.

Чтобы закрыть эту неприятную для меня тему, я ответил согласием, понимая, что чем скорее это мероприятие состоится, тем быстрей я выйду из того болота, в которое попал. На другой день после состоявшегося разговора ко мне пришел как ни в чем не бывало Скворцов и сладким голосом поблагодарил меня за согласие принять участие в торжестве, которое состоится на природе, где ему предстоит накрыть «сказочную поляну», и в связи с этим попросил меня помочь ему купить продукты, чтобы не ударить в грязь лицом, мотивируя свою просьбу тем, что в магазинах никаких продуктов нет, а я пользуюсь столом заказов, в котором, по его данным, все есть. А так как на этом торжестве будет присутствовать и ректор, то он просит меня помочь не столько ради себя, сколько ради меня, чтобы мне не было перед ректором стыдно. Таким образом, меня не только вовлекли в это событие, но я еще и оставался как бы должен, чтобы данное мероприятие состоялось на высоком уровне. Проклиная себя и понимая, что наглости капитана Скворцова нет предела, я чувствовал себя последним идиотом, но отправился с ним в стол заказов.

Торжественное мероприятие с божьей помощью состоялось, и я окончательно вычеркнул для себя из своей жизни капитана Скворцова, но, как оказалось, очень даже поспешил, так как до конца не оценил его подлой натуры. Примерно через месяц после описываемых событий мне позвонил министр внутренних дел, которого я хорошо знал по прежней работе в горисполкоме. Поинтересовавшись моим здоровьем и самочувствием, он предложил с ним встретиться, не сообщая причину встречи. Я, естественно, насторожился, расценив его звонок и необычную просьбу как очень непонятный и тревожный для меня сигнал. Я с министром внутренних дел чай по субботам не пил и его звонок выбил меня из привычной рабочей колеи. Я рассматривал его приглашение на встречу как служебный вызов по повестке, которую просто заменили звонком, и в точно назначенное время я вошел в его кабинет. Внимательно вглядываясь в меня, словно увидев впервые, он задавал мне ничего не значащие вопросы, давая мне возможность успокоиться, а затем вдруг протянул мне бумагу и сказал:

– Ознакомьтесь с этим документом и дайте мне совет, что мне с ним делать.

Я взял из рук министра лист бумаги и прочел следующее:

«Министру внутренних дел от капитана МВД Скворцова рапорт.

Я, капитан Скворцов, докладываю Вам, что использовал свой личный отпуск для поступления на учебу заочно в университет на юридический факультет. Помощь в поступлении мне оказывал профессор (далее следовала моя фамилия), который через ректора университета обеспечил мое поступление. В результате этого по всем сдаваемым предметам я получил высшую оценку, хотя при написании сочинения по русскому языку я сделал двадцать две грамматических ошибки, которые в моем присутствии были исправлены преподавателем, остальные три устных предмета, в которых я не принимал никакого участия, были оценены также высшим баллом. Мое поступление в университет обошлось мне в сто семь рублей пятьдесят пять копеек. Эти деньги были потрачены на банкет, приуроченный к моему поступлению. Всего присутствовало на торжестве семь человек: ректор университета, ответственный секретарь приемной комиссии и члены государственной экзаменационной комиссии. Отдельный список фамилий и их фотографии прилагаются к рапорту. Считаю, что в университете действует устойчивая преступная группа. Готов по Вашему распоряжению возглавить оперативную специальную группу по раскрытию преступлений в университете. Капитан Скорцов».

Прочитав рапорт, я потерял дар речи. Немало прожив на свете, я все-таки до этого случая не мог себе представить, до какой низости может дойти человек в своем стремлении выслужиться. Поступивший в адрес министра внутренних дел документ, свидетельствующий о высшей степени человеческой подлости, таил в себе серьезную угрозу для многих участников этой советской трагикомедии. В данном случае все зависело от министра, от его решения и дальнейших действий. Я молча вернул министру документ. Он, доброжелательно улыбаясь, спросил: