Текст книги "Сага о королевах"

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним?

– А зачем же я тебе все это рассказываю?

Я подумал.

– Я попробую. Если он будет упрямиться, то нам не потребуется его разрешение. В таком деле мы можем принимать решение сами.

Она вздохнула с облегчением, решила было встать, но передумала и спросила:

– А почему ты не мог спать сегодня?

Я думал, что могу рассказать ей все, но ошибался.

– Мне не хочется об этом говорить. Может, потом я и расскажу тебе, но не сегодня.

Она не настаивала.

– А почему не спала ты? Может, хоть ты сможешь об этом рассказать?

– Я думала о словах епископа Сигурда о власти и ее проявлениях. О своей матери и конунге Энунде. Я поняла, что излишняя забота – это тоже проявление власти. Оба этих близких мне человека окружили меня такой любовью, что казалось, запеленали в кокон. И у меня не было другой возможности выбраться из него, кроме как применив нож. А кто пытается высвободиться другим способом, тот только еще больше увязает в паутине.

Ее слова мне о чем-то напомнили.

– Тора сказала, что свободные женщины не всегда могут поступать, как им того хочется.

– Тора? Ты говоришь о рабыне Торе?

– Да.

Она помолчала немного, а потом поднялась со скамьи.

– Ты сам отыщешь Рудольфа или мне прислать его к тебе?

– Ему вряд ли понравится, если ты отправишь его в трапезную как простого слугу.

– Не думаю, что он может разозлиться еще больше, чем сейчас. А здесь вам никто не будет мешать.

Рудольф пришел не сразу – наверное, хотел показать, что никому не подчиняется, даже королеве.

Настроен он был очень воинственно.

Он сел и посмотрел на стопки пергамента.

– Тебе не стоит так много работать в эти святые дни, – буркнул он. – Уж об этом-то ты должен знать и сам.

– Это спорный вопрос – смотря, как мы станем трактовать церковные законы. Разрешено ли работать во имя Господа нашего в святые дни?

– Ты работаешь не ради Господа нашего, а ради королевы Астрид.

– Речь идет о спасении ее души. И значит, я работаю ради Господа. И кроме того, сказано: «Праздники существуют для людей, а не люди – для праздников». И дальше говорится о том, что если овца упала в овраг в праздник, то разве грех вытащить ее оттуда? Во время праздников разрешено творить добро. И разве сам Иисус не говорил фарисеям: «Вы негодуете из-за того, что я исцелил человека в праздник?»

Рудольф промолчал.

– Королева Гуннхильд сказала, что ты не хочешь, чтобы королева Астрид продолжала свой рассказ в эти дни?

– Да, я так считаю.

– Что же тут плохого?

Я видел, что Рудольф готовится к нападению, но совершенно не был готов к последовавшему всплеску:

– Неужели ты не понимаешь, что я должен остановить ее! Это великий грех рассказывать подобные вещи о святом! Она должна дождаться приезда епископа!

– Приезда епископа? – повторил я.

– Да.

– Ты послал письмо епископу Эгину неделю назад. Ты просил его приехать? Я думал, что ты писал ему только обо мне…

– Я написал обо всем, – уже спокойнее ответил Рудольф. – О тебе, о королеве Астрид и королеве Гуннхильд. Я просил его приехать.

– Между Хюсабю и Далбю неделя пути. Епископ не сможет приехать к нам раньше, чем через неделю. А я сомневаюсь, что королева Астрид доживет до того дня. И я не понимаю, как ты можешь принять такой грех на свою душу. Что скажет епископ, когда узнает, что ты отказал в последнем желании умирающему! Что ты не захотел выслушать ее исповедь!

Рудольф уронил голову на руки.

– Я не знаю, как мне поступить, – сказал он. – Ты все время сбиваешь меня с толку.

– Тогда расскажи епископу Эгину, что это я смутил тебя.

Он посмотрел на меня с мольбой:

– Не могу же я сказать ему, что ты меня смутил, а я не смог во всем разобраться?

– Мне кажется, это будет правильно и честно. И я смогу понести справедливое наказание, если епископ признает мою вину.

– Да, может быть, так будет лучше всего.

Но мне показалось, что я причинил ему боль.

Праздник святой Епифании.

