Текст книги "Четыре друга на фоне столетия"

Моя прабабка была двоюродной сестрой Станиславского, одна из ее дочерей вышла замуж за друга Тургенева. Прабабка после смерти мужа осталась молодой вдовой с детьми. И сумела не просто справиться с Трехгорной мануфактурой, но и поднять ее!

Ее дочь Варвара вышла замуж за мужа своей покойной сестры. Когда та умерла, прабабка заставила Варю взять овдовевшего зятя в мужья, чтобы детей воспитывала не мачеха, а родная тетка.

Брат моей бабушки со стороны мамы – Евгений Сергеевич Боткин – был врачом Николая II, последовал за ним в ссылку и был расстрелян в Екатеринбурге.

Он, кстати, отказался сотрудничать с новой властью. И за это именно ему поручили разбудить семью императора в их последнюю ночь.

Жена его в это время вместе с двумя детьми находилась в Париже. Они выжили.

У нас говорили, что дядя Женя был героем и святым. Считали, что его надо канонизировать. Он ведь сам пошел на смерть, отказавшись предать государя.

В советские времена о нем не говорили, кроме того, что вместе с царем был расстрелян его врач. Но дома у нас о нем никогда не забывали.

Говорили, что он очень любил детей. Но был очень занят. Ему часто приходилось жить во дворце, так как наследник был очень болен. Дядя Женя ведь был лейб-медиком и по долгу должен был находиться рядом с императорской семьей.

Дедушка рассказывал, что там был врач Бадмаев – друг и пособник Распутина. Именно благодаря Бадмаеву наследнику становилось плохо аккурат в те дни, когда Распутин уезжал. И императрица думала, что здоровье сына связано с присутствием Распутина. А Бадмаев просто цесаревичу что-то подмешивал в еду…

Это все имена, значимые в русской и мировой истории. Но ничего особенного в этом нет.

Так было у всех. Все женились на знакомых из одного круга. Конечно, кто-то мог жениться на крестьянке. Но для этого надо было жить в деревне, чтобы ее встретить. Такой случай был бы уникальным. Потому и женились и выходили замуж за людей своего круга.

Браки были не то чтобы сословными, но естественными. А после революции все, конечно, уже смешалось…

* * *

Я уже давно живу на свете и могу сказать одно: Божья воля существует. А судьба…

Я верю, что человек волен исполнить то, что ему дал Создатель.

А еще человек может раскаяться и изменить свою судьбу.

В скандинавских сагах злые норны правят миром. Но их власть бессильна, если они не находят сообщников в наших душах…

Глава 2
Светик

Линия жизни

Святослав Рихтер

Родился 20 марта 1915 года в городе Житомир в семье композитора и органиста Теофила Рихтера и портнихи Анны Москалевой.

В 7 лет начал учиться музыке.

В 1934 году на сцене Одесского дома инженеров состоялся первый сольный концерт Рихтера-пианиста.

Летом 1937 года приехал в Москву и поступил в консерваторию в класс Генриха Нейгауза. Однако за несдачу экзаменов по общеобразовательным предметам был отчислен и вернулся в Одессу. Лишь после вмешательства профессора Нейгауза смог вернуться в Москву и начать учебу в консерватории.

26 ноября 1940 года состоялся первый концерт в Москве, на котором Рихтер исполнил Шестую сонату Сергея Прокофьева.

В 1943 году состоялось знакомство с Ниной Дорлиак, в будущем ставшей его гражданской женой.

В 1948 году состоялись их совместные выступления в Бухаресте.

В 1949 году становится лауреатом Сталинской премии 1-й степени.

1951 год – Сергей Прокофьев посвящает Рихтеру Девятую сонату, первое исполнение которой состоялось 21 апреля.

В 1952 году первый, и единственный, раз выступил в качестве дирижера.

За исполнение Второго концерта Брамса стал лауреатом премии «Гремми» – первым среди музыкантов Советского Союза.

Один из самых гастролируемых пианистов мира. Первые заграничные гастроли состоялись в Румынии.

1961 год – знакомство с Пабло Пикассо, выступление в Ницце на вечере, посвященном 80-летию художника.

