Текст книги "Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне"

Что вы?

Он ее уже принял умирающей и старался только, как мог, скрасить ее последние дни.

Когда?

Где-то в конце двадцатых.

А почему именно там она похоронена?

По его ходатайству.

Удивительно.

И еще тетка, Татьяна Сергеевна Бернштейн, там похоронена.

Попова?

Урожденная Попова. Это жена младшего брата Сергея. Кстати, Попов – это был не просто Попов, это был миллионер-суконщик.

То есть она была миллионершей?

Да нет, какая миллионерша, она 1902 года рождения, так что во время революции ей было 15 лет, она ничего уже не застала. Нет, конечно, что-то она помнила. Потом ведь НЭП еще был.

Вы говорили, Саша похоронен в Междуреченске?

Там городок такой. Они там жили. Там он похоронен, и жена его там похоронена. Что мне еще жалко, так это то, что у Николая Александровича была целая тетрадка стихов. Он такие стихи писал!

Некоторые попали в книжку Фейгенберга.

Он писал и лирические, и научные. Например, такие: был у него такой ученик, Петр Павленко.

 
Павленко, я на вас в обиде,
Я долго вас и тщетно ждал,
Ни вас, ни диаграмм не видя,
Весь вечер плакал и рыдал.
 
 
Уж над Москвой вставало солнце,
Уж над Москвой вставал рассвет,
Меня ж все кушала Зальцгебер,
Что схемы от Павленко нет[48]48
  «Приглашение на эксперимент Петру Ильичу Павленко» (1939) (рукописная книга стихов братьев Бернштейнов).


[Закрыть].
 

Ольга Альфредовна Зальцгебер, сотрудница Николая Александровича, была немка, которую он очень уважал, так как она была прекрасный работник. Она в него влюблена была, хотя и скрывала это, но была въедливая, как клещ. Вот прицепится – не отдерешь. Однажды, когда мы вернулись из эвакуации из Ташкента, она заявилась (телефона тогда не было) явочным порядком. Я ее встретила, а отец велел говорить всем, что его нет. Я говорю: «Николая Александровича нет дома». – «Ну, я тогда подожду». – «Я не знаю, когда он придет». Отец, видимо, слышал наш разговор через стенку и, разъяренный, вошел в комнату, взял ее за плечи и сказал: «Если сказали, что меня нет дома, значит, меня нет дома». Один раз при мне с ней была такая история: дело в том, что, когда Ольга Альфредовна говорила, она не слышала никого, кроме себя. Отец порывался ей что-то сказать, но не получалось. Тогда он ее взял за плечи, затряс и прямо в ухо ей крикнул: «Ольга Альфредовна, вы меня слышите?!» Но была очень дельная тетка и к нему действительно очень хорошо относилась… Чехова Николай Александрович очень любил, у него были стихи на рассказы Чехова «Накануне поста» и «Толстый и тонкий». И он переложил его прозу на стихи:

 
Пал Василич крепко спит,
А жена его будит:
«Пал Васильич, эй, вставай,
Живо Степе помогай!
Он сидит над книгой, плача,
Не выходит, вишь, задача!»
Отвечает сиплый бас:
«Ладно, душенька, сейчас»[49]49
  «Подражания русских и нерусских поэтов А. П. Чехову. I. Накануне поста (Вильгельм Буш, перевод Льдова» (1917) (Там же).


[Закрыть].
 

Было одно стихотворение, посвященное Отто Юльевичу Шмидту. Его должны были арестовать, друзья про это узнали и, чтобы его сберечь, сумели спровадить послом в Аргентину[50]50
  Опубликовано в книге И. М. Фейгенберга «Николай Бернштейн…» 2004 г. Имеет сразу несколько эпиграфов: «Отто Шмидт, обвиненный в троцкизме, назначается полпредом в Аргентину», «Л. Д. Троцкий, находящийся не у дел уже более года, отдыхает в настоящее время на одном из кавказских курортов» Не из газет» (1925) (рукописная книга стихов братьев Бернштейнов).


[Закрыть]. Много было стихов. Про лекарства, например. Про какие-то свечи, которые надо в попу загонять. Про сердечные капли. Там даже были стихи его любимой кошке:

 
Мява, моя мява,
Мява золотая,
Ты сидишь на книжке,
Хвостиком мотая.
У тебя на спинке
…щетинки.
 

