Текст книги "Пятый выстрел"

Особенно Вася любила смотреть, как отец крестится. Он по-военному вытягивался в струнку перед иконами, закладывал культю за спину и раз за разом размашисто возлагал на себя крестное знамение, как будто действительно в этот момент брал на себя Крест Христов и обязывался нести его без жалоб до самой смерти. Маленькая девочка подражала отцу и крестилась левой рукой. Её пытались отучить, что-то объясняли, но ничто не действовало на ребёнка. Она крестилась и правой, если молилась с матерью, но с отцом, стоя чуть позади и сбоку от него, крестилась только левой, а правую, копируя любимого папаню, заводила за спину.

Потом уже от самого отца она услышала о той поре, когда он был большевиком по прозванию Веня Наган. Узнала об иконе, которую отец хранил как зеницу ока. Жена его Василиса несколько раз порывалась найти мастера и починить икону, но отец не разрешал.

– Мне это в напоминание и покаяние, – говорил он жене, – а ты хочешь сделать так, будто ничего не было. Вот Васю после моей смерти благословляю починить образ. А может, и в храм отдать.

В Москве их семья появилась уже в хрущёвские времена, когда самой полезной вещью в мире стала кукуруза, а самой вредной – Православие. Как я говорил, семье не удалось остаться в столице, и во многом это случилось именно из-за религиозных убеждений, которых они не скрывали. В Александрове было не легче. Вениамин Петрович с семьёй открыто ходил в церковь, часто паломничал в Троице-Сергиеву лавру, благо до неё было всего сорок минут езды на электричке. Но главное, он не скрывая исповедовал свою православную веру перед всеми. Органы начали присматриваться к нему, и, когда им показалось, что старый большевик Веня Наган, бывший заправила безбожников, герой Гражданской войны и инвалид Великой Отечественной, переступает невидимые границы, установленные теми же самыми органами, они решили, что Вениамин Петрович на старости лет тронулся умом. Вот тогда его опять и засунули в психушку. На этот раз хрущёвскую. Карательная психиатрия, так сказать.

Отец, рассказывала Василиса, говаривал, что в первый раз Бог освободил его из дурдома ради матери. И добавлял, что по правде-то наказания он не понёс. «Но, прощённый, ведь я виноват!» – цитировал он дочери стихи одного александровского поэта. Жена пыталась успокоить:

– Петрович, но разве твой дурдом не был наказанием? Да ещё каким! И вспомни, кто тебе даровал исцеление.

Когда он вернулся с войны, то, войдя в дом, этот почти пятидесятилетний мужчина, прошедший огонь и воду, рухнул на колени перед Александрой Никитичной и сказал, показывая культю:

– Вот, мам, эта рука осмелилась поднять наган на Матерь Божию.

А мать гладила его колючую, наголо стриженную, поседевшую серебристыми пятнами голову и шептала:

– Дождалась, дождалась… Слава Богу за всё…

И нельзя было понять, что она имеет в виду: дождалась сынка с войны или дожила до его покаяния. И неужели «слава Богу» за то, что руку потерял?

В общем, когда его опять упрятали в психушку, он даже как-то повеселел.

– Васенька, милая, – говорил он дочери, – береги себя пред Богом. Видишь, какие испытания бывают! Только не ропщи на Господа. Бог-то меня любит. Ведь это я сам себя наказал. Помнишь такое место в Священном Писании: Бог наказывает сына, которого любит. А если б я был чужой Господу, Он бы (даже подумать страшно!) отвернулся от меня.

Кстати, сказала Василиса, отец за всю жизнь ни разу не сказал «Библия», но всегда – «Священное Писание».

– Ты, Вася, будь осторожна. Видишь, какое время настало. Дал кому-нибудь книжку православную, и вот тебе уже психушка грозит или уголовная статья за религиозную пропаганду. Но я-то знаю, за что мне это испытание, а ты с твоей искренностью и верой можешь по неопытности попасться. Сейчас только две вещи ставят мне препоны: лекарства – уж очень мешают молиться. И ещё мысль, что я страдаю за Христа. Вот, чадо моё родное, где меня самомнение и тщеславие подловили. На старости-то лет. Не жертва я. Просто расплачиваюсь за прошлое.