1 декабря 1981 года – первый музыкальный фестиваль «Декабрьские вечера» в ГМИИ им. Пушкина.

28 марта 1995 года – последнее выступление, состоявшееся в немецком Бремене.

Народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской, Ленинской и Государственных премий.

Скончался 1 августа 1997 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Нина Дорлиак

Родилась 7 июля 1908 года в Санкт-Петербурге в семье профессора Московской консерватории Ксении Дорлиак.

До большевистского переворота 1917 года Ксения Дорлиак была фрейлиной последней российской императрицы Александры Федоровны.

В начале 1930-х годов переехала в Москву.

Родная сестра актера театра им. Вахтангова Дмитрия Дорлиака, считавшегося первым героем-любовником Москвы. После смерти брата воспитывала его сына Дмитрия, ставшего единственным наследником Рихтера и Дорлиак.

1941 год – уезжает в эвакуацию в Тбилиси, где сближается с Ольгой Книппер-Чеховой, актрисой Художественного театра, вдовой Антона Чехова, и композитором Сергеем Прокофьевым.

Первый соместный концерт с Рихтером состоялся во время авторского вечера Сергея Прокофьева в 1945 году.

С 1947 года – профессор Московской консерватории.

Одно из самых известных произведений в ее исполнении – «Гадкий утенок» Прокофьева.

Народная артистка СССР.

Скончалась 17 мая 1998 года.

Похоронена на Новодевичьем кладбище.

* * *

В 1956 году среди подписей в ходатайстве об освобождении Прохоровой стояла и подпись Святослава Рихтера. Ее Светика.

Во время нашей первой встречи Вера Ивановна рассказывала о Рихтере до пяти утра. И потом, во время всех наших последующих бесед, как я уже упоминал, имя великого пианиста постоянно звучало из ее уст. И в этом не было ничего странного: Рихтер был поводом не только моих разговоров с Прохоровой. Он был смыслом всей ее жизни.

Французский режиссер Брюно Монсенжон, имя которого, кстати, еще появится в этой главе, получив предложение Рихтера записывать его мемуары, признавался, что, едва приступив к работе, ощутил страстное желание заснять монологи пианиста на камеру. Что ему в конечном счете и удалось.

У меня, слушавшего воспоминания Веры Прохоровой и переживавшего в эти мгновения все, кажется, возможные эмоции, тоже очень скоро появилось сожаление, что биография века, а более точного определения к рассказам Прохоровой подобрать вряд ли возможно, записывается лишь на диктофон.

С одной стороны, можно позавидовать Монсенжону. А с другой, я тоже считаю себя счастливцем. Потому что монологи Веры Ивановны мне удалось записать. Пусть хотя бы на диктофон и любительскую видеокамеру.

А с другой стороны, почему так уничижительно «хотя бы»?

Думаю, это как раз самая идеальная форма для рассказа о человеке, который после музыки больше всего любил читать.

Кстати, отношение к книгам было своеобразным камертоном, благодаря которому Рихтер понимал, что за человек перед ним.

Он сам, кажется, едва ли не наизусть знал все великие книги мира. С Юрием Нагибиным у них, например, была такая игра – кто лучше знает Пруста. Один из друзей произносил какую-нибудь строку из произведений французского гения, а другой должен был ее продолжить.

Последней книгой, которую перечитывал Рихтер перед смертью, была «Отцы и дети» Тургенева. Поначалу роман ему читали вслух. Но когда дошли до эпизода смерти Базарова, чтение решили прервать. Тогда Рихтер сам взял книгу и дочитал ее до конца…

Другой страстью музыканта было кино. Не случайно одними из самых близких его подруг были две самые большие мировые кинозвезды – Любовь Орлова и Марлен Дитрих.

С Любовью Петровной его познакомил отец, который давал Орловой частные уроки во время ее гастролей в Одессе. Спустя годы именно Любовь Петровна сыграет важную роль в том, чтобы Рихтера выпустили на его первые зарубежные гастроли. А в 1952 году с ее легкой руки музыкант даже снялся в фильме. В картине Григория Александрова «Композитор Глинка» Рихтер сыграл Ференца Листа.