После ужина, III ante Cal. Jan.[24]24
  30 декабря (лат.).


[Закрыть], королева Астрид продолжила свой рассказ.

Нам было трудно без слез смотреть на королеву – она была очень слаба и нетрудно было понять, что ее конец близок.

– Король Кнут уехал в Данию, – начала рассказывать Астрид. – И конунг Олав смог наконец выбраться из своей норы. Но что он мог сделать? Куда направиться? По всему побережью народ присягнул Кнуту, а врагов у Олава хватало и раньше. На дружбу с Эмундом тоже особо рассчитывать не приходилось: если шведский конунг и принял бы нас в Свитьоде, то только ради меня.

В надежде заручиться поддержкой архиепископа Урвана, Олав послал к нему в Саксонию епископа Сигурда, который, по мнению конунга, больше всего подходил для этого дела. На Сигурда всегда можно было положиться, и конунг надеялся, что Урван поддержит его, чтобы сохранить свою власть в Норвегии.

В то время Олав совершенно потерял голову и не мог думать спокойно. Он никак не хотел признать свое поражение.

Я пыталась поговорить с ним, но нам не удавалось остаться наедине. Тормод Скальд Черных Бровей все время мешал нам. Он призывал конунга к борьбе.

Вскоре Олав отправился на тинг и объявил там, что собирается отправиться на север Норвегии и отобрать у Кнута свои собственные земли.

Только у одного человека хватило мужества возразить Олаву – у Кальва Арнассона, но конунг назвал его предателем.

Кальв ответил, что предателями были те, кто не осмелился сказать Олаву правду.

Тогда Тормод Скальд Черных Бровей сказал вису:

 
В буре битвы будем Скоро мы рубиться,
К троллям отправляйтесь,
Трусы-нечестивцы!
 
 
Славную победу Мы одержим, други,
Трусам нет там места,
Только смелым самым!
 

Кальв промолчал. Да и никто другой тоже ничего не сказал.

В тот поход конунг отправился с небольшой дружиной. За драккаром Олава следовали всего двенадцать кораблей. Наступила зима, мы плыли вдоль заснеженных берегов, а море часто штормило. Где мы ни приставали, везде нас встречали бранью. Никто не хотел присоединяться к войску конунга.

Так мы доплыли до Ерена. Там Олав решил напасть на усадьбы, чтобы захватить добычу и заставить людей вступить в дружину. Но навстречу нам выступил Эрлинг Скьяльгссон с большим войском.

Олаву повезло в той битве, и он смог заманить Эрлинга в ловушку. Корабль Эрлинга оказался в окружении всех драккаров Олава. Это произошло на Рождество.

Я не видела битвы. Мы с епископом Гримкелем и королевскими детьми сидели под палубой «Зубра». До нас доносился такой ужасный шум битвы, что мы с епископом не слышали голосов друг друга. Да и говорить нам было не о чем. Я думала о Тюре, королеве Олава Трюгвассона, и епископе Сигвате, которые сидели под палубой «Великого Змея» во время битвы при Свёльде.

Тюра так сильно любила своего Олава, что умерла от тоски после его поражения. А я сидела и мечтала, чтобы моего Олава сразила какая-нибудь стрела. Это было бы лучше для него и всех нас.

Когда мы вышли на палубу, битва уже закончилась. Дружинники Олава ставили паруса. На борту корабля Эрлинга не осталось ни одного живого человека. Сам Эрлинг лежал на носу драккара с раскроенным ударом топора черепом. Его седые волосы слиплись от крови.

Я перешла на корабль Эрлинга и стала на колени рядом с его трупом. Никто меня не останавливал.

– Что это ты делаешь? – закричал конунг.

Я не ответила, я стояла на коленях и молилась. Олав растерялся и ничего больше мне не сказал.

Когда я встала, он резко спросил:

– Ну и чего ты добиваешься?

– Господин, – ответила я, – я молилась за Эрлинга. Я молилась за человека, который мог бы стать лучшим твоим другом.

И я не скрывала своих слез.

Позже я узнала, что Эрлинг храбро сражался в той битве. Под конец он остался один против целой дружины Олава.

Конунг хотел было помиловать его, но один из дружинников, злейший враг Эрлинга, не послушался Олава.

Мы поплыли дальше на север. Весть о гибели Эрлинга быстро распространилась по стране.