Я ведь не за Христа, а за свои грехи терплю. А вот видишь, какая гордыня обуяла… Будто я за Христа стражду. А ведь недостоин я за Него страдать…

Каждый год в середине сентября, в канун празднования иконе Неопалимой Купины, мы собираемся в Москве или в Александрове. Мы – это Николетт, я, наши чада Маша и Матвей, а также Василиса и Василий с дочерью Ларисой. Если встречаемся в Москве, они привозят свою «расстрелянную» икону, если же в Александрове, то мы везём туда свою «французскую».

Однажды, кажется у Ивана Шмелёва, я прочитал о встречальных иконах. Это когда по городу носят почитаемую чудотворную икону, к примеру Иверскую, а из храмов и частных домов ей навстречу выносят свои домашние образа. Мы с Николетт стали выносить нашу икону в прихожую, чтобы встретить александровский образ. Даже прикладывали их одну к другой. Не знаю, может быть, это уже похоже на какие-нибудь суеверия, но меня успокаивало то, что Николеньке очень нравилось это действо, и она осторожно, чтобы не ударить, помогала соприкосновению образов.

При встрече мы ставим иконы – «французскую» и «русскую» расстрелянную – рядом на отдельном столике, зажигаем голубые и красные лампады и тонкие церковные свечки. После всенощной в храме читаем дома акафист Божией Матери. Иногда из Оптиной приезжает иеромонах Даниил – бывший Дима. Тогда он служит молебен. На следующий день после Литургии трапезуем вместе и поём акафист иконе Неопалимой Купины. Потом расстаёмся на год. Вот такая сама собой родившаяся традиция.

В одну из таких встреч Василиса рассказала нам с Николетт о кончине Вениамина Петровича. Его выпустили из психушки, когда организм пожилого человека был совершенно подорван таблетками и уколами. Он тихо умер, примирившись с Богом, испросив прощения у всех. Исповедавшись и причастившись. Перед смертью он всё повторял евангельские слова: «Верую, Господи, помоги моему неверию!» И добавлял: «Господи, я ещё не покаялся. Даруй мне покаяние всецелое и нелицемерное!» Часто шептал: «Господи, посли ми христианскую кончину – безболезнену, непостыдну, мирну, да услышу добрый ответ на страшнем судищи Твоем».

Перед самой кончиной Вениамин Петрович попросил снять с полицы икону Неопалимой Купины, приложился к пробитым символическим изображениям евангелистов, прижался лбом к Богородице в красном круге и надолго застыл. Неподвижно. Потом, вытянув руки, отдал мокрую от слёз икону жене, откинулся на высокую подушку и размашисто перекрестился левой рукой. Больше он не двигался и не разговаривал. Чуть влажное лицо его постепенно светлело, иногда на закрытые веки набегала тень, но тут же пропадала, как лёгкое облачко, уносимое ветром. Лоб, щёки, даже шея светлели, кожа натягивалась… И раб Божий Вениамин на глазах у двух Василис и Василия, еле заметно улыбнувшись уголками высохших губ, потянулся, как в полусне, и мирно принял кончину – перешёл из этого мира в неопалимую купину жизни вечной.

Господин субботы и сухорукий

По всей земле вещей птицей носился слух о долгожданном Пришествии Мессии. Одни говорили, что воскрес Иоанн Креститель, так верил и Ирод-четвертовластник, обезглавивший Предтечу, другие утверждали, что Илия пришёл, в чём не сомневались некоторые книжники, исследовавшие Писания, а иные принимали Его за одного из пророков, чаще всего за Иеремию. Галилеяне же вопрошали одно и то же: «Не Иосифов ли это сын?»

За Ним следовали не только ученики, но множество народа – больные, калеки, страждущие от нечистых духов – из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи и из-за Иордана. И живущие в окрестностях приморских мест Тира и Сидона, услышав о чудесах и учении Его, шли к Нему толпами. Ведь до Него никто не совершал ничего подобного. Многих Он исцелил, так что имевшие язвы бросались к Нему, чтобы коснуться Его. И весь народ искал дотронуться до Учителя, потому что от Него исходила благодатная сила и врачевала всех. И духи злобы поднебесные, когда видели Его, падали пред Ним и кричали: «Ты Сын Божий!» Он же строго запрещал им делать Его известным. Но тем более распространялась молва о Нём. Он же уходил в пустынные места и молился.

