Текст книги "Пятый выстрел"

На столе появляются красивые фарфоровые чашечки с кофе. Они сделаны на знаменитой венгерской фабрике «Жолнаи». Сочетание тёмно-синего и белого с золотым волнистым ободком радует глаз. «И здесь не обошлось без вдохновения, – думаю я, – ведь оно необходимо и гончарам. Или горшечникам, как их раньше называли».

Сонечка присаживается к столу, подобрав длинное красное пасхальное платье. Цвет ей идёт. Сегодня особенно. После бессонной ночи лицо её побледнело, но рябиново-красные блики, подсвечивающие снизу, оживляют его.

Мы приступаем к кофе как к некой важной церемонии. Жаль, что нет такого слова – «кофепитие». Оно бы тут подошло.

– Бывало, приедешь в какой-нибудь монастырь, – Сонечка сделала глоток, и губы сразу потемнели и приобрели приятный коричневато-красный оттенок, будто по ним слегка провели тёмной губной помадой, – хор маленький, певчие неопытные, сразу видно. А поют удивительно. Молитвенно. Я очень люблю монастырское пение. В монастырь ведь постригают не за красивый голос. Часто там собираются люди, лишённые особых талантов и голосов тоже. Но ежедневные службы, многочасовое пение делают из них прекрасных певчих. Сами молитвенные песнопения и православные мелодии постепенно преображают монаха и из человека, лишённого музыкального дара, творят певчего, которого хочется слушать и слушать.

Мы переходим на чай. Чаёвничать – это по-русски, к тому же наслаждаться можно медленно и долго: чаепитие из церемонии превращается в задушевную сокровенную беседу. Кофе – другое дело: выпил чашечку тремя (пусть пятью!) глотками, а дальше?

– Помнишь, в Строгановке однокашники, не стесняясь, говорили, что кому-то медведь на ухо наступил, а мне сразу два медведя на оба уха. К тому же у меня слабый голос. И по утрам очень трудно распеться. Тогда Наташа уже пускала меня на клирос. И вот однажды – на Покров это было – встаю в хор со страхом. Думаю, сейчас опять буду мешать всем. Только молюсь внутри со всей силой: «Пресвятая Богородице, помози ми!» И когда запели, я со страхом включилась, и вдруг пошло-пошло-пошло. Никогда я так не пела, и голос обрёл силу. Я не хвастаюсь, говорю это со слов других: все заметили, что я в тот день была в каком-то вдохновении. Так Господь и Матерь Божия меня вразумили. Сколь ни старалась я раньше – ничего не получалось несколько лет, а тут Богородица Своим Покровом осенила, и я запела. Конечно, в тот же день вечером новые спевки, опять репетиции. Одно другому не мешает. Всё же я стала посмелее, и голос окреп. Но так хорошо, как тогда, я пока больше не пела.

Сонечка уже давно стоит в хоре. Это она вспоминает давние события.

– А то был такой случай. Владыка приехал, а Наташа заболела. Лежала с высокой температурой. Мы в панике! Никто из нас регентовать не умел. И боялись, конечно. Мы – к владыке. Он нас ободрил, а когда в начале Литургии открыли царские врата, видим, как отец Фома выходит из алтаря, держа в руках запрестольный образ Богородицы. У нас там Знамение Божией Матери стоит. Он ставит икону прямо на клирос и говорит: «Вот владыка благословил.

Говорит, пусть Она будет вашим регентом». А Богородица так умильно на нас смотрит! Мы же никогда Её так близко не видели. А Она и руки подняла в молении, как будто готовится нашим хором управлять. В общем, после Литургии все подходили с похвальными словами. Кто-то даже сказал: «Никогда ещё вы так вдохновенно не пели. Молодцы!» А ведь без регента. Вот такой опыт можно получить в церковном хоре.

Колокольный звон опять вливается в комнату с трёх сторон. Он слабый и кажется уставшим. Мы с Сонечкой прислушиваемся. Тема церковного пения никак не оставляет нас сегодня.