И теперь нас уже встречали не просто бранью, но с оружием в руках.

В Стадланде мы наконец пристали к берегу. Конунгу тут же передали, что с севера к нам плывут корабли Хокона ярла, а с юга – драккары сыновей Эрлинга.

Олав решил скрыться от преследователей в горах. Мы зашли в узкий фьорд и поплыли к Валльдалю. С каждым днем количество наших кораблей все уменьшалось и уменьшалось – под конец у Олава осталось всего пять ладей.

Среди тех, кто оставил конунга, даже не попрощавшись, был Кальв Арнассон. Меня это совсем не удивило. Странно, что он вообще так долго оставался с конунгом Олавом.

Из Валльдаля мы направились в горы.

Там Олав созвал тинг. В последний раз он попытался собрать войско, чтобы вернуть себе Норвегию.

Но на тинг почти никто не явился. И когда конунг спросил, в чем тут дело, ему ответили, что все очень хорошо помнят смерть Туре, воспитанника Кальва Арнассона.

Конунг помиловал двух наместников короля Кнута, но никто уже не верил в его доброту и справедливость. Даже когда он признался, что правил страной не всегда так, как было угодно Богу.

Наконец Олав понял, что проиграл.

Он распустил дружину. Нас осталось всего ничего – епископ Гримкель, несколько исландцев да Тормод Скальд Черных Бровей. Не покинул конунга и Эгиль Халльссон, бывший заложник Олава, которому была дарована жизнь. Мне казалось, что теперь-то уж Олав должен научиться ценить настоящую дружбу.

Мы поехали в Ёталанд.

– Ты, Эгиль, по моему повелению и с согласия конунга отправился домой еще из Вика и встретил нас здесь, в Ёталанде.

Ты предложил остановиться на зиму в доме богатого бонда по имени Сигтрюгг. Олав принял это приглашение, потому что не очень спешил воспользоваться гостеприимством Эмунда.

В доме Сигтрюгга мы с Олавом впервые за много лет делили постель. Я поняла, что так захотел сам конунг. Ему было нужно со мной поговорить.

И тем не менее начал он с брани.

– Ну, теперь-то ты довольна? Все получилось, как ты того хотела! Сестра шведского конунга обрела власть?

– Власть для чего? – возразила я. – Ведь насколько мне известно, ты поссорился с Эмундом.

– Ты можешь переубедить его, если только захочешь. Или думаешь, мне не известно, что ты способна обвести вокруг пальца кого угодно?

– А стоит ли просить Эмунда о помощи? Ни одна дружина не сможет вернуть тебе страну, в которой у тебя столько врагов.

Конунг ничего на это не ответил, а потом неожиданно сказал:

– Ты так горевала по Эрлингу Скьяльгссону. Не думаю, чтобы ты пролила хоть одну слезинку над моим телом!

– Может, и нет, – ответила я.

Тогда он не выдержал:

– За что ты так меня ненавидишь?

Я не стала пересказывать ему все свои обиды, а просто промолчала.

Олав тоже лежал в молчании. Я слышала, как он несколько раз сглотнул, и поняла, что он борется с собой.

– Ты хочешь сказать, что я трус, что я боюсь тебя? – наконец проговорил он.

– Я бы предпочла иметь мужем труса, но не насильника!

– Но с той ночи прошло много времени!

– Да, – только и ответила я.

Мы лежали в темноте и молчали. Я чувствовала себя израненным дубом, который изо всех сил пытается пустить новые побеги. Но если это захотел бы сделать конунг, то ему пришлось бы еще тяжелее – он был трухлявым пнем.

– Я тебя действительно ненавидела, – сказала я, – но сейчас все может измениться.

– Может, сейчас я не достоин даже твоей ненависти, – с горечью ответил конунг.

Я почувствовала к нему жалость. Мне захотелось его утешить, приласкать, как маленького ребенка.

Мне раньше приходилось испытывать те же чувства – но я боялась. Сейчас мне бояться было нечего. Я могла уехать в Свитьод или в собственную усадьбу в Ёталанде хоть завтра и жить, как мне захочется. А Олав мог отправляться на все четыре стороны.

Сначала я не могла заставить себя прикоснуться к конунгу.

