Текст книги "Концепции современного естествознания"

Глава 14. Постиеклассическое естествознание и перспективы человечества

Закономерность формирования принципов постнеклассического естествознания, их значение для эволюции «на уровне культуры». Постнеклассическое естествознание и постмодернистский стиль мышления.

Многообразие форм включенности субъекта в сценарии эволюции. Гуманизация НКМ. Издержки сциентистского мышления и его институциализации как методологической и мировоззренческой нормы. Проблема «двух культур», сциентистской и гуманитарной, и ее особенности к концу XX века. От единого естествознания к единой культуре.

Развитие науки как процесс самоорганизации. Самоорганизация научных сообществ, проблемного поля и концептуального аппарата науки.

Универсальность концепций синергетики и самоорганизации. Синергетическое видение природных и общественных процессов. «Режимы с обострением» и роль направленного воздействия. Синергетика и безопасность: бесперспективность насилия в современном мире, необходимость отказа от «принятия решений» вместо решения проблем. Синергетика и диалог культур и политико-экономических структур, их коэволюция.

Наука и человечество в XXI веке. «Внешние» и «внутренние» пределы роста. «Фактор № 4». Принцип «экономии энтропии». Практопия. «Философия в воспитании человечества».

Итак, перед нами прошла концептуальная история естествознания с первых шагов до конца XX века. Понимая условность и спорность вопроса, с какого времени отсчитывать начало научного естествознания (и что называть научным естествознанием), мы могли все же выделить период, когда его стали считать таковым современники. Это – конец XVII – начало XVIII веков, становление классического естествознания, что в истории науки и культуры принято связывать с первой общенаучной революцией. Именно в это время наука, отождествляясь с естествознанием, сформировалась в социальный институт, задав на несколько веков нормы и стандарты научной рациональности, научности вообще. Таким эталоном для любых областей исследования стала механика.

Второй важный рубеж в развитии науки относится к концу XVIII – первой половине XIX веков. Продолжающееся закрепление социального статуса науки и расширение областей исследования привело к дисциплинарной организации научного знания, возникновению ряда наук, не сводимых, не редуцируемых к механике – геологии, палеонтологии, зоологии, ботанике. Происходившие изменения, однако, затрагивали главным образом тот слой идеалов и норм исследования, тот срез НКМ, который относился к специфике исследуемых объектов. Хотя в указанных науках (и одновременно в астрономии) появляется эволюционный взгляд на природу, механистический стиль мышления остается наиболее характерным, сохраняются познавательные установки классической науки. По-прежнему наука отождествляется с естествознанием, а идеалом научного познания остается абсолютное, исчерпывающее, достоверное знание, свободное от отпечатка субъекта познания.

В конце XIX – начале XX веков происходят революционные изменения как в научной картине мира, так и в принципах и нормах его исследования. Третья концептуальная революция в науке приводит к формированию и развитию неклассического естествознания, которое продолжалось и во второй половине нашего столетия. Основными признаками неклассического научного мышления стали осознание относительности научного знания, отказ от онтологизации НКМ, то есть отождествления НКМ и объективного мира. Выяснилось при этом, что объективный мир мы можем обсуждать только через призму субъективного взгляда. Научные представления все больше рассматриваются как идеализации, творческие конструкции, наука приобретает черты искусства, игры ума, постепенно это перестает казаться временной мерой, смущать и требовать оправданий. Новая система познавательных принципов открыла пути к освоению сложных саморегулирующихся систем. Возникли такие науки, как кибернетика, молекулярная генетика. По-прежнему понятия науки и научного метода продолжали связываться с естествознанием.