Там еще была поэма, посвященная его первой жене Анне Исааковне[51]51
  «Цыганке ко дню рождения» (1926 Март 12) (Там же).


[Закрыть]. А у Анны Исааковны была младшая сестра, Мария[52]52
  По сведениям родственницы А. И. Рудник, Анны Харкко, все ее три сестры были старше. По-видимому, выражение «малютку младшую сестру» относится к самой Анне, как младшему сотруднику Н. А. Бернштейна.


[Закрыть], очень толковый работник, не знаю, в какой области. Там было четверостишие:

 
Малютку младшую сестру
Тащу к «Механики» костру,
И прыгаю, и вою,
Махая бородою.
 

У него была борода, и Анна Исааковна все время требовала, чтобы он ее сбрил, а он не хотел. Но в конце концов он ее сбрил, и у него знаете какая борода была – чеховская… Господи, и такой человек умирает! Есть люди, которым бы обязан был дать Бог бессмертие. Вот он из таких. Вы знаете, я ничего не преувеличиваю. Мы ничего не понимали. Я его оценила вполне, только когда его уже не стало. А так мне все казалось вполне обыденным, что я с ним ругалась. Ну как же, ему врач велел каждый день выпивать что-то там такое. А он не хотел. Так он сидит со своими, как он называл, «мальчиками», занимается, а я безо всяких прихожу и приношу ему на блюдечке стакан того, что надо выпить. Ему при них неудобно брыкаться. Он выпивает, и я благополучно уношу стакан. Конечно, мне повезло, что я прожила бок о бок с таким человеком. И действительно атмосфера воспитывает. А еще один случай интересный. Ландау несколько лет был на стажировке в Дании, у Нильса Бора. (Кстати, когда туда входили немцы, Бора вывезли англичане или американцы в бомбовом отсеке самолета, но никто не знал, что был отдан приказ, что, если немцы попытаются перехватить самолет, груз сбросить в море.)[53]53
  Нильса Бора в 1943 г., через три с половиной года после начала немецкой оккупации, перевезли на лодке в Швецию и уже оттуда – на самолете в Англию (Википедия).


[Закрыть] Ландау у него учился лет пять, наверное. У него была очень красивая жена, Кора. Они приехали в Москву, обставили свою квартиру, он знал, что Николай Александрович женился во второй раз, и он пригласил его в гости, на вечер, когда никого другого не будет, пообщаться, поговорить. У мамы тогда были в ассортименте одна юбка и две очень красивые шерстяные кофточки, и другие какие-то кофточки поддевать. Приехали они, Ландау знакомит женщин. Кора лет на десять старше моей мамы, она протягивает ей руку и говорит: «Кора», мама протягивает руку и говорит: «Наталия Александровна». После этого у них испортились отношения. После этого Ландау с отцом встречались в Доме ученых или еще во всяких обществах. Я потом ее спросила: «Мама, ну как ты могла, это все-таки хулиганский выпад». Она говорит: «Знаешь, во мне, наверное, заговорило классовое чувство. Я сравнила жизнь в нашей стране и их богатейшую квартиру, парижский туалет Коры. Я, конечно, потом каялась, а тогда это получилось как-то спонтанно». Мама тоже была очень интересным человеком. Она не была хорошенькой. Я как-то отца спросила: «Почему ты женился на маме? Ведь как в женщине в ней никакой красоты нет. Ни хорошей фигуры, ни красивого лица». А он мне знаете что ответил? «А я просто на женщине и не женился бы». Видимо, у них столько общего было. Вы знаете эту притчу: Господь Бог создал всех одинаковыми, не было ни мужчин, ни женщин. Потом он сообразил, что это плохо, и каждый предмет разбил на две половинки. И с тех пор каждая половинка ищет именно свою, и если найдет, то это счастье, а если не найдет, то нет. И они, видимо, были две половины, и это было счастье, что случай так их свел. Удивительное дело! Она была на 16 лет его моложе. И в его книге стихов есть стихотворения девушкам, за которыми он когда-то ухаживал, – Наташе Гавриловой, Лиде Казариновой. Красивые стихи. А маме он написал там только одно стихотворение, коротенькое, такое целомудренное, такое чистое[54]54
  Стихотворение Н. А. Бернштейна «Н. А. Гурвич» датировано 1935 г.