Но жалость победила – он стал для меня живым человеком. Я перестала думать о нем как о правителе Норвегии.

Я еще чуть-чуть помедлила, а потом протянула руку и погладила Олава по волосам.

– Астрид, – прошептал он, – я не знаю, могу ли…

Он замолчал.

– Тебе не надо ничего доказывать, – ответила я.

– Что?

– Тебе не надо доказывать, что ты мужчина. Я и так знаю это.

Тогда он обнял меня и прижался к груди лицом.

Я гладила его по волосам. Он немного повернул голову – я тоже боялась, что он задохнется.

– Это правда, что ты меня не ненавидишь?

– Я не могу тебя ненавидеть, когда ты добр со мной, – ответила я.

– Альвхильд…– Он замолчал. Похоже, он думал, что не стоит говорить о ней в такой момент.

– Так что Альвхильд? – спросила я.

– Ей нравилось, когда я был груб с ней в постели.

– Но не мне, – с содроганием ответила я.

Он перевернулся на спину и осторожно погладил меня по щеке. Раньше такого никогда не случалось.

И неожиданно конунг спросил:

– А что ты скажешь, если узнаешь, что я тоскую по миру и спокойствию? Что я даже рад, что борьба завершена?

Я вспомнила слова Сигвата. Но скальд говорил о мире после победы. Слова же Олава были сейчас о другом. И еще я вспомнила борьбу епископа Сигурда с Олавом и сказала:

– Я могу только ответить – Господь благословит тебя!

– Аста, моя мать, всегда говорила о мести. Она хотела, чтобы я стал великим воином, подталкивала меня к сражениям. Мне казалось, что все женщины похожи на нее. А ты?

– Я видела, как стремление к власти разрушает людей.

Он вздохнул от облегчения. Вскоре он уже спал, положив мне голову на плечо.

Но на следующее утро Олав был очень задумчив. Вскоре я заметила, что Олав Альв Гейрстадира по-прежнему жив. Но зато сын Харальда Гренландца почти исчез. Ему уже нечего было бояться потери власти.

Настоящую ненависть во мне в ту зиму вызывал только Тормод Скальд Черных Бровей. Каждый раз, когда мне удавалось отвлечь конунга от мыслей о битве и мести, скальд вновь напоминал ему о них. Мне кажется, он, как и я, чувствовал, что между нами идет борьба за расположение и любовь конунга. Тормод слагал в то время очень злые висы о женщинах, их непостоянстве и предательстве.

И тем не менее, думаю, мне бы удалось победить в этом соревновании, если бы конунг не допустил ошибку.

В один из дней он захотел меня как женщину. И хотя мне в свое время очень хотелось этого, я воспротивилась. Он больше не волновал меня.

Я попросила Олава подождать и дать мне время.

Он ничего не ответил.

Наступила весна. Олав стал поговаривать о том, чтобы продолжить поездку. Он хотел отправиться в Гардарики к князю Ярославу, за которым была замужем моя сестра Ингигерд.

Я спросила, не можем ли мы остаться в Норвегии. Ведь теперь нам не нужна была большая дружина, и мы могли прожить на доходы с моих усадьб в Швеции.

Конунг решительно отказал.

Мне совсем не нравилась возможность жить в Гардарики, пользуясь добротой князя Ярослава и Ингигерд. Об этом я и сказала Олаву.

Он ответил:

– Я лучше соглашусь жить на их подачки, чем быть зависимым от тебя.

Тормод узнал о нашем разговоре и стал изо всех сил подстрекать Олава поехать в Гардарики.

Конунг послушался и уехал. С ним отправилась вся свита – за исключением Гримкеля, которого конунг отослал в Норвегию. Магнуса он тоже взял с собой. И мне нечего было возразить Олаву, хотя я и любила Магнуса как своего собственного сына. Ульвхильд осталась со мной.

До самого последнего дня я надеялась, что конунг передумает.

При расставании я сказала, что буду ждать его возвращения. И не дожидаясь просьбы, обещала поговорить о нем с Эмундом.

Я заехала к Эмунду по дороге в усадьбу. И ты, Эгиль, приехал ко мне и служил верой и правдой все эти годы. Ты очень помог мне.