– Видно, здорово звонари досадили лукавому, если с них начнётся преследование христиан, – не мог я освободиться от поразившей мысли.

Когда звон тает, растворяется в пространстве майского воздуха, Сонечка продолжает:

– Самое трудное для меня было держать свою партию. Сопрано. Я то и дело сбивалась, мне мешали те, кто пел рядом другую партию, не только альты, но даже басы. И вот однажды Наташа зовёт меня на спевку и заставляет петь с тремя басами, чтобы проверить, не будут ли они сбиваться из-за меня. А меня саму надо проверять. Но я начала и слышу, что всё идёт хорошо: я держу свою партию. И на следующий день я пела с альтом, и опять точно спела три варианта «Херувимской», «Милость мира», «О Тебе радуется». С тех пор стало легче. Кто-нибудь скажет, что репетиции сделали своё дело, но я-то знаю, что это маленькое чудо сотворила со мною Богородица. Не было у меня ни слуха, ни голоса. Уж я-то знаю! Сколько ни репетируй, но без помощи Божией такой прорыв никому не под силу.

Сонечка крестится, взглянув в красный угол. Повернувшись ко мне, она мягко улыбается:

– Хочешь, смешной случай расскажу? Один раз Наташи не было, а владыка приехал. Мы были ещё такие неподготовленные, что даже «Многая лета» не могли хором спеть. Ну вот, в конце Литургии мне и говорят: «Ты вроде бы уже продвинутая, давай спой нашему владыке многолетие одна, чтоб мы тебя не сбивали». Ну, я в конце службы и запела. Первый раз, второй раз повторяю, третий раз пою, а у меня холодок по спине: забыла, как надо закончить, мотив ускользает. Где-то на задворках сознания мелькает мысль: пропою третий раз так же, как первые два, и начну снова, а там уж сумею завершить. Пою ещё три раза, и опять: надо вниз уходить, а я не помню как. Иду по следующему кругу. Не могу оторвать глаз от владыки, который, опираясь на посох, возвышается на амвоне. Смотрю на него как кролик на удава. У владыки на лице – сначала радость, потом удивление, затем вижу, или мне показалось, он ошарашен. А я, как заезженная пластинка на плохом старом патефоне, заливаюсь и заливаюсь многолетием и не могу остановиться, хотя уже слезы от стыда подступили к глазам и горлу. Владыка понял, что надо вмешаться, быстро прошёл на клирос, подстроился, начал с улыбкой подпевать и вывел моё многолетие к благополучному завершению: «Мно-о-о-о-о-огая ле-е-е-ета!» Вот такой я получила урок за свою самонадеянность. А владыку я полюбила ещё больше за его такт и понимание. Ну и за чувство юмора, конечно.

Моя собеседница задумывается, но ненадолго. Она механически переставляет на столе чашки, маленькие тарелки. В позвякивании серебряных ложечек иногда слышится что-то колокольное.

– Надоело, наверное, целый день про пение слушать. Вот последний рассказик. Пусть у тебя будет посошок на дорожку.

Я ходила на все спевки, на все службы.

Была уже на девятом месяце, а тут Пасха! Пришла я вечером в храм на ночную службу, встала в хор. Стоять было тяжело. Принесли стул, все ухаживали за мной. Как мне казалось, и сочувственно, и с восхищением поглядывали на меня. Наташа не без осуждения качала головой. Ведь не сегодня завтра рожать. Живот как шар. Пасхальную заутреню я выстояла. И тут муж не выдержал, во время Литургии почти насильно вывел меня из храма, посадил в машину – и домой. В восемь часов утра меня отвезли в роддом. Врач был в ужасе, что я в таком положении ночью пошла в церковь, да ещё и пела напрягаясь. Обвинял меня, что вот теперь роды преждевременно начинаются, а я к ним не готова – уставшая, измученная, тогда как тут силы нужны.