[Закрыть]. И все удивлялись, что их свело. Их свело настоящее, что было в нем и в ней. А семья Николая Александровича была довольно мещанская. Мать Николая Александровича, Александра Карловна, была очень сильная женщина, немка по происхождению, да еще и остзейская баронесса, ко всеобщему ужасу. Это всю жизнь тщательно скрывали. У отца ее было двойное имя – Карл Петер. По паспорту она была Александра Петровна, а так ее все называли Александра Карловна. Росли два очень талантливых мальчика, и она выжимала из мужа все соки, он потому и умер рано, что она хотела обеспечить сыновей, чтобы они могли в дальнейшем развивать свои таланты, не думая о куске хлеба. И к моменту революции у нее в банке лежало на каждого мальчика по 200 тысяч золотом. Это колоссальная сумма – на всю жизнь бы хватило! Они близко дружили с семьей Поповых. У тех было три дочери, четвертая умерла маленькой от дифтерита, тогда его не лечили совершенно. И бабушка приглядела из этой семьи девочку, которая ей очень нравилась, и решила женить на ней Николая Александровича. Но он был не из тех, на кого можно просто так надавить и женить по своему желанию. И тогда, когда девочка подросла, она ее выдала за второго сына – Сергея Александровича. И надо сказать, что Татьяна Сергеевна была опорой для семьи, у них скоро родился сын, мой двоюродный брат. Все удивлялись союзу Николая Александровича и моей мамы и не понимали, что их свело.

Вся его жизнь с вашей мамой, труды его. Жизнь всегда подтверждает необходимость людей друг для друга.

Он говорил: «Половина – мамина». Семья брата не желала этого признавать. Хотя мама никогда ни на что не претендовала. Вообще у родителей, у мамы и отца, редкостное качество было – им было глубоко наплевать, какая у них мебель, какая у них посуда. У них деньги шли на книги и на путешествия. И все. Я помню, как в последнюю зиму перед войной у нас в двух шагах меховой магазин был, так туда привезли каракулевые жакеты, тогда модно было – суконная юбка и каракулевый жакет. Так отец уговаривал маму купить! Она брыкалась и не хотела. В конце концов уговорил. И у меня это было. Вокруг меня будет потоп, а я буду читать. Соседка меня ругает, что я очень много отняла у своей семьи, все время читала, вместо того чтобы заниматься домашними делами. Но это как посмотреть. Вторая моя любовь – это кошки. Всю жизнь у меня кошки были. С кошкой легче. Недавно умерла последняя, больше я не беру, не имею права. Мне скоро 80 (31 марта). Мне было 54 года, когда мы в эту квартиру въехали… Про Николая Александровича помню, как на похоронах Гельфанд сказал: «Что имеем, не храним, потерявши, плачем. Мы его при жизни не хранили, а теперь, потерявши, плачем». Еще венки помню, такие выспренние фразы были на этих венках, и только один был человеческий: «Дорогому Коле от дяди Сережи». Сережа – его родной дядя по отцу, родной брат отца – Сергей Натанович Бернштейн. Есть даже теорема Бернштейна.

Почему в работах Николая Александровича, изданных И. М. Фейгенбергом, ваш копирайт?

Так я наследница авторского права, у меня и бумага есть. После смерти отца мама была наследницей, а после маминой смерти – мы с братом. Но я жила в Москве, а брат – в Сыктывкаре, и он попросил, чтобы я на себя это взяла. Мы с братом всегда очень доверяли друг другу, и, когда были гонорары, я всегда половину ему отсылала.

А когда эти книжки издались, он еще был жив?

Нет, его уже не было. Кстати, Николай Александрович терпеть не мог преподавательскую деятельность. А я училась и преподавала.

Он давал вам советы?

Советы он не давал, но если я пропускала лекции, а потом не могла понять материал, то приходила к нему и говорила, что я не понимаю. Он, глядя в книгу, спрашивал, какое я не понимаю место, и просил прийти через полчаса.

Как в сказке.

Я приходила, и он объяснял так, что я понимала с первого раза и запоминала на всю жизнь. Но воспитатель он был фиговый. Иногда он был очень трудный в общении. Характер у него был не сахар. Одно то, что он про Павлова сказал: «Упрямый старый осел» – это так на него не похоже, вы не представляете, Верочка!

