Текст книги "Сага о королевах"

Не знаю, почему конунг разрешил мне присутствовать при их беседе с Эрлингом. Может быть, для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Но все оказалось не так, как задумал Олав. И я впервые испытала к нему сочувствие, чуть ли не материнскую жалость. Конунг ругался и угрожал, но ничто не могло помочь. Ему надо было либо убить Эрлинга, либо оставить его в покое.

Эрлинг стоял на своем. Он был подобен могучей ели, которую ураган не может согнуть, а может только сломать, вырвать с корнем из земли. Он был готов подчиниться конунгу только при условии, что Олав дарует ему те же привилегии, что и Олав Трюгвассон. Тогда он преклонит перед ним колена, но никогда – перед его дружинниками. Но конунг тоже не собирался уступать. Он хотел сам решать, кому и что будет принадлежать в его владениях.

В дело вмешались другие – в частности, епископ Сигурд, который был знаком с Эрлингом еще со времен Олава Трюгвассона.

И тут Олав неожиданно обратился ко мне и спросил мое мнение. Мне кажется, он сделал это специально для того, чтобы показать, насколько мало ценит советы своих друзей. От меня он, судя по всему, вообще не ждал никакого ответа. Я же решила, что лучше как-нибудь ответить, чем просто сидеть, словно истукан. И я сказала:

– Господин, благодарю тебя за оказанную честь. Я бы сочла величайшим стыдом не ответить тебе. Но сейчас я исхожу из того, что мне известно. И я знаю, что Рёгнгвальд ярл готов отказаться от великой чести называться ярлом, лишь бы доказать тебе свою преданность. Он родственник Эрлинга. И если ты помиришься с Эрлингом, то сделаешь приятное и Рёгнвальду ярлу.

Не знаю, имели ли какое-нибудь значение для конунга мои слова. Но дело было решено в пользу Эрлинга. Хотя Олав и выразил сомнение в его преданности и потребовал в залог прислать в дружину сына Эрлинга – Скьяльга.

Вскоре после этого случая Эрлинг пришел ко мне вместе с епископом Сигурдом. Он поблагодарил меня за привет, который я передала ему от Рёнгвальда ярла и фру Ингебьёрг. Когда же он спросил меня об отношении к этим двум могущественным людям, я постаралась быть как можно более краткой и ответила, только чтобы не показаться невежливой. Эрлинг выразил мне свое уважение, которое тронуло меня до глубины души, поскольку исходило от честного и мужественного человека.

Я нисколько не сомневалась, что ему известно, кем была моя мать. Но он никогда не относился ко мне, как к дочери наложницы. Он разговаривал со мной как с женщиной из рода вендийских ярлов.

Королевой Норвегии меня называли с тех пор, как я стала женой конунга Олава, но только в тот день, когда ко мне пришел Эрлинг, я почувствовала себя настоящей королевой.

Епископ Сигурд остался у меня после того, как Эрлинг отправился домой.

– Королева Астрид, – сказал он, – ты добилась расположения Эрлинга и при этом не поссорилась с Олавом.

Он помолчал, а потом продолжал:

– У тебя есть способности, которые могут помочь тебе стать могущественной королевой. И нажить врагов. Ты должна научиться сдерживать себя и быть очень осторожной. Ради Господа нашего.

Для конунга Олава это был год примирений.

Он пришел к согласию с еще одним хёвдингом – Эйнаром Бесстрашным. Это случилось осенью. Эйнар был верным подданным моего отца со времен битвы у Несьяра. После смерти отца он потерял все привилегии и хотел вернуться домой в Трондхейм.

А Сигват все время был занят переговорами с конунгом о правах исландцев, которые оказались на королевской службе в Норвегии. Исландцы поддерживали короля во всех вопросах, связанных с введением христианства, и Олав был очень щедр с ними.

Искал дружбы конунг и с церковью. Почти все норвежские епископы и архиепископы приезжали в страну из Англии и подчинялись английскому епископству. Но епископ Сигурд привез с собой в последний раз плохие новости. Король Кнут открыто заявил, что потребует от Олава Харальдссона подчиниться Англии. Епископ позаботился взять с собой на корабль как можно больше священников. И заказал множество списков с книг. И если только король Кнут не изменит своего решения, то Олаву Харальдссону вряд ли стоит рассчитывать впредь на помощь английских епископов, сказал Сигурд.