Знакомство с Марлен Дитрих состоялось в Париже. Актриса пришла на концерт пианиста и была под таким впечатлением от его игры, что отправила музыканту записку, в которой на нескольких языках объяснилась в любви и пригласила в гости.

Рихтер приглашение принял и преподнес Дитрих алую розу. Потом он с улыбкой рассказывал, с каким разочарованием его встретила кинодива. Очевидно, вспоминал Рихтер, она ждала что-то большее, чем одну розу.

Потом между ними завязались дружеские отношения. Дитрих даже обсуждала с музыкантом сценарий собственных похорон и интересовалась, есть ли такой же сценарий у самого Рихтера. Когда Марлен умерла, уже через несколько дней после ее смерти Рихтер сыграл в Мюнхене концерт памяти Дитрих…

Я не случайно начал рассказ о Святославе Рихтере именно с этих историй. Потому что в них, на мой взгляд, он предстает реальным человеком. А не этаким «Пушкиным от рояля» с известным всему миру по фотографиям обликом – лысоватый, во фраке, с отрешенным лицом и за роялем.

Если продолжить тему об увлечениях Рихтера, то на третьем месте после литературы и кино (не по важности, а если просто по порядку) будет живопись.

Самого Святослава Теофиловича не раз писали. Есть даже картина, на которой он изображен опять-таки во фраке и за инструментом, а рядом с ним стоят рабочие в спецовках и, как говорится, внимают. Картина Е. Корленко называется «Музыка и труд». И получилась она такой же фальшивой, как и сама идея советских начальников устраивать подобные концерты.

Но есть и портрет кисти Кетеван Магалашвили, который сегодня находится в Национальной галерее Грузии. И вот там Рихтер совсем другой – такой, какой он, наверное, и был в жизни. Недаром он сам говорил, что счастливейшие дни в своей жизни провел в конце сороковых годов в Тбилиси, когда рядом с ним были друзья. А Кетеван Магалашвили, конечно же, была одним из них…

В этой книге не будет критических размышлений о том, когда и какой концерт Рихтер исполнил лучше. Они в контексте настоящего рассказа тоже будут выглядеть фальшиво и даже, наверное, нелепо. Потому что я разговаривал не с музыковедом, а с женщиной, которая шесть десятков лет просто была самым близким для Рихтера человеком.

Здесь будет история обычного гения, о котором следует не только написать книгу, но и снять художественный фильм. Ибо его жизнь – это самый великий сценарий, который мог сочинить XX век.

Одну из главных ролей в нем конечно же сыграет и Вера Прохорова. И потому ей слово…

* * *

Когда Рихтер приехал в 1937 году в Москву из Одессы и поступил в консерваторию, то Нейгауз прописал его у себя.

А всю войну Слава прожил у нас. Я тогда была студенткой, Светик – студентом, дом наш был открытым и гостеприимным.

Наша первая встреча со Светиком состоялась в доме Генриха Нейгауза в день именин Варвары – 17 декабря 1937 года. Генрих Густавович всегда отмечал этот праздник. Варварой звали мою бабушку, тещу Нейгауза. Генрих Густавович был женат на моей тетке, поэтому в его доме я бывала довольно часто.

Сам Нейгауз был из Елисаветграда, где у его отца была своя музыкальная школа. В этой школе учились и Генрих, и Зинаида (будущая жена Пастернака), и моя тетка Милица. О Милице Генрих Густавович говорил: «Она моя первая и третья жена». В Елисаветграде у них был роман, а потом Нейгауз уехал в Киев и из-за Гражданской войны они оказались отрезаны друг от друга. В Киеве Нейгауз стал профессором и мужем Зины. Лишь после того как Зинаида вышла замуж за Пастернака, Нейгауз наконец женился на тете Милице. Причем так получилось, что младшего сына Стасика Зина оставила тетке и Генриху Густавовичу. Она больше всех любила старшего сына Адика. С ним и Борисом Леонидовичем ездила в Тифлис. Только когда Адик умер от туберкулеза – это случилось в мае 1945 года, – Зина обратила внимание и на Стасика…

У Генриха Густавовича был наивный отец. Он писал письма родственникам в Германию и рассказывал в них обо всем, что видел. А видел он довольно неприглядные вещи – голод, очереди, циничное поведение властей.