Принципиальные концептуальные перестройки начали происходить в научном мышлении буквально в последние полтора-два десятилетия, в связи с выявлением особенностей термодинамики открытых систем и последовательным расширением их приложения – от диссипативных процессов в химии и физике до общих законов управления. Ели кибернетика фокусировалась на отрицательной обратной связи, обеспечивающей стабильность систем, их саморегуляцию, гомеостаз, то синергетическое видение мира вовлекло положительную обратную связь, направляющую эволюцию и самоорганизацию динамичных систем, переход их на новые уровни сложности. Ведущими концепциями описания и объяснения природы в ее единстве и разнообразии, изменчивости и стабильности стали концепции синергетики и самоорганизации. Они же создали все предпосылки для концепции единой культуры как целостной динамичной системы. Таким образом, на рубеже тысячелетий происходит четвертая глобальная научная революция, в ходе которой рождается, по выражению академика В.С. Степина, постнеклассическая наука.

Привлекает внимание, что рождение неклассического естествознания пришлось на эпоху модернизма. Связываясь в первую очередь с искусством, модернизм был многоаспектным миропониманием, которое охватывало в равной мере науку, философию, общественно-политическую жизнь. Как идеология радикального обновления, модернизм провозглашал революционное ниспровержение старого, его крушение. Этот нигилистический настрой обернулся кризисными явлениями в науке, философии, (включая философию науки), расколом культуры и общества – здесь «ниспровержение старого» приняло особенно трагичную и разрушительную форму.

Постнеклассическая наука соотносится с культурой постмодерна. В неменьшей степени принимая развитие, непрерывную динамику во всем, постмодернизм намного гибче и мудрее модернизма. При всей необычности, невероятности постнеклассических представлений о мире и его познании, постмодернизм является идеологией постоянного обновления, но не разрушения старого. Парадигма постмодернизма – динамичная устойчивость, устойчивость через движение и развитие, восхождение к новым уровням организации. Хотя термин постмодернизм(букв. после модерна) появился еще в начале века (А. Тойнби. Постижение истории; Р. Панвиц, 1917), только сейчас он обрел свои концептуальные очертания и основания в явлениях, очевидцами и участниками которых мы являемся (См. На путях постмодернизма. – М., 1995). Важнейшими особенностями постмодернистского стиля мышления являются «открытая рациональность», плюрализм, допущение различных путей развития и объяснения, сосуществования и дополнения различных мнений (и даже различных миров). В философии науки эта парадигма нашла выражение в постпозитивизме, который, преодолев претензии непозитивизма на единственно верную философию «подлинной», «чистой» науки, рассматривает науку как обширный, динамичный поток («Science in Flux»).

Постмодернисткое, постнеклассическое мышление исходит из идеи единства культуры, непродуктивности размежевания ее по областям. Соответственно, научные исследования становятся все более «многослойными», ориентируясь не на дисциплины, а на проблемы. В проблемно-ориентированных формах исследовательской деятельности выдвигаются сейчас комплексные исследовательские программы, в которых участвуют специалисты самых различных областей знания.

Постнеклассический стиль мышления науки делает естественным распространение результатов и принципов, полученных в одной области естествознания, на другие и даже далеко за пределы, которые традиционно предписывались естествознанию. Как замечает В.С. Степин, «реализация комплексных программ порождает особую ситуацию сращивания в единой системе деятельности теоретических и экспериментальных исследований, прикладных и фундаментальных знаний, интенсификации прямых и обратных связей между ними. В результате усиливаются процессы взаимодействия принципов и представлений картин реальности, формирующихся в различных науках. Все чаще изменения этих картин протекают не столько под влиянием внутридисциплинарных факторов, сколько путем «парадигмальной прививки» идей, транслируемых из других наук. В этом процессе постепенно стираются жесткие разграничительные линии между картинами реальности, определяющими видение предмета той или иной науки. Они становятся взаимозависимыми и предстают в качестве фрагментов целостной общенаучной картины мира». (Степин В.С. Научные революции и смена типов научной рациональности // Философия науки и техники. – М., 1996. С. 298). Формируясь всей культурой, улавливая ее ведущие (хотя подчас еще неощутимые) тенденции, общенаучная КМ становится, по существу общекультурной.