Поэтому в Саксонию снарядили для переговоров с тамошним архиепископом епископа Гримкеля…

– Это надо было сделать раньше! – не выдержал Рудольф, – Северные страны с древних времен подчинялись епископству в Гамбурге и Бремене. Не хватало только, чтобы об этом не вспомнил Олав Святой!

– Думаю, что он больше думал о том, чтобы позлить короля Кнута, чем о подчинении архиепископу Гамбургскому, – резко возразила Астрид.

Она помолчала, а потом вдруг спросила:

– Неужели для твоего архиепископа, Рудольф, так важно знать, что он получит ту власть, которую считает принадлежащей себе по праву?

Рудольф помедлил с ответом.

– Архиепископ несет ответственность перед Господом и папой римским.

– Если говорить об обязанностях перед Богом, мне кажется, Господь больше теряет, чем приобретает, когда епископы начинают враждовать между собой, – спокойно заметила королева Астрид.

Я подумал о Бьёрне и его удивлении, когда в нашем разговоре я упомянул вражду между епископами.

– Да вот только ссорятся за власть епископы не только ради Бога, – сказал Эгиль, – Ты сказал сегодня, Ниал, что все папы – люди и что далеко не каждый из них свят. Мне кажется, твое замечание касается и архиепископов.

– Это несправедливо, – серьезно сказал Рудольф. – Адальберт, наш высокочтимый архиепископ, мудр и справедлив. И Урван, что был архиепископом во времена, описываемые королевой Астрид, тоже был уважаемым человеком.

– Да, об архиепископе Урване я действительно никогда не слышала дурного слова, – сказала Астрид. – Но вот о твоем любимом Адальберте я этого сказать не могу. Я слышала, что это очень жадный человек– и до денег, и до власти.

Она хотела поддразнить Рудольфа, и этой ей удалось в полной мере – лицо священника побагровело.

– Эти слова мог произнести язычник Харальд Норвежский! – закричал он. – Конунг Харальд, который сжигает церкви, занимается колдовством и отнимает дары, по праву принадлежащие святой церкви!

– У кого отнимает? – невинно спросила королева Астрид.

– У архиепископа Бременского и Гамбургского, – выпалил Рудольф.

– Но кто говорит, что они по праву принадлежат Адальберту? – задал вопрос Эгиль.

– Это говорит … говорит архиепископ.

– Так значит, это архиепископ утверждает, что конунг Харальд разрушает церкви и занимается колдовством? – поинтересовалась Гуннхильд.

– Да, – кивнул Рудольф, – и конунг не захотел даже выслушать посланца архиепископа. Это говорит о том, как горд и высокомерен он стал.

– А вы хотите, чтобы он заново выстроил церкви и прекратил заниматься колдовством? – спросил я.

– Нет, – тут же ответил Рудольф, – об этом заговорили после того, как архиепископ потребовал, чтобы конунг подчинился ему и отдал часть даров, которые приносят к раке Олава Святого.

– Архиепископ, наверное, забыл, что конунг Харальд долгое время пробыл в Миклагарде, в Константинополе, – усмехнулась Астрид.

– Ну, – сказал я, – ведь сказано же – «будьте мудрыми, как змеи, и невинными, как голуби». Мне кажется, архиепископ толкует заповеди Божьи, как ему самому того хочется.

Рудольф в растерянности посмотрел на меня. Он не понимал, говорю ли я серьезно или шучу. Внезапно мне стало его жалко. Он выглядел беспомощным, как несчастный тюлень, выброшенный на берег прибоем и окруженный сворой разъяренных псов.

И я понял этого человека. Он был честным и прямолинейным, но никогда не отличался умом, а потому, как многие глупые люди, был упрям.

Он был настолько растерян и несчастен, что я решил помочь ему выбраться из этого неприятного положения с честью.