В ту осень ко мне приехал и епископ Сигурд…

Астрид замолчала – у нее вновь начался приступ кашля. Через некоторое время она смогла произнести:

– Не могли бы вы, если вы, конечно, хотите, подождать меня в палатах, пока я не буду в состоянии продолжить рассказ, даже если мне придется рассказывать ночью?

Я лег спать, не раздеваясь. И я настолько устал после предыдущей бессонной ночи, что сразу уснул.

Я проснулся только утром и вышел в зал. Гуннхильд тоже была на ногах.

– Астрид проснулась. Она спала этой ночью и чувствует себя намного лучше.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет.

– А Рудольф ее уже причащал?

– Нет, он считает, что у нас еще есть время.

Мне показалось, что он слишком затягивает отпущение грехов. Но я понимал, что он хочет сначала дослушать рассказ королевы Астрид до конца, а потом потребовать от нее покаяния. И тогда он собирался причастить ее – после отпущения грехов. Он использовал свою власть, и мне это было не по душе. Но по церковным законам я не мог причащать в чужой стране. Единственным исключением могло быть отпущение грехов, но только в том случае, если рядом не было другого священника.

Я вновь лег, но не мог больше уснуть. Я думал о королеве Астрид и ее рассказе.

Епископ Сигурд однажды сказал, что она обладает способностью уговаривать людей и добиваться своего и что она должна очень осторожно использовать эту власть.

Она должна прибегать к ней, сказал епископ, только во имя Бога. И когда я вспомнил рассказ Астрид, то понял, что королева прежде всего использовала свою власть в личных интересах, когда кто-то пытался переубедить ее и уговорить быть помягче с Олавом.

Почему королева не отправилась в Гардарики, если действительно желала добра своему мужу?

Мне уже однажды показалось, что я слышал в ее голосе странные нотки. Такое же чувство возникло у меня и сейчас.

И тут мне все стало ясно и понятно. Как будто вокруг разлился солнечный свет. Мне показалось, что я понял, в чем тут дело. И почему Астрид начала свое повествование с рассказа о норнах, которые пряли нити ее судьбы.

Но тут пришла Гуннхильд и позвала меня – Астрид хотела продолжить рассказ.

Вскоре все мы собрались в палатах.

– В ту осень ко мне приехал епископ Сигурд и еще несколько саксонских священников. Епископ почти ничего не рассказывал о поездке в Саксонию. Урван назначил Сигурда епископом Скары, ведь у нас не было ни одного епископа, в то время как в Норвегии помимо Гримкеля был еще один.

Мы с Сигурдом очень радовались нашей встрече, тем более что со времени нашего расставания у нас было мало радостей. Сигурд расспрашивал меня о конунге Олаве, и я честно все ему рассказывала, даже то, что слышала от Сигвата.

– Тебе следовало отправиться с Олавом в Гардарики, – сказал епископ.

– И продолжить соревнование с Тормодом Скальдом Черных Бровей? Неужели ты думаешь, что из этого могло получиться что-нибудь хорошее?

– Скальд все время подстрекал конунга. И ты была просто обязана остаться.

– Я не скальд, – возразила я. – И я не могу слагать висы.

– Еще не поздно, – ответил епископ, как будто не слышал моих слов, – ты еще можешь отправиться в Гардарики вслед за Олавом.

Я подумала над этим предложением. Но не нашла его разумным. И уж во всяком случае я не могла пуститься в путешествие раньше весны.

Но в конце зимы до нас дошли слухи, что конунг собирается вернуться в Норвегию. Люди, побывавшие в Гардарики, передали, что Олав узнал о смерти Хакона ярла и готов вновь бороться за победу.

Весной к нам приехал гонец с известием, что Олав в Свитьоде.

Я тут же поехала туда и взяла с собой Ульвхильд. Со мной отправился епископ Сигурд и несколько саксонских священников.

Конунг хорошо меня принял, но дал понять, что не очень рад приезду епископа. Он спросил, зачем Сигурд приехал в Свитьод. Епископ ответил, что прибыл по поручению архиепископа.

Вскоре я заметила, что Олав очень изменился.

Он был совершенно уверен в победе. Вокруг все время толпились скальды и дружинники, которые восхваляли его заслуги. И Тормод стал теперь главным советчиком. Не знаю, было ли на то желание конунга, но дружинники стояли возле него кольцом, через которое я не могла пробиться.