В отличие от классической, современная НКМ приобретает единство не через унификацию всех областей знания и их редукцию, сведение к онтологическим принципам какой-либо «ведущей» науки. Напротив, это единство в многообразии. Если в классическую эпоху признаком «научности» считались «типовые» задачи, дающие решения для «обезличенных», идеализированных объектов, то сейчас объектами комплексных исследований все чаще становятся уникальные системы, обладающие неповторимыми чертами исторического развития. Исторически развертывающиеся, эволюционирующие системы представляют качественно более сложный тип объектов по сравнению даже с саморегулирующимися, гомеостатическим системами: те правомерно рассматривать лишь как срез, относительно устойчивую фазу динамики исторического объекта (будь то Вселенная или социальные системы), предшествующую переходу на новый уровень после достижения точки бифуркации.

Как уже неоднократно отмечалось, в таких точках даже незначительные воздействия могут оказаться решающими, необратимым образом определив дальнейший ход процесса. Именно поэтому «деятельность с такими системами требует принципиально новых стратегий. Их преобразование уже не может осуществиться только за счет увеличения энергетических и силовых воздействий на систему. Простое силовое давление часто ведет к тому, что система просто-напросто «сбивается» к прежним структурам, потенциально заложенным в определенных уровнях ее организации» («Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизация сложных систем». – М. 1990. Препринт). Чтобы вызвать к жизни принципиально новые структуры, необходим особый способ действия: небольшое энергетическое воздействие – «укол» в точках бифуркации. Конечно, если за этот «укол» беремся мы, требуется знание законов синергетики и самоорганизации (включая «законы запрета» – чего нельзя делать) – прежде всего со стороны людей, полномочных за принятие масштабных решений. Только в таком случае можно рассчитывать, что принятие решений будет решением проблем.

Происходит серьезная перестройка принципов исследовательской и преобразовательной деятельности – здесь требуется построение гибких сценариев, с широким использованием ЭВМ для их расчетов, с ответственным выбором из них, определенным не соображениями абстрактной объективности, а как раз человеческим фактором. Если в неклассической науке субъект познания входил в результат познания, в НКМ, то теперь ему приходится быть еще и режиссером сценариев, заложенных в ОНКМ.

Таким образом, взаимодействие человека с самоорганизующимися системами скорее является не внешним действием, а участием в глобальной эволюции как ее органичного компонента. Неизмеримое возрастание ответственности, невозможность безнаказанно «экспериментировать» (например, с «ускорением» – процессов в атомных реакторах и общественных структурах) заставляют отказаться от такого «незыблемого» идеала научного познания, как ценностная нейтральность. Исследование «человекоразмерных» объектов не только допускает, но и предполагает включенность аксиологических, ценностных факторов в состав объяснительных и предсказательных положений. Если по аналогии с понятием «внутренняя логика» пользоваться концептом «внутренняя этика науки», то таковая, ориентируя на поиск истины, прирост знания, вместе с тем постоянно будет соотноситься с общечеловеческими принципами и ценностями.

Включение человека в систему научного знания происходит по самым различным каналам – через внутреннюю логику науки и как выражение общих социокультурных тенденций. Это мы уже видели на примере антропного принципа. То же можно увидеть и на совершенно ином примере – особенностей работы на ЭВМ, где происходит, по существу, диалог, общение на человекомерном уровне. Человеческий фактор, чисто человеческое общение становятся велением времени и в политике, и в «народной дипломатии», то есть неформальном общении людей из разных стран, различных социальных групп. Разрушение «железного занавеса» – результат объективных эволюционных процессов, а вот форма и последствия его падения как раз определялись и определяются конкретными действиями конкретных людей.

В контексте концепции самоорганизации «разум выступает как принципиально новое качество самоорганизующихся систем, который способен к рефлексии над теми этапами, которые уже пройдены, и к предвидению будущих состояний системы». Таким же новым качеством, а не просто островком сопротивления возрастанию энтропии предстает жизнь. Включенность человека в самоорганизующуюся Вселенную делает его причастным к тому, что в ней происходит. Эта соразмерность человеческого мира остальному миру и включает в глобальную эволюцию гуманистический смысл. (Yantsch E. The Self – Organizing Universe: Scientific and Human Implication of the Emerging Paradigm of Evolution. Oxford / 1989, Р. 19). Разум, выступая как механизм обратной связи со средой, становится решающим фактором эволюции ноосферы как единой системы социум – природа.