И проповедовал Наставник в синагогах галилейских, и таких слов из уст человека никто никогда не слышал, ибо говорил Он не как книжники или фарисеи, а как власть имеющий.

Рассуждали о Нём много и на каждом углу, но только между собой и понизив голос. Синедрион, рассмотрев Писания, объявил: из Галилеи не приходит пророк. Однако и в самом Синедрионе раздавались смущающие голоса: известный фарисей и законник Никодим в виде вопроса к собранию напоминал об осторожности: «Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?» Пусть не прямо, но поддержал его своим авторитетом и другой старейшина – Гамалиил.

И ещё один неподъёмный вопрос стоял перед Синедрионом: как отрицать чудеса, которые Он творит перед тысячами свидетелей? И постоянные удивительные слухи парили над толпой, как чайки над Галилейским морем, и передавались из уст в уста: накормил четыре тысячи человек (и это не считая женщин и детей) всего семью хлебами и несколькими мелкими рыбками; перешёл озеро с берега на берег, аки посуху; усмирил волны и ветер во время бури; вернул зрение слепому от рождения (!), исцелил расслабленного возле Овчей купели. У немых отверзаются уста, прокажённые очищаются, а случаев изгнания бесов и не сосчитать. На днях в синагоге Капернаума исцелил Он одержимого духом нечистым. В субботу! Ужасались свидетели чуда и спрашивали друг друга: «Кто же Он, если и бесы повинуются Ему?» И говорили: «Чудные дела видели мы ныне».

Но учение Его своей новизной вызывало сомнения у книжников, фарисеев, старейшин. И не только сомнение, но и раздражение, отвержение, даже обвинения в богохульстве. С одной стороны, говорит, что ни одна йота из закона не прейдет, но Сам нарушает закон Моисеев и ученикам подобное дозволяет.

Кем Он возомнил Себя? Принесли к Нему на постели расслабленного, и сказал новоявленный пророк человеку тому: «Чадо, прощаются тебе грехи твои». Конечно, книжники и фарисеи возмутились, говоря: «Кто это, который богохульствует?

Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» А в другом доме он простил грехи блуднице. Неслыханно! И утверждает Он, что Сын Человеческий имеет на земле власть отпускать грехи.

И вот новое чудо – исцеление сухорукого. И в какой день?! В субботу покоя!

Имевшего с детства иссохшую руку знали многие, потому как в последнее время он часто сидел на перекрёстках дорог и выпрашивал подаяние. Его стыдили: не ты один такой, однако все работают, освоили ремесло, нашли в себе силы добывать хлеб насущный собственным трудом и с одной рукой. А он поработает по найму день-другой, а потом сидит среди нищих, здоровой рукой поддерживая сухую руку, выставляя её напоказ. Вот сердобольные прохожие и бросают в скрюченную усохшую, как бы детскую ладошку одну-две лепты, а то и побольше. А за день-то сколько наберётся? Мало-помалу лепты складываются в ассарии, ассарии в драхмы, драхмы в динарии, динарии в мины, а там и до таланта недалеко.

Синагога быстро заполнялась. Кто же это, кто? Многие видели собственными глазами, как Он Сам и ученики Его сегодня, в субботу, по пути через засеянные поля срывали колосья и ели. Не может такой человек быть Божиим пророком, Он не чтит закон Моисеев. Книжники и фарисеи искали, в чём бы уловить Учителя, чтоб обвинить Его перед Синедрионом. Сам собой напрашивался вопрос: можно ли исцелять в субботу? И ответ мог быть только один: нет! Другой – станет богохульством. Однако народ в синагоге услышал от Наставника совсем неожиданное: «…должно ли в субботу добро делать или зло делать? душу спасти или погубить?» Собрание молчало, затаив дыхание. И глаза всех были устремлены на Него. Тут же другой вопрос нарушил тишину: «Кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу упадёт в яму, не возьмёт её и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы!» Но синагога и тут промолчала. Все словно воды в рот набрали. Некоторые же с нетерпением ждали ответа Самого Учителя, чтобы уличить Его в кощунстве. Со скорбью об ожесточении сердец их рассматривал Он сидевших пред Ним, читая тайные помышления в сердцах собравшихся, как в развёрнутом свитке.

