Текст книги "Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню"

Глава 3
Приддена. Старая Придда

1 год К. Вт. 13-й день Зимних Ветров

1

По крайней мере одним богоугодным делом в Олларианской академии занимались точно – фруктовый сад, в котором утопало главное здание, изобиловал птицами, и подкармливали их на совесть. Опоясавший кардинальские покои широченный балкон – и тот украшала кормушка, где вовсю возились местные пичуги, однако умиления писклявое копошение не вызывало. Матильда поплотней запахнула подбитый мехом плащ и попыталась вспомнить, как Этери называла летучего «карлиона». Увы, память удержала лишь половину кагетского прозвания, настырный обжора на талиг бы именовался «зеленоштанцем», вот только каким?

– И пребудут с нами лишь птицы небесные, – выбравшийся вслед за супругой на балкон Бонифаций был откровенно доволен. – Как ни изворачивайся – не подслушаешь. Вот в столовой и, того более, в кабинете если и вести беседы, то не для себя, но для ушей непотребных. Сие полезно, только как бы ты хихикать не принялась.

– Могу, – согласилась женщина, разглядывая лежащие внизу сугробы, под которыми угадывались цветники. – Я еще и пристрелить могу.

– Не ко времени, – отрезал благоверный, доставая часы. – Регента сподручней в тиши дождаться, а там поглядим. Скоро для приватной беседы здешний боров заявится. Как он тебе с первого взгляда-то показался?

– Да как все они: гидеонит гидеонитом, только аспид. Если бить будешь, я посмотреть хочу.

– Сдержусь, – заверил Бонифаций. – Ты, пока я беседовать буду, погулять бы сходила.

– Не хочу!

– Не для удовольствия. В апартаментах к тебе не подступиться, а в садах али на голубятне – запросто. Должен же кто-то на здешнего Аврелия донести, да и Платон, что мастерскими живописными ведает, мне любопытен. Глянуть бы тебе на богомазов, а то б и картинку-другую добыть на свой вкус. Кардинальшу уважат хоть бы и Леворуким со всеми тварями его.

– Добуду, – чуть не облизнулась алатка, которую потихоньку охватывал охотничий азарт. Разобраться в змеином клубке, где чья башка, а где – хвост, было не только нужно, но и до ужаса любопытно, к тому же хотелось утереть нос Бурразу, которого признанные умники годами держали за тергача. – Только как бы мне по незнанию не наерундить. Я с регентом и паршивцем Валме по три часа, как некоторые, не болтала, а Урфрида мало того что себе на уме, так еще и самого ума небогато.

– То тебе виднее, – кивнул супруг и придвинулся поближе. Поправить подбитый мехом плащ и… вообще. – Кубло в стенах сиих вызрело знатное, а все с того, что Сильвестр, дрянь эдакая, запамятовал, что смертен.

– Вечно у тебя Сильвестр… Забыл бы ты о нем, умер и умер!

– Сам-то грешник умер, – непривычно тихо сказал Бонифаций, – да дела, что наворотил он, живут. Одна радость, не я судья кардиналу сему, а то, чего доброго, рассиропился б и попустил из болота посмертного прежде Суда на кочку выбраться.

Муж, шмыгнув носом, хмуро уставился на шпили большой, впору столице, церкви, и тут в кормушке заверещало. Матильда торопливо обернулась: к вожделенным крошкам, распихивая синиц, вовсю пер дубоносый невежа в красной шапке.

– Кыш, пакостник! – принцесса резко махнула рукой. Птицы – и нахал, и его жертвы – брызнули в стороны, под ноги опустилось одинокое перышко, и стало совсем тихо.

– Почто отворотилась? – грозно вопросил муж, и у Матильды отлегло от сердца. – Соглашались мы друг на дружку «в горе и в радости», значит, и «в силе и в слабости»… Ну явил я слабость, так не потакай! И запомни: дятел то был. Торский.

– Все равно «карлион», – как могла беспечно фыркнула алатка. – Ты давай рассказывай, мне скоро головы морочить, а чем?