Еще в начале века Н. Федоров писал: « Космос нуждается в разуме для того, чтобы быть космосом, а не хаосом. Космос (каков он есть, но не каковым он должен быть) есть сила без разума, а человек есть (пока) разум без силы. Но как же разум может стать силой, а сила разумом? Сила станет разумной тогда, когда разум станет управлять ею. Стало быть, все зависит от человека» (Федоров Н. Соч. М., 1982. С. 535). Н. Федоров был убежден в космической, вселенской миссии человека. Подобным же образом видел предназначение человечества П. Тейяр де Шарден, предрекавший его скорое «вступление в эру Сверхжизни, переход к эволюции на уровне культуры». Выражаясь современным языком, культурная эволюция предстает как продолжение генетической, как новый, более высокий уровень самоорганизации. Как писал Тейяр, на указанной стадии «мы держим нити эволюции в собственных руках». Актуальность этих мыслей мы видим только сегодня, на той стадии развития цивилизации, когда она находится в фазе бифуркации. Вступим ли мы в стадию «эволюции на уровне культуры», в значительной степени зависит от того, как мы представляем цели науки и каковой мы видим саму науку.

Изменения, происходящие в современном стиле мышления, его философских основаниях, со всей очевидностью показывают не просто условность, искусственность разделения на «две культуры» – сциентистскую (от лат. sciencia – наука) и гуманитарную, которое было констатировано еще в начале века (Сноу Ч. Две культуры). Такое разделение пагубно, вредно в научном, этическом, социокультурном, практическом смысле. Видя опасность сциентистских ограничений нашего миропонимания, тогда же, в начале нашего безчеловечного и бесчеловечного века, Н. Бердяев написал строки, совершенно актуальные сегодня: «Наука знает лишь истины, но не знает Истины». Уже в наше время С. Арсеньев сетует на «отсутствие метафизического голода», Э. Агацци видит слабость и опасность науки в том, что она «говорит лишь, каковы вещи, какими они были или могут стать, но не какими им следует быть» (Агацци Э. Человек как предмет философии // «Вопросы философии». 1989 № 2. С.31).

В мышлении конца XX века телеологическая аргументация выглядит уже не рецидивом ненаучного подхода, а закономерным витком в эволюции научной рациональности, преодолевающей сциентистские ограничения. Опять же в начале века В. Гейзенберг писал: «Первый глоток из сосуда естественных наук порождает атеизм, но на дне сосуда нас ожидает Бог». А вот что говорилось в папской Энциклике (обращении к верующим): «XX век – это век науки, которая открывает все новые и новые двери… И за каждой открывшейся дверью мы видим Бога!» Нет нужды объяснять, что речь идет не о традиционном антропоморфном боге. Современная наука открыта для религии, «идеализма», точнее, она преодолевает традиционное разделение на материализм и идеализм. Лишив природу ее очарования, произведя ее «разбожествление» (Entgotterung – Ф. Шиллер), сциентистское мышление выхолащивало и саму науку. Сейчас происходит возвращение науке и наукой ее подлинного очарования, красоты и богатства.

Именно сциентистское мышление ориентировало на господство над природой. Перестав быть прогрессивным и обнаружив растущую опасность для всей культуры и цивилизации (да и самой науки), стремление к господству теперь сменяется «целостным переживанием природы как условием ее понимания и познания, единства ее конструктивного преобразования и коэволюции с ней» (В. Филатов). «Экогуманизм», рассматривающий «природу как продолжение человеческого тела», а человека как обладающего сознанием часть природы, выступает как «самый глобальный ответ на вызов, исходящий из современной ситуации мира, на критическое состояние нашей планеты. Как таковой, он является новым мировоззрением… новой этикой и новой религиозностью» (Mynarek A. Religious ohne Gott? Neue Religiositat in Selbsteignissen. Dusseldorf. 1983. S. 241).