Но в двенадцать часов двенадцать минут, как сейчас помню, благополучно разрешилась от бремени. И тогда выяснилось, что у дочки пуповина обмоталась вокруг шейки. Ещё бы немного, и могла задохнуться. Врач потом – редкий случай – извинялся, говорил, что и роды вовремя случились, иначе было бы поздно, и я вела себя хорошо. Хотели назвать Екатериной, но после всех пасхальных переживаний на ходу мы с мужем переименовали её в Анастасию! Понимаешь почему? Она и по времени воскресная, и по обстоятельствам появления на свет тоже воскресная. Вот такой я пасхальный подарок получила от Господа – мою Настеньку. Скоро она уже сама мамой будет. Некоторые говорили тогда о стечении обстоятельств. Но я-то знаю…

Мы долго молчим. Последний Сонечкин рассказ так удачно завершает наши посиделки, придаёт им такую полноту, что нарушать тишину не хочется. В комнате царит покой и умиротворение. От слишком напряжённой радости человек тоже устаёт. Или нет?

Сонечка вдруг живо поднимается из кресла:

– А давай ещё раз залезем на колокольню и потрезвоним, а? – Она задорно смотрит на меня своими блестящими глазами-вишенками. – А то все самозванцы-звонари подустали, видно.

Я с готовностью вскакиваю со скамьи…

Регент Наташа

Второй день Пасхи. Радость спасительного Воскресения не убывает.

После короткой прогулки, уже на подходе к дому, мы с Сонечкой встречаем Наташу. Регент торопится на колокольню, чтоб ещё раз своими руками подёргать за верёвки, побить языками в готовые моментально откликнуться колокола. Моя спутница опять приглашает Наташу зайти на кофе после упражнений с колокольными звонами, и Наташа сразу соглашается. Я догадываюсь, что Сонечка и сегодня не хочет меня отпускать в Москву. Так и есть.

– Тебе будет полезно, – роняет она небрежно.

Это значит, что Сонечка и сегодня расскажет что-нибудь. Да и Наташу разговорит.

И я не ошибся. Мы налили себе вишнёвого соку, Сонечкиного любимого, и уселись на огромной кухне в ожидании гостьи. Я сказал «кухня», но это и столовая, и гостиная при надобности, и даже, на крайний случай, спальня.

– Придёт Наташа, и сделаю кофе, чтобы горячий был.

В открытую дверь весело стучат, и, не дожидаясь ответа, входит Наташа, а за ней бочком смущённый Дима Чёрный, наш общий друг.

– Извините, что задержалась. А вчера никак-никак не могла. Мы сейчас вот с Димитрием возле колокольни встретились, я всё уговаривала его зайти к тебе, а он сопротивлялся. Ты ведь не против? – обращается она к Сонечке.

– Конечно, Димочка, проходи. Давайте к столу. Я сейчас быстро кофе сварю. А мы о пении второй день беседуем и рассуждаем. Вчера рассказала Мите, как я запела. С моим-то слухом! Наташ, расскажи что-нибудь про наш хор, ведь ему скоро десять лет. Юбилей!

– Не знаю. Как-то уж слишком сразу. Давайте сначала кофе, а там видно будет. И потом, мне легче руководить хором, чем говорить о нём.

Наташа с любопытством поглядывает на меня. Конечно, Сонечка рассказывала ей о своём госте. Я искоса разглядываю её. Русская красавица. Лучшего определения не приходит в голову. Широкий выпуклый лоб, синие глаза, коса на груди, светлые волосы чуть кудрявятся на висках. На одной щеке родинка там, где у некоторых ямочка, и она при разговоре нажимает на неё пальцем, как на кнопочку, словно это помогает ей думать и высказываться.

Я решаю помочь ей и задаю банальный вопрос:

– Наташа, а как вы сами начали петь?

Регент немного вопросительно смотрит на Сонечку, потом на Диму и, взмахнув обеими руками, словно перед ней стоит хор, живо начинает:

– У меня ведь как случилось? Читала я Послание апостола Павла к Ефесянам. И вот дошла до таких слов: «…исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями, и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Богу». Представляете, какой завет от апостола мы получили? Значит, можно всегда и в одиночку, и с друзьями, и с хором «воспевать». Ведь пение у человека вырывается от благодарности. А как же не благодарить Господа? И главное, воспевать надо в сердце: не горлом брать, а сердцем! Это как русская раздольная задушевная песня. Потом я уже стала нарочно искать в Священном Писании подобные стихи и нашла ещё. После Тайной вечери ученики с Учителем, «воспевши, пошли на гору Елеонскую». Вы видите: в такой день, перед тем как Спасителя взяли под стражу, они воспевают Бога.