– Что б ты да не заморочила? – обрадовал Бонифаций и почесал бровь. – Постой, дай подумать, с чего начинать, чтоб понятно было.

– С чего хочешь, ызаргов я всяких нагляделась, разберусь.

И она разобралась, зря ее, что ли, полвека назад в гаунасские королевы прочили?! Мекчеи, даже братец Альберт, каким бы нетопырем он ни стал, правили сами, а вот в Талиге короли выдохлись, и за дело взялись аспиды.

Диомид, про которого у Бонифация дурных слов не нашлось, выбрал себе в преемники Сильвестра. Этот вроде бы радел за Талиг, но к возможным преемникам ревновал со страшной силой и выставлял всех, кто был хоть на что-то годен, из столицы. Чтоб не искушать близкой властью и самому не искушаться, ибо убийство, что ни говори, штука паршивая, а всех, кто поглядывает наверх, в Багерлее не засунешь.

Спровадив в тюрьму и в провинцию с полдюжины чересчур рьяных собратьев, кардинал вспомнил о Старой Придде. Вернее, о запасной кардинальской резиденции, заложенной в Приддене на второй год Двадцатилетней войны. Тогда удирать из столицы не потребовалось, но не пустовать же немалому подворью! Алонсо Алва, на время болезни короля ставший полновластным правителем, запустил в едва достроенные здания семинаристов, олларианскую типографию и богомазов с их вонючими красками. Дело пошло: икон, священников и книг по военному времени требовалось много, в итоге случилась эдакая церковная мануфактура, приносящая огромный доход, но к столичным делам касательства не имеющая. Война закончилась, но Приддена продолжала богатеть. Сильвестра это полностью устраивало, и он перенес туда еще и Олларианскую академию. Само собой, чтобы уберечь молодых аспидов от столичных соблазнов.

Что до маститых богословов, то им пришлось выбирать между провинцией и отставкой, дающей право на пенсию, но исключающей служение, а значит, и возможность в один прекрасный день заполучить кардинальство вместе с Талигом. Разумеется, честолюбцы откочевали на северо-запад. Еще через пару лет Сильвестр объявил, что к епископскому сану может быть представлен лишь тот, кто не менее четырех лет провел за изучением богословия, прошел испытания и написал диссертацию, кою утвердил сперва Академический совет, а затем лично кардинал. Уже успевшие стать епископами получили чин вице-академика. Вместе с немалой разовой выплатой, достойным жильем при Академии и обязанностью раз в каждые три года проводить там не менее шести месяцев. Усугубляя благочестие и сочиняя трактат, который отправлялся для утверждения совету действительных академиков богословия.

– Так вот оно что! – выпалила почти восхищенная Матильда. – А я-то гадала…

– Что ты гадала, душа моя?

– Как вышло, что никто из аспидов к моему дурале… Альдо Ракану не перескочил. Если уж среди вояк изменники затесались, клирики бы и вовсе… А их поблизости просто не было! То есть кто-то был, но так, мелочь.

– Верно думаешь, – одобрил Бонифаций, – Тут они все, скоты несытые, и запятнаны разве что дуростью да услужливостью, но за то в Талиге не убивают.

– Ну и зря! – женщина красноречиво тронула пристроенные под плащом пистолеты. Шадовы. Бившие еще лучше дьегарроновы хранились под подушкой в гайифской шкатулке. – Аврелий-то и этот, Платон, они друг с дружкой как?

Оказалось, скверно. Платон ходил в главных помощниках прошлого ректора, а тот выстарился не хуже эсперадора Юнния. Никто не сомневался, что после смерти преосвященного академию возглавит именно Платон, но Сильвестр счел иначе и прислал в Приддену Аврелия, бывшего епископа Олларии и, как поговаривали, будущего кардинала. Платону достались печатная и живописная мануфактуры, и он вроде бы даже не особо расстроился. Видимо, думал, что Сильвестр через пару лет отправится к праотцам, Аврелий его заменит и сделает умного Платона столичным епископом.