А Павлов как его назвал?

«Самонадеянный молодой щенок». Какой он был щенок, ему уже под 40 было!

Почему же так получилось?

Павлов был уже очень старый, он ему и правда, может, щенком показался.

Посмотрите на фотографию, где Бернштейн с Гурфинкелем и другими членами своей лаборатории в Институте протезирования.

Уж больно вид у него здесь грустный. А Гурфинкеля я даже не узнала.

Смолянский…

Я его помню!

Избушкина…

Я ее не помню.

Это фотография 1947 года.

У него тогда неприятностей еще не было. Может, он их предчувствовал. Мне его очень не хватает, даже больше, чем мамы. Мама на меня вообще мало внимания обращала…

Ковалева (Бернштейн) Наталия Александровна

(р. 1964, Бердянск, Украина)

Внучка Николая Александровича, дочь Александра Николаевича Бернштейна и Валентины Федоровны Бернштейн (Горпинич). В 1970 году семья переехала из Бердянска в Республику Коми АССР, в пос. Междуреченск. В 1981 году Наталия Александровна окончила Междуреченскую среднюю школу и поступила в Сыктывкарское медучилище на фельдшерско-акушерское отделение, по окончании которого в 1984 году получила распределение в Республиканский роддом г. Сыктывкара. В 1988 году переучилась на фельдшера-лаборанта и до 2002 года проработала в Центре по борьбе со СПИДом. С 2002 года – в Германии, где в настоящее время работает медицинской сестрой в доме престарелых в г. Вольфсбурге.

Когда мне стало известно, что родная внучка Николая Александровича эмигрировала в Германию, я попросила знакомых найти ее. Не знаю, как долго они ее искали, руководствуясь туманными координатами, которые я могла сообщить, но ответа не было. Неожиданно в 2014 году спортивные физиологи из Германии (прежде всего профессор Эберхард Лоош из Эрфурта) решили издать перевод на английский язык биографии Николая Александровича, написанной в 2004 году И. М. Фейгенбергом. Я попросила их тоже поискать в Германии внучку Николая Александровича. Каково же было мое удивление, когда буквально через несколько дней я получила точные имя, фамилию, адрес и телефон Наталии Александровны с указанием, что ей уже звонили и она ждет моего звонка. Поистине «Ordnung muss sein»! О несравненная Германия, родина матери Николая Александровича, его любимая «заграница»! С Наталией Ковалевой мы беседовали по скайпу, она оказалась симпатичной моей ровесницей с таким певучим, спокойным и… немножко немосковским говором. Я знала, что она родилась в Междуреченске, там же похоронены ее родители, но где это… Поиск в Яндексе хоть каких-то видов этого места выдал печальную кучку жмущихся друг к другу многоэтажных стандартных домов среди глухой тайги…

Интервью 2014 года

Папа с мамой познакомились в Бердянске, когда оба работали на заводе. Мама работала токарем, а папа – художником. Не знаю, что он там рисовал на этом заводе, но, наверное, что-то рисовал. Они оба играли в баскетбольной заводской команде. Кажется, у папы до мамы был брак (эта женщина жила в Москве, но детей у них не было, звали ее Таисия Сергеевна Антонова), и у мамы тоже был брак, бездетный. Когда мне было шесть лет, мы переехали в Коми АССР. В те годы была в моде северная романтика. Да и в Бердянске были проблемы с жильем, а на Севере получить квартиру было проще. Так мы оказались в Республике Коми. Жили в небольшом лесозаготовительном поселке. Это было совместное советско-болгарское предприятие. Папа и мама оба работали инженерами в леспромхозе в поселке Междуреченске. Это был небольшой поселок городского типа, примерно 6–7 тысяч жителей, в основном рабочие из Болгарии. Они приезжали по контракту на два-четыре года и занимались заготовкой леса. Бо́льшая часть продукции шла на экспорт в Болгарию, и надо сказать, что в годы всеобщего советского дефицита в Междуреченске был «клондайк». Такой маленький островок изобилия, так как советское руководство было озабочено имиджем социализма, а Болгария хоть и маленькая, но все-таки заграница. Поэтому, чтобы не ударить в грязь лицом, снабжение было неплохо налажено. Я имею в виду финские промтовары и болгарское продовольствие. Там я и выросла, а в 1981 году окончила десять классов и попыталась поступить в Ярославский медицинский институт, но ничего у меня не получилось. Я послала свои документы и ждала вызова, но вызов не пришел. Когда я обратилась, чтобы узнать, почему нет вызова, оказалось, что мои документы были утеряны.

