Текст книги "Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню"

Глава 2
Старая Придда. Урготелла. Вержетта Акона

1 год К. Вт. 12-й день Зимних Ветров

1

Двери в кабинет были доверчиво распахнуты, так доверчиво, что ни один стервозник не смог бы подслушать, о чем говорят в эркере. Да и что за тайны могут быть меж блестящим кавалером и немолодой вдовой? Визит вежливости, не более того.

– В этом есть что-то извращенное, – признался Марсель, глядя на женщину, бывшую вечным материным кошмаром. – Вы угощаете меня сырами из Валмона, и мне придется это объяснять отцу.

– А надо ли? – уточнила графиня Савиньяк. – Никогда не считала чрезмерную обстоятельность достоинством.

– Надо! – твердо сказал Валме. – Хотя бы потому, что выражение лица Проэмперадора Юга будет невыразимым. Да, сударыня, это игра слов.

– Я оценила, – заверила сударыня. – Меня не удивляет, что вы сблизились с Рокэ, но почему вы еще раньше не спелись с Лионелем?

– Он был занят, мне такое никогда не нравилось. Если вы думаете, что я полюбил войны и дворцы, то ошибаетесь.

– Однако вы воюете и посольствуете.

– Я втянулся, – вздохнул наследник Валмонов, – но началось все, как тогда казалось, с безобидного развлечения. Сближение с Алвой на первый взгляд сулило прекрасное времяпрепровождение, а вот будущий Прымпердор Северо-Запада, надеюсь, вы мне простите варастийское произношение, не мог предложить ничего захватывающего. В нем не ощущалось роковой пресыщенности, он даже опасным не казался, дуэли не в счет, ведь Лионель дрался главным образом из-за вас. Я же, будучи сыном своего отца, не мог сказать про графиню Савиньяк хоть одно дурное слово и остаться после этого живым и не проклятым.

– Действительно, – вежливо согласилась означенная графиня. – Но сейчас положение несколько изменилось. Если для пользы дела вам понадобится что-то обо мне сказать, не стесняйтесь, только поставьте меня в известность.

– Это сопоставимо с угощением папенькиными сырами. Сударыня, я в самом деле явился с корыстной целью, но, если так можно выразиться, противоположного характера. Речь идет о его высокопреосвященстве и ее высокопреосвященстве, вернее, об их спешном отъезде в Олларианскую академию. Однако мне бы не хотелось повторяться, ведь вы наверняка что-то знаете и о чем-то думали.

– Таково мое обычное состояние, – не стала запираться собеседница. – С супругой Бонифация я все еще незнакома, но ее отъезд легко объясняется присутствием в Старой Придде маркизы Фукиано.

– Возможны и другие толкования. Обратите внимание, я перехожу к основной цели своего визита. Их высокопреосвященства будут вам весьма обязаны, если до увлеченных, гм, политикой дам дойдут некие слухи.

Марсель как мог многозначительно отправил в рот оливку. Собеседница слегка передвинула ложечку, давая понять, что ждет продолжения, и виконт продолжил.

– Мы как-то привыкли, – посетовал он, – что герцог Ноймаринен – запасной регент и прымпердор, а вот ее высокопреосвященства сразу заметила, что он маршал. Поверьте, она очень наблюдательна и предпочитает верить собственным глазам.

– Полезное свойство, хотя порой оно вступает в противоречие с общим мнением и… – графиня тоже угостилась оливкой, – и некоторыми умозаключениями.

– Именно это я и хотел сказать. – Виконт как мог изящно развел руками, которыми следовало немедленно заняться: небрежно остриженные ногти годились для бастионов и лодок, но не для посления. – Чтобы успешно умозаключать, нужно от чего-то оттолкнуться. В случае отсутствия берега приходится отталкиваться от бревен. Правда, бревна порой нападают.

– Порой нападают даже Рожи, – папенькина грёза отодвинула чашечку. – Я знаю, что вы с ними не в ладах, но была бы признательна за возобновление знакомства.