Его пытались отговорить от излишней откровенности. Но он отмахивался: «Кто будет читать мои письма?» И еще приписывал в них: «Гарри боится вам писать (дома Генриха Густавовича звали Гарри. – В. П.), но он чувствует то же самое».

Потом, когда Генрих Густавович был арестован, ему эти письма цитировали следователи…

* * *

Наше знакомство с Рихтером состоялось за несколько лет до ареста Нейгауза. Тогда в доме царило праздничное настроение, и ничто не предвещало грозных событий, которые вскоре потрясли всю страну…

Это произошло, как я уже говорила, на Варварин день. Я пришла, сняла шубу, а я неловкая, и она все время выпадала у меня из рук.

Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала: до чего же милый и приятный человек.

– Слава, – представился он.

– Вера, – ответила я.

Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала – этого человека я знаю очень давно…

Жизнь наша была очень веселой.

Светик вовсю хулиганил с дочерью Нейгауза Милкой. Она как-то предложила бросить из окна тарелки, чтобы посмотреть, как они будут падать. Картина им так понравилась, что они принялись бить всю посуду.

И тут в комнату зашла моя тетя.

– Что это за безобразие, что вы делаете? Ах, все тарелки разбили? Ну, если последняя осталась, тогда и ее бросай!

В консерватории Слава категорически не мог сдать военное дело и марксизм. Мы с ним по очереди занимались.

В конце концов он придумал, как одолеть эту науку. Говорил: «Как бы понять слово „партия“? Ага, нарисую ее как дом (а он очень хорошо рисовал). Так, партия ушла в подполье, значит, дом опустился под землю».

О вождях мог запомнить только то, что Сталин и Ленин – вожди, а Троцкий – иуда.

Когда его спрашивали, а кто такой Жданов, он уже не знал, что ответить. А услышав, что Жданов тоже вождь, удивлялся: «И почему все так хотят быть вождями?»

* * *

Светик был очень дружен с Ростроповичем, он был всего на несколько лет его старше.

В консерватории им даже выдавали один лист с талонами на двоих. Там все по алфавиту было, а они оба на букву «Р». Предполагалось, что музыканты получали этот лист, а потом делили пополам.

А поскольку обычно я получала за Славу талоны, то решила первым делом отвезти их домой Ростроповичу Дверь мне открыла его мать, Софья Николаевна. Она была очень колоритной женщиной, с большой толстой косой. Довольно решительная дама. Ростропович почему-то называл ее Чижиком.

Вспомнилась одна забавная история.

Ростропович талантливо умел пародировать голоса людей. И вот как-то, когда его не было дома, у них зазвонил телефон. Это был, кажется, Мигай, профессор из консерватории. Почему-то он позвонил в семь утра. И мать Славы взяла трубку и довольно-таки прямо сказала все, что думала о звонящем. «Я тут голая стою и тебя дурака в семь утра слушать должна?!» Она была уверена, что звонит Слава.

Ну так вот, привезла я Ростроповичу талоны, и он очень обрадовался. «Как хорошо быть на одном листе с Рихтером. А то до этого я был с одной виолончелисткой, так она первая получала талоны и все тратила на себя!» Ростропович был очень непосредственный человек.

Как-то он поехал на гастроли, по-моему, в Свердловск. А тогда было трудное время, и он не смог найти манишки. В итоге надел под фрак вырезанную из простыни материю. Ботинок своего размера тоже найти не смог и обул на два размера меньше. И вот практически на цыпочках вышел на сцену и начал играть. Во время выступления материя из-под фрака вылезла и стала топорщиться, словно крылья. Зал принялся переговариваться. А потом один мужчина не выдержал, подошел к сцене и сказал Славе: «Уходи!» И он ушел – со своими крыльями, на цыпочках, волоча за собой виолончель, как дети волочат на веревочке игрушечную машину.