Взгляд Учителя остановился на человеке, который по привычке здоровой рукой поддерживал другую – иссохшую. «Стань на середину!» – повелительно призвал Он того человека, зная, чтó хочет сделать. Сухорукий вздрогнул и напряжённой, скованной походкой двинулся на призыв. Оглядев присутствующих, Наставник произнёс со властью: «Протяни руку твою!» С радостным недоверием тут же поднял высохшую руку калека. Вся синагога ахнула в один голос. Учитель же добавил: «Итак, можно в субботы делать добро». И стала протянутая рука здорова, как другая.

Шум и выкрики полетели над собранием, фарисеи пришли в бешенство и назначили совещание с иродианами, чтобы погубить самозваного пророка, который не чтит субботы. Не услышали они последних слов Наставника: «Сын Человеческий есть Господин и субботы». И исполнилось на них пророчество: жестоковыйные будут слушать ушами своими – и не услышат, смотреть очами – и не увидят.

Дабы не вводить фарисеев и книжников в искушение, не доводить до греха, апостолы окружили Учителя и удалились из города к морю.

А что же сухорукий? Точнее, бывший сухорукий. Он так и стоял посредине синагоги, недоверчиво рассматривал и поглаживал обновлённую левую руку, мял её с удивлением. Народ окружил его, трогали воскрешённую руку, прикасались к чуду с изумлением и толикой сомнения, даже подозрительности. Рассматривали, перебирали послушные пальцы, спрашивали, что он чувствует? А что тут чувствовать? Висела кость, обтянутая кожей, а тут в один миг рука налилась живительной силой, обросла плотью, которую питала горячая кровь. Теперь она казалась даже здоровее правой. Во всяком случае, ладонь.

Правая ведь немало поработала за долгие годы однорукого труда, а левая – совсем как у младенца, ни одной мозоли, ни шрама, ни царапины. Новорождённая ладонь.

Да и вся рука. Кто-то достал из складок гиматия булавку, попросил исцелённого потыкать в обновлённую кожу. Никогда не видели такого ни Иудея, ни Идумея, ни Самария, ни Галилея.

Старейшины и фарисеи, шептавшиеся в углу, опомнились и набросились на исцелённого, выталкивая его и оставшийся народ из здания. Особенно усердствовал начальник синагоги.

– У вас есть шесть дней на неделе. В те дни и приходите исцеляться, а не в день субботний. Этот человек не чтит субботы. Уверовал ли в Него кто-нибудь из начальников или из фарисеев?

Из толпы кто-то выкрикнул, спрятавшись за спины впереди стоящих:

– Суббота для человека, а не человек для субботы! Или ты не слышал Учителя?!

Начальник синагоги лишь раздражённо оглядел небольшую толпу, отмахнулся и затворил двери для тайного совета.

Да, вытолкать людей из синагоги легко. А дальше? Люди не расходились, они окружили бывшего сухорукого. Все ставшие свидетелями чуда хотели продлить ощущение небесной тайны, которая так нежданно сошла на собравшихся. Ведь это могло случиться и со мной, и с тобой, и с ним. Кто-то некогда приставший было к ученикам, но не вынесший лишений в следовании узким путём рассказал, что подобный случай ему известен. Однажды Учитель возложил руки на одну старуху, дщерь Авраамову, как Он назвал её, которая восемнадцать лет страдала от духа немощи, оставаясь скрюченной, и раба Божия распрямилась, как стройное древо, склонившееся было под сильным порывом ветра. А случилось это тоже в день субботний. И тогда старейшины и фарисеи точно так же обвиняли Мессию в пренебрежении к субботе, но Он не стал ссылаться на Писания, он просто напомнил им самую обыденную вещь: «Лицемеры! не отвязывает ли каждый из вас вола своего или осла от яслей в субботу и не ведёт ли поить?» Такой ответ остановил споры и ярость книжников. Его можно лишь проглотить. Да, действительно, слепые вожди, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие…

И разделился народ. Фарисеи с иродианами положили, что новоявленный пророк заслуживает суда и наказания за богохульство. Другие противники Учителя стыдились, когда задумывались об овце, упавшей в колодец, или об осле, приведённом на водопой. Третьи же со страхом Божиим радовались о всех славных делах Его и говорили: «Великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой».