Придденский гадючник, тихонько извиваясь, ждал кардинальской смерти и дождался, но затем все смешалось. Аврелий, а значит, и Платон ничего не получили, с кардиналами пошла какая-то чехарда, и, самое главное, оказалось, что вожжи перехватили военные. Церковники сперва растерялись, потом бросились приноравливаться к регентам, и тут объявился Бонифаций, которого давным-давно сбросили со счетов.

– Теперь самое веселье и начнется, – на сей раз благоверный почесал нос и закашлялся. – Аж охрип, тебя вразумляючи! Ну да ничего, сейчас не говорить мне, но слушать. Доносить коротко наш брат-аспид не умеет, отойду, водички мятной глотну только. Ты-то поняла?

– Со здешними ясно, – заторопилась Матильда, – теперь про Тита доннервальдского давай. Урфрида, как сюда ехали, обмолвилась, что в кардиналы он ломится, как медведь на пасеку.

– Ломиться-то ломится, но для дела, а что не любят его академики, то нам на руку. Ты только не забывай, что супруг твой в делах здешних ни уха ни рыла, ибо хряк варастийский.

– А кто ж еще? – принцесса нащупала лапищу благоверного и сжала ее. – И с чего только я за тебя вышла? В смысле что мне про нас врать?

– Горда сверх меры, – с ходу решил Бонифаций, – не хотела к братцу в приживалки, вот и согласилась. Еще и глаз на маршала положила, не можешь ведь без дуболомов сих. Дьегаррон башкой скорбен, Ноймаринен – спиною, но и такой меня краше, с того и бешусь, а Тит и пользуется. Влез в доверие, к рукам прибрал, я без него скоро шагу ступить не смогу.

– А не перемудрим? Если Тит не туда потянет, тебе же безобразие прекращать придется; тут с тобой все ясно и станет.

– Времени ему для безобразий не хватит! О, слышишь?

– Идут, – женщина нехотя отпустила мужнину руку и как могла склочно вздернула подбородок. – Сказала же, хочу гулять, и пойду! Вон тут сады какие, впору кабанов гонять, а ты меня в четырех стенах запереть хочешь!

2

Новый кабинет Рудольфа для «прогулок» годился заметно меньше предыдущего, превращенного в парадную гостиную. Шпалеры с горными северными пейзажами тем не менее были хороши, и графиня Савиньяк их с чистой совестью похвалила.

– Не хуже алатских, – Арлетта коснулась вытканного водопада, – и очень подходят хозяину… Хотя он ведь привык во время разговора бродить?

– Рудольфу придется чаще поворачивать, только и всего, – Георгия, подавая пример, опустилась в одно из кресел, расставленных возле украсившейся бронзовыми накладками печи. – Всем нам время от времени приходится чем-то жертвовать. Счастье, что не потребовалось выкупать чьи-то особняки и строить новый дворец.

– О нас неплохо позаботились в Двадцатилетнюю, – улыбнулась гостья. – Цитадель с королевской резиденцией и неподалеку Олларианская академия. Хотя за нее скорее нужно благодарить Сильвестра.

– Ты права, – согласилась хозяйка, дергая звонок, – кардинал тратил на Академию много, хотя сам там почти не бывал. Рудольф доволен.

– Чем, Геора?

– Кардиналом. Вернее, тем, что он поладил с Титом, а вот мне не по себе. Когда видишь, как люди меняются, становится страшно… Ты ведь помнишь Артура Фукиано еще не в черном?

– Конечно, – поняв, куда ее ведут, Арлетта уверенно свернула в другую сторону. – Тебе повезло, Рудольф изменился меньше многих. Я не так давно вспоминала, как он сбежал от Маргариты Борн.