Но к счастью, королева Астрид продолжила свой рассказ.

– Ту зиму мы провели в Борге. Я не бывала там со времени своего приезда в Норвегию. Я вспоминаю это место без особой радости. Королевская усадьба расположена по соседству с водопадом, и шум воды сопровождал меня повсюду. Даже зимой водопад что-то сердито бормотал, а уж весной громкоголосо радовался наступившей свободе.

Нет, все-таки место само по себе было не так уж и плохо. Даже водопад привлекал взгляд дикой красотой.

Но мне не нравилось, что у меня нет дома, который я могла бы называть своим. Даже путешествия по стране доставляли мне больше удовольствия. Когда мы останавливались на каком-нибудь хуторе, для женщин всегда выделяли палаты, где мы могли собираться по вечерам, никому не мешая. И Ульвхильд всегда была рядом со мной.

Сразу же по приезде в Борг я сказала конунгу Олаву, что мне нужен отдельный дом. Для меня самой, Ульвхильд и моих девушек.

– Так ты не хочешь больше делить со мной постель? – спросил он.

– Хочу, если на то будет твоя воля, – спокойно ответила я.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором я увидела боль и страдание. Мне вдруг захотелось обнять его, я начинала понимать, как он несчастен и одинок. Но я не сделала этого. Нам может быть жалко раненного медведя, но тем не менее это еще не повод трепать его по загривку,

Конунг выделил мне палаты. И постепенно моя жизнь стала налаживаться.

С конунгом мы встречались по вечерам, в трапезной. Олав внимательно следил за соблюдением всех церемоний, в моих же палатах все было проще. Мне хотелось, чтобы Ульвхильд чувствовала себя в домашней обстановке, чтобы у нее остались такие же приятные воспоминания о детстве, как у меня о доме твоих родителей, Эгиль… ты меня понимаешь?

Эгиль рассмеялся:

– Да, понимаю. У тебя в палатах вместо щитов и мечей были прялки, на полу со щенками играли дети, стены украшали красивые ковры и вышивки, а на скамьях лежали мягкие подушки. И я хорошо помню, как многие из дружинников конунга спешили из большого торжественного зала к тебе, пробираясь в темноте по двору.

– Особенно часто наведывались исландцы, – продолжила Астрид, – они много рассказывали о семьях, которые оставили в Исландии, о матерях и сестрах. Очень часто в палатах оказывались сразу несколько скальдов. У меня они складывали свои висы и драпы не ради золотых обручий, а ради игры. Они развлекались. Особенно часто строфы слагал Сигват, даже по самому пустяковому поводу.

Заходили ко мне и священники. И вскоре они стали приносить с собой книги. Они раскладывали их на широком столе и переписывали…

– В церкви и палатах епископа холодно, – ответил один из священников на вопрос Сигвата, почему они так часто приходят ко мне.

– Да и пиво там не так хорошо, – с улыбкой заметил Сигват и тут же сложил такую вису:

 
Мудрые мужи крадутся
Молча в темноте,
Путь находят верный
В палаты королевы.
На скамьи садятся,
Книги достают,
Согревают ноги,
Жажду утоляют.
 

Навещал меня и епископ Сигурд. Не знаю, правда, считал ли он, что в его палатах холодно или ему было просто приятно наше общество.

И мое гостеприимство щедро вознаграждалось. Я могла задавать вопросы ученым людям, на которые они с удовольствием отвечали. Постепенно я многому научилась и даже стала принимать участие в их беседах.

Королева Астрид замолчала.

– Я устала, – сказала она резко, – но мне еще многое надо вам рассказать. Завтра, после утренней службы я продолжу свое повествование.

Я долго не засыпал, лежал и думал. Дверь в свои покои я оставил открытой, чтобы из зала шло тепло. Но мне не было бы холодно в любом случае – на кровати лежала гора подушек, меховых одеял и перин.

Мне кажется, я начал понимать королеву Астрид. Теперь мне стало ясно, почему такие могущественные и умные люди уважали королеву. Тем не менее что-то в ее рассказе меня настораживало. О чем-то она умолчала.