Слух об исцелении в синагоге (в субботу!) прошёл по всей земле той. И приходили люди из окрестностей только для того, чтобы поглазеть на бывшего сухорукого. Так позже иудеи из Иерусалима совершали переход в Вифанию только для того, чтобы увидеть своими очами брата Марфы и Марии Лазаря, вызванного Учителем из гроба на четвёртый день после смерти.

Скоро сухорукого стало тяготить общее внимание. Народ назойливо расспрашивал об исцелении, старейшины грозили отлучением от синагоги, если он будет трезвонить о чуде. Привычная спокойная жизнь закончилась. Раньше он нанимался на первую подвернувшуюся работу и на полученные деньги худо-бедно поживал. Правда, большинство работодателей платили ему меньше, чем двуруким наёмникам, и это заставляло его всегда помнить о своей неполноценности. А такого хозяина, который платил бы одинаково и нанявшимся рано поутру, и пришедшим лишь в час шестой или одиннадцатый, и работавшим двумя руками, и трудившимся лишь одной, не попадалось ему в стороне той.

В городе все знали историю сухорукого. В четыре года он упал с крыши.

Не первый и не последний случай. Бывало, сорвётся ребёнок с высоты, вскочит и побежит вместе с друзьями играть дальше как ни в чём не бывало. Этот же сам уцелел, но рука перестала двигаться. Ни один лекарь не смог помочь. Левая рука медленно и неумолимо усыхала. Сверстники перестали брать его в свои игры. Родители, отчаявшись, дали ему молитву об исцелении, и он послушно читал её ежедневно. Вот уже сорок лет.

Хорошо хоть левая усохла, а не правая. Многое он научился делать одной рукой: ставил капканы и силки, ловил рыбу, плёл корзины, зажав обруч между колен, но, конечно, при всём своём трудолюбии не мог сравняться с теми, кто работал обеими руками. Особенно стало солоно и горестно, когда отошли ко Господу родители. Братьев и сестёр ему Бог не послал, и остался он один-одинёшенек. Кто же пойдёт за сухорукого?

Однажды, придя на праздник Кущей в Иерусалим, убогий паломник случайно задержался возле нищих. Подать им было нечего, он замешкался, а какая-то добрая душа, решив, что он тоже из них, покосилась на сухую руку, выглянувшую из складок, и подала ему две лепты. Нищие прогнали новичка от себя, но он нашёл укромное место и попробовал повторить опыт. Ему опять подали.

Конечно, одно дело – нищенствовать в Иерусалиме, где тебя никто не знает, к тому же во время праздника, когда просящим охотно дают, а другое – в родном городе. Но и тут, когда он вернулся из паломничества, ему стали подавать. Сначала он продолжал работать, а нищенством лишь подрабатывал, но скоро лень возросла, взяла власть над ним, а стыд и совесть свернулись в клубочек, притихли, затаились, забились в укромный уголок. Он стал заправским попрошайкой. Так человек, который не хочет нести крест, посланный Богом, понемногу совлекает его с плеча, пока не свергнет совсем, чтобы с узкого переметнуться на широкий путь, уводящий от Господа. А к кому перетягивает идущего такая просторная, но кривая дорожка – известно. Даже молитву, заповеданную родителями, перестал читать.

И вдруг исцеление! Как гром среди ясного неба. И почему Учитель вызвал именно его? Разве мало больных в синагоге? Он ведь уже смирился со своим увечьем. Мало того, нашёл в нём свои преимущества. И нежданно-негаданно – опять с двумя руками. Но ведь он никогда не работал обеими конечностями! Теперь, когда всё же пробовал, вторая здоровая рука только мешала ему, словно была третьей. Или пятым колесом в телеге.