– С Рожей?! Хорошо, я возобновлю.

Ныне обитавшая в гайифской шкатулке маска тупо уставилась на горящие свечи. На первый взгляд она ничуть не изменилась, Валме сделал над собой усилие и взял золотую пакость в руку. Она была тяжелой, холодной и… и всё!

– А знаете, – сообщил виконт в ответ на пытающийся быть спокойным взгляд, – она издохла. По-моему, это просто прекрасно.

Графиня чуть улыбнулась. Восхитительная женщина, и такие странные сыновья, особенно Эмиль… То, что белокурому герою захотелось жениться на Франческе, не удивляет, но зарыться в войну и не писать?!

– Сударыня, – от возмущения Марсель чудом не сунул Рожу в вазу с соленым печеньем, – вы часто получаете письма от сыновей?

– Я чего-то о них не знаю?

– Скорее мне изменяет посольскость. Понимаете, она лучше всего проявляется в обществе людей не самых приятных и не самых умных. Алва считает это благословением великого Бакры, причем снизошло оно незаметно. Это могло произойти, когда мне открылось имя моего козла, но до конца я не уверен.

– Что ж, раз вам изменила посольскость, ведите себя как военный.

– Благодарю. – С графиней Савиньяк Валме, само собой, разговаривал и прежде, но это было не то! – Очень может быть, что нам с Готти предстоит встретить старость средь урготских дождей. Баата на моем месте дал бы понять, что он не жалуется, но наши фамильные ресницы оставляют желать лучшего. Подозреваю, именно поэтому у меня нет сестер – отец просто не мог себе такого позволить.

– Я читала письма принцессы Елены, – графиня вновь взялась за чашечку. – Робер Эпинэ был тронут до глубины души и собирался вернуть их девочке. Очень грустная история.

– Душераздирающая. К счастью, она в прошлом, и я надеюсь, ее высочество в конце концов обретет то или иное счастье. Сейчас же ее чувства все еще обострены, и она обеспокоена душевным состоянием госпожи Скварца, которая гостит в Урготе. Эта дама потеряла горячо любимого супруга и отчаянно нуждается в поддержке жениха, но он, увы, воюет и не склонен к эпистолярному жанру.

– Его младший брат тоже был не склонен, – задумчиво произнесла собеседница. – Тем не менее по возвращении от дриксов он написал мне подробное письмо. Видите ли, Лионель запретил своим «фульгатам» выпускать Арно из дома прежде, чем тот закончит послание.

– Это действенно! – восхитился Марсель. – Но, может быть, вам удастся воззвать к совести графа Лэкдеми? Госпожа Скварца вряд ли будет рада, узнав, что регент Талига запер командующего армией в чулане.

– Пожалуй… – Этой женщине как-то удавалось одновременно пить шадди и блуждать в неких туманах. – Но скрепленные совестью союзы мне не нравятся, для этого я была слишком счастлива в браке.

– Вы правы. – Бедная маменька… и еще более бедный папенька! – Особенно если совесть замешивают на слезах.

2

Проклятые рыбы смирно лежали на дне, чуть шевеля плавниками, зато морискиллы надрывались вовсю; похоже, в их щебете не было ни малейшей корысти, только лучше бы они заткнулись!

– Не стоит беситься, – Франческа поправила выбившуюся из-под сетки прядь, – это самый верный способ сделать неприятное невыносимым. Сядем.

– Только не здесь! – фыркнул Джильди и торопливо объяснил: – Я тут объяснялся, а Юлия кормила этих тварей. Видела бы ты, как они жрали!

– Я видела, – утешила вдова Муцио, огибая столик с рыбьей миской. – Зимний сад – любимое место Юлии; она считает, что ей идет пребывать средь дерев и журчащих струй. Тебе придется устроить в Фельпе нечто сопоставимое.

– Зачем? Это в Урготе полгода льет, а у нас зимой гулять приятней, чем летом, и сад бабка разбила вполне приличный. Добавим, раз уж в герцоги угодили, ваз со статуями, и хватит.