В современной картине мира происходит возрождение «античного космоса». Принято подчеркивать, что в античной КМ – в условиях неразвитости научного знания – значительную роль играли этические и эстетические соображения. Закономерно происходящее в наши дни слияние сциентистской и гуманитарной парадигм убеждает, что и сегодня этические и эстетические факторы играют не меньшую роль в эволюции того, что мы называем развитым научным знанием. Для ценностных суждений открыты и сами модели научной рациональности. Именно поэтому в парадигмах современного мышления столь естественно происходит диалог культур – современной и античной, западной и восточной (где идеи единства с природой всегда оставались ведущими).

Конечно, говоря о росте гуманистической составляющей постнеклассического, постмодернистистского мышления, мы вовсе не имеем в виду отказ от науки (к чему также раздаются довольно настойчивые призывы). Со времен институализации классической науки и ее норм стало общим местом, что задача науки (естествознания) – объяснять, максимально беспристрастно, объективно, без какой-либо личностной окраски. Гуманитарное же знание ставило целью понимание, раскрытие смысла, что как раз подразумевало отпечаток человеческого духа, культуры. Такое разделение оказалось пагубным и для естественных наук (каким может быть объяснение без понимания?), и для гуманитарного знания, которое порой оказывалось беспомощным в своей отгороженности от естествознания.

Пресловутый спор «физиков и лириков» позади, мы вновь видим, как много красоты, поэзии в науках, вновь обретших исконные связи с природой, и не наука виновата, что мы не находим времени «восхищаться звездным небом над головой», как это делал строгий аналитик Кант. Столь же уместно вспомнить слова К. Маркса, сказанные полтора века назад: «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком» (добавим – и становления человека природой). Сбываются сейчас его же слова, что «естествознание включит в себя науку о человеке в той же мере, как наука о человеке включит естествознание, это будет одна наука» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 124).

Гуманитарная и гуманистическая составляющая любого научного познания выступает в той удивительной игре, каковой является постнеклассическая наука. Такая игра, в различных плоскостях и сферах, выступает не как орудие улова «единственной истины», а как естественное выражение человеческой сущности, форма самореализации духа. Homo Sapiens – сперва Homo Ludens (играющий) и лишь затем и благодаря этому – Homo Faber. Вспомним и Ф. Ницше: «люди придумали искусство, чтобы не умереть от истины» – именно такую выхолощенную, «сциентифицированную», бездушную истину имел в виду философ. В современном естествознании научная игра не просто постигает Книгу Природы, но по своему и редактирует ее.

Поскольку большинство современных исследований имеют своим предметом сложные развивающиеся системы, то взаимодействие и взаимопроникновение социальных и естественных наук является велением времени, естественным выражением современных социокультурных процессов. Мы уже писали (в разделе I), как социальные цели и ценности, формирующие и изменяющие облик науки, стихийным, естественноисторическим образом согласуются с когнитивными, логическими факторами, с проблемами и методами научного поиска. Само развитие науки вполне описывается с позиций концепции самоорганизации, лишний раз подтверждая универсальность этой концепции, разнообразие ее приложений и источников.

В любую эпоху развитие научных (и любых других философских, этических, религиозных) идей происходит как саморазвитие, самоорганизация « объективированного духовного», живущего уже как бы своей собственной жизнью, и каждый раз та или иная идея, созрев до определенной степени, «находит проводника», который придает ей соответствующий импульс. Образно говоря, здесь, как в любом историческом процессе, проявляются в действии скорее не «люди и их времена», а «времена и их люди».