А в Деяниях апостолов говорится, что «Павел и Сила, молясь, воспевали Бога».

Простите, я вас цитатами забросала. Просто наизусть их помню. Но видите, как красиво: они, «молясь, воспевали». Пение без молитвы – это чаще всего стремление показать себя, свой голос, талант, а с молитвой пение – это жертва души, это смирение перед Богом, это возвращение Богу таланта, который ты от Него же и получила.

Наташа говорит легко и вдохновенно. Видно, много об этом размышляла, и сейчас с пасхальным вдохновением она только повторяет хорошо продуманное и пережитое.

– Вот говорят: «поставить голос». Конечно, это нужно оперному певцу. Могут годы уйти на это. А в церковном хоре нет солиста, здесь надо, чтобы разные голоса звучали в полном согласии, как у Ангелов небесных.

– И Сонечка то же самое вчера говорила, – вставляю я.

– Так я от Наташи это и слышала. – Сонечка ставит на стол чашки с кофе. – Регент наш – молодец. Такое терпение ко мне проявила! Ну нет слуха, и всё, а петь очень хотелось.

Сонечка ухаживает за Димой, предлагая ему каким-то особым способом испечённый кулич. Творожные пасхи тоже красуются на столе. С двух сторон на них выложены коричневатым изюмом восьмиконечные кресты. Заметно, что Дима чувствует себя не в своей тарелке.

– Раньше, – продолжает Наташа, – я слишком строго отсеивала желающих петь в хоре. Со временем поняла, что это было ошибкой: слишком много брала на себя. Правда, думала, что это регент помогает певчему, развивает слух, ставит по мере необходимости и возможности голос, а потом уразумела, что для Бога нет ничего не возможного. И в пении тоже. Господь даёт и голос, и слух, и память, если человек с искренней верой просит у Бога. А регент только подмастерье, и надо думать не о том, чтобы помочь Богу, а чтобы не помешать Ему, не спугнуть Духа Божия и Ангелов Его. Регент – это не только призвание, но и послушание.

Чашки маленькие. Можно растянуть удовольствие на пять глотков, не больше. Мы допиваем кофе.

– И ещё я очень обязана нашему владыке. – Наташа торжественно и размашисто возлагает на себя крестное знамение. – Когда храм только открылся, а приход лишь создавался, владыка часто приезжал к нам и помогал отцу Фоме. У батюшки со слухом было не очень, сейчас-то уже лучше, а владыка любит пение и сам хорошо поёт. И мог всё понятно объяснить, но, главное, вдохнуть в нас веру в то, что мы небесталанны. Два его слова – и у нас появлялись дерзновение, смелость, уверенность, что мы споём. Попробуйте себе представить: правящий архиерей стоит в женском хоре, поёт сам и исполняет должность регента. Пели мы на один голос. Многоголосие тогда было для нас тайной за семью печатями. Гласы тоже не знали. Легче всего оказалось выучить четвёртый глас, вот мы целых полгода и пели все тропари, кондаки и стихиры на мелодию «Рождество Твое, Христе Боже наш». Владыка же вставал в хор в каждый свой приезд. Он терпеливо ждал, когда у нас станет получаться. И радовался нашим маленьким победам над собой, над голосом, над разными страхами. У владыки удивительное чувство юмора. Когда испуг уж слишком явно читался на наших лицах, он говорил: «Что вы так переживаете! Думаете, Господь лучше вашего пения и не слышал ничего?»

Мы улыбаемся, а Наташа при имени владыки просто расцветает вся.