Мы были дружны. А потом он женился на Галине Вишневской, довольно властной женщине. И наше общение со Славой сошло на нет.

В 1973 году в Большом зале консерватории Рихтер, Ойстрах и Ростропович должны были играть Тройной концерт Бетховена. Власти Ростроповичу выходить на сцену Большого зала не позволили. И заменили его другим музыкантом. В ответ Светик отказался играть. И в итоге концерт Бетховена сыграл все-таки Ростропович.

* * *

С Рихтером мы были очень близки до его последнего дня.

У меня было к нему большое чувство, которое началось с дружбы. А когда встал вопрос о его аресте, я поняла, что Светик для меня больше, чем просто друг…

4 ноября 1941 года арестовали Генриха Густавовича Нейгауза, он же был немцем. Его обвинили в том, что он отказывается эвакуироваться из Москвы. А он не мог оставить Милицу, которая не хотела уезжать из столицы из-за старой матери. Та бы просто не перенесла дорогу.

Бабушка Варвара умерла год спустя, в 1942 году…

Потом из ссылки Нейгауза освободят благодаря усилиям его учеников Гилельса и Зака. И позволят из Свердловска вернуться в Москву…

Через несколько дней после его ареста пришли и за Святославом. Он находился в ванной, когда в квартиру заявился энкавэдэшник и объявил: «Лихтеру с вещами необходимо явиться туда-то».

Милка, дочь Генриха Густавовича, была еще девчонкой. Она и встретила чекиста. Выслушала его и крикнула: «Свет, это к тебе». Рихтер вытянул руку из ванной комнаты, взял повестку, прочел ее и выходить отказался: «Это Лихтеру. А я Рихтер и никуда не пойду».

Так посыльный ни с чем и ушел. Но мы поняли, что на этом дело не закончится и Светику надо уезжать. А поскольку стараниями все того же НКВД в нашей квартире на улице Фурманова переулке освободилась одна комната – были арестованы мои дядя, тетя и двоюродный брат, то Рихтер уже через день перебрался к нам и прожил в этой комнате всю войну.

Его хотели арестовать из-за национальности, он же тоже был немцем. Ему из-за этого и первое место на конкурсе имени Чайковского не дадут, он его разделит с другим пианистом.

Хотя когда уже после войны ему, знаменитому на весь мир пианисту, говорили в Германии: «Вам, наверное, приятно видеть на вашей Родине великую реку Рейн», он отвечал: «Моя родина – Житомир, и Рейна там нет».

* * *

У Светика было ощущение, что с ним ничего не случится. Как будто он был в дружбе со всеми элементами природы.

И даже страшные эпизоды его жизни, которые сокрушили веру в самого любимого человека – в мать, и смерть отца не смогли погасить в нем внутренний свет.

Но я думаю об этом не надо…

Или если уж вспоминать, то обо всем?

К сожалению, я довольно точно знаю, как все было.

В 1937 году Слава приехал из Одессы в Москву поступать в консерваторию к Генриху Нейгаузу. Хотя Светик нигде не учился (только дома отец занимался с ним), Нейгауз сказал: «Это ученик, которого я ждал всю жизнь». Потом Генрих Густавович в одном из писем напишет: «Рихтер – гениальный человек. Добрый, самоотверженный, деликатный и способный чувствовать боль и сострадание».

И Слава начал учиться в консерватории. Поначалу жил у друзей, а потом его прописали у Нейгауза, и он перебрался туда.

Родители его остались в Одессе.

Отец был на 20 лет старше матери. Слава рассказывал, что тот был замечательным музыкантом, играл на органе и даже сам что-то сочинял. Преподавал в консерватории и играл в кирхе.

Мать его была русской – Анна Павловна Москалева. Очень красивая женщина каренинского типа – полноватая, с грациозными движениями. Была абсолютно рыжей. Когда ее спрашивали, чем она красит волосы, Анна Павловна подзывала Славу, и он выбегал «красненький, как апельсинчик».