– Да, Рудольф верен мне и Талигу, и я плачу ему взаимностью. Мы с ним ни разу не опускались до ревности. Мама знала, что значит долг, и успела объяснить это нам с сестрами. Бедного Фердинанда воспитывали другие, хотя для Талига и для всех нас лучше было бы наоборот. Король, Арлина, должен быть сильным, но женщине, если она желает счастья или хотя бы покоя, лучше родиться податливой. Не могу выразить, как мне жаль свою невестку, она могла быть счастлива с кем-нибудь вроде моего Эрвина, а ей достался Фердинанд. Одной лозе не стать опорой для другой…

– Я видела поля, заросшие вьюном, рядом с ним никакая другая трава не выживает, но я понимаю, что ты хочешь сказать. Вот поймут ли другие, услышав, что ты считаешь Катарину Ариго слабой.

– Я не говорю с «другими», – покачала головой Георгия, – я говорю с тобой. Катарина безумно боялась Сильвестра и Манриков, но еще больше она боялась Создателя. Этот страх и заставлял ее барахтаться в поисках хоть какой-то опоры. Сильный человек мог сделать с ней что хочет, и делал. Я об эсператистском кардинале, который, по сути, и являлся настоящим регентом. К счастью, интересы этого Левия не противоречили нашим, и, к еще большему счастью, он вовремя и с пользой умер. Ты не согласна?

– Как я могу быть согласна, если его высокопреосвященство знал толк в шадди, а меня спас его человек?

То, что шадди внесли именно сейчас, можно было счесть знамением. Герцогиня с улыбкой предложила выбрать чашечку первой, графиня пожала плечами, она не боялась. Пока.

– Разумеется, ты сожалеешь о приятном собеседнике и благодарна за спасение, – Георгия непринужденно испортила одну из чашек сливками. – Ему и мы с Рудольфом благодарны, но одно другого не исключает. Левий мог быть сколь угодно хорош, но Талиг – это олларианство. Мы не могли себе позволить, чтобы серый кардинал обыгрывал черного, а Бонифаций, даже вместе со столь любимым Рудольфом Титом, эсператисту были не соперники. Потому мне и приходится радоваться смерти наверняка достойного человека… А ведь когда-то Артур Фукиано подавал большие надежды! Ты ведь его знала?

– Не слишком. – Вернулась к кардиналу… Что ж, на сей раз можно и понять. – Моя почти помолвка с его братом обошлась без моего присутствия, а потом я уехала в Савиньяк, так что могу судить разве что со слов Рокэ и Бертрама.

– Бертрама? Как странно… Не думала, что граф Валмон исцелился настолько, что сумел перехватить следующего на север кардинала.

– Сумел бы, – Арлетта вежливо отхлебнула. Чуда не произошло: шадди был бездарно крепок. – Если б узнал и счел нужным.

– Так они не встречались?

– Сейчас, насколько мне известно, нет. Просто Бертрам любопытен, особенно когда речь заходит о кардиналах и маршалах, и он, в отличие от меня, знал Бонифация не понаслышке. Бедняга с юности был ревнив, особенно если соперник носил мундир с широкой перевязью. Кажется, столь скоропалительным появлением его высокопреосвященства в Старой Придде мы обязаны маршалу Дьегаррону, а еще более стремительным отъездом в Академию – твоему мужу.

– Арлина, ты меня пугаешь!

– Всего лишь сплетничаю.

– Вернее, шутишь, – Георгия засмеялась и потянулась к пирожным. Значит, приняла к сведению, но не хочет, чтобы это дошло до собеседницы. – Не знаешь, где взять виды Сагранны и Варасты? Мне кажется, в королевской резиденции, тем более расположенной на севере, должны быть и южные залы. Кагеты, по словам Валме, рисуют каких-то ужасных птиц, а кэналлийцы?

– До недавнего времени на диком юге требовались разве что военные, – Арлетта старательно сощурилась на шпалеры. – Среди алвасетских стрелков можно найти недурного гитариста, но не художника.

– Членов королевской академии сейчас не собрать, придется обращаться в Приддену. Хочешь сказать, что о подобных мелочах сейчас думать не время?

– Не хочу. Единство севера и юга – это не только браки, но и дворцы, и романсы.