Сначала я просто почувствовал это. А затем принялся раздумывать над ее рассказом, над каждым словом и выражением. Я искал истину и нашел ее.

Королева Астрид поняла, что больше ей нечего бояться конунга Олава – он не стал бы с ней ссориться из-за ее брата – шведского короля. И тем не менее она не решилась утешить Олава Харальдссона, потому что «не стоит трепать раненого медведя по загривку».

И тут не могло быть иного объяснения как то, что она не хотела оказать поддержку своему мужу.

Мне было интересно, придет ли Рудольф послушать продолжение рассказа Астрид после того, что случилось вчера вечером. Но он пришел.

Он стал напоминать мне героев старинных сказаний. Когда они получали смертельную рану, то не прекращали битву, а отбрасывали щит, зажимали рану левой рукой и продолжали сражаться.

Мы поели, а потом королева Астрид продолжила свой рассказ.

– В ту первую зиму в Борге, когда я стала жить сама по себе, конунг Олав часто приглашал нас с епископом Сигурдом в свои покои. Мы долго сидели и разговаривали, часто уже после того, как остальные устраивались на ночь.

Но сама я говорила мало, больше слушала, о чем беседовали конунг с епископом. Я многому научилась в то время. И часто во время своих разговоров они совсем забывали о моем присутствии.

Они вспоминали поездку епископа Сигурда в Англию и путешествие епископа Гримкеля в Саксонию. Говорили о значении этих поездок для будущего Норвегии.

– Но мы не должны забывать, – сказал как-то конунг, – что это может означать и приближение моей битвы с королем Кнутом, который хочет подчинить Норвегию Англии.

– Вполне возможно, – ответил ему епископ.

– Я не боюсь сражения, – продолжал Олав, – ведь я нахожусь под защитой Бога. Он даровал мне победу во всех сражениях. После возвращения в Норвегию я всегда побеждал. Христос защитит меня и в битве с королем Кнутом.

– Да, – неуверенно ответил епископ.

– Неужели ты сомневаешься в правоте моих слов? – возмутился конунг.

– Вполне возможно, что для сомнений у меня есть основания, – твердо ответил Сигурд.

– Неужели ты не веришь в силу Бога, епископ? – загрохотал Олав. – А вот я, конунг, верю в Господа нашего. Я делаю Норвегию христианской страной, и Иисус дарует мне победу в сражениях. И я честно выполнил свое обещание. Так почему бы этого не сделать Богу? Почему ты думаешь, что он может меня предать? Ты хочешь сказать, что Господь не держит своего слова?

Епископ промолчал.

– Отвечай же! – заорал конунг. Он был в страшной ярости.

Сигурд выпрямился на скамье.

– Конунг Олав, – сказал он, – сначала я хотел бы задать вам один вопрос. Вы крестили Норвегию ради Иисуса Христа или ради самого себя?

– По обеим причинам, – коротко ответил король, – ну и что? Что в этом странного? Неужели ты думаешь, что я могу кому-то подчиниться, даже если это сам Иисус Христос? И ничего не получить взамен?

Епископ помолчал. А затем медленно сказал:

– Иисус был слугой всех людей. Он умер за нас. И он ничего не требовал взамен, кроме того, чтобы мы приняли его жертву и его любовь.

Вряд ли конунг был бы больше удивлен, если бы Бэсинг, его любимый меч, вдруг растаял, как масло.

– Я заключил договор с Христом, – наконец произнес он, – а ты хочешь мне сказать, что он предатель?

– Ты не можешь заключить договор с Богом на таких основаниях, сын мой, – ответил епископ.

– Это еще почему? Ведь рассказывают же священники, что Авраам заключил с Богом договор.

– Это не Авраам заключил договор с Богом, а Бог – с Авраамом. И это совсем другое дело.

– Так в чем разница? – не успокаивался Олав. – Ведь Авраам даже не был королем.

– Конунг Олав, я не знаю, чему научили вас священники, которые крестили вас в Руде. Я думал, что спрашивать об этом не было необходимым. Я видел, что вы посещали службу, видел ваше стремление ввести христианство в Норвегии, видел, как вы уважаете церковные законы.