Если отец был от него, может быть, несколько далек, то мать была для Славы всем. Она очень хорошо готовила и замечательно шила. Семья в основном и жила на деньги, которые своим мастерством зарабатывала Анна Павловна. Утром она шила, днем убиралась и готовила, а вечером снимала халат, надевала платье, причесывалась и принимала гостей.

Среди друзей дома был некий Сергей Дмитриевич Кондратьев. Это был человек, внешне очень похожий на Ленина. Инвалид, который мог передвигаться только по квартире. Обеды ему приносила Анна Павловна. Кондратьев был музыкантом-теоретиком и занимался с Рихтером. Слава рассказывал, что этого человека, давшего ему очень много в смысле теории музыки, он не выносил.

Славу раздражала его слащавость. Кондратьев, например, писал Свете в Москву: «Дорогой Славонька! Сейчас у нас зимушка-зима, морозушко постукивает своей ледяной палочкой. Уж до чего хороша русская зимушка, разве сравнишь ее с заморской!»

23 июня 1941 года Слава должен был лететь в Одессу. Из-за того, что началась война, все рейсы были отменены. Но несколько писем от матери Светик получить успел. Анна Павловна писала, что у папы все нормально, а она ходит к Сергею Дмитриевичу и думает перевезти его к ним, так как передвигаться по Одессе с каждым днем становится все сложнее. Светик восхищался мамой: «Она по 20 км проходит, чтобы ухаживать за больным».

Потом Одессу захватили немцы, и переписка прекратилась.

Все это время Светик рассказывал о маме, мечтал, как она приедет к нему в гости. Когда мы готовили картофельные очистки – другой еды не было, – он говорил: «Вкусно получается. Но мама приедет и научит вас готовить еще вкуснее».

* * *

Хотя время было голодное, когда Светик возвращался с выступлений на фронте, то каждый раз привозил консервы, и мы устраивали настоящие пиршества. Соседи удивлялись тому, что у нас происходит: раздаются крики «Бей! Режь!» А это Светик кричал: «Пей! Ешь!»

Мало того, Светик как-то воскликнул: «Как скучно мы живем!» – и предложил устроить домашний спектакль.

Мы разыграли с ним сцену из «Войны и мира», в которой Пьер Безухов узнает, что Элен ему неверна и в гневе бросает в нее чем-то тяжелым. Я играла Элен. После представления Светик похвалил меня: «Как здорово у тебя получилось! Ты так естественно пригнулась». А что мне оставалось делать, когда у меня над головой просвистела огромная партитура Вагнера!

Потом Светик стал раздумывать, как обыграть «Времена года» Чайковского. Выбрав «Подснежник», попросил дать ему белую простыню. А когда ему отказали – война же, не до стирок – и дали уже пожелтевшую, он не расстроился: «Ну и ладно, пусть будет как будто мартовский снег».

Мы каждый день ждали, что его могут арестовать и до пяти утра не ложились спать и читали. Ведь узнать его новый адрес НКВД не составило бы никакого труда. Но, наверное, им было не до этого или просто лень. А мы за это время успели столько прочесть – и Шекспира, и Ибсена, и Мольера.

Все эти годы Светик жил надеждой встречи с родителями.

Мама была для него всем. «Я только скажу, а мама уже смеется. Я только подумаю, а мама уже улыбается», – говорил он.

Анна Павловна была ему и подругой, и советчиком, и основой нравственности.

До войны она приезжала в Москву и обворожила нас всех – и молодых, и взрослых. Мы все стали писать ей письма.

Одна из знакомых девушек Славы написала Анне Павловне, что Рихтер не вернул ей книгу. И добавила, что, наверное, «все таланты таковы». Анна Павловна тут же прислала сыну письмо: «Как стыдно тебе будет, если тебя станут ценить только как талант. Человек и талант – разные вещи. И негодяй может быть талантлив».

Вот такими у них были отношения.

Неудивительно, что мы все находились под обаянием ожидания встречи с Анной Павловной.

Когда Одессу освободили, туда поехал знакомый Светика, инженер по профессии, который должен был оценить состояние города. Через него Светик передал матери письмо, мы тоже написали ей.