Конунг Олав пробыл в Свитьоде больше месяца. Наконец нам с епископом Сигурдом удалось с ним поговорить. И это было не так просто.

Олав говорил о короле Карле Магнусе и о том, что ему во сне явился Олав Трюгвассон и приказал вернуться в Норвегию. Он сказал Олаву, что на этот раз его ждет победа во имя Господа.

– Ты забыл, наверное, что Норвегия уже давно крещена, – сказал епископ.

Конунг замолчал, он был удивлен. Ведь он привык к разговорам о том, что Норвегию надо завоевать во имя Иисуса.

– Да, ты прав, – в замешательстве ответил конунг.

– И ты по-прежнему опоясан тем же мечом, – продолжил Сигурд, указывая на Бэсинг.

– Да, это добрый меч.

– Ты уверен, что во сне тебе явился Олав Трюгвассон, а не Олав Альв Гейрстадира? – продолжил епископ.

Король ничего не ответил, но очень разозлился.

– А ты собираешься нарисовать на своем шлеме змея, как сделал это перед битвой у Несьяра, когда одержал победу над Свейном ярлом?

Я увидела, что конунг сдерживается из последних сил.

– Нет, – коротко ответил он.

– А почему нет, если ты по-прежнему опоясываешься этим мечом?

Олав взорвался:

– Я не нуждаюсь в нравоучениях!

– Конунг Олав, – серьезно ответил епископ, – я желаю тебе добра.

Король промолчал. Уже давно никто не осмеливался ему возражать. И я поняла, что сейчас Олав борется с собой и с епископом.

– Ну хорошо, говори дальше, епископ, – наконец сказал Олав.

– Сын мой, – мягко спросил Сигурд, – зачем ты вернулся в Норвегию?

– Чтобы вернуть страну, которую даровал мне Бог.

– Бог дал. Бог и взял! На все воля Божья. И ты считаешь себя в праве проливать людскую кровь, потому что однажды Бог дал тебе страну, а потом забрал ее?

– Во всяком случае, Норвегия принадлежит мне по праву. Это мое наследство.

– Да, я помню, ты говорил, что это право дало тебе родство с языческими богами.

– Ты помнишь правильно, – ответил Олав. – Я должен завоевать страну. Отвоевать ее. И тогда ты, епископ Сигурд, или даже сам архиепископ, можете помазать меня на трон и благословить мое языческое право на норвежский трон!

Я вмешалась в беседу:

– Ты хочешь поступить в соответствии со старым советом епископа Сигурда? Он сказал тебе много лет назад, что для освящения языческого алтаря надо высечь на нем крест.

– Да, именно так. – кивнул Олав. – И если меня помажут на царствование в Норвегии, я стану истинным орудием Бога.

– Истинным орудием Бога может стать только тот, кто готов отдать за него жизнь, – возразил епископ.

Но я снова вмешалась:

– Твой меч, Бэсинг, разве не пора епископу освятить его?

– Да, конечно, – поддержал меня епископ. – Я должен изгнать из него языческих духов во имя Господа нашего.

Тут конунг Олав вскочил на ноги:

– Никогда!

Олав направился на север, в Трондхейм, и вместе с ним, как это ни странно, поехал Сигурд.

Мне удалось испросить у конунга Эмунда милости для Олава. Эмунд послал с ним дружину из четырех сотен воинов. Кроме того, он разрешил Олаву взять с собой тех свеев, кто по доброй воле захочет отправиться в поход.

В Норвегии к войску Олава присоединились еще несколько сотен дружинников. И еще двести прибыли из Гардарики.

Я ничего не знала о конунге, пока из Норвегии не вернулся епископ Сигурд. Одновременно с ним в Свитьод приехали многие воины.

От епископа я узнала о смерти Олава. И именно он рассказал мне о последнем походе конунга.

Когда Олав пришел в Норвегию, у него было громадное войско – более четырех тысяч. Но многие из них были разбойники, которые хотели поживиться легкой добычей. И далеко не все были христианами.

Сигват Скальд сказал в поминальной драпе об Олаве об этом так:

 
Многие воины верили,
В Бога, а многие – нет.
По правую руку стояло
Крещеное войско.
 