– Ты ошибаешься. Вам с Юлией для счастливого брака нужен зимний сад и вдосталь музыкантов и поэтов. Если подойти к делу разумно, выйдет не столь уж и дорого.

– Франческа, – хорошо, что в Урготелле хоть с кем-то можно не кривить душой, – ты же понимаешь, что счастлив я никогда не буду. Да, я согласился на эту… Юлию ради отца и Фельпа, и я, само собой, женюсь…

– Рану можно перевязать, – женщина остановилась, будто перед ней натянули веревку, – а можно приложить к ней чеснок, чем ты и занимаешься. Пойми, это глупо.

– Я понимаю… свою рану ты перевязала, и она зажила. Не думай, я желаю тебе счастья с Савиньяком.

– Да, – кивнула сразу и вдова, и невеста. – Я хочу быть счастливой, и я буду счастлива. После письма, которое мне наконец-то написал граф Лэкдеми, я в этом уверена, но речь о тебе и Юлии. Меня подобные женщины удручают, но ни одна молоденькая жена не заслуживает страдающего от вымышленного горя мужа.

– Зачем? – слегка растерялся Джильди. – Зачем ты… Если ты, конечно, не хочешь ссоры! Я знаю, ты была влюблена в Муцио, иначе бы никогда не вышла за моряка, но сейчас мой друг забыт. Тебе неприятно, что я храню верность Поликсене?

– Ты хранишь верность своим грезам. – Теперь она повернулась и, не оглядываясь, пошла вымощенной мраморными плитками дорожкой. Пришлось догонять, отводя от лица что-то перистое, будто укроп разросся.

– Грезам? Ты называешь это грезами?!

– Я вежлива, иначе выбрала бы другое слово. С Поликсеной ты ни разу не говорил, вот и натянул на нее свои фантазии, как портнихи натягивают платье на манекен. А он ожил, будто в кошмарном сне.

Луиджи, пойми наконец, я не забыла Муцио и никогда не забуду, но наша любовь была настоящей. Муцио умер, я живу и буду жить дальше, помнить хорошее и жить; ты же влез в траурный мешок и свою любовь не увидишь, даже если она окажется рядом. Юлия тоже живет в мешке, но он у нее хотя бы ажурный и с бантами.

– О да! – Сказать? Почему бы и нет? Секрет этой дуры знают все, от Фомы до здешнего «укропа»! – Юлия, знаешь ли, любит Алву и требует не ждать от нее ничего, кроме исполнения долга!

– Так почему ты не рад? – В устах мужчины подобное удивление – приглашение к вызову. – Это же невероятная удача! Разумеется, если ты не лжешь, нет, не мне и не своим приятелям, а себе.

– Тут ты права, с влюбленной в Ворона куклой мне будет проще, только это… унизительно и для меня, и для Фельпа. – Это Франческа поймет, Гампана есть Гампана. В политике первые, в торговле – вторые, но чувства не про них! – Юлия глупа, я об этом слышал и раньше, а теперь убедился. Глупа и болтлива, она примется объяснять всем, что вышла за меня по приказу отца, а сама страдает.

– Ты делаешь ровно то же.

– Ты сравниваешь?! Меня и… О моем горе знают только близкие, а что на уме у Юлии, известно даже этим кошачьим рыбам!

– Это как раз не страшно, – Франческа чуть улыбнулась, Муцио обожал эту ее улыбку, а она выходит замуж за талигойского маршала. – Рыбы молчаливы, а вот Дерра-Пьяве – не слишком. Ты ревнуешь к Ворону?

– Да нет же! Пусть любит хоть Валме, хоть Савиньяка, только молча! Почему я должен это знать? Что за дурацкие условия, можно подумать, мне нужно ее сердце!

– Ну так его тебе и не предлагают. Ты предпочел бы, чтобы жена донимала тебя своей любовью и рыдала от твоей холодности?

– Я предпочел бы, чтоб она молчала и чтобы у нее в голове было хоть что-нибудь! Моя жена не должна опозорить ни нас с отцом, ни Фельп.