– Хорошо, что ты это понимаешь, хотя ты же Рафиано… Наверное, я делаю ошибку, но мне придется быть с тобой откровенной настолько, насколько мать может быть откровенна с другой матерью. Ты к такому не привыкла и уже не привыкнешь, однако у меня нет выбора. Нет, я не об Урфриде и Лионеле, тут ты меня даже не убедила – заставила прислушаться к сердцу.

– Чьему, своему или Урфриды?

– Своему. Я отдаю должное таланту и воле твоего сына, и я понимаю, что наша с Рудольфом дочь не вправе жить для себя, особенно в такое время, но возвращение Алвы дает Фриде шанс.

– Теперь уже я ничего не понимаю. Ты ведь не думаешь уговорить Рокэ жениться?

– Что ты! Просто у Фриды появилось несколько лет, чтобы пережить свое злосчастное увлечение. Она успокоится и поймет, что ей нужен не холод, а тепло. А Роберу Эпинэ нужен разумный, нежный друг, но это ждет. Моя вынужденная откровенность касается Гизеллы… Отчего-то мои девочки бессильны перед твоими сыновьями.

Следовало покаянно вздыхать и сочувствовать, но «урожденная Рафиано», оправдывая репутацию, продолжала щуриться на ползущий по шпалере голубой ледник. Ро успешно сбежал, продемонстрировав негаданную хитрость, а Гизелла, если Арлетта хоть что-то понимала, была не более чем поводом для просьбы убраться из Старой Придды, то есть, конечно же, убрать рокового Арно… Сына чудовищная мать и сама бы с радостью вытолкала на какую-нибудь войну поуютней, но оставлять нарождающийся двор без присмотра было опрометчиво. Не заявись в Старую Придду Валме.

Вдосталь налюбовавшись ледником, графиня Савиньяк снизошла до пирожного и полюбопытствовала, как церковные художники уживаются с академиками, а те друг с другом и с ректором.

– Лионеля в свое время разозлила замена Аврелия на Авнира, – приврала она. – Тогда многие считали, что Сильвестр от бывшего столичного епископа Академией просто откупился.

– Твой сын, само собой, считал иначе.

– Кажется, Ли говорил, что сам Аврелий счел свой отъезд шагом к кардинальству. – О клириках сын не говорил ничего и никогда, но так убедительней. – Забавно, что епископ Сабве и Пуэна придерживался противоположного мнения, полагая удаление Аврелия началом своего собственного возвышения. Видимо, его ввели в заблуждение Колиньяры, а вот кто ввел в заблуждение Тита? Рудольф?

– Ах нет, – отмахнулась Георгия, и Арлетта залюбовалась кружевами на рукавах подруги юности, очень пышными. – Рудольф обратил на Тита внимание, когда тот отказался оглашать послание Агния.

3

Такого количества Адрианов Матильда еще не видела, причем все они были даже не без волос – без черепов. На эсператистской иконе с ее черным фоном подобное еще могло сойти, но олларианцы рисовали святых среди пейзажей. Испакощенный Адриан витал меж каких-то сосенок, которые лишь подчеркивали отсутствие у бедняги изрядной части головы.

– Вы так задумчивы, – приставший к кардинальше благообразный аспид решил наконец подать голос. – Я могу разрешить ваши сомнения?

– Где шлем, – хмуро вопросила принцесса, – или хотя бы волосы?

– Это заготовки, – бросился объяснять клирик. – Лица должны высохнуть, и тогда… поверх красочного слоя… доспехи… серебряная краска… дороже прочих…

Не слушая, Матильда сцапала ближайшего Адриана и, стараясь не замазать пальцев, вгляделась в пустую надутую физиономию.

– Я видела изображения и получше, – буркнула она и тут же услышала, что адрианов в Талиге требуется много, больше, чем других святых, разумеется, не считая Октавии, а хорошие художники дороги. Пришлось набрать кого попало, посадить в ряд и обучить каждого паре мазков. Ценитель, конечно, такое не купит, но бедняки к ценителям относятся редко, а эти адрианы предназначены малоимущим. Его может себе позволить любая вдова или сирота.