И однажды ночью после долгих то горячих, даже горячечных, то холодных до дрожи раздумий поразила его крамольная предательская мысль: зачем мне ещё одна рука? Она мне без надобности. Фарисеи с начальником синагоги насмехаются и преследуют, называют презрительно «исцелённым в субботу», народ смотрит как на чужестранца, как на диковинку. Работать двумя руками отвык, вернее, и не привыкал. Раньше жил тихо и незаметно, никому не мешал, а сейчас вдруг у всех на виду. Просить подаяние теперь стыдно, а работать в полную силу уже нет желания.

И, заблудившись в этих смутных помыслах, всеянных нечистым, решил человек найти Учителя и попросить Его вернуть сухую руку на её законное место! Сначала было страшно от этой мысли, но постепенно он к ней привыкал, искал и находил оправдания для себя. Ведь это будет такое же чудо, как и первое, а может, и более впечатляющее. Бессонными ночами подолгу размышлял человек о своей однорукой судьбе. Нелегко было решиться на такой шаг: отказаться от благодати Божией. И однажды не без сомнений направился он в Иерусалим на праздник, потому что прослышал, что Учитель собирается там присутствовать.

Как на неизбежную казнь, отправился исцелённый в Град Божий. Один. Долго ли, коротко ли, но вот приближается он уже к Вифании. Разбойники о ту пору бесчинствуют. Народ тянется в Иерусалимский храм, у всех в поясе припрятано немало золотых и серебряных монет, чтобы купить ягнёнка или пару горлиц и принести жертву за грехи. Торговцы и менялы в храме нетерпеливо и хищно потирают потные ладони, разминают пальцы, привыкшие к одному-единственному занятию – перебирать, считать деньги, чужие и свои.

Обычно люди паломничают караванами, бывает, целыми селениями, чтоб при случае отбиться от грабителей, а тут один-одинёшенек. Имеет вид человека, путешествующего в Иерусалим. Видно, на свой страх и риск отправился в Святой град. Лёгкая добыча для душегубов. Схватили, избили и бросили на дороге в прохладную ночную пыль, как в пуховую постель. И остались страшно разочарованы лиходеи: самая скудная добыча за последнюю неделю досталась им.

Под утро самарянин, доброе сердце, проезжал мимо по своим делам. Подобрал растерзанного в кровь человека и отвёз на своей повозке в гостиницу. По дороге промыл раны вином, смазал елеем и оставил денег хозяину постоялого двора на уход за больным.

Через несколько дней страдалец уже мог кое-как передвигаться. И тогда же до гостиницы дошёл слух, что Синедрион возбудил народ и на суде у Пилата приговорили Учителя к казни через распятие, что и совершили поспешно. Ученики уже положили тело в саду, совсем недалеко от места распятия, ибо там имелся гроб новый, в котором ещё никто не был положен. Всё это рассказал самарянин, возвращавшийся из Иерусалима. Он оплатил хозяину уход за больным и собирался захватить его с собой. От Самарии до Галилеи рукой подать.

С самого начала выздоровления бывший сухорукий чувствовал неладное. Он быстро залечивал раны, но правая рука, на которую он никогда не жаловался, действовала всё хуже. Скоро он с ужасом понял, что она усыхает. Левая, вызванная к жизни в синагоге, не беспокоила, хотя и была покрыта уже желтеющими синяками и багровыми рубцами, а правая отказывалась служить. И когда добрый самарянин предложил взять с собой пострадавшего, он с радостью и благодарностью согласился, надеясь, что дома он сможет быстрее залечить все болячки.

Одним движением он собрался было запрыгнуть в повозку, по привычке опёрся правой рукой о борт, чтобы забросить тело на постеленный на доски старый потёртый ковёр, но рука подломилась, и он рухнул на землю. Обод колеса рассёк кожу на щеке. Стало ясно, что рука уже не помощница, скоро она повиснет точно так же, как некогда безвольно болталась вдоль тела левая.