Конунг Олав был уверен в победе, рассказывал епископ. Но его слишком не любили в Норвегии. Почти каждый взрослый мужчина в Трондхейме выступил против Олава. По всей стране люди собирались, чтобы сразиться с конунгом.

Битва произошла при Вердале. Предводителями войска, выступившего против Олава были Турир Собака и Кальв Арнассон. Конунг был убит своим же копьем, которое Турир Собака достал из тела Асбьёрна Сигурдссона. И убил Олава тоже Турир.

Таким образом отомстили за себя Эрлинг Скьяльгссон, Асбьёрн Сигурдссон, Турир Эльвирссон и многие другие.

– Кто живет с мечом, от меча и погибнет, – грустно сказал епископ Сигурд. – И это было знамением Божьим, что Олаву было суждено погибнуть от собственного копья. Он был сражен собственной жаждой мести.

Епископ очень грустил о конунге. Единственным утешением было то, что в разгар битвы, перед самой гибелью, Олав отбросил меч в сторону.

Вскоре после гибели конунга епископ отправился в Вексье, где приняли мученическую смерть трое священников. Он хотел помолиться за спасение души Олава.

Епископ не вернулся – он умер в Вексье, и я очень о нем скорбела.

Астрид на мгновение замолчала. Последнее время она с трудом говорила, но откашлялась и продолжила рассказ:

– Через год ко мне в Свитьод приехал Сигват. Он рассказал, что епископ Гримкель объявил конунга Олава святым.

Сначала я ему не поверила.

– Этого бы никогда не случилось, будь епископ Сигурд жив, – сказала я.

– Епископ Гримкель говорит, что у него есть основание для канонизации Олава. У его раки все время свершаются чудеса. Я уже однажды говорил тебе, что конунг тоскует по любви к Богу. И сейчас ты можешь убедиться, что я прав.

– И ты считаешь, что он обрел любовь в своем последнем походе?

– Да, – ответил Сигват, – возможно, Иисус смилостивился над ним и позволил сделать то, что конунг считал своим долгом.

– Об этом многие мечтают. Но что проку в красивом томлении человеку, который разрушает свою жизнь и идет на поводу у жажды власти и жажды мести?

Я рассмеялась.

Королева Астрид вновь остановилась. И в ту же секунду я понял, что все открывшееся мне утром – правда.

– Ты и сама была больна жаждой власти, – сказал я. – И тебя обуревало желание отомстить.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Это неправда. Я должна была бороться за собственную жизнь. Я чувствовала, как он пытается сломать меня. И я видела многих людей, кто боролся за власть над конунгом. Я научилась презирать и ненавидеть их. И как ты можешь говорить, что я стремилась к власти и мести, когда я смогла простить конунга в ту зиму перед отъездом в Гардарики.

– Ты хотела подчинить его, – ответил я.

– Я стремилась помочь ему.

– Ты хотела его унизить. Ты никогда не смогла простить его. Ты ненавидела Олава.

– Ниал, как ты смеешь обвинять меня…

Она замолчала и взглянула на меня:

– Да, ты можешь…

С этими словами Астрид схватилась за грудь, глотнула воздух и откинулась на подушки. Гуннхильд вместе с Эгилем и Рудольфом бросились к ней. Я тоже вскочил на ноги.

Астрид задыхалась, ее лицо посинело, а глаза вылезли из орбит. Она вскрикнула и тут же поникла, свесившись через ручку кресла на пол.

– Господи! – закричал я. – Господи!

Я бросился на колени у ее ложа и вознес молитву. Так я молился только однажды.

Кто-то положил на мое плечо руку. Я поднял глаза и увидел, что это Эгиль.

– Ты убил ее, – хрипло сказал он. Его лицо исказила гримаса отчаяния. Я понял то, что должен был увидеть раньше.

С трудом я поднялся на ноги.

– Ты любил ее, – тихо сказал я. – И не братской любовью.

– Да, – ответил Эгиль.

Я повернулся и посмотрел на усопшую. Она полулежала на троне, а Гуннхильд как раз закрывала ей глаза. Рудольф причащал Астрид – его лицо было белее мела.

Я сел на скамью и уставился в никуда.

Гуннхильд подошла ко мне.

– Это не ты убил ее. Просто пришло ее время.

– Нет, это я убил ее.