– Владыка приучил нас, – поясняет она с сияющими глазами, – что юмор изгонять из хора не следует. Только надо знать меру. Иногда именно юмор помогает снять напряжение. Вот на спевке поём-поём, повторяем-повторяем, и никак не получается. Надо бы просто отдохнуть, помолиться, а мы любой ценой хотим добиться своего. Но не выходит.

И вот как-то я слишком широко взмахнула рукой и сшибла очки у нашего тенора. А он без них как крот. Ни текста, ни нот не видит. Сразу несколько человек бросились искать их на полу. Все заулыбались. Я прошу у него прощения. Напряжение уходит. Некоторые пошептались, обсуждая случившееся. Перекрестились, запели, и всё стало получаться.

Наташа говорит это с некоторым удивлением. Казалось бы, мелочь и смешного мало, а подействовало на весь хор и помогло.

– И ещё я тогда поняла, что основание нового прихода должно начинаться с хора.

– Вчера я говорила это Мите, – словно выдыхает Сонечка.

Наташа согласно кивает:

– Вокруг хора складывается приход. У нас бывало так, что храм пустой, а в хоре пятнадцать человек. Мы и хор, и приход! Хороший хор собирает и объединяет церковный народ. Потом уже не раз случалось, что к нам подходили прихожане с радостными улыбками, обнимали, целовали и благодарили за пение и не хотели расходиться. Иногда казалось, что сейчас, после службы, они попросят нас ещё что-нибудь спеть на бис, как на концерте.

– Да, владыке мы очень благодарны. Без него мы бы не справились. – Сонечка, видимо, решает восстановить справедливость. – Но по-настоящему мы запели, когда по благословению владыки Наташа поступила на курсы регентов и начала каждую неделю устраивать спевки. Хор расцвёл на глазах. Наташу все любили и в минуту откровения говорили, что остались в хоре благодаря ей. Наташа же морщилась, вот точно как сейчас, посмотрите на неё, – Сонечка показала на подружку ладошкой, – и повторяла, что ходить надо не к регенту, а к Богу. Я тогда поняла силу хорошего регента. Ведь мы правда благодаря ей и к ней ходили в хор. Владыку мы любили, но он не мог приезжать часто, а петь-то надо было постоянно. Наташа учила нас не только петь, но и молиться, она умела очень просто объяснить службы, так что мы постепенно не просто запоминали последование, но и понимали, что за чем и почему следует и какой в этом смысл.

Наш регент сидит пунцовая. Или это отсветы Сонечкиного платья на её лице? Наташа сидит, а Сонечка стоит рядом с ней, полуобняв правой рукой. Несколько раз Наташа порывается регентским жестом перебить подружку, но всё же выслушивает хвалебную Сонечкину тираду до конца. Дима часто и энергично кивает, одобряя слова той и другой.

– Прошло несколько лет. Это легко сказать – несколько лет, а как нам дались эти годы! – Наташа всё же останавливает похвалы в свой адрес и продолжает: – В общем, вы знаете, мы уже записали диск, теперь его можно купить в любой церковной лавке. А сколько в нём слёз, волнений и молитв! Чего только не было вначале! И сырые голоса, и неразвитый слух, и незнание церковнославянского языка, нотной грамоты, богослужения, и невоцерковлённость большинства, а иногда и неофитство мешало. Но было сильное желание чем-нибудь послужить Церкви.

Сонечка предлагает выпить чаю, и мы с удовольствием поддерживаем хозяйку.

– Кофе чаю не соперник, – вставляю я.

Наташа помогает хозяйке перенести чашки на стол и присаживается рядом со мной.

– Найти желающих петь в церкви не проблема. А вот сделать из них хор – вот задача! Тем более мы тогда уже перешли к партесному пению. А в хоре только один человек с музыкальным образованием.