– Я научился всему, что нужно, – коротко ответил конунг.

– Я в этом не уверен. Хотя Олав Трюгвассон и был суровым человеком, с крутым нравом и без всякого снисхождения к своим врагам, тем не менее, думается мне, он знал о христианстве больше вас.

– И что же было известно ему, чего не знаю я? – прищурился Олав.

– Когда Олав Трюгвассон стал конунгом Норвегии, он заявил, что эта страна либо примет христианство, либо погибнет. Это было его обещание Богу, а не торговля. Много раз я слышал, как он рассказывал людям о христианстве, я видел священный огонь в его глазах и радость, когда люди соглашались принять новую веру. Говорят, что его крестники оставались преданным Богу и своему конунгу до конца жизни. Но он был очень жесток с теми, кто не соглашался преклонить колена.

– А почему ты считаешь, что плохо быть жестоким с теми, кто отказывается перейти в нашу веру?

– А какие апостолы были бы у Христа, если бы он угрозами заставлял их следовать за собой?

Конунг ничего не ответил, и епископ продолжал:

– Ты ждешь, что Бог поможет тебе победить короля Кнута. Но ведь Кнут такой же христианин, как и ты. И почему Иисус должен даровать победу хёвдингам и конунгам? Я понял истину только во время последнего сражения Олава Трюгвассона, когда сидел под палубой «Великого Змея». Я очень любил своего короля. Как брата. Он был вздорным и вспыльчивым, добрым и щедрым, открытым и бесстрашным. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он победил. Но в битве при Свёльде он сражался с врагами, которых нажил из-за ложной гордости и жажды власти. Я не имел права просить для него победы. Я мог только умолять Бога, чтобы свершилась Его воля.

Олав даже побледнел от злости.

– Так значит, ты не хочешь просить у Господа для меня победы? – прорычал он.

– Я могу только просить, чтобы свершилась воля Господня, – смиренно ответил епископ.

– Воля Господня! – скривился конунг. – А как насчет моей воли?

Епископ поднялся со скамьи.

– Ты хочешь решать за Бога, конунг Олав? – спросил Сигурд. – Если ты ищешь богатства, которое может дать тебе любовь Господа, то я с удовольствием буду помогать тебе. И ты знаешь, где меня найти.

Он повернулся и медленно пошел к двери. Я хотела последовать за ним.

– Останься, Астрид! – приказал мне конунг.

Я послушно села на место. Но епископ остановился и повернулся к Олаву:

– Не забывайте, конунг Олав, что королева Астрид находится под защитой Господа.

Он перекрестил меня и вышел.

– Что он хотел этим сказать? – в недоумении спросил Олав.

– Господин, ты и сам слышал, что именно он сказал, – спокойно ответила я.

– Да, – прикусил губу Олав, – и он не хочет просить для меня победы.

– Он обещал просить Бога, чтобы исполнилась воля Божья. Если Господь действительно хочет, чтобы ты победил, он пошлет тебе желанную победу. Мне кажется, ты слишком рано осудил епископа.

Он задумался, наморщив лоб,

– Я не понимаю, в чем разница, если ты считаешь, что Бог дарует тебе победу, – наконец произнесла я.

– Вполне возможно, ты и права, – ответил конунг. Но он все еще никак не мог успокоиться.

– Я хочу, чтобы сегодня ты разделила со мной супружескую постель, – неожиданно сказал он.

Я так растерялась, что даже не смогла скрыть своего отвращения.

– Да, господин, – только и ответила я.

Я легла в постель, не испытывая ни малейшей радости.

Но он просто прижался ко мне, как зверь, который ищет тепла.

На следующий день в мои палаты неожиданно пришел конунг.

Было как раз время отдыха. После службы в церкви ко мне пришли священники, они переписывали Псалтирь – один из них читал вслух, а другой писал. Я сидела за шитьем, а Ульвхильд играла на ступеньке у трона. Совсем недавно один из исландцев вырезал ей из дерева лошадок, которых она катала по полу. В углу за прялками сидели мои девушки, а напротив расположились за шахматами два дружинника конунга. Но они больше шутили с девушками, чем играли. Я как раз собиралась сделать им замечание, потому что они мешали служанкам работать. В палатах приятно пахло свежим хлебом.