– А что могу себе позволить я? – прервала почти гидеонитские излияния алатка. Женщина помнила, что должна выказать норов, но сейчас кусалась не для дела и даже не для удовольствия. Ей было противно, словно при встрече с Хогбердом. – Мне нужен пристойный Адриан, он у меня всегда висел, но раз уж я в Талиге, придется взять что-то здешнее. С пейзажем, но этих я не хочу!

– О, – немедленно возликовал спутник, оказавшийся помощником заправляющего в мастерских Платона, – разумеется, к вашим услугам будет наш лучший мастер. Поверьте, Ришар Дюпон обещает стать новым Рихтером! Если б только вы предупредили о своем появлении! Ваши глаза никогда бы не оскорбило то, что для них не предназначено… Когда мне сообщили, что принцесса Мекчеи вошла через ход для подмастерьев, я не поверил своим ушам…

– Разве вам не сообщили?

– Разумеется, нет, иначе я бы вас встретил. Прошу вас, скажите, кому вы говорили о своих намерениях?

– Вы меня неправильно поняли. В Академии могли слышать о моих привычках, боюсь, я веду себя слишком вольно, но не в мои годы меняться. Где то, что меня не оскорбит?

– Не рискну настаивать, но, возможно, вы согласитесь вернуться и немного подождать в приемной его преосвященства Платона. Понимаете, в состав, которым пользуются мастера, входят довольно… дурнопахнущие вещества. Если вы пойдете напрямик, ваше чувство прекрасного подвергнется серьезному испытанию.

– Оно потерпит, – заверила, принюхиваясь, Матильда. Слева в самом деле отчетливо воняло. – Нам туда?

Нос не подвел, воняли непросохшие святые, никак не меньше сотни. С волосами на них уже был полный порядок, оставались сущие мелочи, которыми и занимались сосредоточенные молодые люди в полотняных блузах. Двое у двери сажали на одинаковых октавий одинаковые блики. На нос, на щеку, на платье, снова на нос, после чего ставшая чуть живее картинка отправлялась к следующему мазиле. Этот раз и навсегда заученными ударами кисти ляпал на небо летящих птичек, за которыми и следила приоткрывшая рот девица с косой. Общая прапрабабка Алвы и герцогини Ноймаринен.

– Сюда, – провожатый с достойным дворцов подобострастием распахнул заляпанную голубым дверь. – Прошу вас… Мастер может показаться молодым, однако своих учителей он превзошел несколько лет назад. Открою вам тайну, иногда Ришару Дюпону позволяются и светские портреты. В целом это не приветствуется, но мастерство не должно ходить избитыми тропами. Вам так не кажется?

– Кажется, – принцесса завертела головой, разглядывая сохнущие творения. Здешние адрианы и октавии отличались от тех, что сохли в предыдущих комнатах, как приторное пирожное от приторного же сухаря. Про олларианскую Октавию Матильда знала маловато, но вот Адриан… Он мог быть грозным, злым, задумчивым, веселым, но никак не значительно-слюнявым.

– Это чей? – вопросила принцесса. – В смысле, это ведь кто-то заказал? Кто?

– Неважно, – спутник решил, что умеет читать мысли. – Теперь он ваш.

– Спасибо, – как могла вежливо поблагодарила принцесса. – Сперва я должна подобрать обивку для стен…

– Вам будет оказана любая помощь, – аспид резко обернулся на скрип за спиной и вновь расплылся в улыбке. – Ваше высочество, представляю вам мастера Ришара.

– Это ваших рук дело? – алатка указала на злополучного Адриана.

– Нет! – возопил коренастый, чудовищно курносый парень. – Это мастер Амадей. Моего тут нет ничего, я с весны работал над триптихом.

– Над каким? – живо заинтересовалась алатка, которой мазила неожиданно понравился.

– Король с королевой и Первым маршалом, – с готовностью объяснил художник. – Теперь все насмарку…

– Почему?