– Твое счастье, Луиджи, что я за тебя замуж не выйду. – Франческа привстала на цыпочки и отломила темно-красный бутон; оказывается, это перистое умело цвести! – Ни одна женщина, у которой в голове есть хоть что-то, не выйдет за тебя без острой на то необходимости.

– И прекрасно!

– Для тебя – несомненно. Умная жена, мой милый, либо будет тобой вертеть, возможно, еще и изменяя, либо отравит. Я бы отравила.

– Пусть об этом болит голова у Савиньяка!

– Зачем? – женщина поднесла сорванный цветок к губам. – Эмиль меня любит так же, как любил Муцио. И тоже боится покоя, того, что мы привыкнем друг к другу и пламя погаснет. К счастью, моряки и маршалы уходят и возвращаются, этого довольно, чтобы сердце горело и не сгорало. Нет, я не стану травить человека, которого люблю и который от меня ничего не скрывает.

– Рад за вас. – Пора прекращать эти излияния! – На свадьбу тебя ждать?

– Скорее всего. Имей в виду, если к осени не случится ничего по-настоящему неожиданного, на свадьбе будет и регент Талига. Все, и в первую очередь мориски, должны увидеть, что Рокэ Алва – друг Фельпа и Ургота. Постарайся вести себя прилично.

– Втолкуй это Юлии. Жениться на девице, которая прилюдно бросится на шею хоть бы и регенту Талига, я не смогу.

– Она не бросится, по крайней мере – прилюдно, а вот ты наверняка будешь с ним пить и рискуешь выставить себя не лучшим образом. Насколько я понимаю Алву, ему ревнивцы не по душе.

– Ты хочешь сказать, что я ревную? Эту… пиончик?!

– Несомненно. Причем из всех видов ревности твоя не только самая пошлая, но и самая безвыходная. Ты избавишься от нее, лишь добившись любви, но у ревнивцев обычно с этим плохо.

– Не думал, что мне захочется назвать глупой женщину, которая… которая…

– …добыла твоему отцу корону?

– Нет, была женой моего друга! Я считал тебя и своим другом, видимо, зря.

– Если под дружбой понимать прикладывание примочек к царапинам, то на такую дружбу я в самом деле неспособна, но счастья я тебе желаю, а быть счастливым с Юлией ты, именно ты, сможешь.

– Так мило глупцом меня еще не называли! Тебе нужна ссора, Франческа? Ты поняла, что хочешь стать правящей герцогиней, но теперь это не выйдет? Или я тебе напоминаю о том, что ты хочешь забыть?

– До сего дня ты мне ни о чем не напоминал, теперь, видимо, будешь. Рыб на дне бассейна и пионы. Будь на мне не юбка, а панталоны, возможно, ты бы меня услышал, а сейчас все, что я могу для тебя сделать, это попросить о помощи виконта Валме. Послезавтра я уезжаю в Талиг, для начала – к графу Валмону. Нужно решать с торговыми пошлинами и преференциями: Фельп был и остается торговым городом, но теперь ему предстоит содержать еще и герцогский двор, а это удовольствие не из дешевых.

– И поэтому ты подбиваешь меня разводить морисские сорняки!

– Да, потому что злящийся с утра до вечера герцог нам обойдется дороже двора и флота вместе взятых, – женщина пристроила цветок на груди и свернула на боковую тропинку. Луиджи непонятно зачем тоже повернул.

Идти рядом и молчать было глупо, смотреть Франческе в спину не хотелось, к тому же нахальные растения так и норовили сунуть в глаз ветку или висячий корень. Не будь этого, Луиджи бы понял, куда выводит дорожка, раньше, а так пестрые плети внезапно расступились, и счастливого жениха вынесло к бассейну с фонтаном. Другому, но на дне все равно шевелили жабрами здоровенные пегие рыбины.

3

«Господин Проэмперадор Юга и дорогой (попробуй только кто-нибудь оценить Вас иначе, чем на вес золота) Бертрам!