Конунг Олав замер в дверях. Как только я увидела его, то сразу же поспешила навстречу.

– Добро пожаловать, господин, – приветствовала я своего мужа. В мои палаты он пришел впервые.

Он сразу же прошел к трону. А я поднесла ему пива.

Он принял чашу, выпил и осмотрелся.

– Так вот, значит, как ты все тут устроила, – сказал он. – Как в простом доме бонда.

Он бросил взгляд на священников, переставших переписывать книгу, и дружинников, тоже прекративших игру.

– Да тут и все мои мужи – и ученые, и доблестные, – добавил конунг.

– Господин, – сказала я, – быть может, они тоже выросли в доме бондов. Как и я. Ведь ты же знаешь, что меня воспитывал Эмунд из Скары. Поэтому я все тут так и устроила.

– Так палаты твоего отца в Свитьоде тебе были не милы?

– В палатах моего отца дули холодные ветры, – ответила я, довольная, что он упомянул дом моего отца, а не свой собственный.

Он долго сидел у меня – играл с Ульвхильд, которая, к счастью, привыкла к незнакомым людям и не испугалась своего отца, а улыбнулась ему ласково и доверчиво. Ему так понравилось, что я испугалась, не будет ли он часто наведываться к нам. Потому что Олав постепенно захотел бы все изменить на свой лад в нашей домашней обстановке.

Перед уходом он сказал:

– Я пришел сообщить тебе, что помирился с епископом. Мне кажется, тебе будет приятно услышать эту новость.

Он огляделся и добавил:

– Мне бы хотелось почаще приходить сюда.

– Мой король – всегда здесь желанный гость, – ответила я, но даже не посмотрела на него, когда он выходил из зала.

Сразу же после ухода конунга ко мне пришел епископ – можно было подумать, что он стоял в укромном месте и ждал, когда Олав покинет палаты. Во всяком случае, Сигурд сразу же сказал, что видел конунга.

Я ответила, что Олав пришел ко мне впервые. И рассказала о нашей беседе.

Епископ осмотрелся. Священники и дружинники ушли, остались только служанки. А Ульвхильд заснула рядом со мной на скамье.

– Ты можешь отослать своих девушек? – спросил епископ Сигурд.

Я приказала служанкам отправляться в поварню и помочь готовить ужин.

– Ты очень напоминаешь мне королеву Тюру, жену Олава Трюгвассона, – задумчиво проговорил Сигурд.

– Ты имеешь в виду сестру Свейна Вилобородого, на которой Олав женился против воли ее брата? – спросила я.

– Да, о ней. Она считала, что Олав поступил глупо, когда не привез ее приданое в Венланд.

– И чем же она напоминает тебе меня? Ведь я-то получила свое приданое.

– Я вспоминаю один случай. Олав пришел к королеве и показал стебелек дягиля, который ему удалось отыскать. Тюра пришла в бешенство и сказала, что чем собирать всякие травы, лучше бы конунг отправился за ее приданым. Олав так и сделал. И мы знаем, чем все это закончилось – битвой при Свёльде.

– Я не понимаю, какое это все-таки имеет ко мне отношение, – ответила я.

– Конунг Олав пришел к тебе сегодня предложить свою дружбу и порадовать тебя, а ты оттолкнула его. Совсем как Тюра. И Олав Харальдссон должен был почувствовать себя точно так же, как Олав Трюгвассон, когда принес Тюре стебелек дягиля.

Я поняла, что мне многое надо рассказать епископу. Все было не так просто, как он думал.

Я рассказала ему о Олаве Альве Гейрстадира, о вере своего мужа в то, что он является потомком языческих богов, о мече Бэсинге, который конунг любил больше всего на свете и с которым не расставался даже в постели, о наследстве, полученном от умершего конунга и о многом другом.

Епископ внимательно выслушал меня.