Ну вот и выходила у нас разноголосица вместо многоголосия. И почему-то, когда не получалось, все считали виноватым соседа, толкали друг друга локтями, смотрели с укором или осуждением, даже шипели: «Ты что поёшь!», «Ты же фальшивишь!», «Как можно так врать!» И тому подобное. Начинались разборки: заслуженные или незаслуженные замечания они от меня и друг от друга получили. Ну и всё такое. В общем, хочешь искушений – вставай в хор. А прихожане, вместо того чтобы нас пожалеть, нередко сыпали соль на раны и, бывало, подходили после службы со словами: «Ну, вы сегодня ещё ничего, а вот в прошлую субботу вообще слушать было невозможно». Мне же с обидой думалось: «Вас бы самих в хор поставить».

Наташа говорит это без осуждения, с улыбкой. Видно, что всё давно отболело и вспоминается даже с удовольствием.

Всё проходит, остаются только радость и любовь.

– В Серебряном веке, – Наташа, как и Сонечка, любит поэзию того времени, – модно было говорить о том, что музыканты и поэты должны обладать особым слухом, чтобы слышать музыку небесных сфер. В основе мировой гармонии лежит музыка. Это, кажется, романтики говорили. Но, возможно, это знали ещё в античности. Философы говорят об инструментальной музыке, а я думаю, что мировую гармонию созидает голосовое пение. Это ангельское пение. Бог творил мир под пение Ангелов небесных. И гармония мира, нарушенная грехопадением, восстанавливается, когда церковные хоры в храмах, разбросанных по лицу всей нашей земли, подпевают Ангелам Божиим, которые непрестанно, без устали славят Господа, воспевают Ему благодарную хвалу у подножия небесного трона.

Наташа говорит и сама как бы удивляется тому, что вылетает из её уст. Для меня этот коротенький богословский монолог стал неожиданностью. Оказывается, Наташа не только хорошо поёт, не только умело руководит хором, но много читает и размышляет о музыке.

– Что-то я расфилософствовалась не к месту. А в хоре реальные проблемы. Например, текучка большая была. Желающих много, но когда понимают, что это работа, ответственность и нервы, – уходят. У всех же семья, дети. Главное было создать ядро из энтузиастов, которые готовы жертвовать временем ради хора, ради храма и прихожан. Ради владыки, наконец.

Наташа задумывается, мягко нажимая на родинку-кнопочку. Сонечка приносит зелёный чай. Всё же чай легче и естественнее сближает компанию, чем кофе. Наташа берёт чашку в ладони, будто хочет их согреть, и легонько дует на чай.

– Помню такое искушение. Когда выяснилось, что у всех есть голос – потому что раньше или позже он прорезался у всех, – это открытие моих подопечных поразило и преисполнило гордостью. Тут же возникло желание петь погромче, даже «надрываться», как выразился отец Фома. Все стали слишком форсировать голос, старались «перепеть» друг друга не для того, чтобы себя показать, а чтоб использовать голос, раз уж он открылся.

Мы поглядываем на Наташу и неспешно пьём жёлтенький чай, который называют зелёным. Колокольный звон раздаётся всё реже, с большими перерывами. Наташа разговорилась. После каждой короткой паузы она с вдохновением снова и снова говорит о любимом деле, о деле всей жизни, о святом деле.

– Конечно, в профессиональном хоре регенту легче. Там певчим платят, как за любую другую работу, и неплохо платят, кстати. Они чувствуют ответственность, с них можно спрашивать. А у нашего прихода средств нет. С одной стороны, это хорошо, потому что к пению не примешиваются меркантильные интересы, но, с другой стороны, хор иногда ведёт себя как казачья вольница: захочу – пойду на службу, не захочу – не пойду. Пела у нас такая девица со средним музыкальным образованием: я, говорит, веру стала терять, в церковь лень ходить. Попою немного у вас, вдруг поможет. Вот такие кадры попадаются. Так же и со спевками.

– Ну и помогло? – заинтересовался я.

– А как же! Втянулась, и теперь её за уши от хора не оттащишь. Или, бывает, войдут в храм, а в хор не встают. Стоят в уголке, молятся. Или придут с опозданием, но вместо того, чтобы прощения попросить и сразу к хору присоединиться, не спешат: удлиняют очередь к свечному ящику, потом, не теряя сосредоточенного вида, медленно ходят по храму, ставят свечи. А хор без них мучается…

Сонечка слушает Наташу подперев щёку ладошкой. Кажется, она и сама могла бы рассказать всё это. Дима Чёрный старательно кивает головой. И видно, что не из одной только вежливости: он действительно живёт Наташиными проблемами и искренне сочувствует регенту.