Соответственно этому процессу происходит своеобразная самоорганизация в формировании и деятельности неформальных научных сообществ (вспомним «незримые колледжи»). Часто получается так, что своеобразная когеренция, кооперация характерна не столько для формально объединенного коллектива (лаборатории, НИИ и так далее) или даже группы ученых, объединенных общностью интересов, целей и так далее (ведь это имеет место в той или иной степени и в формальных, институализированных коллективах). Не провозглашенная и даже подчас неосознаваемая, спонтанная кооперация (признаки самоорганизации) имеет место прежде всего в компонентах деятельности различных (возможно, даже незнакомых и действующих независимо) ученых – так, как это, скажем, происходит в муравейнике. В таком случае «результатом процессов самоорганизации оказывается не устойчивая материальная структура, как в статической концепции, а кооперативное действие». (Мамчур Е.А. Когнитивный процесс в контексте представлений о самоорганизации // Самоорганизация и наука. – М., 1994. С. 58).

Таким образом, здесь вовсе не цель определяет действия ученых. Даже в случае сформированности, за-данности цели (персональной, коллективной) каждый идет своим путем, уже ориентируясь, направляюсь не формальной целью, а собственным творческим поиском. Ученые, как бы для себя, находят проблемы и их решения, на которые их выводит логика науки и логика культуры. Вот почему на те же проблемы или решения независимо друг от друга выходят ученые в разных сферах деятельности и концах света. Поэтому в анализе развития науки правильнее будет говорить не о телеологичности, целенаправленности действий, а о телеономичности (целеподобности: как если бы стояла цель). В итоге согласованность, кооперативность научной деятельности происходит не только на уровне гомогенной (однородной) общности исследователей, ощущающих себя «участниками одной и той же игры» (Н.И. Степанов), но и гетерогенной.

Именно так возникает и эволюционирует новая парадигма мышления – как результат глубоких смысловых сдвигов в различных областях науки и, шире, культуры (обнаруживающих при этом удивительный параллелизм, как бы направляемых еще одной невидимой рукой). Существуя и функционируя независимо друг от друга, различные сферы духовной деятельности оказываются «втянутыми в синхронизм» (Н. Винер), а аттрактором, по направлению к которому движутся действия вовлеченных в такую самоорганизацию людей и их групп, оказывается новая парадигма. В описании и объяснении этого процесса не должен показаться ненаучным образ «настроенности на одну эмоциональную волну», подчиненности некоему собственному «ритму жизни».

Здесь, как и в любом ином процессе самоорганизации, возникновение любого нового уровня перестраивает всю систему, которая, производя информационный и энергетический обмен, стремится, через точку бифуркации, к новому порядку, с минимумом энтропии. Таким образом, открытая рациональность предпочтительна не только в этическом смысле, она наиболее эффективна с позиций научного анализа эволюции науки. В контексте концепции самоорганизации по-новому смотрится и идея «потенциально возможных историй науки» (В. Степин) – как реализация одной из возможностей, открывающихся в точке бифуркации.

Особо следует выделить такую особенность эволюции науки, когда концептуальный аппарат, разрабатываемый для описания самоорганизующихся систем, в результате синергетической «рефлексии» сам приобретает синергетические особенности. В частности, в своем дальнейшем, «автономном» развитии он приобретает способность к «опережающему отражению», то есть описанию и предсказанию процессов, не существующих, но потенциально заложенных в эволюции исследуемой системы. Особенно впечатляют в этом отношении возможности языка нелинейной математики. Любой язык, в том числе язык науки, развивается и эволюционирует как процесс самоорганизации (См. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке // Самоорганизация и наука. С. 38). Концептуальным аппаратом самоорганизации описываются генезис и эволюция естественных языков и даже диалектов, образование народностей и национальностей, государств и общественных организаций. Э. Янч не преувеличивает, когда пишет, что принципы синергетики и самоорганизации приложимы в широчайшем спектре – от роста городов и коммуникаций до динамики культурных и ментальных процессов, включая смену парадигм.