– Олав Трюгвассон тоже верил в колдовство, – сказал он, – но я сумел его переубедить. Но сейчас все обстоит намного серьезнее. Ты позволишь, королева Астрид, рассказать мне о нашем разговоре конунгу Олаву?

Я подумала.

– Не думаю, что конунгу понравится, если он узнает, о чем я тебе рассказала, – ответила я.

– Но ведь речь идет о спасении его души. И ты сама это знаешь. Иначе ты бы никогда не заговорила со мной об этом.

– Я понимаю, что ты должен с ним поговорить. Но не уверена, что тебе надо упоминать о наших с тобой беседах. Олав очень гордится своим происхождением. И он всем об этом с удовольствием рассказывает. Так что ты можешь обо всем этом услышать от него самого.

– Мне не нравится ходить тайными тропами, – заметил епископ, – но я сделаю, как ты хочешь.

И я понимала, что мне понадобится терпение и время, чтобы переубедить конунга. В тот вечер конунг рано лег спать. К счастью, он не приказал мне следовать за ним. Но на следующий день он решил со мной поговорить.

И я была права. Епископ задал ему всего лишь один-единственный вопрос, и этого оказалось достаточно, чтобы Олав тут же все выложил об Олаве Альве Гейрстадира и проникновении Ране в его курган, о смерти Харальда Гренландца и о своем рождении. И о том, что все считали, что в тело младенца переселилась душа Олава Альва Гейрстадира.

Епископ внимательно выслушал рассказ Олава, ни разу не перебив его. Он лишь изредка кивал, чтобы показать, как заинтересовало его повествование конунга.

Потом епископ долго молчал, погруженный в раздумья.

Наконец он сказал:

– Мы уже давно привыкли, что многие конунги считают, что их прародителями были языческие боги. Ты придерживаешься такого же мнения, Олав Харальдссон?

– Никто не может скрыть правду о своем рождении или противиться ей. И я не вижу причин стыдиться своего происхождения, – ответил конунг.

– Все это так, – продолжал епископ, – но ведь ты не очень-то ценишь своего отца, хотя он и знатного рода. Ты считаешь его причастным к своему рождению, тут уж ты ничего не можешь поделать, но главным для тебя является Олав Альв Гейрстадира, который возродился в тебе, не так ли?

Олав кивнул:

– Да, ты прав.

– Но твоя вера не может понравится христианину, тем более священнику.

– Ну и что? Зато мне ее привили моя мать, и королева Аста, и Ране, который заменил мне отца.

– Мне кажется, тебе, конунгу, принявшему крещение, следует отказаться от такой веры, – сказал Сигурд.

– Это невозможно, – ответил конунг, – я не могу отказаться от самого дорогого, что есть у меня в жизни.

– А почему ты так уверен, что у тебя действительно душа Олава Альва Гейрстадира? – спросил Сигурд.

– У меня есть тому подтверждение, – ответил Олав, поглаживая свой меч,

– Но ведь этот меч украли из кургана умершего конунга. И это ничего еще не доказывает.

– Но Ране рассказал мне о своем видении и о желании конунга, чтобы его меч достался мне, – раздраженно возразил Олав.

– Я охотно верю, что Ране действительно вынес этот меч из кургана, но что если его действиями руководил Дьявол? – спросил Сигурд.

– Ты не прав. И Олав Альв Гейрстадира – не Дьявол. Он пожертвовал жизнью, чтобы спасти свой народ от опасности.

– Расскажи мне об этом, – попросил епископ.

– Он был конунгом Вестланда, все любили его и уважали. Кроме того, он был еще и красивым мужчиной. Однажды ему приснился сон, что с востока на страну напал громадный разъяренный бык. Из его ноздрей вырывалось пламя, он несся по Норвегии, не разбирая дороги, и убивал людей. Под конец добрался он и до короля с дружиной. Олав созвал тинг и рассказал о своем сне. Он сказал, что с востока в страну придет бык, который убьет много людей, его самого и его дружину. Конунг повелел также подготовить место для погребения убитых и объяснил, что бык в его сне означал чуму. Как только болезнь сразит самого Олава и его захоронят в кургане, чума прекратится. Все случилось, как и предсказал Олав Альв Гейрстадира.