Посылаю Вам это письмо взамен только что с огромным удовольствием сожженного, поскольку оно в связи с моим полным успехом утратило всякий смысл, а то, что утрачивает смысл, должно быть уничтожено по возможности быстро. Сие относится ко многому, но только не к книгам, даже самым бестолковым; в этом я убедился, решив по переданному мне регентскому совету (не в том смысле, в котором его понимает мэтр Инголс) перечесть Дидериха. Так и не ставший Сэц-Дораком поэт более всего ценил бастардов и безответную жертвенную страсть, порождающую сонм глупостей, кои множат число трупов.

Освежив в памяти «Плясунью-монахиню», я не удержался и взялся за не столь известную и при этом банальную драму. Некий дворянин возлюбил замужнюю красавицу, увы, оказавшуюся злодейкой, чрезмерной даже по меркам Дидериха. Осуществлять леденящие душу замыслы ей помогали любовник и некий высокопоставленный негодяй. Поначалу преступникам везло, но затем они совершили глупейшую, возможную разве что в дурной пьесе ошибку и оказались в руках уже третьего злодея, коему просто травить и клеветать было мало. Не стану Вам пересказывать всех злоключений просчитавшейся троицы, но в итоге злодей высокопоставленный потерял все, кроме жизни, был вынужден бежать и нашел убежище у верного обожателя к тому времени уже скончавшейся злодейки. Там он укрыл сундук, содержимое коего могло отравить существование множеству персон, как достойных, так и не слишком. К счастью, тайник обнаружил появившийся лишь в самом конце пьесы вельможа, чья роль свелась к допросу слуг и произнесению назидательного монолога. Вы же понимаете, что без финального поучения Дидерих обойтись не мог?

Досадно, но я убил на эту глупость несколько часов, хотя мог бы их провести в обществе старика Шарли, и теперь об этом сожалею, поскольку бедняга погиб. Вы как-то заметили, что жизнь, как свою, так и чужую, следует всячески украшать, разумеется, если свое не вступает в противоречие с чужим. Я мог сделать последний вечер Шарли гораздо приятней, а потратил на глупейшую из драм. Чтобы хоть как-то оправдаться, прошу Вас взять на правах Проэмперадора под опеку имение покойного и не обойти вниманием его доверенных слуг, особо отметив нынешнего управителя, кажется, в самом недавнем прошлом – военного. Разумеется, я немедленно дам знать законному наследнику, но наш великолепный Себастьен вряд ли сможет покинуть армию ради устройства семейных дел…»

О том, что во владения покойного нужно нагрянуть тайно и быстро, можно было написать без обиняков, но Валмон обожал шарады, а у Лионеля выдалось нечто вроде передышки. Бросать корпус, даже толком не оглядевшись, Савиньяк возможным не счел. Сперва следовало проводить Салигана, встретить Вальдеса, убедиться, что «зайцы» скачут прямиком в Олларию, и передать командование легкораненому Стоунволлу, о чьем приходе как раз доложил дежурный «фульгат».

– Впустите, – Лионель отодвинул походную чернильницу, к которой немедленно сунулся инспектирующий стол салиганов полосатик. Странно, почему у матери не водилось кошек, не из-за олларианства же?

– Господин маршал, – доложил от двери полковник. – Явился по вашему вызову.

– Добрый день, – нарочито неслужебно отозвался Ли. – Где сесть, выбирайте сами.

– Благодарю, – Стоунволл зашарил глазами по комнате. Издали он больше не казался лысым. Нет, волосы у драгуна не отросли, их заменила аккуратная повязка цвета пшеничной соломы, которая в полумраке вполне сходила за шевелюру.

– А вы, сударь, похорошели, – объявил соизволивший покинуть захваченную им кровать Салиган. – Так и ходите, пока я не добуду вам паричок, а добуду я его в Олларии. Теперь же вынужден вас на некоторое время покинуть, этого требует мое служение. Оно же требует «закатных тварей» и мозгов.