И тут на меня нахлынули воспоминания – кровавая рана на лебединой шее, согнувшееся от невыносимых мук тело раба, удивление и растерянность на лице Астрид…

– Я убил их, убил их, убил…

– Ниал! – раздался голос Гуннхильд. – Приляг, а я приготовлю тебе отвар. Ты уснешь.

– Я не хочу спать.

Мною овладело бешенство, и я закричал Гуннхильд в лицо:

– Ты думаешь, я боюсь боли? Ты думаешь, я бегу от самого себя? Тогда ты совсем меня не знаешь!

V ante Idus. Jan[25]25
  9 января (лат.).


[Закрыть].

Я помню в малейших деталях день смерти королевы Астрид – плач ребенка во дворе, воробьев, клюющих сноп ржи, выставленный у амбара – какой-то древний языческий обычай, сохранившийся в Норвегии, вкус каши, которую нам подали на обед.

Я все ясно помню. Но эти воспоминания подобны волшебному стеклу, в котором переливаются странные узоры…

Я смотрю в него и вижу себя в аду.

Волна боли, волна крови обожгла мое сердце, когда я понял, что натворил. Я был готов умереть от стыда и раскаяния, у меня не было сил жить.

Через некоторое время я пришел в себя и понял, что мною руководило тщеславие.

Тщеславие подтолкнуло соблазнить Бригиту – ради обладания ее телом. Тщеславие не позволило открыться Уродцу – из-за ложной гордости. Тщеславие заставило вынести приговор королеве Астрид – чтобы показать свой ум и прозорливость.

Тщеславие подобно далеким горам. В солнечный день их снега переливаются на солнце, зовут и манят к себе. Но с наступлением ночи из ущелий выходят волки, завывает ветер, а крики стервятников холодят кровь в жилах.

Тщеславие подобно морю. Его теплые воды летом подобны цветущей долине, ласковы и нежны. И лишь в зимние штормы показывает оно свое истинное лицо, свою жестокую силу, смеется и хохочет над своими несчастными жертвами.

Какое я имел право говорить с Астрид о жажде власти, когда сам был полон тщеславия и гордыни? Какое право имел я говорить о жажде мести – я, не сумевший простить? «Не судите, да не судимы будете». Как я мог забыть эту заповедь?

Я сам вынес себе приговор.

По-прежнему день смерти королевы Астрид. Эгиль Эмундссон занялся подготовкой к погребению королевы – и ни Гуннхильд, ни Рудольф не мешали ему в этом. Со мной Эгиль не говорил.

Усопшую уложили в гроб и на санях отвезли в Скару. Эгиль отправился с Астрид, да еще прихватил с собой Рудольфа. Но Гуннхильд нужна в Хюсабю, сказал он.

Перед отъездом Рудольф отслужил мессу. Голос его дрожал, особенно когда он читал «Agnus Dei». На секунду ему даже пришлось остановиться.

Я много времени проводил в церкви. Я не мог молиться за спасение своей души, но умолял Господа простить Астрид.

А Гуннхильд, что делала Гуннхильд? Мне показалось, что она не выпускает меня из вида, но старается делать это незаметно.

Она боялась, что я могу совершить грех смертоубийства.

Ужинали мы вдвоем – Гуннхильд, наверное, хотела дать мне возможность выговориться.

Я поспешил заверить ее, что за мою жизнь не стоит опасаться.

– Я слишком уважаю твой дом, чтобы совершить в нем столь тяжкий грех, – сказал я.

– Если для этого у тебя нет иной причины, то ничто не может удержать тебя на земле.

– Может, ты и права, – ответил я, и наступившее молчание было настолько невыносимо, что я поспешил продолжить беседу:– Королева Астрид не довела свой рассказ до конца. А что случилось с ней после канонизации конунга Олава?

Она внимательно посмотрела на меня:

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Я бы хотел знать.

– У тебя есть силы выслушать ее историю до конца?

– Я думаю, что человек, промокший до нитки, выдержит еще не одну лоханку воды.

– Она жила в стране несколько лет, и с ней все время был Сигват Скальд. Но через некоторое время норвежцам надоело подчиняться королю Кнуту. И они отправили гонцов в Гардарики за Магнусом сыном Олава. Они хотели провозгласить его конунгом Норвегии. Со смерти Олава прошло пять зим.