– Но почему ты говоришь, что он пожертвовал своей жизнью? – спросил священник.

– Все случилось, как в сражении – когда погибает конунг, битва прекращается, – ответил Олав.

– Не думаю, чтобы конунг захотел пожертвовать собой, – возразил Сигурд, – ему следовало бы в таком случае бросить на землю оружие, чтобы прекратить сражение, а твой Олав просто умер от чумы. Он был язычником.

– Он никогда не был язычником, – ответил конунг. – Он принял крещение в Руде.

– А я считал, что крещение в Руде принял Олав Харальдссон, – усмехнулся Сигурд.

– Нет, он принял крещение, когда Олава Трюгвассона крестили в Вике.

– Скажи мне, ты один человек или в тебе живут двое? – так же спокойно, как и раньше, спросил епископ.

– Я один человек, но во мне возродился другой конунг – герой прошлого. Он силен и мужествен. И он имеет полное право называться королем. Но я чувствую в себе и наследство Харальда Гренландца, который был трусом и предателем.

– Ну если ты говоришь, что ты все-таки один человек и тебя крестили в детстве, то тогда стоит говорить только об этом крещении. И если ты думаешь, что приняв крещение в Руде, Олав Альв Гейрстадира заключил тем самым договор с Богом, то ты ошибаешься.

Тут Олав впервые за все время беседы рассердился:

– Ты хочешь сказать, что Господь не принимает Олава Альва Гейрстадира?

– Я хочу сказать, что Господь принимает сына своего – Олава Харальдссона. Ты боролся за введение христианства во имя Господа нашего. Но только святые могут забыть о себе ради других. Нам, грешникам, надо молить о прощении каждый день.

– А как же тогда быть с Олавом Альвом Гейрстадира, с моим мечом и моим прошлым? – с испугом в голосе спросил король. – Ведь даже у короля Карла Магнуса был меч, который он считал подтверждением своего королевского происхождения.

– А тебя это беспокоит? – спросил Сигурд.

– Да, потому что Карл Магнус был христианином.

Епископ помолчал, а потом сказал:

– Неужели ты не можешь жить без всего этого?

– Епископ Сигурд, – ответил конунг, – если бы кто-нибудь сказал тебе, что ты не Ион Сигурд, слуга Божий, исполняющий свои обязанности перед Господом нашим и людьми, а презренный трус и предатель, смог бы тогда жить?

– Я каждый день прошу у Бога простить грехи мои и мою трусость, – смиренно ответил епископ. – И каждый день Бог дает мне силы подняться с колен и идти дальше.

Конунг с изумлением воззрился на Сигурда.

– Неужели у кого-нибудь есть силы вынести такую жизнь? – спросил он.

– Кто хочет спасти свою жизнь, должен ее потерять, – ответил епископ. – Но только тот, кто жертвует своей жизнью ради Бога, способен обрести покой.

Олав помолчал, а потом внезапно застонал, как раненный зверь:

– Нет! Нет! Нет!

И зарыдал.

Епископ подошел и положил ему на плечо руку.

– Иисус совсем не требует, чтобы каждый прошел его путь к Голгофе, – спокойно сказал он. – Надо просто делать хотя бы изредка хоть один шаг к нему навстречу. А милосердие Господне бесконечно.

Через некоторое время конунг поднял голову:

– Но разве не могу я верить в договор Олава Альва Гейрстадира с Богом?

– Если ты доверишься Богу, он дарует тебе победу. Но пути Господни неисповедимы. Победивший в сражении может продать душу Дьяволу. И тот, кто проигрывает в земной жизни, может оказаться на небесах. Никто не в состоянии разбудить в человеке любовь к Богу, пока сам человек не окажется к ней готовым. Об этом говорит весь мой сорокалетний опыт священника. Человек подобен виноградной лозе, которая растет, как возжелает Бог. И священники могут лишь обрезать побеги и следить, чтобы лозе досталось как можно больше света и тепла небес, и поливать лозу из источника божьей мудрости. Я всего лишь виноградарь, конунг Олав. И не мне судить других.