Чем вы это объясните?

Одна приятельница сказала мне, что Ярославский мединститут славился своими антисемитскими взглядами. Но мне как-то не хочется в это верить. Думаю, что это было обычное разгильдяйство. Так что мне пришлось быстренько документы восстанавливать, времени у меня оставалось мало, и я поступила в Сыктывкаре, столице Коми, в медицинское училище на фельдшерско-акушерское отделение. Окончила его в 1984 году и пошла работать, вышла в том же году замуж. Больше я уже не пыталась поступать никуда. В 1986 году родился сын Николай.

Вы его назвали в честь деда?

Да. Я хотела назвать его Сашей в честь моего папы, но папа попросил назвать его Николаем в честь Николая Александровича, потому что, по словам моего папы, Николай Александрович всегда мечтал о внуке. После этого я переучилась на фельдшера-лаборанта. И все последующие годы, до отъезда в Германию в 2002 году, я так и работала в Республиканском центре по борьбе с ВИЧ-инфекцией и СПИД, в лаборатории клинической иммунологии.

Почему вы уехали?

В большей степени это, наверное, личные, семейные обстоятельства. Мне этот бардак в России надоел, безысходность какая-то была. Мне и до сих пор так кажется.

Расскажите о ваших родителях. Почему ваш отец уехал из Москвы?

Папин московский период для меня покрыт тайной. По каким-то разговорам я предполагаю, что папа имел проблемы с законом, но какие конкретно, не знаю. В Москве мой папа учился в мужской школе, так как в конце 1940‐х годов в Москве школы были раздельные. Скончался он в 1997 году скоропостижно, был инсульт, а мама умерла за четыре года до него в 1993 году, но у нее был рак, она тяжело болела, последние два года ее жизни были очень тяжелым периодом в нашей семье.

Когда ваш отец уехал из Москвы? Я думаю, что году в 1958–1959‐м?

По его свидетельству о рождении, паспорт ему еще в Москве был выдан в 1954 году 126‐м отделением милиции, 8 мая. Ему было 16 лет. Так что, я думаю, он после десятого класса уехал. У меня остались в России школьные фотографии папы, где он еще в Москве в десятом классе. Мне почему-то казалось, что он был в Магадане, но это не подтвердилось.

Какое у него было образование?

Он в Коми уже окончил Сыктывкарскую лесотехническую академию заочно, и мама ее тоже заочно окончила.

Татьяна Ивановна Павлова мне рассказывала о плохой компании у папы в Москве, от которой его хотели оттянуть с помощью досрочного призыва в армию, откуда он якобы быстро вернулся назад в Москву.

Про плохую компанию и я слышала от самой Татьяны Ивановны без каких-либо подробностей. Что касается армии, то у меня другие сведения. Папа служил (с его слов) в городе Лида в Белоруссии на военном аэродроме охранником. Рассказывал, что пару раз попадал на губу с летчиками и как весело на этой губе они выпивали. Еще рассказывал, как за найденный окурок на территории части командир их поднимал среди ночи и они в полной экипировке в противогазах бежали этот окурок хоронить в лес. Папа это рассказывал всегда очень весело. Далее работать папу отправили в Бердянск на какой-то завод, где он и познакомился с моей мамой.

Он рисовал?

Он очень талантливо рисовал, но, кажется, нигде не учился, был талантлив от природы. Папа рисовал очень профессионально. И у нас дома было несколько его картин. Трудовую деятельность в Бердянске он начинал как художник-оформитель.

Татьяна Ивановна Павлова еще мне рассказывала, что когда ваш папа приехал в отпуск в Москву, то сказал: «Я не понимаю, как вы живете в этой скаженной Москве» (это он-то, коренной москвич, возмущалась она).