– Обеспечьте, – велел маршал благоразумно задержавшемуся «фульгату», и Салиган убрался, напоследок стащив со стола встопорщившегося кота. Стоунволл проводил свободного дукса взглядом, но промолчал – видимо, не имел на его счет твердого мнения, которое требовалось незамедлительно изложить.

– Не обращайте внимания, – посоветовал Лионель, из последних сил не представляя Стоунволла в паричке Капуль-Гизайля. – Меня отзывает Алва, так что через несколько дней я отбуду. Вы в вашем нынешнем состоянии сможете проверить окрестности и довести корпус до Аконы?

– Да, – не усомнился в себе полковник. – Сколь быстро мы должны подойти?

– Руководствуйтесь здравым смыслом. Вряд ли от воинства Заля откололись крупные отряды, но мелкие компании бесноватых вреда причинят не меньше. Постарайтесь вычистить все, что возможно.

– Да, господин командующий, я понял. Господин командующий, у меня письмо адмирала Вальдеса.

– Давайте.

Писать Ротгер терпеть не мог, но порой приходилось, и сегодня был именно такой случай.

«Ли, – уведомлял на кэналлийском Бешеный, – если ты к Рокэ, то я тебя, может, еще и догоню. Дело мы сделали, Заль убрался, а тебе остается целый Стоунволл, хотя Юлиане он нужнее. Увы, с этим все печально, а я – к Линде, не проститься навсегда – свинство. Эномбрэдасоберано!»

– Надеюсь, – Лионель неторопливо разорвал записку, – охрану он все-таки взял.

– Да, Монсеньор. Драгунский полуэскадрон.

– Тогда займемся нашими делами. – Возвращать Ротгера сейчас смысла нет, пусть после вчерашнего отдышится, но Рединга и, пожалуй, Лагаши отправить альмиранте в помощь не помешает. – В каком состоянии находятся подчиненные вам на время боя у Вержетты войска? Если сейчас к докладу не готовы, приходите утром.

Стоунволл оказался готов, и командующий узнал, что дела обстоят очень и очень недурно. Убитых, раненых и бесследно сгинувших во время ветреного безобразия насчитали чуть больше трех сотен, а в лошадях потерь почти не было, так как дрались преимущественно пешими. Раненые размещены по приличным домам, в тепле и сухости, лекарь с помощниками стараются как могут.

– Полные списки потерь моего полка, равно как и рапорты тех, кто был мне переподчинен, готовы, их сейчас переписывают набело и не позднее чем через полчаса предоставят вам, – драгун неожиданно совсем по-человечески чихнул, поморщился и поднес руку к повязке. – Прошу простить. Каковы будут наши дальнейшие шаги?

– Зависит от того, как скоро «фульгаты» найдут заячью лежку. – Салиган в лучшем случае выедет через пару дней, а пока будет украшать своей персоной ставку. – Вынужден вас просить забыть встречу с маркизом Салиганом.

– Разумеется, Монсеньор. Правильно ли я понял, что мы возвращаемся в том числе и благодаря этому человеку?

– Да. Это для вас важно?

– Очень. Моя супруга и дочери будут за него молиться. Детские молитвы в глазах Создателя особо ценны, а маркиз, насколько мне известно, прежде вел спорный образ жизни.

– Вы правы. – Создателя, скорее всего, нет и никогда не было, но это не то знание, которое облегчает жизнь полковникам. – Идите отдыхать, Томас, это приказ.

Стоунволл поднес руку к непривычно золотистой голове и исчез за дверью. Унеси начальство вчерашний ураган, полковник бы не сплоховал, но живой и здоровый маршал наполнял его душу покоем, вот и хорошо. Все вообще хорошо настолько, насколько это возможно на Изломе и на войне.