Это было в апреле. Святослав уехал на гастроли, а мы ждали возвращения этого знакомого инженера. Уже прошел срок, когда он должен был вернуться, а у нас мужчина так и не появился. Тогда я сама поехала к нему за город. Отыскала его дом, вижу, он на огороде что-то делает. И такое у меня появилось предчувствие, что лучше бы мне к нему не подходить. Но я отогнала эти мысли. «Плохие новости, – встретил меня мужчина. – Отца Светика расстреляли. А Анна Павловна, выйдя замуж за Кондратьева, ушла с немцами».

Оказалось, что этот Кондратьев был до революции большим человеком и его настоящая фамилия чуть ли не Бенкендорф. В 1918 году при помощи дирижера Большого театра Голованова и его жены певицы Неждановой ему удалось поменять паспорт и стать Кондратьевым. Больше двадцати лет он притворялся инвалидом. А мать, которой так восхищался Светик, имела с ним роман. И в конце концов даже перевезла его к себе. Получилось, что ходила Анна Павловна не к больному товарищу, а к возлюбленному. И предала и мужа, и сына. Она ведь отдала мужа на смерть. Светик рассказывал: «Это не доказано, но говорят, что сам Кондратьев на отца и донес».

За неделю перед сдачей Одессы родителям Рихтера предложили эвакуироваться. Но поскольку Кондратьева с ними не брали, Анна Павловна уезжать отказалась. Тем самым подписав мужу смертный приговор. Если немец Рихтер не хочет уезжать накануне сдачи Одессы, вывод напрашивался один: он ждет фашистов. Отца Святослава арестовали, погрузили с другими одесскими немцами на баржу и утопили в море.

«Папе и маме предложили эвакуироваться, – рассказывал потом Светик. – Но Кондратьева не брали. И мама отказалась. Я думаю, что папа все понял».

Когда в город вошли немцы, Кондратьев обнародовал, кто он на самом деле. Более того, женился на Анне Павловне и взял ее фамилию. Когда много лет спустя Светик приехал к матери в Германию и увидел на дверной дощечке надпись «С. Рихтер», ему стало дурно. «Я не мог понять, при чем здесь я, – рассказывал он мне. – И только потом догадался, что „С“ – это „Сергей“».

Светику за границей часто говорили: «Мы видели вашего отца». Он отвечал: «Мой отец был расстрелян». Вот так…

По дороге из Тбилиси, где он гастролировал, Светик остановился в Киеве у своей знакомой, жены знаменитого глазного врача Филатова, и она ему все рассказала о судьбе родителей.

Она была ближайшим другом его отца. Сперанская ее фамилия. «Я не могла себе представить, чтобы человек на моих глазах мог так измениться, – вспоминала она потом. – Он начал таять, похудел, рухнул на диван и зарыдал. Я всю ночь просидела с ним».

Когда мы с сестрой встречали Славу на вокзале, у него было абсолютно больное лицо. Он вышел из вагона, словно выпал, и сказал: «Випа, я все знаю».

До 1960-го года эту тему мы не трогали…

В итоге долгих разговоров мы со Светиком решили, что все дело было в гипнозе. Ведь у Анны Павловны произошло полное изменение личности.

То, что на нее мог подействовать гипноз, говорит один эпизод. Она сама рассказывала мне, как молоденькой девушкой из Житомира, где тогда жила, поехала навестить в соседний городок свою подругу. Во время обратного пути в купе напротив нее сидел молодой человек, интеллигентный, с интересным лицом, обычно одетый, средних лет. И пристально на нее смотрел.

«И вдруг я поняла, – говорила Анна Павловна, – что он мне дает какие-то указания. Поезд замедлил ход, мы подъезжали к станции перед Житомиром. Мужчина встал с места, и я тоже встала и пошла за ним. Я чувствовала, что просто не могу не идти. Мы вышли в тамбур. И в это время из соседнего купе появилась моя приятельница и обратилась ко мне: „Аня, ты с ума сошла! Житомир же следующая станция!“ Я повернулась в ее сторону, а этот человек как в воздухе растаял, и больше я его не видела. Поезд тем временем отправился дальше».