По поводу этой фразы могу сказать, что папа, говоря молодежным языком, Татьяну Ивановну «троллил». Шутил над ней, так как Татьяна Ивановна сама не была коренной москвичкой, хотя всегда утверждала обратное. Почему-то у нее по этому поводу был комплекс. «Скаженный» – это украинский суржик и означает сумасшедший. Моя мама в шутку использовала украинский суржик, она родилась и выросла на востоке Украины (где сейчас война), и родители мои часто в шутку пользовались суржиком. Особенно когда подтрунивали над моими украинскими бабушкой и дедушкой (мамиными родителями). Вообще папа любил подтрунивать над Татьяной Ивановной и считал, что у нее отсутствует чувство юмора. И где-то он был прав.

По словам Татьяны Ивановны, в Междуреченске ваш папа был активным противником продления аренды земли болгарам, и в него даже два раза стреляли. По ее мнению, вряд ли хотели убить, скорее попугать. Но один раз убили его любимую собаку, овчарку.

На север мы переехали, когда мне было шесть лет. Где-то в 1970 году. Насколько я знаю, болгарские лесозаготовительные поселки начали строить где-то в 1968 году. Когда мы переехали из Бердянска, они как раз на моих глазах строились, это было уже при Брежневе. Родители жили в Междуреченске все время, после того как мы переехали из Бердянска. Срок договора с болгарами закончился примерно в 1993 году, в России был полный развал, и было уже не до болгаро-советской дружбы. СССР уже не было, и от имени России договором никто не хотел заниматься. Папа действительно был противником продления договора, так как экологический ущерб был нанесен колоссальный, о чем папа не раз писал в местной газете. Про то, что стреляли, не знаю (родители могли беречь мою психику), но враги у папы были как у противника договора. Собаку действительно убили. Я с Бизоном, овчаркой, выросла, он мне был как брат. Поэтому для меня это была трагедия.

Ваш папа, как и Николай Александрович, был коллекционером моделей поездов?

Вот я нашла одно фото вагона, сделанного Николаем Александровичем. Я по просьбе Татьяны Ивановны привезла эту модель в Москву. Она обещала этот вагон кому-то передать. Почему-то у меня врезалось в память, что И. М. Фейгенбергу. Но могу и ошибаться. Жаль, если вагон потерялся. Папа мне говорил, что было три модели. Паровоз, грузовой вагон и пассажирский. У нас был пассажирский. А грузовой, я помню, был в Москве, когда еще на Щукина жили… У меня есть еще напечатанные на машинке папины стихи. Они, на мой субъективный взгляд, очень хорошие. У него их не очень много. Вот, например:

Про Сашу

 
Какие-то мысли не те в голове,
Как будто бы даже не наши.
Похмелье от детства, когда отрезвел,
Тяжелое было у Саши.
 
 
Пустыми казались понятия, вдруг
Свой смысл поменяв на обратный,
Врагом обернулся товарищ и друг,
Противным стал прежде приятный.
 
 
Казавшийся честным – мошенник и плут,
Правдивый – во всем лицемерный.
Любовь – не любовь, а бессовестный блуд
Супругов, друг другу неверных.
 
 
И время летело куда-то назад,
Его идеалы развеяв,
Похмелью и в зрелые годы не рад,
А будет ли старость трезвее?
 

Мой лучший стих

 
Своих последних лучших строк
Я все еще не написал.
Уходят годы, только срок
Для них пока что не настал.
 
 
Как много лет в моем столе
Лежал нетронутым альбом,
И я о рифмах не жалел,
Хватало мне других забот.
 
 
Бывает, я писать спешу,
Успеть бы мне, не опоздать.
Вот, вот оно, а напишу –
И не хочу перечитать.
 
 
Но вдруг, в один прекрасный день,
Боюсь, что я ошибся вновь,
Что он со мной всю жизнь, как тень,
Мой лучший стих, моя любовь.
 

Мне кажется, в стихах он виден. В семье папа получил хорошее образование, это все от семьи шло.

Конечно, ведь все чаяния Николая Александровича были направлены на него, единственного ребенка, сына.