4

Синие сумерки пугали холодом, но смотреть в окно все равно было приятно, и Мэллит смотрела, готовясь зажечь свечу. Гоганни понимала, что нареченный Ли огня не увидит, но когда вечер наливался синевой, поднималась к себе, ставила на окно подсвечник и забиралась с ногами на кровать, не отрывая взгляда от жаркой звездочки. Когда свеча догорала, девушка ее меняла и шла к шьющей золотом Сэль. Иногда они оставались вдвоем, иногда к ним присоединялся генерал фок Дахе, который знал многое о войнах и воинах. Гоганни нравилось спрашивать и слушать, но сегодня герцог Надорэа счел себя здоровым и вышел к обеденному столу, спугнув спокойную радость и убив вкус сырного супа. Генерал фок Дахе остался с назойливым, как остаются в заслоне, позволяя армии отступить, только Сэль не нравилось, когда один закрывает многих, и Мэллит была согласна с подругой.

Девушка смотрела на два огонька – истинный и призрачный, не желая спускаться в общие комнаты и слушать ненужное, но в дверь постучали прежде, чем догорела свеча.

– Извини, – сказала подруга, – приехали из Альт-Вельдера. У тебя родилась сестричка, а мама рада, что Эйвона не убило, но к нам не приедет, потому что ей надо привыкнуть к мысли, что он здесь сидит и говорит глупости. Я была права, хотя ничего хорошего в этом нет, потому что, когда думаешь о неприятном, лучше ошибиться. Понимаешь, я очень боюсь, что мама решит себя принести в жертву сразу нам и своей совести, потому что ей стыдно, ведь Эйвон вернулся, а она совсем не рада. Вот когда мама из-за него плакала, все было в порядке.

– Почему? – спросила гоганни, желая сразу и понять, и прервать чужую печаль.

– Потому что для мертвого ухажера она не могла ничего сделать, а для живого может, и тогда ему будет хорошо, а маме плохо. Однажды мне купили очень красивые туфли с голубыми лентами, страшно неудобные, только Цилла этого не знала и сунула их в печку. Мне было жаль папеньку, потому что он зря потратился, и сами туфли немножко тоже, ведь их так ни разу и не надели. Если бы я встретила мастера, который эти туфли сшил, мне было бы перед ним неловко, но останься они целы, я бы в них мучилась. Неприятный брак – это еще хуже, только мама, кажется, решила мучиться.

– Ты очень расстроилась? – на всякий случай Мэллит взяла подругу за руку. – Все плохо?

– Пока нет, – вздохнула Сэль, – но мне надо идти и говорить с Эйвоном. Если я буду одна, выйдет очень долго, и я могу не выдержать и сказать то, что говорить дурно и невежливо. Ты пойдешь со мной?

– Конечно, но разве будет от меня польза? Или я должна что-то подтвердить?

– Как захочешь… Вдвоем проще сбежать, а без тебя мне придется господина Надорэа заткнуть. Это не самое хорошее слово, зато оно подходит.

– Я пойду с тобой. Когда тебя не было, мне помогал уходить генерал фок Дахе, но разве можно говорить о таком при чужих? Даже Роскошная, когда хотела отругать первородную Ирэну, меня прогоняла.

– Да, так порядочнее. Ее величество тоже говорила с теми, кому требовалось вправить мозги, наедине, но нам не надо, чтобы Эйвон поумнел. Нужно убедить его сидеть здесь, пока маме не объяснят, что с герцогом Надорэа будет хорошо только кому-то вроде герцогини Фельсенбург, если она в самом деле такая, как рассказывает Руперт. Когда будет можно сказать, что Эйвон здесь, я напишу графине Савиньяк, чтобы она поговорила с мамой, у нее получится. Пошли.

– Пошли, – повторила Мэллит, покосившись на свечу в лапках бронзовой куницы. Как просто дать зарок каждый вечер смотреть в огонь, но порой приходится уходить прежде, чем он погаснет.

– Мы можем пойти завтра, – негромко сказала Сэль. – Прости, что я к тебе ворвалась.

– Ничего. Не будем откладывать неприятное, иначе оно станет расти.

Они перешагнули лежащего за порогом Маршала и спустились лестницей, по которой проходило и зло, и добро. Кот за ними не последовал, он понимал, что хозяйка не стремится ни в кухню, ни к садовой двери. Возле комнаты герцога Надорэа подруга вздохнула и поправила воротник.