Потом, когда после всего произошедшего мы с сестрой были в Одессе, то встретились с подругой Анны Павловны. «Она всю войну ждала Светика, – рассказала нам эта женщина. – Но когда немцы уходили, она пришла ко мне с маленьким чемоданом, совершенно бледная, глядела куда-то вдаль и говорила: „Я ухожу“.»

Подруга пыталась ее образумить, но Анна Павловна стояла на своем: «Я ухожу».

* * *

Его долгое время не выпускали за границу. В качестве пробной поездки отправили в Китай, где он играл перед Мао Цзэдуном. Светик потом рассказывал, что Мао при встрече улыбнулся ему и затарабанил пальцами в воздухе, желая показать, как Рихтер играет на рояле.

Потом усилиями многих людей, в частности Любови Орловой (Светик считал, что именно она уберегла его от ареста, она ведь была довольно влиятельной персоной), его наконец стали выпускать за границу.

Орлова, которая училась музыке у отца Рихтера, сама была хорошей пианисткой. Она потом не раз появлялась в жизни Светика. Так, Любовь Петровна смогла уговорить его сыграть роль Листа в фильме «Композитор Глинка». Хотя сам Светик очень этого не хотел.

У него были хорошие отношения с Любовью Петровной. Она ведь была связана с органами. Это просто подразумевалось, что, как человек, постоянно ездивший за границу, она имела определенные обязанности перед КГБ. Но использовала их для того, чтобы помогать друзьям. Например, Рихтеру выехать на заграничные гастроли.

Министр культуры Фурцева тогда спросила его: «А вы вернетесь?» Рихтер ответил: «Конечно!»

Тогда же он впервые увиделся с матерью. Их встреча произошла на официальном банкете после концерта Рихтера. До этого Анне Павловне предлагали самой приехать в Россию, но она не захотела.

* * *

В октябре 1962 года в американском журнале «Хай Фиделити» появилась статья Пола Мура, ставшего свидетелем встречи Рихтера с матерью.

Через два с лишним десятка лет в переводе Л. Каневского ее перепечатает журнал «Музыкальная жизнь», экземпляр которого мне передала Вера Ивановна.

Так получилось, что именно Мур, в 1958 году первый написавший в западной прессе о Рихтере, сделал все, чтобы эта встреча состоялась. Узнав, что в небольшом немецком городке Швебишгмюнд живет некая фрау Рихтер, которая называет себя матерью пианиста, он немедленно сел в машину и отправился к ней. До этого во всех разговоpax сам Рихтер на вопросы о родителях отвечал, что «они умерли». А потому иностранному журналисту и музыковеду захотелось самому разобраться, что же это за фрау Рихтер.

Разыскав небольшой двухэтажный дом, одну из квартир в котором занимала та самая дама с мужем, Мур приготовился объяснить, кто он и зачем приехал. Но едва он появился на пороге, как хозяйка сама узнала его.

«Мое недоумение прояснилось, – вспоминал Пол Мур, – когда она сообщила мне, что родственница, живущая в Америке, прислала ей октябрьский номер „Хай Фиделити“ за 1958 год, в котором была помещена моя статья о Рихтере. Фрау сказала: „С тех пор, как мы ее увидели, мы все время молились о встрече с вами. У нас не было никаких контактов со Славой с 1941 года, так что даже возможность повидать кого-то, кто видел его самого, для нас была настоящая сенсация“».

Анна Павловна – а это, конечно, была именно она – рассказала американцу и об обстоятельствах своего отъезда из Советского Союза: «Отца Славы арестовали вместе с примерно шестью тысячами других одесситов, носивших немецкие фамилии. Таков был приказ, полученный от Берии. Мой муж ничего предосудительного не совершал, ничего. Он был просто музыкантом, я тоже; большинство наших предков и родственников были либо музыкантами, либо артистами, и мы никода не занимались политической деятельностью. Единственное, в чем его могли обвинить – в давнем 1927 году он давал уроки музыки в Немецком консульстве в Одессе. Но при Сталине и Берии этого было вполне достаточно, чтобы его арестовать и посадить в тюрьму. Потом они его убили.