Я думаю, это не совсем так. По воспоминаниям папы, которые я помню, воспитывала их с тетей Таней в основном их бабушка Софа, мама бабушки Наташи. Она же с ними там жила. Кстати, она достаточно долго прожила, я даже ее хорошо помню, так как она прожила 99 лет и умерла в 1984 году. У нее тоже трагическая судьба, и этой темы тоже в семье очень боялись. Ее муж, отец Наталии Александровны, тесть Николая Александровича, в 1938 году был осужден по той нелепой, жуткой 58‐й статье. Он был объявлен шпионом четырех разведок (я это знаю, потому что, когда еще жила в России, обращалась в общество «Мемориал»). Статья была расстрельная, но его выпустили, потому что он выдержал все эти пытки, ничего не подписал, ни в чем не признался, никого не сдал. Его выпустили просто умирать. В это время Николай Александрович его обследовал, и, хотя тому было около 50 лет, было видно, что он не жилец, весь разбит. Когда Николай Александрович спросил его, что с ним случилось, то он ответил, что дал подписку не говорить. И через три месяца в трамвае он умер. В 1958 году он был посмертно реабилитирован. Бабушка Софа на Новодевичьем всегда Хрущеву ставила свечку. Она там на улице Щукина и жила и умерла, полгода до 100 лет не дожив. Умерла в какой-то степени нелепо: до последнего ходила, и, как многим москвичам, ей надо было обязательно утром идти в булочную, чтобы купить какую-то конкретную булочку с творожком, и в конкретной булочной, так как во всех других были какие-то не те. Меня всегда это умиляло. И когда она меня отправляла, то десять раз спрашивала, в какой именно я булочной была. В тот день она сама пошла из дома и, спускаясь с лестницы (а они на Щукина жили на втором этаже), упала и сломала шейку бедра. Ее положили в больницу, и так как там некому было ухаживать, то у нее началось воспаление легких, а от этого, видно, тромб оторвался, так что она умерла от воспаления легких.

Откуда вы знаете, что она детей воспитывала?

Так и она мне о папе рассказывала, как он, например, в детстве на деревянной лошадке скакал и говорил ей: «Я Руслан, а ты – моя Людмила». Николай Александрович много работал. Квартирка была всего две комнаты, одна из них – рабочий кабинет дедушки, а в одной комнате они фактически вчетвером жили – бабушка, дедушка и тетя Таня с папой. Одну маленькую комнату бабушка Софа занимала, а в соседних комнатах – папин двоюродный брат, сын Сергея Александровича, брата Николая Александровича, и его мать Татьяна Сергеевна Попова. Когда мы приезжали, там еще жили бабушка Софа, Татьяна Сергеевна (тетя Таня) со своим мужем дядей Кимом. Тетя Таня с мужем, кажется, в 1989 году получила квартиру в Ясеневе. С тех пор мы, естественно, приезжали уже в Ясенево.

С папой вы бывали на Щукина?

Да. У мамы в 1976 году были большие проблемы с ногой, нужна была операция, которую не то что в Коми, но и в Москве только в ЦИТО делали, и через Найдина мы ее туда устраивали, навещали, приезжали из Коми[55]55
  См.: автограф письма В. Л. Найдину от А. Н. Бернштейна на вкладке.


[Закрыть].

Отец не хотел вернуться в Москву?

Нет, он был все-таки состоявшимся человеком. Многие годы он работал как инженер-снабженец в лесотехническом предприятии. Постоянно по командировкам мотался, потом перестройка наступила. Папа тогда был избран депутатом муниципального собрания и трудился на этом поприще. Когда вся эта лесная промышленность благополучно развалилась окончательно, папе предложили возглавить (у него очень хорошие организаторские способности были) в Междуреченске жилищно-коммунальную службу. Последние свои годы он там и работал – директором ЖКХ и депутатом. Еще вел общественную работу. Он там оставил о себе очень хорошую память, и многие его до сих пор там как хозяйственника помнят. Ему было 59 лет, когда он умер.

То есть он поднимался в карьере и умер работая. Что вы можете сказать о его способностях, образовании?

Он владел английским языком. Помню, что задания всегда за меня делал. Еще помню, как он переводил мне итальянские оперы. Я его спрашивала: «Ты что, итальянский знаешь?» – «Нет, – он говорил, – только оперы понимаю».

Он что, пел их?