– С плохими людьми проще, – сказала она, – их можно прогнать, даже выходцев, и от этого не становится стыдно.

Сэль постучала дважды и назвалась, за дверью зашуршало и стукнуло. Герцог Надорэа запирался сразу на ключ и на крюк, хотя к нему приходили, лишь когда без этого было не обойтись.

– Селина! – воскликнул облаченный в коричневое хозяин. – И вы, милое дитя, прошу вас. Но что привело двух юных особ в столь поздний час в мою обитель? Надеюсь, не произошло ничего дурного?

– Мама прислала письмо, – объяснила Сэль. – Она по просьбе графини Савиньяк и графини Ариго гостит в замке Альт-Вельдер. Это очень далеко, и сейчас туда не проехать из-за снега, а потом все начнет таять, так что других писем не будет до середины весны. Мама очень рада, что вы живы и остановились у нас, она бы вам сама все объяснила, но ей пришлось спешить, потому что уезжал гонец к генералу Ариго. Мама успела написать только мне, чтобы я попросила вас задержаться.

– Могу… Могу ли я увидеть ее письмо?! Я не смею молить о праве прочесть посвященные мне строки, только увидеть!

– Я его сожгла, мы привыкли сжигать письма, когда жили при дворе, но я могу отдать вам футляр. Он очень красивый и на нем изображен замок, где мама сейчас.

– Вы ангел! Но как жаль, как невозможно жаль, что письмо погибло, хотя я понимаю… Дорак и его приспешники не оставили нам выбора, мой кузен тоже сжигал письма, даже самые невинные. Страшные времена порождают страшные привычки, и они остаются с нами навеки, но расскажите же о вашей прекрасной матушке! Все, что можете вспомнить и что не является тайной.

– Но я все уже рассказала. Мама написала совсем немного, ведь у нее не было времени. Давайте я принесу футляр.

– Нет-нет, девушке из хорошей семьи не пристало быть на побегушках у мужчины, вы же не камеристка! Я пойду вместе с вами, но где же курьер? Я хотел бы его наградить и задать ему несколько вопросов.

– Он заехал к нам по дороге, ему еще надо в армию к графу Ариго и герцогу Придду. Это солдат, он доставил то, что ему велено, и отправился дальше.

– Как жаль… Но если солдат смог проехать сквозь снега, значит, это возможно! Я знаю, где сейчас ваша матушка, я найду проводника!

– Если бы мама хотела, чтобы вы приехали, она бы так и написала, а она хочет, чтобы вы ждали весны вместе с нами.

– Таково ее желание?

– Да.

– Я подчиняюсь, хотя… Создатель, конечно же! Как же я не понял сразу?! Весной истекает срок траура, о котором я непристойно позабыл. Я с чистой совестью смогу предложить своей избраннице руку и сердце, и нас никто не осудит! Да, разумеется, я остаюсь здесь, с вами. Ваша матушка могла бы велеть мне шагнуть в огонь, и я шагнул бы, а мне предстоит всего лишь ждать! Сама просьба остаться в этом доме означает согласие, но мы не должны давать повода злым языкам, особенно теперь, когда регент Талига возвел меня в герцогское достоинство. Конечно, если вернется юный Ричард, я умолю герцога Алва отменить свое решение, но от мальчика слишком долго нет вестей… Я все еще надеюсь, однако Надор не может оставаться без хозяина, это было бы предательством по отношению к Эгмонту, к кузине…

– Сударь, – напомнила Сэль, – вы хотите мамин футляр для писем?

– Да! Да… Я верну его вашей матушке, но не пустым! Вы не знаете, в этом городе есть ювелир, который может сделать достойные браслеты?

Подруга знала, но день золотых дел мастера короток.

– Драгоценное прекрасно при свечах, но обретает достойный облик при свете дня, – вспомнила уже полузабытые слова Мэллит. – Небо ясное, завтра будет солнце, оно выявит обманное и позволит узнать лучшее.