Он поблагодарил самарянина, внезапно объявив, что раздумал возвращаться домой. Ему срочно нужно попасть в Иерусалим, чтобы проститься с убиенным Учителем, чтобы увидеть Его гроб, чтобы покаяться перед гробом в своём малодушии и маловерии.

И вот он в Граде Божием, который полнится слухами. Распятый воскрес в третий день! Подкупленные Синедрионом стражники в один голос утверждают, что ночью они уснули, а ученики воспользовались этим и выкрали тело Распятого. А воскресения никакого не было. Да и не могло быть, – спросите хоть у саддукеев.

Ученики и некоторые из народа тайно радуются о Воскресшем, шепчут с уха на ухо, что Он уже явился Марии Магдалине. А мироносицам во гробе показался Ангел или даже два, и поведали они о воскресении Распятого. Апостолы Пётр и Иоанн прибежали к пещере ранним утром. Камень был отвален от гроба. И обнаружили ученики лишь пелены лежащие и особо свитый судáрь – отдельно в головах.

Казалось бы, всё ясно, однако большинство народа в Иерусалиме пока сомневается и, как всегда, ищет знамений, подтверждений, доказательств.

И пошёл сухорукий – теперь его опять можно так называть, ибо здоровая рука его висела, как ветвь плакучей ивы, – и пошёл он ко пещерному гробу Воскресшего.

Как хорошо, что осталась живой и сильной рука, исцелённая Учителем! Опустился на землю блудный сын, прислонившись спиной к прогретому весенним солнцем камню, который несколько дней назад был кем-то отвален от гроба. Может быть, Ангелами? Небольшой вход в тёмную пещеру (или выход из неё?) показался ему открытым зевом земли, который что-то хочет сказать, может быть, даже прокричать. Оттуда, из немого отверстого рта, веяло на человека не прохладой смертной могилы и тлением, но свежестью, елеем, благовонными курениями и ароматными маслами.

Неожиданно для себя сухорукий разрыдался, уронив голову на воскрешённую руку, лежавшую на острых подтянутых к подбородку коленях. Казалось, раскаяние подмешало в его слёзы всю горечь полыни, растущей вдоль дорог Иудеи, Самарии и Галилеи, исхоженных Учителем вдоль и поперёк. Одинокий паломник и сам не отдавал себе отчёта, о чём льёт слёзы, да и не думал об этом. Может быть, сожалел, что тогда, после исцеления, не присоединился к Его ученикам, или о том, что по слабоволию и лености предал чудо невиданного исцеления, или же о том, что Господь и вразумил, и пощадил его, несмотря на очевидное малодушие и неверность. Он просто плакал и тихо воздыхал с облегчением и тайной радостью, и слёзы размывали, прорывали невидимую плотину между телом и душой, между плотью и сердцем.

Паломник механически поглаживал высохшую правую руку. Что ж, будем учиться работать левой. Она хоть и непривычная, однако исцелена Самим Учителем – Распятым и Воскресшим.

Из загадочных, таинственных уст гробовой пещеры, как ему показалось, донёсся лёгкий порыв утешительного дуновения: «Не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже». Сухорукий вздрогнул, вытер мокрые от слёз глаза и поросшие короткой седеющей бородой щёки немного чужой левой ладонью и, наклонившись, заглянул в глубь гроба. Оттуда всё так же веяло недавним воскресением, невидимым Ангельским присутствием и нездешней жизнью[9]9
  В рассказе использовано Святое Евангелие в виде цитат и пересказа отдельных стихов. См.: Мф. 4: 25; 7: 29; 8: 23–27; 9: 1–18; 12: 9–14; 14: 22–36; 15: 30, 32–38; 20: 1–16; 23: 24; Мк. 1: 21–28; 2: 1–12; 3: 1–6, 11; 4: 35–41; 6: 14–16, 45–56; 8: 1–9; Лк. 4: 22, 31–37; 5: 15–26; 6: 6–11, 19; 7: 16, 47; 8: 22–25; 13: 11–17; Ин. 5: 1–16; 6: 16–21; 7: 50–52; 9: 1–38.


[Закрыть].

2020 год

Память преп. Серафима Саровского

и пророка Божия Илии