Нет, конечно. Мы жили в небольшом поселке, театра у нас не было, телевидение – две советские программы, но папа пытался меня культурно образовывать. Кстати, папа окончил музыкальную школу в Москве, хорошо играл на пианино. Были пластинки виниловые с классической музыкой, он сажал меня, заставлял слушать, и я тоже полюбила ее со временем. Оперы на итальянском языке он переводил, чтобы я понимала. У него очень хорошая память была. Он мне рассказывал, что ему поставили как-то двойку за изложение по русскому языку, так как просто запомнил все вплоть до запятой, а учитель решил, что он списал.

Про маму свою он говорил?

Он об этом не очень часто вспоминал. Вы знаете, у них с тетей Таней была не то чтобы обида на родителей, но было ощущение, что им чего-то недодали в детстве. У тети Тани немного другая история, она ведь не родная, а приемная дочь Николая Александровича, и у нее к папе была какая-то ревность. Во-первых, она боготворила Николая Александровича, и ей было в душе где-то обидно, что она – не родная его дочь. Хотя ведь в чем-то она была в более выигрышной ситуации, для нее дедушка сделал гораздо больше, чем для родного сына. Насколько я знаю, Николай Александрович помог тете Тане поступить в институт. На нее были оформлены авторские права на издание его книг. Да и наследницей всего была она. После смерти родителей папа ничего себе не оставил.

А с папой они были дружны?

Нет, они подружились в самом конце жизни, когда дяди Кима, ее мужа, не стало. Она почему-то папу долго не признавала. Ко мне и моей маме она очень хорошо относилась, а к папе – нет. Может, это что-то связанное с тем папиным лишением свободы в Москве. Мне и самой интересно было бы узнать. Я после папиной смерти пыталась больше о папе узнать у тети Тани. Ведь это уже не могло сказаться на папином авторитете, я его все равно очень люблю, тем более его уже и не было. Но она не захотела почему-то рассказать, сказала, что это меня не касается. Она, может, в чем-то преувеличивала папину вину.

Я знаю, что собирали в Москве деньги в помощь сыну Николая Александровича.

Папа никогда не говорил о Москве. Это была какая-то очень больная тема, и он просто вычеркнул ее из своей памяти.

Про маму, в честь которой, как я понимаю, вы названы, он не вспоминал?

Нет, не вспоминал. Бабушка умерла в 1968 году, она страдала астмой. Папа это называл грудной жабой. Я так поняла, что эти свои боли она купировала морфином, и после смерти дедушки, как мне тетя Таня рассказывала, в столе у Николая Александровича нашли рецепты на этот морфин, которые он выписывал, чтобы она не ходила по поликлиникам и не пыталась что-то объяснять, чтобы могла просто брать в аптеке. И пенсионные бумажки, все, какие нужно, он выхлопотал, чтобы она ничего не делала. Он ведь, как известно, подсчитал, когда умрет, и пытался всячески облегчить ей существование без него. Но бабушка Наташа после его смерти, как я поняла, не хотела жить. Ей все стало неинтересно, в какую-то апатию впала. Была на 15 лет моложе Николая Александровича, а пережила его только на полтора года.

Какое у нее было образование? Чем она занималась?

Я не знаю. Она с ним работала, там они и познакомились. Поженились они в 1934 году. Свидетельство об их браке у меня в России осталось. Она из Ростова-на-Дону. У нее тоже был первый брак, и тетя Таня в девичестве носила фамилию Гольденберг, это потом она стала Павловой по мужу, Татьяна Израилевна (просила называть себя Ивановна). Она говорила, что отца своего не помнит, так как он погиб на войне.

Как переживала семья гонения на Николая Александровича?

После 1947 года был страх в доме, боялись звонков в двери. Взрослые при детях не говорили. У меня есть фотография дедушки с папой. У Николая Александровича ведь, как известно, была страсть к поездам, и они, видимо, вдвоем ходили фотографировать поезда. Фотография сделана у железной дороги, дедушка в косоворотке, папа молодой.

Эта страсть к поездам папе передалась?

Нет. Но папа увлекся самой фотографией. Это было его хобби. Возиться с этим, проявлять.

О посмертной славе Николая Александровича он знал? Говорил с вами?

Да, папа говорил, что дедушка был талантливый ученый. И я рада, что родилась в семье с такими традициями, но пользоваться чужой славой ни к чему. Папа так же считал. О дедушке он говорить не любил или не хотел.