– Так получилось, – торопливо вмешался аспид. – Ваше высочество, вы хотели подобрать святого Адриана.

– А теперь я хочу увидеть триптих.

– Он не окончен, и вы собирались…

– Неважно! – Ногой ее высокопреосвященстве топнуть не удалось, хватило окрика. Прошли очередным коридорчиком, поднялись по омерзительно крутой лестнице и ввалились в огромную комнату аж о четырех окнах. Посреди на столе валялись грифели, куски угля и какие-то наброски, дальше виднелось нечто вроде шкафа, пахло сразу и по-церковному, и нет.

– Вы должны понять, – тянул свое клирик. – Еще ничего не решено… Последнее слово не за нами… Мы как могли подготовили…

На кой ей аспидские художества, Матильда сама не знала, но блеянье спутника распаляло. Алатка прорвалась к холсту и уставилась на висящих в пространстве женщину и двоих мужчин. Работа не была выполнена и наполовину, но рисовать Ришар умел – в том смысле, что у него выходили несомненные святые. Как ему это удалось, кардинальша не понимала, поскольку изображенные не опускали очей, не кутались в древние тряпки и не воздевали рук в благословляющем жесте. Катарину с Фердинандом алатка прежде не видела, но не признать Алву было бы трудно, при этом собой Ворон не являлся, а вот на Адриана тянул вполне. Если подстричь и зачернить глаза.

– Что все это значит? – от растерянности почти рявкнула принцесса.

– Мы… я всего лишь исполнял волю кардинала… то есть мы не знали, что Агния отстранили… Он…

– Погибших во славу Создателя и Талига намеревались причислить к лику святых, – пришел на помощь только что подоспевший клирик, похоже, сам Платон. – В том, что их величеств и Первого маршала живыми не выпустят, сомнений, увы, было мало. Предполагалось, что регент, когда придет черная весть, отдаст соответствующие распоряжения, но создание канонического образа – дело небыстрое, к тому же художник, даже самый лучший, не сразу понимает, что от него требуется. Мы приложили все старания, однако обстоятельства изменились.

– О да, – с чувством согласилась принцесса. – Алва жив, а картину я заберу и буду считать ее Адрианом.

– Но… – позволил себе удивиться Платон, – у святого Адриана совершенно иная внешность.

– Главное, – принцесса не отказала себе в удовольствии поднять палец, как это делал муженек, – не плотский образ, но дух и свет, от оного исходящий. Я вижу Адриана, и не вздумайте мне его испортить.

– Как вам угодно, – не стал спорить со вздорной кардинальшей хозяин, – но сперва осмотрите другие работы. Возможно, ваше внимание привлечет что-то уже готовое.

Не соглашаться было бы слишком, и Матильда чинно пошла вдоль мастерски выписанных ханжей и дурачков, вспоминая Этери с ее красочками и козлом, которого заслонил лезущий из стены сапог. Мутный Рцук волок к морю отгрызенную Рыбкой ногу, плескалось о берега озеро мансая, воровато озирался Хогберд с полными ведрами… Какого шикарного святого сделал бы из него здешний Амадей! Бородатого, значительного, благостного, самое то для рвущейся к корыту своры. Жгучее желание пальнуть в никогда не существовавшую икону женщину слегка испугало, а порожденный воображением Хогберд упорно маячил перед глазами, загораживая настоящих святых, и даже порывался благословить.

– Спасибо за то, что удовлетворили мое любопытство, – торопливо поблагодарила принцесса, – но здесь в самом деле сильно пахнет. У меня… немного кружится голова.

Уже подходя к дому, Матильда сунула руку в карман плаща и нащупала записку. Мелькнула мысль прочесть вместе с Бонифацием, но тот все еще сидел с Аврелием, и женщина не утерпела. На пятнистой от угольной пыли бумаге было торопливо набросано: «Ваше высочество, я в самом деле рисовал Адриана… И у меня получилось! Спасибо Вам. Ришар Дюпон».