– Сложное дело – воцерковление детей, – сменила тему русская красавица. – И трудностей тут невпроворот. А ведь в хоре это происходит само собой. Ребёнок уже в утробе матери привыкает к церковному пению, а может, и подпевает хору, ангельская душа. Только мы не знаем об этом. Вот преподобный Сергий во время Литургии трижды вскричал в материнской утробе. И наши детишки от зачатия приобщаются к пению в храме. А потом на руках у матерей или в коляске на клиросе продолжают музыкальное образование. Скоро, глядишь, и петь начинают. А там и не заметишь, как случилось, а человек-то уже воцерковился! Он и в храме, и на клиросе как дома, ему всё родное, он уже и в нотах немного разбирается, и знает, где какая богослужебная книга лежит. Большое дело такое воцерковление! Нет, без хорошего хора приход не приход.

Когда Наташа заговорила о детях, все опять согласно и одобрительно закивали, потому что дети были у всех и плоды детского воспитания в хоре и хором были у всех перед глазами. Наташа, ободрённая поддержкой, предлагает нам ещё одно рассуждение.

– Вот я сказала, хочешь искушений – вставай в хор. А теперь дополню: хочешь познать смирение – иди в церковный хор. Ведь там приходится здорово смиряться. Если сможешь оставить своё «я» за порогом храма, большая польза тебя ожидает. Хор – это школа терпения: замечания регента надо терпеть, сосед фальшивит – терпи, сам соврал и получил косые взгляды, а то и толчок локтем в бок – терпи и смиряйся, смиряйся и терпи. А не станешь смиряться, соборный дух постепенно выдавит тебя из хора. Твоя самость в хоре очищается. Она не уничтожается, а преображается, она начинает понимать своё истинное призвание, свою соборную природу, она приобщается к духовной жизни, переходит от жизни к Жизни. Можете себе представить, чтобы такие конфликты, как в церковном хоре, случались у Ангелов на небесах? А они ведь постоянно поют, беспрерывно. Вот и мы по мере сил призваны подражать Ангелам. И Ангелы нам помогут. Ангелам подражайте, а не профессиональным певцам.

Наташа замолчала, как бы споткнувшись.

– Что-то я сегодня в проповедь ударилась, – смущённо бормочет она, разводя руками.

Дима впервые осмеливается подать голос:

– Кстати, на моей памяти известных певцов называли идолами, потом кумирами, потом популярными певцами, теперь звёздами. Вот как статус их повысили: из идолов – в звёзды. А какие они звёзды? Я как-то переключил телевизор с концерта этой попсы на другую программу, а там по каналу «Союз» церковный хор поёт богослужебные песнопения. Какой контраст! Как будто вырвался из болотной грязи и окунулся в чистейшую благоуханную воду, словно сбежал из коммуналки, затыкая уши от скандальных воплей, и оказался под Божиим небом в тишине. И прислушиваюсь к тому, как «звезда с звездою говорит».

Дима застеснялся своего «выступления» и засобирался домой. Наташа допивает чай и решает уйти с ним. «Вместе пришли – вместе уйдём», – говорит она ласково Диме и, нажав на кнопочку-родинку, долго держит указательный палец на щеке, словно выключая голосовое устройство.

Сонечка не удерживает друзей, а я не смею взять на себя роль хозяина и попросить их остаться хоть ненадолго: уж очень хочется послушать разговорившуюся Наташу.

Вот такое неожиданное завершение наших пасхальных посиделок. Словно песню насильно оборвали на самом красивом месте.

Дверь остаётся открытой, и любительский беспорядочный звон продолжает радовать душу и тревожить сердце.

«Христос воскресе!» – напоминает он второй день подряд.

А мы и не забывали.

– Воистину воскресе! – отвечаем мы вслух и про себя, голосом и сердцем.