Действительно, нет области – природы, общества, культуры, где неприменима концепция самоорганизации. Так, режимы с обострением, в основе которых лежит нелинейная положительная обратная связь, исследуются сегодня более чем в шестидесяти типах задач, позволяя выработать новые подходы к проблеме коллапса – быстрого сжатия вещества, к химической кинетике, метеорологии, экологии (росту и вымиранию популяций), демографии, нейрофизиологии (распространению сигналов по нейронным сетям), микробиологии (вспышкам и трансформациям инфекционных заболеваний), экономике (феноменам бурного экономического роста, «экономического и технического чуда»), информатике. (Курдюмов С.П., Князева Е.П. У истоков синергетического движения мира // Самоорганизация и наука. С. 166).

В условиях нарастающих темпов изменений в современном мире больше никому не придет в голову считать идеалом, образцом неизменность, «железный порядок» – это самые верные признаки стагнации, омертвения. Именно отсутствие динамики, информационных обменов – экономических, политических, культурных, настойчивые попытки укрыться за «железным занавесом» предопределили обвальный крах нашего «социализма», когда он подошел к точке бифуркации. Устойчивость сейчас возможна только в движении, как устойчивость велосипедиста. Еще Алиса в Стране Чудес восклицала: «Чтобы хотя бы оставаться на месте, надо все время бежать». Чтобы бежать осмысленно и в нужном направлении, надо знать много такого, незнанием чего порой даже бравировали и продолжают бравировать. Столь же недопустим и чрезмерно быстрый рост, принимающий неконтролируемый, лавинообразный, взрывной характер. Не зря еще в начале века Поль Валери говорил: «Две опасности угрожают миру – порядок и беспорядок». Принципы самоорганизации и помогают найти золотую середину между мертвым порядком и разрушительным беспорядком.

В динамике общественных процессов особенно важное значение приобретает то, что хаосу присущи внутренние тенденции к порядку. Рождение из хаоса вычленяет из него упорядоченную и организованную область. В таком случае, обладая возможностью принятия решений, «власть как способность устраивать, воплощать и поддерживать порядок заключается именно в умении отодвигать в сторону, не принимать во внимание многие факторы… Обладать властью – значит, помимо всего прочего, решать, что важно, а что не важно: что пригодится в борьбе за порядок, а что не представляет интереса» (Бауман З. Мыслить социологически. М., 1996. С. 198). Нет нужды объяснять, что удельный вес таких факторов очень изменчив, а для верных решений необходимы не просто умение мыслить аналитически, ответственность, но и очень широкие и глубокие знания.

Приведенные выше слова принадлежат социологу из Англии, страны с устойчивыми политико-экономическими традициями, где принцип «невидимой руки» в экономике не случайно обозначился раньше других. Достигнув счастливого состояния, когда люди не озабочены поиском врага, когда результаты выборов практически не влияют на курс страны, такие страны нуждаются в «минимальном государстве», которое, не допуская шараханий, гибко поддерживает укоренившиеся и оправдавшие себя тенденции. Известна притча об английском садовнике, который ответил на вопрос о секрете его газонов: «Никакого секрета – надо регулярно их стричь и поливать… Триста лет подряд».

Рассмотрим напоследок «режимы с обострением» в социальной среде. В таких режимах всегда заложены катастрофические всплески, возможности эволюционных катастроф. Это – собственная тенденция среды, будь то процессы роста населения, политической активности масс или межгосударственной напряженности. Методология режимов с обострением, позволяя понять природу процессов сверхбыстрого, взрывного роста, дает возможность избегать нежелательных бифуркаций и катастроф. В случае появления «флагов катастроф» нарастающие изменения следует не подавлять (как это безуспешно делал, скажем, М. Горбачев, получив вместо перестройки катастройку), а переключать на противоположные режимы. Такие переключения предполагают использование метастабильно устойчивых структур – аттракторов, их оптимальной пространственно-временной организации. Так, группа академика С. Курдюмова выработала целый пакет рекомендаций по действиям в отношении Чечни, когда процесс только приближался к бифуркационной черте. Увы, из всех просчитанных вариантов был задействован именно «самый недопустимый».